Сеть

Андрей Воронин

Сеть

Пролог

В начале Бог сотворил начало.

И было в нем и все, и не было ничего – стихии не познали различия.

И вода была огнем, а твердь была как воздух, и тьма была мглою,

 и свет брезжил без теней.

И создал Господь различия: господство создал.

И отличил себя от творенья своего.

И почил от дел, и предался созерцанию.

И дал мысли название мысль, и слову дал название слово.

Идее дал название дух, природе дал название жизнь.

И отказался от творения, ибо предвидел все,

И соблазнен был гордыней, и создал Землю со всеми тварями на ней

 и тошно стало ему от замысла своего и от дела рук своих.

И увидел Бог, что это грех, и сказал: Да будет так.

Грехом рождается, грехом и пребудет.

 Грехом и разрешится творение мое.

И отделил грех от блага, и создал искушение грехом,

 искусителя и демонов, и уязвлен был в сути своей.

И явился ему искуситель, и соблазнил.

И встали они друг против  друга, и ни один не смог одолеть.

И благословили оба и жизнь,  и светила, и слова, и мысли, и все, что будет.

Глава 1

Когда Господь создавал Землю, приходилось ему нелегко. Один как перст – а ведь и перста даже, и того еще не было, не с кем посоветоваться, подержать или подать что-нибудь – тоже некому. Все один. Благо что всемогущий, но не надо воспринимать это слишком буквально.

Вот и с Землей – где гладенько получилось, а где складки, морщит, не стыкуется и не сходится, как ни старайся… Равнины с хорошей почвой, кудрявыми березоньками, прозрачными ручейками и полноводными спокойными реками получились, к сожалению, не везде. Уж не говоря о райских кущах пальм, мангровых, манговых и мандариновых деревьев и просто оливках с маслинками. По краям, где прошлась Демиургова десница, остались излишки тверди, и чтобы сохранить пропорции земли и воды, пришлось так и оставить кучами камни, скалы, всякую неудобь. Но никто же не гнал туда людей, это так, остатки и отходы, для туристов и скалолазов. Ан поди ж ты, нашлись люди, по гордыне ли, или по слабости, которую потом пришлось изживать жестокостью, или по склонности переживать и преодолевать трудности – мы не знаем, и наука об этом молчит, – нашлись народцы, осевшие в диких, недоступных и малопривлекательных для христианского Бога местах, и сложившие свои собственные версии происхождения Мира, своей горячо любимой Родины и себя самих. Что странно, народцев этих небольших оказалось так много, что каждый клочок плодородной земли, каждый ручеек, сочившийся из ледников, каждая мало-мальски пригодная для застройки долинка – оказались заняты, названы, овеяны мифами и стали неотъемлемой – пока кто-нибудь, посильней и не столь сентиментальный к чужим святыням, не придет и не отнимет – частью Родины предков, Отчизны, Матери Земли.  Да мало ли еще придумано красивых слов для названия своего угла на белом свете. Развелись в этих укромных уголках свои боги и богини, свои герои и злодеи, были сложены пышные легенды и написаны великие книги, но долгое время люди жили как на каменных развалинах Вавилонской башни, со смешанными языками и подозрительным недоверием к чужим устоям, порядкам, привычкам и даже к манерам есть и готовить пищу. Потом постепенно боги посильнее одолели своих многочисленных конкурентов, причем боги-мужчины беззастенчиво вытеснили богинь-женщин, они переселились из вполне осязаемых лесов, рек, гор в неведомые края, вряд ли даже на небеса, и вряд ли в поземное царство, но, потеряв в определенности, заметно выиграли в значительности, как это ни странно. К сожалению, общие сильные боги так и не смогли окончательно примирить людей друг с другом, и братья во Христе ли, в Аллахе или еще в какой-нибудь вере так и не стали братьями в мире, в доме и просто на Земле. Установив для своей паствы общее Прошлое и общее Будущее, с Настоящим они не справились, уж не потому ли, что настоящее не так податливо к заклинаниям, не так подчинено логике богов и художественным выдумкам поэтически настроенных политиков. Предписывать легче безответному Прошлому и неосязаемому Будущему, чем равнодушному и своевольному Настоящему, важно лишь соблюдать известные от века пиаровские требования правдоподобия, убедительности и красоты. Если Вы не рыбак и не охотник, вспомните, читатель, самые жаркие свои рассказы о любовных подвигах (своих, конечно), и Вам сразу все станет ясно.

Итак, этногенез шел себе и шел параллельно и пересекаясь, перехлестываясь и отрываясь от формирования наднациональных рынков, политических и географических своих границ и граней, то подтверждая, то опровергая канонические представления о нациях и народностях и тем самым не даваясь в руки ловким пройдохам, определениями и правилами  надевающими не узду – нет, хуже,  мундштук – на формирующееся самосознание гордых, и только этой самой гордостью и богатых племен.

Загадкой для остальных – изумленных и завистливых – народов  было изобилие дворянских титулов в бочажках жизни, никак не тянувших на феодальные государства – князей, графов, имамов, шахов, эмиров и просто эфенди, арбабов, ага, беев рождала земля в изобилии, пропорциональном плодородию желтой и кисло-вяжущей алычи. Кстати, не отставали от них и генералы, полковники и прочие чины инородных имперских иерархий. Эдак в трактире так целый парламент – лорды, князи, графья, не считая виконтов с мелочью, и все со своими возлюбленными, – сидят, ноги по щиколотку в навозе, под связками лука, паприки и чеснока, – выпивают и в ус не дуют насчет кто кого покруче будет. Золотые времена! Есть что вспомнить! А впрочем – есть о чем и помечтать – смотри рассуждение о временах чуть выше, милый читатель. Вот так раньше политика и делалась – и зависела от многих природных и социальных факторов – а среди них уверенно выделю два – вино и кто привез. Столетние войны полыхали из-за кислого или переслащенного вина, кровниками становились соседи-конкуренты по лозе, ведь единственное, что не прощалось – оскорбление чести винодела. Все остальное можно было уладить большой монетой, кинжалом и свадьбой. Условности, что тут скажешь. И не будем к ним слишком пристрастны.

Времена изменились.

Увы.

Теперь все не так.

Хотя многое по-прежнему.

И вот от времен создания Создателем своего создания мы с вами переплываем ко временам нашенским, но тоже так, знаете, осторожно, не сразу и не совсем сюда, а так, рядом, там будет видно, как оно пойдет. По времени вообще путешествовать непросто, а уж тормознуть точно в положенном месте – и подавно.

Признаться, сделать это довольно трудно еще и потому, что пропускать надо не рекламную паузу по телику, и не страницы нудной книги – а пропускать надо живых людей, мужчин, потеющих в своих папахах и  шкурах, трясущихся на норовистых ишачках по тысячелетним тропам, и любящих после долгого осточертевшего пути стакан айрану и гладенькую младшенькую. Хоть какое разнообразие в нашей предками заповеданной и навсегда установленной жизни, в которой моя жена принадлежит мне, а чужая жена мне уже не принадлежит. Если, конечно, не война, а чего, ура, вперед, – там другие правила, я не прочь даже ценой головы, победа и чужая жена – синонимы.

Пропускать придется семейные предания о самых красивых мужчинах и самых добродетельных женщинах – у нас, в равнинных местностях, все наоборот: женщины красивы, а мужчины все равно добродетельны, – о городах, поглощенных песками и селями, о горах, ушедших под землю и оставивших после себя чудесные озера, о храмах, святой силой возносящих твердь одесную. О надежном избавлении смертных от смерти, об исцелении больных от болезней. О прелести обыденной жизни, составляющей, как это ни печально, смысл и задачу жизни каждого из нас. Пропустить придется женщин, всю жизнь таскающих на голове воду из родника внизу долины, из тоненьких грациозных гурий с бархатными щечками, стремглав убегающих от пристального похотливого мужского взгляда, превращающихся в усатых горластых обрюзгших матрон, а потом опять высыхающих в эпически бессмертных старух.  И многое другое. Особенно жалко пропускать ребятишек, стайками порхающими между домами, как молодые петушки, проворные, горластые и черноглазые, взрослые будущие достоинства которых еще только намечены, но не развиты до уродливых размеров – ни длинных горбатых носов, ни круглых огромных животов, ни плеши. Даже собак, лошадей и ишаков, каждый из которых – своя яркая индивидуальность, свой характер, своя судьба, своя репутация – даже их жалко пропускать. Я уж не говорю о терпком запахе весенней земли, цветущих гранатовых деревьев и кустов мальвы, – а ведь только они, кажется, догадываются, что жизнь бессмысленна, но может быть прекрасной. А делать нечего.

Пропускаем.

И не случайно, а потому, что нашенские времена, или близкие к ним, это не так важно – с точки зрения прогрессистов – воплощение всех добродетелей, исторически скопившихся в человеке, и можно запросто третировать все прошедшее как несущественное. С точки зрения добродетелей и их постепенного прогрессивного  накопления.

Глава 2

И было искушение сильнее завета.

И не умер человек, и с женой не умер.

И познали жизнь. И окрылись у них глаза.

И прогневался Бог, и указал на жену свою человек.

А жена сказала – искушение было сильнее завета, что Ты дал нам.

Зачем создал Ты искушение, которое сильнее завета Твоего?

И сказал господь – будь проклят тот, кто поддался искушению.

Проклят перед всеми скотами и пред всеми зверями полевыми,

и пусть господствует над вами завет, и скорби и печали будут ваш удел.

Терние и волчцы даст тебе земля, и питайся полевою травой,

 прах ты есть и в прах возвратишься.

Козел.

И отвел Господь тысячи глаз своих всевидящих, и вздохнул,

 и отделилась Луна от Земли,

и стал мир подлунным и подсолнечным.

– Заходи, дорогой! Вах, какой стал, возмужал, красавец! Как твой отец, братья и сестры, как их дети и внуки, как я давно их не видел!

– Брат, да продлятся дни твои и твоих близких! Ага, я всю жизнь буду помнить твои благодеяния. Всевышний видит, кем бы я был без тебя, и кем я стал с тобой. Да умножатся силы мои, отданные тебе и твоему благородному роду. Скажи, что я могу сделать для тебя, и ждать тебе не придется. Прими меня не как раба, а как воина, идущего за тебя. Вот отец передал тебе, прими.

– Садись. Поставь ящик в угол, потом посмотрю, что прислал мне твой отец. Пей айран, свежий. И слушай, что я тебе скажу.

Ты храбрый и сильный мужчина, я знаю. Но мне сейчас нужен не воин, а скорее дипломат.  Хитрый, ловкий и осторожный. И верный делу, и преданный мне, знаю, знаю, молчи.

Мы воюем уже десять с лишним лет. Да мы всегда воевали, у нас мальчики родятся с кинжалом в руках. Война – наш образ жизни от века, даже когда нет врагов, мы воюем сами с собой. Но времена меняются. Сколько можно? Преуспевают сейчас не воины, а купцы и политиканы. Власть уже не держится шашкой, она покупается монетой. Нам надо это понять. Нам надо сменить оружие, если мы хотим победить. Пока я говорю это тебе не для огласки, таких, как ты, у нас раз-два и обчелся. Мы должны менять стратегию. Вот о чем я с тобой хочу говорить, если ты готов.

В полутемной комнате просторного дома, каменного снаружи, как древний бастион, и коврово-шелкового изнутри, как гарем, пахло горьким миндалем, сладким инжиром, сандалом и почему=то козьим молоком. Толстые домотканые ковры глотали все бытовые шорохи, в уютной тишине зашторенных комнат разговаривать можно было даже шепотом – ничего постороннего, ни звука лишнего, все под властью и присмотром хозяина, пылинка не осмелится сесть на полированный стол, на инкрустированные нарды, на коллекцию сабель, шашек, кинжалов и ружей. Молодой человек, почтительно, вполпопы, напряженно и неудобно сидящий в низком кресле, опустил голову и пытался скрыть свое смятение и разочарование. Он был готов к галопу и рубке, к стрельбе и рукопашке, к кинжалу и крови. А ему… Что скажет отец, старшие братья? Но он дал слово подчиниться воле хозяина, – ведь ему открыто многое, о чем ни отец, ни братья, да вообще у них в ауле никто ничего не знает.

– Если даже каждый наш воин убьет десять врагов, ну, в смысле потери будут один к десяти, то у нас все равно не хватит людей – они возьмут нас измором, в аулах останутся только женщины и старики. Война, которую мы ведем с империей, ничего дать не может, разве что загонит нас навсегда в нелегалы. Долго так продолжаться не может, люди устали от отсутствия реальной перспективы. И потом – ты уже взрослый человек, ты поймешь – нельзя вечно жить на подачки далеких друзей, они тоже имеют свой интерес. Живут все в шоколаде-шмоколаде и смахивают нам крошки со стола. Но мы не шакалы подбирать чужую добычу.

Эмир поднялся на ноги, – где его былая легкость, где стремительность и кошачья грация, отяжелел, силы в нем еще на пятерых, а вот движенья уже не те, – и подошел к молодому человеку. Тот встал, едва доставая ему до плеча. Эмир положил тяжелую ладонь ему на плечо, чуть улыбнувшись сказал:

– Теперь мы будем сражаться иначе.

Он прошелся по комнате, окинул привычным ласковым взглядом оружие на стенах.

– Наш мудрый паша, да продлит Создатель его дни, превосходит всех смертных умом и опытом, но даже ему не открыты тайны Будущего. Он многое поведал мне, пока мы были с ним в святых местах. Но многое не открыл. Он как шахматист, двигает фигуры на доске жизни, и каждая ходит так, как умеет. Мы маленькие люди, но мы должны сделать все, что нам поручено, и сделать честно. Но и самый умелый игрок может проиграть, на все воля Бога. Мы не должны роптать, ведь фигурки на доске не обсуждают решений шахматиста. Садись, дорогой, сыграем партию.

Они уселись перед низким столом с литыми чугунными ножками, с шикарной инкрустацией из черного дерева, слоновой кости и серебра.   Эмир уступил молодому человеку белые фигуры, и они молча углубились в интриги, чреватые не просто самим существованием фигурок на доске, где ни сила, ни власть, ни хитрость, ни стратегический замысел – ничто не гарантирует победы, кроме самой борьбы. Постепенно их охватил азарт сражения, и каждое решение стало для игроков в тысячи раз важнее, чем соображения исхода партии – подумаешь, два взрослых человека в течение двух – трех часов передвигают резные фигурки по шашечкам боевого плацдарма. То есть ответственейшие решения принимались в самой что ни есть безответственной ситуации.  Но в то же время оба знали, что есть что-то поважнее, чем соперничество, и что это что-то не должно быть подвергнуто угрозе.

Молодой человек из почтения не посмел поддаваться, и играл осторожно, осмотрительно, но не дерзко. Он отклонил жертву слона в дебюте, заперся в глухой защите в миттельшпиле и маневрировал, отдавая инициативу и надеясь, что эмир воспользуется позиционным перевесом. Выиграть он не смел, но не хотел показать и слабости.

Сквозь плотные портьеры пробился яркий закатный луч солнца, во дворе замычала корова, весь день щипавшая где-то неподалеку сухую травку. Эмир словно очнувшись, внимательно посмотрел на своего противника и предложил ничью:

– Мне нравится, как ты строишь партию, сынок, ты не сделал ни одной ошибки, и не взял на себя ответственности, не пошел в атаку. Молодец, ты меня правильно понял. Я же знаю, что мы можешь играть и иначе, мне говорили, какой ты отчаянный смельчак. Вот смотри, самая сильная фигура – ферзь, верно? А вся власть у короля. Хотя сам он не боец. Индусы неспроста разделили силу и власть. Подумай об этом. Иди, отдыхай, помойся, помолись, вечером поужинаем с моей семьей, а о делах подробно поговорим завтра. Я тобой доволен.

Закат привычно мешал в небе лимонные, малиновые и бирюзовые краски, не обращая внимания на принятые у людей каноны красоты. Посвежело, длинные тени от чинар и домов стали кусками черной ночи, и во дворе сошлись, как обычно, свет и тьма, день и ночь, солнце и луна. Молодой гость (имя которого я раскрывать не стану, чтобы предупредить ваше, милые читатели, неистребимое желание локализовать нашу историю в географическом, культурном и этническом пространствах. Вот это напрасно. Весь смысл нашей истории как раз в том, что она нигде конкретно не происходит – и наоборот, происходит везде. Но, конечно, не всегда.), утомленный дорогой, обильной едой, неожиданными переживаниями вошел в отведенную ему комнату. Зажег свет. Девушка, которую ему прислали на ночь, была уже в постели. Молодое еще тело, но уже пепельно-серебряные стриженые волосы. Как-то слишком угодливо, поспешно, ни разу не взглянув на него, она занялась своим делом, а потом робко попросила его остаться с ним до утра в комнате. Он ничего не понимал, на ее теле не было ни синяков, ни следов иглы, только слишком тонкая серая кожа и полное отсутствие выражения в глазах. Он даже ударил ее – так, несильно, посмотреть, как реагирует. Она почти не заметила удара, не почувствовала боли. Только посмотрела, будет ли еще бить. Расспрашивать, да и вообще разговаривать с ними не принято, да и о чем с ними говорить? – но, засыпая, он так и не мог представить себе, чем это ее так сломали.

«Все-таки прав господин, силой мил не будешь. Вот так никогда и не полюбит никто по-настоящему, все будут наложницы – свои или чужие, какая разница?»

Приснился ему сон, тяжелый, душный и вязкий. Он идет по сумеречной улице с высоченными домами, ни света, ни двери, ни окна, и постепенно улица заполняется исполинскими фигурами, плотной стеной идущими прямо на него, оттесняя его, толкая и прижимая к грязно-серой стенке, шершавой и липкой. Он пытается идти, но навстречу все течет, уплотняясь и подрастая, толпа, которая уже одно большое тело, одна масса без промежутков между фигурами. Он почти падает, но не имеет права упасть, его затопчут, он не пройдет по своему важному делу… и в какой-то момент из плотной вязи толпы его за руку кто-то хватает, разворачивает и увлекает с собой, туда, куда течет общее вещество толпы. Он и пикнуть не успел, как понял, что превратился в часть, да нет, в атом этого вещества, и тоже вырос, и набрался сил, и набирает ход… а навстречу ему мелькают такие же как он сам только что – маленькие слабенькие фигурки, и у всех – грязные марлевые повязки на глазах. И последний волевой акт, который принадлежал еще ему, последнее, на что ушел последний вздох его Я, – он ухватил за рукав такую фигурку и втянул ее в месиво толпы.

Приснится же такая чушь, не правда ли?

Наутро… Собственно говоря, с этого самого утра и начинается непосредственное действие нашего повествования – до сих пор это была присказка. Присказка, как вы прекрасно понимаете, самая важная часть произведения, но и самая скучная. Никто никого никак и ничем, да и вроде незачем. Увертюра. Никто не поет, слов нет, никто не танцует, балерин тоже нет, сиди и готовься под поппури из будущей пьесы к самому главному – катарсису, который всегда под угрозой настроения, профессионализма, самочувствия и черт знает еще чего – дирижера, первой скрипки, последней скрипки и всех, кто между ними.

Так вот, поутру встретились молодой и старый человеки в той же комнате, утром посвежевшей, посветлевшей и набравшейся чудных фруктово-женственных запахов, – и впрямь, как в гареме, подумалось молодому, и опять как в спальне, подумалось старому. Они долго молились, пытаясь прочесть в себе тайные знаки высшего знания, но Господь справок не дает, сами знаете. Они больше не провоцировали шахматами взаимных разведочных зондажей, и хотя многое им было неясно из того, что им надо говорить, думать и делать, вместе они попытались ограничить пределы и того, и другого, и третьего. Труднее, конечно, было старому, он должен был делать вид, что ему-то уж если и не все, то очень-очень многое открыто…

Но и молодому, обратившему весь свой природный такт, свою учтивость и гибкость ума, на помощь господину, практически проговаривая вслух то, что вертелось на языке эмира, но почему-то медлило с него стекать, ему, почти разгадавшему тайну этой не только словесной игры, – ему тоже пришлось нелегко, хотя его положение было проще. Во-первых, не он дает приказ, не несет за него ответственность, не он рассчитывает последствия решений – а ведь безоглядный героизм и есть нежелание считаться с последствиями. Возраст и образование тоже облегчают коммуникацию. А молодой человек был подготовлен отнюдь не только к сверканию глазами и кинжалами. У него были очень даже недурные учителя и по естественным, и по гуманитарным наукам. Если отступить лет эдак на десять – двенадцать назад, – а мы ведь так и знали, что точно тормознуть во времени нам не удастся, – в империи стали происходить непонятные, немотивированные и жестокие убийства видных ученых. Были зарезаны в своих подъездах, квартирах, кабинетах физики, историки, психологи – никто тогда так и не понял, кому они помешали. Но зато после этой непонятной серии убийств в нашем маленьком, но гордом крае появились безымянные, но очень сведущие люди, буквально за гроши, а то и вовсе бескорыстно,  работавшие на ниве просвещения в далеких сельских школах. Честь им и хвала.

– Ты поедешь в столицу, мальчик, под чужим именем, с чужой легендой, мы снабдим тебя всем необходимым, поживешь, присмотришься, на работу устроишься, но так, чтобы хватало свободного времени. Но помни, ты едешь за оружием. Самым верным, самым сильным и самым нам сейчас нужным. Ты должен добыть – почти как в сказке, мой дорогой, то, не знаю что. Точнее – мы должны получить надежный и практичный план действий. Это оружие интеллектуальное, оно само не убивает и не стреляет, но оно сильнее других, особенно сейчас.

– Но как я …

– Не торопись, все что надо и все что смогу, я тебе скажу. Ты будешь искать нужного человека. Наши люди тебе помогут во всем, кроме одного – ты должен будешь сам решить, тот ли это человек. Ты должен суметь это сделать, и от этого все зависит – успех, провал, грудь в крестах и так далее. Твоя задача – смотреть, думать, сравнивать и выбирать. Связь с нами – только через верных друзей, никаких интернетов – шмартернетов. Сынок, я ведь тоже только фигура на доске, может и не пешка, но и не ферзь. Мы с тобой должны ходить по правилам, и тогда у нас будут шансы.

Молодой человек, и так нервничающий от неопределенности, вообще почувствовал себя подвешенным за уши.

– Теперь – кого ты должен привезти. Людей, которые нам нужны – около полусотни, по их знаниям. Вот тебе первое ограничение – знания и способность их применить. Среди них половина сразу или сдаст, или откажется – ты должен это почувствовать, выбрать из них с десяток, которые по тем или иным причинам согласятся работать с нами. И вот здесь – уже тонкости, которые только ты сможешь раскусить. Если это просто продажная тварь, за деньги, за сладкую жизнь готов продать и чужих, и своих, – где уверенность, что он не продаст тебя за лишний пятак? С ними опасно, хотя на крайний случай можно.

Если это перекрестившийся герой, или мстит за что-то, или ненавидит  Империю, или еще какие страсти в нем горят – страсть слепа, мой мальчик. Ты должен суметь отличить страсть от разума. Это красивые, но неверные люди.

Есть шайтаны, продавшие душу дьяволу, им нагадить своим, сделать гадость – большая радость. Такие могут помочь, но могут и обмануть, и утащить за собой в болото. Такие могут быть полезны, но с ними могут быть очень большие неприятности.

Самое лучшее – это найти эстета, которому просто нравится красиво решать сложные задачки. Шахматисты. Могут не выиграть ни шиша, но стараться выиграть будет изо всех сил. Среди академической публики таких полно – им и невдомек, что бомбы взрываются, да еще в людных местах, – они просто изобретатели. Мальчишки по характеру, но спецы классные. Вот на таких надо обратить внимание, и такого человека, или двух – трех, ты и должен найти. Вождь потом сам решит, вместе или порознь они будут работать – нам с тобой это уже не важно. А ты, если справишься, сможешь просить у него все, что захочешь – и себе, и своей семье, и своему роду.

И уже к вечеру, провожая юношу в далекий и туманный путь, старик тихим голосом приоткрыл ему подоплеку задания:

– Мы ведем борьбу не с народом, а с империей. Это разные вещи. Простому народу ведь тоже не сладко, он тоже страдает. Власть должна служить людям, должна о них заботиться. А у них власть принадлежит самой власти. Если мы победим, то покончим с такими порядками. Подумай об этом, сынок, и да хранит тебя всевышний.