скачать книгу бесплатно
Красное море
Андрей Викторович Одувашка-Яшкин
Ужасно тяжёлое произведение. Даже не знаю, хорошо ли то, что это моя первая работа для широкой публики. В книге затрагивается глубинная проблема, над масштабами которой невозможно рефлексировать. Если хотите испортить себе праздники, то обязательно читайте. Город на побережье источает зловония, одновременно с этим мерцая вкраплениями драгоценных жемчугов в груде гниющей массы. В этом месте безумие есть то, чем закончится любой тупиковый путь, а ядовитые воды красного моря разгладят любые морщины.
Андрей Одувашка-Яшкин
Красное море
Глава 1
– Винсент! – женским дрожащим голосом поют нависшие прибрежные скалы. Непрозрачный воздух отливает матовым пыльным золотом, на свету становится будто бы холоднее, ветер крепчает.
– Винсент! – чистыми слезами разбиваются чайки о воду, зазвенев тонким плачем; бурлит вода, среди пены всплывают остовы и перья. Где-то с тёмного дна поднимаются ещё более тёмные силуэты – рыбы. Еще живые…
– Винсент… – лиловые ветви обессиленно скрипят и опускаются к холодной солёной земле. «За что можно любить эти глаза? Господи, я их даже не вижу».
Ритм нарушен: имя не отозвалось в нужное время, будто переводится дыхание. «Когда она снова меня позовёт? Если не будет четвёртого раза, то я сброшусь вниз». С обрыва посыпались мелкие камни и перетёртые сухие корни, напоминающие куриные лапы.
Тишина. Абсолютная тишина. «Четвёртый раз, ну же!» Матовый воздух плавится и жидким железом заливается в лёгкие. «Прочь нелепые шутки! Не надо радио вместо головы – не время… Вздохнуть бы». Мир повинуется своей частице: у прибрежной полосы рассыпаются шаги.
– Винсент, где ты?..
Она утирает слёзы. «Её нос такой же лиловый, каким будет это море. Такой же красный, каким будет цвет этой воды. Мне рано умирать: есть ещё дела».
– Что ты там делаешь, Винсент? Боже ты мой, как я переживала. Милый друг, хватит, – небо прижалось вплотную к поверхности воды, стерев скалы. – Что ты там делаешь?
«Она смотрит и не видит. Воздух уже отравлен, но в воде ещё кто-то живёт. Соль не сложилась в яд… пока что».
– Молю всем, что у меня есть, отправляйся домой.
Человек с чужим именем долго всматривался в пучины Чёрного моря, пока его не обнаружила та единственная в мире, кому было ещё дело. Больной брат об руку шёл рядом с некрасивой сестрой.
– Я не буду тебя спрашивать, что ты там делал. Но тогда ты мне пообещаешь, что больше не будешь сбегать. Хорошо?
– Хорошо, Винсент.
Женщину сильно ранило это обращение. Больной брат всех, и себя, и медперсонал, и сестру, называл этим чужим именем.
– Давай повторим стихи, – предложила сестра.
Из глубины черепной коробки быстрый взгляд брата остановился на уродливом женском лице:
– Но я так устал.
«Как же мне хочется сказать, что я устала гораздо сильнее», – подумала женщина.
– Расскажи, как прошёл твой день, – попросила она.
– Он сегодня приходил.
– Пожалуйста, расскажи, что ты ел на завтрак.
Винсент заламывал руки. Ему неимоверно хотелось рассказать про него. Сестра прекрасно знала о том, что жило в голове, изъеденной безумностью, и не хотела будить старые страхи. Может лучше и не станет, но пусть хотя бы остаток жизни пройдёт без тревог и сюрпризов.
– Я нечего не ел.
– Почему?
– Я пил только персиковую воду.
– Почему?
– Я не знаю, с кем ты разговариваешь! Обратись ко мне по имени, тогда отвечу, – грубо и быстро проговорил брат.
– Пожалуйста, не надо…
– ИМЯ!
На них стали оборачиваться прохожие. Сестра боялась потакать безумию, но ещё больше она боялась видеть отражения себя и брата в прищуренных глазах окружающих.
– ИМЯ! – второй раз прикрикнул больной человек, а она крепко сжала ему руку от злости и досады.
– Винсент… – голос некрасивой сестры дрогнул. – Винсент, почему ты ничего не ел?
– Утром в моей комнате я нашёл еду под подушкой. Всё было размазано по простыне. И меня ругали из-за этого. А я ничего не делал, правда. И эта еда была такая неприятная на жёлтой подушке. Это не тёртая морковка – это черви. Ужасные рыжие глисты…
– Стой!
– ГЛИСТЫ! ГЛИСТЫ! ГЛИСТЫ! – больной брат отдернул руку и отступил к гранитной стене высокого дома.
Общественное внимание теперь беспрестанно было обращено к этим двоим. Казалось, будто из окон нацелились тысячи объективов кинокамер, и сейчас они все увековечивают безумие в своей памяти, а сестра никак не может усмирить повреждённого разума брата. Больной человек извивался, заламывая руки и закатывая глаза к желтевшему над головами зениту. А женщина прикрывала рот рукой. Её глаза разошлись красными кругами, налившись слезами; под кожей тоненькими струйками всё быстрей и быстрей затекла кровь.
– Прекрати, прошу тебя.
– А СОК ТАК РАСТЕКАЛСЯ И КАПАЛ С ТРЯПОК, КОТОРЫМИ ВЫТИРАЛИ МЕСИВО ЖИРА! – он жутко и громко расхохотался. – А ЭТОТ ДОКТОР, ОН КАК ОГРОМНАЯ ЧЕЛОВЕКОПОДОБНАЯ МУХА, КОПАЮЩАЯСЯ НА ГОРЕ ЗАЖИВО РАЗЛАГАЮЩИХСЯ ЛЮДЕЙ.
– Винсент… Не надо…
Она тяжело упала на скамью, не спуская глаз с безумца. Незнакомые женщины с детьми переходили на другую сторону дороги, подхватывая своих ребят на руки и отворачивая их в сторону чёрного моря.
Из-за угла показались люди в одинаковой одежде.
Днём ранее местный госпиталь был возбуждён новоприбывшим пациентом. Тихо и мирно больной с некрасивой сестрой под руку взошли по мраморным ступеням.
– Я пашу как тягловая лошадь, перебирая чужое грязное бельё. Почему не наймут четвёртую прачку? В отеле уже более пятисот постояльцев, – шептала она брату на ухо, но будто бы говорила сама с собой, пытаясь отвести душу. И вот наконец, она вспомнила, зачем они здесь: – Слушай меня внимательно, на наши последние деньги ты вылечишься. Здесь тебе помогут. Никто из моих знакомых ещё не попадал сюда, а мой брат окажется прямо…
Трёхмерными тенями мраморные золочёные колонны нависли над некрасивой женщиной, сдавив ей щёки, вытянув последний воздух долгим поцелуем роскоши.
– К-красота-то какая… Вот смотри (неуверенная пауза), Винсент, ты проведёшь немножко времени здесь, а потом вернёшься домой, – сказала сестра и тут же жутко испугалась того, что брат не захочет от сюда уходить. Она сама не знает, легко ли ей будет выйти из настолько чистого и прекрасного места.
Но сомнения развеялись, когда в зеркале стеклянных дверей сестра увидела своё лучшее платье. Оно ей всегда казалось лучшим из всего небогатого гардероба старых вещей, доставшихся от родственников. Только платье это было всё-таки ужасным. Оно выбивалось из всего: не подходило к плетёным косам, к морщинистому лицу, к глубочайшим чёрным глазам. К тому же, материю на плече оттягивала лямка распухшей сумки, наполненной кипой обязательных документов.
– Ты не боишься? – тревожно зашептала она над самым ухом брата. – Потому что я ужасно боюсь.
Сестра отворила дверь, и холодный воздух из глубины светлых коридоров устремился им в лица. Они почти что пробежали по кристально чистым перипетиям, но некрасивой женщине казалось, будто они с братом еле ползут и, непременно, притягивают внимание всех и каждого.
– Так, так, так… У вас просрочен платёж по наследственной страховке, – главный врач с напудренными усами перебирал башни обязательных документов. Свет расходился в толстых стёклах его очков.
– Боже мой, я и тут кому-то должна, – огорчилась женщина.
Они сидели в кабинете, белизна стен которого слепила и била пульсом по вискам.
– Политика больницы довольно снисходительна: вы можете вернуть долг по частям.
– Видели ли вы, в чём я хожу? – спросила женщина, расправляя испещренные дырами рукава. – У меня нет денег даже на нитку.
– Распустите на нитки какую-нибудь старую вещь. А за наши услуги извольте платить. Заведение у нас неплохое, пускай и дороговато.
«Она всё равно не сможет найти дешевле, потому что монополии компаний уже давно передушили мелкие клиники, – думал про себя доктор. – Даже содержание больных при монастырях теперь признано незаконным. Какие же у неё противные обвисшие щёки. Она определённо похожа на смешную домашнюю собачку. Домашнее зверьё в наше время питается лучше, чем малоимущие».
– Вы что-то спросили? Простите, я задумался, – сказал доктор, натягивая ироническую улыбку.
– Ничего страшного, я просто слишком тихо говорю. Я спрашивала, не будет ли ваше заведение снисходительно до такой степени, чтобы перенести первый взнос на неделю вперёд до моей зарплаты.
Главный врач быстро перебрал ближайшую к нему стопку бумаги и вытащил серый дешевейший листок. В половину голоса приговаривая: «Неужели нельзя было купить бумагу и чернила для печати получше», – он тонкими, расплывшимися в щелки глазами пробежался по рекомендации с места работы. Потом значительно посмотрел поверх очков на некрасивую женщину, улыбнулся и сквозь усмешку процедил:
– Сабини… – затем, стукнув по столу, рассмеялся: – Ха-х, Сабини, старый чёрт! Всё ещё держит отель.
– Вы знакомы с господином Сабини? – женщина приложила неимоверные усилия для того, чтобы в удивлении расправить складки морщин на лбу.
– Дамочка, что-то мне подсказывает, что в живую вы ни разу его и не видели, в отличие от меня, – доктор откинулся в кресле и, как муха, удовлетворённо стал обтирать одну руку об другую. Свет в линзах его очков собирался чуть ли не правильными зелёными шестигранниками.
– Я работаю в отеле прачкой и, действительно, видела господина Сабини только пару раз… издалека.
– Каков он? – спросил доктор.
– Простите, – смутилась женщина.
– Как он вам?
– Ну… он богат, – растерянно сказала некрасивая сестра. – Он не приносит вещи в общую стирку. Все работники отеля думают, что он не надевает одного и того же костюма дважды. Стоит рукаву засалиться, как господин тут же уходит в здание «Ателье», перекладывая всю свою работу на старшего помощника. Могу вам сказать только то, что господин Сабини более добр, чем этот самый старший помощник.
– Скажите же, что ваш хозяин великолепен как статуя эпохи возрождения.
Больной брат, до этого момента будто бы полностью сливавшийся с неодушевлёнными предметами в кабинете, вскочил с кушетки и возразил:
– Хозяин?! ХОЗЯИН?! Винсент (здесь должно было быть имя Сабини) – свинья! – доктор тут же вскочил и забил по тревожной кнопке. Больной продолжал: – На пятьсот постояльцев не наймут более трёх прачек! Я пашу как тягловая лошадь, перебирая чужое грязное бельё! Чёрт с ним, с Винсентом (Сабини), вы тоже не совсем человек…
– САНИТАРЫ!
Безумец схватил главного врача за галстук, приподняв над кристально чистым полом:
– Вы похожи на… – рот больного зажала крепкая рука, чья стёртая на костяшках бронзовая кожа неприятно и резко била в глаза пугающим сообщением о том, как справляются с проблемными клиентами.
Больного вывели в коридор двое санитаров. Доктор, весь раскрасневшийся, поправлял кусок шёлковой синей материи, болтавшейся теперь на его шее оборванным знаменем разгромленной армии.
– Мы забудем про это, – сказал он. – А ваш брат силён. Портовый грузчик?
– М-моряк.
– Ещё лучше. С моряками мы дел не имели. С матросами, я имею в виду. Капитанов с адмиралами я-то в своё время повидал немало. А издержки за испорченный рабочий костюм можете оплатить вместе со следующим взносом.
Глаза женщины налились слезами, а по коже разошлась дрожь от обиды.
– Вам ещё повезло, что он не прихватил меня за полы пиджака, – доктор одарил женщину оценивающим взглядом. – Тогда вам точно бы пришлись не по карману наши услуги.
– Что будет с моим братом?
– Для начала он успокоится. Потом у нас обед. Вы не переживайте, мои ребятки крепкие, и не с такими справлялись. Можете идти.
– Благодарю, сердечно благодарю за вашу милость… – женщина раскланивалась, медленно отступая к двери.
Доктор произнёс: «Идите, идите», – и эти слова были до такой степени исполнены самодовольным наслаждением, что его гладко выбритый подбородок чуть ли не вплотную прижался к белоснежной шее.
Стёртые заношенные туфли сестры, тихо перешёптываясь с зеркальным кафелем, разбежались, заспешили на не вполне свежий воздух, где они смогли бы коснуться грубого гранита мостовых и затхлых набережных.
Глава 2
Плохо выкрашенные трубы котельных вовсю курили желтоватым серным дымом. Их железные лёгкие где-то под сотней бетонных перекрытий с трудом раздувались, упираясь в стены подвалов. В этих пещерах губили себя едкими испарениями десятки мужчин, иссушенных тяжкой работой. Они знали, что умрут не от удушья. Лишение заработка и последних средств к существованию добило бы рабочих быстрее всякой болезни и изнеможения, быстрее, чем отравленный воздух.
Здесь под землёй от тепла подвальных печей сгорали триллионы частичек человеческой кожи, испарялись океаны пота и слёз. В полутёмных помещениях нельзя было разглядеть одиноко стоящей фигуры. Низы общества неосознанно отказывались от индивидуальности, рабочий народ – единое существо с тысячью рук. Уродливому исполину, неспособному направить мощь на восстание, выделяли за хорошую работу жалкие объедки роскошного пира. Тем не менее, бедные люди строили новые котельные для своих детей и внуков, где их отпрыски могли бы безостановочно и не менее тяжко работать.
После гудка дневная смена переходила в ночную, уставшие люди оставляли рабочие места другим уставшим людям. Из жарких недр поднималась чернь, разбредаясь по закоулкам и подворотням, уходя на покой. Отряд жандармерии растянулся во всю улицу, железным стуком подошв одаряя каменные фасады домов.
– Мартинов! – грязно-серая компания окрикнула хриплыми голосами маленького человека. – Как говорят судари: «Извещаем Вас о том, что наша процессия направляется в приличное заведение».
Кто-то из толпы громко высморкался, утерев нос коротким промасленным рукавом и оставив серый след над губой.
Мартинов стянул косынку с седой головы и грустно улыбнулся:
– Рад бы я был отправиться с вами, но в кармане у меня всего два гроша. Хлеба купить хватило бы…
– Хватит денег, хватит. На всё хватит: и на стол, и на стул, и на гроб. Идём Мартинов, иначе тёплое пиво остынет и будет чуть менее противным.
– Друзья, не надо, пожалейте моих детей. Я уже столько раз ставил вас в известность о том, что падок я на алкоголь.
– Падок? Ты жаден на алкоголь! Всё равно, что пчёлка на цветочки.
– Упаси Боже, благослови ваши души. Не поймут меня домашние. Отпустите, добрые люди.
