Тень Феникса

– Что ты имеешь в виду, кир?

– Еще не знаю. Но, надеюсь, скоро узнаю.

Ни помыться, ни умыться, в этом доме было негде, и потому, дав Сире какие-то неопределенные указания, я отправился в ближайшие термы, где долго отмокал и грелся, стараясь забыть странный сон, который никак не шел из моей головы. А еще, после ночи, проведенной в доме моей покойной возлюбленной, мне снова явился её образ, испятнанный галлюцинациями, явившимися мне в Сэптеме во время предпоследнего обострения моей болезни. Как будто длинная и острая игла прошила моё сердце, на мгновение ослепив меня страшной болью. И чувства снова исчезли, спрятались где-то в той тьме, в которой мне довелось побывать этой ночью. Какое-то ощущение недосказанности между нами двумя, растущее после нашего расставания, исчезло, будто его и не было. Будто разум мой отказался признавать даже само существование тех чувств, что нас прежде связывали, и тех, что возникли после нашей последней встречи два года тому назад. Я помнил всё, как и прежде, совершенно отчетливо, но больше ничего не чувствовал, кроме тянущей ностальгии к застывшему перед моим внутренним взором образу Корделии, прекрасной и теперь уже вечно юной.

Окончательно придя в себя, я отправился к брату, надеясь застать его на том же самом месте, на котором мы с ним простились в прошлый раз, и ожидания мои сбылись. Впрочем, удивляться тут было нечему, потому как Виктор проводил в триклинии большую часть своего времени, в любую погоду, предаваясь своему любимому делу со всей тщательностью, ему доступной. Почему именно там? Ответа на этот вопрос не знал никто и, как я подозревал, даже сам Виктор, неизменно отвечавший одно и то же.

– Я нахожу в этом какое-то необъяснимое притяжение. Я будто лежу на самом дне глубокого бассейна, и наблюдаю за миром. День сменяется ночью, зима – летом, приходят облака, идет дождь, а затем их прогоняет ветер, но звезды говорят мне о том, что это – лишь шелуха нашего мира, и лишь они одни вечны. Что тысячи тысяч раз сменится день и ночь, но они всегда будут там, и так же будут светить тысячам людей после меня. Некоторые из них смогут разгадать их загадку, как я, но многие будут суетиться в своих ничтожных делах, и никогда не увидят вечности, что смотрит на них с небес. Не поймут своей ничтожности и не познают всю тщетность своих поползновений.

Виктор, как и всегда, был околдован своим дурманом, и мало соображал, отпуская свои мысли на произвол судьбы. В глазах его, казавшихся абсолютно черными и бездонными, отражались бегущие по небу облака и блики света, изредка заглядывающие в колодец триклиния. Я часто задавался вопросом, как у него получалось управлять немалым хозяйством, принадлежащим дому Кемман, всё время находясь в таком состоянии, но так и не пришел к однозначному выводу. Насколько я знал, у Виктора был целый штат личных помощников, разъезжавших по поручениям брата по всей империи, но встречаться с ними мне доводилось крайне редко, отчего создавалось впечатление, будто Виктор дни напролёт пребывает в полном одиночестве, созерцая небеса, в то время как шестерни его машины крутятся сами по себе.

– Ты еще спрашиваешь меня, знаю ли я о том, куда делся младший Марий? Я знаю всё!

Мой вопрос, казалось, искренне изумил Виктора, не потрудившегося как всегда даже взглянуть в мою сторону.

– Так что же с ним?

– Его обвиняют в убийствах девяти граждан Стафероса, и к тому же в поклонении демонам.

– Что за бред? У них ведь нет ни единого доказательства.

– В таких случаях, доказательства и не требуются, дражайший братец. Простолюдина и вовсе сожгли бы на месте, не став предаваться рассуждениям.

– А ты не боишься, что вместе с ним под удар попадет и дом Кемман? Я ведь не меньше замешан в этом деле.

– Ты абсолютно прав, – с трагическим вздохом ответил Виктор, – и я искренне удивлен, как тебе до сих пор удается разгуливать на свободе. Но это факт! На тебя и твою дружбу с этим демонопоклонником почему-то закрыли глаза, и я даже не знаю, кого же восхвалять за это.

Судя по широкой улыбке брата, он считал это собственной заслугой. Конечно же, я и представить не мог, какими силами и средствами он располагал, и каким именно образом мог приложить свою руку ко всем этим заговорам и убийствам. Но в одном я мог быть уверен точно: арест Альвина – дело рук Виктора.

– Вот так, значит, ты использовал моё доверие? Или… это была идея отца?

– Ты недооцениваешь мою подлость, весьма недооцениваешь. Но тут ты прав. Вокруг отца всегда было столько интриг, что разобраться в них мне попросту не представлялось возможным.

– Где сейчас держат Альвина?

– Ах, я так и знал, что ты сразу же бросишься спасать друга. Банально и глупо.

– А что не глупо? Одной рукой отец прикармливает мятежный капитул и устанавливает с ним договоренности, а другой…

– Ты все же еще слишком мал, Марк. В мире большой политики нет места твоим рассуждениям о подлости, двуличии и лицемерии. В ней действуют только законы выгоды. Ты боишься, что твоего друга кто-то отправит на костер за демонопоклонничество? Аррул Марий этого не допустит, пусть он уже и очень стар, но всё еще обладает большим влиянием на императора. Смысл здесь совсем в другом.

– Так в чём же?

Виктор театрально закатил глаза и вдохнул очередную порцию дыма из своего кальяна. Угли в нем на мгновение вспыхнули и погасли, подобно глазам какого-то странного и нелепого существа. Несколько минут брат лежал в полном молчании, прикрыв веки, и я уже начал бояться, что он уснул.

– Может, уже ответишь, причем здесь Альвин? Зачем были нужны такие радикальные меры?

– Вероятно, он не поведал тебе о своих поисках в полной мере и о своих успехах в них, хотя при этом большая часть его домыслов выглядит просто смешно, – совершенно бодрым голосом ответил Виктор, – Мариям плевать на политику, они одержимы войнами, на которых погибли почти все представители их рода мужского пола. Единственный их наследник – Альвин, хоть и далёкий от всего мирского и замкнутый в своём мире познания, но последний, не считая пары троюродных сестер. Его нужно было одернуть, пока не случилось беды. Пока он не влез туда, куда не следует. Или пока не сошел с ума: видел бы ты, до чего он дошел, разбираясь в этом вопросе, и какие теории придумал…

– Где он сейчас?

– В руках красных, где же еще. Не волнуйся, скоро его отпустят за недостатком доказательств, когда они разберут все его бумаги. А вот кое-кого другого наоборот водрузят на костёр.

– А причем здесь вообще политика? Разве эти убийства – политического толка? Расправу в Клемносе я еще могу отнести к ней, но эти девять в действительности похожи на действие некой секты.

– Давай объясню тебе всё подробно, раз ты такой непонятливый. С самого начала. На большом игровом поле у нас есть три ключевых игрока: император, великие дома и орден Антартеса нашего солнцеликого. Орден этот – заноза в заднице императора, поскольку обладает слишком большой властью, имуществом и богатством, чем полагается скромным служителям бога. В ордене уже многие годы идут процессы, направленные на сепарацию церкви и военных капитулов, поддерживаемые извне, которые неизбежно этим разделением и завершатся. Вопрос только в том, будет это происходить долго, мучительно и кроваво, или же пройдет безболезненно и быстро. Итог ведь один, и потому лучше всего, как всем кажется, будет провести реформы, да и наделить патриархов независимостью, остановить кровавые репрессии инквизиции, и так далее. Орден в результате теряет своё влияние, император получает в своё распоряжение церковь, которая провозглашает его наместником бога на земле, великие дома мечтают о том, как заполучат в свои руки влияние на капитулы, превратившиеся в обычные крепости, и всё вроде бы хорошо.

Вот здесь-то и оказалось, что очевидный путь, который должен был удовлетворить всех – далеко не самый простой. Великий маршал и главы некоторых капитулов, его поддерживающие, а также большая часть инквизиции, которую представляет Цикута, оказались против отделения церкви и реформ веры. Они хотят сохранить свою власть и свои деньги, вполне логично. А кто у нас на стороне маршала?

– Воинские подразделения капитулов и боевые братья.

– Вот именно! На стороне ныне покойного Иеремия – целая армия, карательные части инквизиции, рыцари-ренегаты и регулярная армия ордена. А кто на стороне Великого магистра? Император и великие дома, далеко не все, конечно, поскольку часть из них верит в победу традиций и маршала, на стороне которого явное преимущество, но это тоже немало. Грядет гражданская война, и даже император не может урезонить будто сорвавшихся с цепи святых братьев. Но магистр, как человек досконально изучивший большую политику, принял правильное решение.

– Убил всех, кто ему воспротивился.

– Да, именно так. Просто и эффективно. Осталось решить только один вопрос с капитулом Альбайед, с этим последним очагом сопротивления. Но тут поднялось такое недовольство среди знати, роднёй которым приходился Иеремий сотоварищи, что стало совсем не до шуток.

– Почему же в столице ничего об этом не слышно? Ни единой новости об убийстве маршала спустя столько времени.

– В этом ты ошибаешься, новости есть, но не для всех ушей. Клемнос едва не взбунтовался, и если бы не легион Феррата, не избежать бы нам всё той же гражданской войны. Несколько закрытых судебных процессов, и люди Великого магистра были признаны невинными, аки агнцы, в то время как прислужники маршала превратились в еретиков и прислужников демонов. Всё как и всегда, горе побежденным. Скоро полетят головы всех недовольных с таким поворотом событий, и на этом всё вроде как завершится. Однако… Все с интересом наблюдают, как будет защищать свою жизнь загнанная в угол крыса по имени Августин.

– Так на чьей же стороне дом Кемман? И в чём был смысл обвинять неповинного Альвина? Всё остальное мне и так было уже давно известно.

– Вот здесь начинается самое интересное.

– Не сомневаюсь в этом. Тебе известно, кто на самом деле убил тех девятерых?

– Нет, к сожалению, этого я не знаю. Но догадываюсь. Тот же почерк, что и в Клемносе: убийство, совершенное для устрашения, очень кровавое и, вероятно, очень сложное.

– Чувствуется рука боевого мага.

– Несомненно. Но вот кто из них? Впрочем, это и не важно. Важно то, что друг твой, как и ты сам, влез куда не следует. Убийства эти совершены едва ли не с одобрения императорского двора, и я даже не исключаю возможность того, что инженер этот был послан именно для этого: разобраться с врагами магистра быстро и максимально кроваво, дабы устрашить остальных. Естественно, мне пришлось немного осадить Альвина, прежде чем он натворил дел по своей юношеской глупости.

– А что с Калокиром? О нем не слышно ничего, кроме того, что он где-то здесь, в Стаферосе.

– Действительно, последний раз его видели въезжающим в капитул, но вот известий о нем больше не поступало. Как многие думают, старик просто помер, но это не хотят предавать огласке до тех пор, пока не разберутся с мятежным Цикутой.

– Так отец теперь будет выступать за разделение ордена, на стороне реформаторов? Мне казалось, еще не так давно он выступал в поддержку противоположной стороны. Впрочем, я уже решительно ничего не понимаю.

– Без реформ уже не обойтись, это верно, и потому наш дражайший батюшка хочет извлечь из сложившейся ситуации максимально возможную выгоду. Капитул Альбайед, если взяться за серьезную осаду, может стоить ордену множества жизней и огромного количества времени, на эту осаду потраченного. Знаешь, кем легко управлять? Слабыми. Потому что сильный оборвёт удила и сбросит тебя на землю.

Глаза Виктора закрылись совсем, и говорить он продолжал, как мне казалось, уже из своего дурманного сна. Стоило ему договорить последнюю фразу, как трубка кальяна выпала у него из руки и с глухим стуком ударилась о землю рядом с пустой чашкой, на дне которой застыли остатки дурмана. На этом диалог наш исчерпал себя, поскольку больше ни одного слова вытянуть из брата мне не удалось. Меня переполняла злость, и я едва сдерживался, чтобы не сдернуть этого любителя дурмана на пол и как следует не отхлестать его по щекам, чтобы привести в чувство. Но всё-таки надо отдать ему должное: кое-что в текущей политической обстановке наконец прояснилось, пусть даже в таком общем виде.

Теперь же передо мной возник совершенно другой вопрос. Как быть теперь, когда, предположительно, Великий магистр мёртв? Ведь это значит, что задание Августина выполнено. Но оно при этом уже не имеет смысла. В любом случае я должен проникнуть в капитул и либо в этом удостовериться, либо убедиться в обратном. А затем либо каким-либо способом прикончить Великого магистра, либо смириться с поражением и встать на сторону победителей. Первое всё же казалось предпочтительнее. Банда Цимбала и Сира должны будут мне в этом помочь. И я даже придумал способ, как всё это провернуть. Донельзя глупый и простой, но всё-таки заслуживающий право на существование.

Глава 12

Дознаватели выполняют свою работу согласно «Положению о создании кабинета дознавателей» и являются аппаратом внутренней разведки ордена. Управляющий кабинета подчиняется непосредственно Великому инквизитору или лицам, временно исполняющим его обязанности. Основная задача кабинета – выявлять любую деятельность, несущую угрозу учению Антартеса на территории империи.

Основные положения о структуре ордена и разделении власти, часть 7.

Серые небеса нависли над городом каменной плитой, и беспрестанно извергали из себя потоки холодной воды. На улицах необычайно безлюдно, и даже в районе Большого храма Феникса, где весь день толпятся паломники и ведутся службы, нет ни души. Мостовая под ногами блестит от влаги, и мне начинает казаться, что в блеске её я вижу собственное отражение. Кем меня теперь считают в ордене? Предателем или всё тем же младшим дознавателем? Как Виктору удалось отвести от меня все подозрения, и удалось ли вообще? Каждый раз наш разговор с братом обрывался так грубо и на полуслове, что я уже отчаялся получить от него нужные сведения, и потому решил действовать так, как подсказывают мне чувства.

Гранитная громада капитула вырастает передо мной из пелены дождя, угрожающе щерясь бойницами надвратной башни. Архитекторы, создававшие это чудо, в большей степени были склонны создать нечто грозное и одновременно красивое, нежели практичное и лишенное излишеств, и потому капитул больше напоминал сказочный замок, неведомым образом выросший посреди города, чем резиденцию самого влиятельного и могущественного ордена империи. Так мне всегда казалось, по крайней мере. Сумрачные шпили внутреннего собора скрывались где-то в дождливой дымке у меня над головой, но я все равно мог разглядеть их, даже с закрытыми глазами: настолько образ этот глубоко засел у меня в голове.

Стража у ворот, увидев мой перстень, без лишних слов освободила мне путь. На это я совершенно не рассчитывал, и даже растерялся, когда передо мной открылась калитка, ведущая во внутренний двор. Но делать нечего, я вошел внутрь как ни в чем не бывало, и отправился прямиком в помещения архива, куда вело меня чутьё. Минуя очередной пост стражи, теперь уже у входа в цитадель, я оказался вначале в своём старом кабинете, в котором оставил мокрый плащ, а затем и на нижних этажах, где помещались архивы. В здании почти никого не было, за исключением нескольких клерков, занятых своими делами, и даже главного надзирателя за всем этим сонмом знаний нигде не было видно. Моего старого знакомого я нашел на удивление быстро, он, исхудавший, с пергаментно-серой кожей, больше похожий на мертвеца, сидел за ворохом бумаг и сосредоточенно в них что-то выискивал.

– Брат Экер, давно не виделись.

Мой голос, казалось, не произвел совершенно никакого эффекта, поскольку Экер лишь на мгновение соизволил поднять глаза, тут же уткнув их обратно в истерзанный листок в своих руках. Дочитав, по всей видимости, всё, что хотел, он отложил все свои дела в сторону, и поднялся со своего места.

– Боюсь спросить тебя, но всё же должен: какого демона ты сюда пришел?

– Пришел проведать старого друга.

– Ах, друга, значит?

От былой манеры его речи, казалось, не осталось и следа. За эти несколько месяцев Экер изменился так, что я теперь смотрел на него, и видел перед собой будто бы совершенно другого человека. Наружность его, впрочем, стала еще уродливее, но вот его голос…

– Попасть-то ты сюда попал, но обратно тебя теперь никто не выпустит. По распоряжению Великого магистра, мы уже вторую неделю сидим на особом положении и ждем непонятно чего. И потому я повторюсь: что ты здесь забыл?

– Я же сказал.

– Я в полном порядке. Теперь можешь заняться другими делами.

– У меня к тебе исключительно глупый вопрос, но не гони меня раньше времени, прошу. Что вообще обо мне тебе доводилось слышать?

На безжизненном лице Экера застыло какое-то тупое выражение, будто мой вопрос поставил его в тупик. Он то ли попытался улыбнуться, то ли рассмеяться.

– Это что, очередная твоя шутка? Что я должен был о тебе слышать? Кто ты вообще такой, чтобы мне было это интересно?

– Я в том плане, – замявшись, я не сразу сообразил, как правильно сформулировать вопрос, – не связывают ли моё отсутствие с чем-нибудь, скажем, не очень хорошим.

– Ты что, пьян? О каком не очень хорошем может быть речь? О государственной измене и ереси или о пристрастии к выпивке, порочащей честь святой братии? В первом случае я бы тут с тобой не разговаривал, и в лучшем случае слышал бы твои вопли, а во втором…

– Ты стал каким-то уж слишком раздражительным. Что с тобой произошло? Трифон вернулся и снова заставил рыться в никому не нужных бумагах?

– Именно так, умник. С тех пор, как он вернулся из Авермула и засел в кресло старшего дознавателя, моя жизнь превратилась в пытку.

С этими словами, в душе моей будто оборвалась какая-то нить. Я был свято уверен в том, что Цикута расправился с Трифоном где-то в окрестностях Демберга, хоть он и не говорил об этом напрямую. Но почему-то мне казалось, будто это абсолютно точно подразумевалось в его словах, особенно если учитывать радикальные методы инквизитора. Но если мой бывший начальник жив и снова занимает своё место, что же вообще произошло между этими двумя?

Я не успел больше ничего спросить, поскольку по мою душу всё-таки явились. Три почти неотличимых друг от друга стража, судя по вышитым на груди символам, принадлежащих кабинету дознавателей. Экер тут же исчез из моего поля зрения, будто растворившись в воздухе, посчитав, наверное, что его присутствие здесь будет лишним. Никто, однако, не спешил заковывать меня в кандалы и волочь против моей воли, один из троицы лишь вежливо попросил следовать за ними. Я не стал спрашивать, куда меня собираются отвести, поскольку вариантов здесь было не так уж и много. А если точнее, лишь один.

***

– С возвращением, Марк. Я всё гадал, когда же настанет тот день, когда я снова увижу тебя в стенах нашей скромной обители. И вот, ты здесь.

На обрюзгшем за последнее время лице Трифона светилась довольная улыбка, которая в его исполнении могла означать совершенно разные вещи. Однако тон его голоса говорил о том, что улыбка эта, по крайней мере, не враждебная. Всё та же расшитая золотом мантия, всё та же нелепая шапка, скрывающая лысину. Но совершенно другое лицо.

– Мне прекрасно известно, какой вопрос вертится в твоей голове и не дает тебе покоя. Отвечу вначале коротко и по существу, а потом, возможно, более развернуто. Тут уж всё от тебя зависит.

– Я весь внимание.

– Так вот, никто тебя арестовывать не собирается и не собирался. Тот факт, что ты отправился в Авермул вместе с Цикутой, еще не делает тебя его соучастником. По крайней мере, я так не считаю. Не знаю, почему он оставил тебя в живых после первой провалившейся попытки, и как тебе вообще удалось выжить, но это теперь уже и неважно.

– Первой попытки?

– Так ты думаешь, это я решил тебя прикончить? Наверняка этот тиран так обозлился из-за потерянной должности, что решил во что бы то ни стало покончить с причиной своего отстранения. Так?

Я никак не мог взять в толк, в чем смысл подобного спектакля, но внешне старался ничем не выказывать это непонимание, лихорадочно пытаясь продумать дальнейшие вопросы.

– Но зачем это Августину?

– Скажу одно: он не знает, что мы знаем. Всё должно было указывать на солдат, приписанных к гарнизону. Кто отдал им приказ? Наверняка тот, у кого были свои личные мотивы. Ниточка от них оборвалась, и теперь уже ничего не докажешь.

– И всё же, принцип «если это не сделал я, то сделал он» – не слишком хорош.

– Тогда ответь мне на вопрос: почему Цикута взял с собой именно тебя?

– Я всё еще не услышал ответ.

– Я просто предлагаю тебе подумать самому. Почему-то ведь ты сбежал от него, как только появились силы, и вернулся сюда?

Постепенно я начал понимать, какая часть всей истории известна Трифону. Но вопрос в том, чего именно он не знает? И почему считает, будто я сбежал от Цикуты? Но если не Трифон пытался меня убить, то кто? Неужели это действительно был инквизитор?

– Если предположить, что это и в самом деле был Цикута, становится понятно, зачем он впоследствии вывез меня из Демберга. Откуда стало известно, что я сбежал от него?

– От одного из тех, кто был тому свидетелем, само собой. Впрочем, зная тебя, это нетрудно предугадать: Клавдий никогда бы не поставил на заведомо проигравшего.

При упоминании отца, я невольно вспомнил и письмо Августина и слова Виктора. Все они вели какую-то им одним известную игру, в которой мне приходилось играть роль спортивного инвентаря, который, впрочем, не принимает ничью сторону, и не вызывает ни в ком желание его устранить. По крайней мере, мне хотелось на это надеяться.

– Вижу, в этом я оказался прав, – довольно улыбнулся Трифон, – провокация Цикуты сорвалась, и он решил придержать тебя подле себя в надежде извлечь из этого ещё какую-нибудь пользу. Однако смерть всех зачинщиков мятежа спутала его планы, а вместе с этим из его рук уплыл и ты. Вернулся сюда и снова принялся за старое, теперь уже с оглядкой на свою недавнюю связь с Цикутой, опасаясь преследования со стороны своих же собратьев. Только теперь, твоими стараниями, этот твой Альвин Малий, в той же степени одержимый идеей ритуальных убийств, сам попал под подозрение. По собственной глупости. Ему, конечно, это почти ничем не грозит, но вот опять я вижу, как повторяется сценарий прошлого лета, и мне это уже совсем не нравится.

Пока Трифон говорил, я всё не переставал поражаться тому, как мало на самом деле ему известно. Была ли то заслуга Августина и его продуманность во всех мелочах? Не исключено. Однако во все эти планы он так и не удосужился меня посвятить. Почему? Это меня интересовало в первую очередь.

– Мне хочется лишь знать, кто стоит за всем этим. Только и всего. Ответ на один вопрос поставит точку. Можешь считать это мальчишеским любопытством, но, клянусь Антартесом, больше мне ничего не нужно.

Лицо Трифона нисколько не поменяло своего выражения, и только дернувшаяся рука, будто дознаватель хотел взять что-то со стола, а затем передумал, известила меня о внутреннем его напряжении.

– Не буду спрашивать тебя, отчего ты решил, будто я знаю ответ на этот вопрос, мне не сложно догадаться и самому. Мой ответ тебе – Angelus Domini. Святой дух, ниспосланный Фениксом, если угодно.

– Что бы всё это значило? Все они убиты инженером, или с его помощью, причем здесь какие-то ангелы?

– Иногда руку человека направляет сам господь. Он может отправить и своего посланника, чтобы тот в точности исполнил его волю, избавив избранного им от возможной ошибки.

– Я так понимаю, о божественных мотивах мне спрашивать не стоит? Всемогущий Антартес отправил на землю ангела, дабы тот превратил в кровавые брызги пару десятков человек?

– Не богохульствуй, Маркус. Я сказал тебе лишь то, что знаю.

– Так значит, убийца – кто-то из университета. Его руками всё было исполнено?

– Верно. Ты ведь и так уже это знал, насколько я понимаю.

– И что теперь? К чему это всё приведет?

– Совсем скоро ты об этом узнаешь. А до того времени тебе придется остаться в капитуле и ждать.

– Так я теперь под арестом?

– Вовсе нет. Капитул нельзя покидать никому из тех, кто вступил на его территорию, вплоть до особого распоряжения Великого магистра. Он собирает большой совет, и когда с мятежным инквизитором будет покончено, а случится это уже очень скоро. Здесь, в столице, соберутся те из нас, кто наделен Его властью.

Я не нашелся, что ответить, и просто смотрел на сочащегося каким-то странным самодовольством Трифона. Было во всей его фигуре нечто непривычное. Но я никак не мог понять, что же именно. Какое-то странное возбуждение, наблюдаемое мной в поведении Виктора, без прочих сопутствующих дурману эффектов. Но Трифон был одним из самых праведных в отношении подобных вещей человеком, и потому я отверг эту идею, сославшись на то, что просто слишком долго не видел своего бывшего наставника.