8

– Ты запутался, – прошептала она, переходя к щеке. – Ты ищешь боль, чтобы заглушить свою.

Его дыхание спёрло. Руки онемели. Она целовала его медленно, методично – лоб, веки, уголки губ. Каждое прикосновение оставляло след, будто выжигало ложь.

– Посмотри, – она отстранилась, держа перед его лицом кулон на цепочке – песочные часы. Песок внутри не падал вниз, а кружился, образуя миниатюрный торнадо.

– Это… невозможно… – выдавил он.

– Всё возможно, – она наклонилась, и её губы снова встретились с его губами.

Мир поплыл. Туман сгустился, проник в лёгкие, застелил мысли. Он проваливался куда-то сквозь слои дыма и теней, а её голос звучал издалека:

– Ты свободен выбирать. Но помни – песок помнит каждую крупицу.

Глава 8: Понедельник, или «Замри, чтобы услышать».

Время остановилось. Буквально.

Он сидел на краю кровати в новом теле – на этот раз пожилого учителя с седыми висками и очками в роговой оправе. За окном птица застыла в прыжке с ветки, капля дождя висела в воздухе, словно хрустальная бусина, а тиканье часов заглохло, оставив после себя звенящую тишину. «Это сон? Или я наконец сошёл с ума?»

Кулон с песочными часами лежал на тумбочке. Песок внутри не двигался, застыв между стеклом, будто картина в музее. Он взял его в руки – металл был холодным, но не ледяным. «Ты остановил время? Или оно остановило тебя?»

***

Замёрзший город превратился в декорацию: машины – в скульптуры, люди – в восковые фигуры. Даже ветер не шевелил листья. Он брёл по улицам, трогал застывшие лица, слышал собственные шаги, гулкие, как в пустой пещере. В кафе на углу парень застыл, поднося ко рту чашку, из которой поднимался пар, закрученный в спираль. «Он чувствует тепло? Или это просто иллюзия?»

На площади увидел её – женщину с кулоном. Она сидела на скамейке, недвижимая, но глаза её смотрели прямо на него. «Она живая?» Подошёл ближе – её грудь не поднималась, ресницы не дрожали. Но в руке она держала раскрытую книгу, где буквы сползали со страницы, образуя фразу:

«Ты спрашиваешь – кто ты? Ты – тот, кто овладел мной».

***

Вернулся «домой» – в квартиру учителя. На столе лежали конспекты, исписанные аккуратным почерком: «Лекция о теории времени. Парадоксы вечности». Открыл тетрадь – строчки плыли, перестраиваясь в его собственные мысли:

«Я украл. Угрожал. Был готов убить. Но кто судит меня? Я же не я. Или всё-таки я?»

В зеркале вместо старика вдруг увидел себя – того, кем был. Лицо размытое, как старая фотография. «Ты существуешь?» – спросил он. Отражение молчало.

***

Ночью, когда даже луна застыла в зените, явились Они. Тени с очертаниями его прошлых тел: рыбак с окровавленными руками, девушка-художница с пустыми глазами, монахиня с перекошенным от ужаса лицом.

– Ты думал, сбежишь? – заговорили хором. – Каждое тело – клетка. Каждый поступок – звено.

Они окружили его, прижимая к стене. Кулон на шее учителя вспыхнул – песок дрогнул, сдвинулся на миллиметр.

– Выбери, – прошептали тени. – Остаться здесь, в вечной паузе… Или вернуть время, но принять последствия.

***

Он вышел на балкон. Город всё так же застыл, но вдали, на горизонте, тучи начали медленное движение. «Оно возвращается».

Сжал кулон в ладони:

– Я готов.

Песок хлынул вниз. Грохот времени обрушился на мир: птица взмыла в небо, капля упала, часы затикали, а тени растаяли, оставив после себя шепот: «Смотри, куда ступаешь».

Глава 9: «День без времени».

Свет. Белый, безжалостный, как лезвие. Артём открыл глаза, и боль впилась в виски, сжав череп тисками. Каждый вдох отдавался в рёбрах – тупой, глубокий удар, будто внутри грудной клетки били кувалдой по наковальне. Горло пересохло, язык прилип к нёбу, словно обожжённый раскалённым песком.

– Сестра… – хрип вырвался сам собой, но голос рассыпался на гортанные обрывки.

Медсестра в синем халате подошла, не спеша. Её пальцы, холодные и безликие, поправили капельницу.

– Артём, вам нельзя ещё. Через час.

Час. Время растянулось в липкую паутину. Боль пульсировала в такт писку мониторов: жгло в боку, где швы впивались в кожу, как проволока; ныло в запястьях, перетянутых трубками; сверлило затылок, будто в черепе застрял ржавый гвоздь. Он попытался повернуть голову – шея скрипнула, мышцы свело судорогой. Простыня, грубая от стирок, натирала спину.

– Воды… – прошептал он, но медсестра уже уходила, шлёпая тапками по линолеуму.

К полудню боль стала тоньше, острее. Казалось, под кожей ползали тысячи муравьёв, грызущих плоть вокруг шва. Пальцы сами потянулись к повязке – сорвать, выдрать нитки, вырвать эту чужую боль.

– Не трогать! – чья-то рука грубо шлёпнула его по запястью. Врач в маске, глаза пустые, как у рыбы на льду. – Шов разойдётся – будет хуже.

Артём застонал, впиваясь ногтями в матрас. Тело вспотело, прилипнув к простыне. Запах йода, крови и пота висел в воздухе, как ядовитый газ.

***

К вечеру боль переродилась. Она больше не горела – она звенела. Каждый нерв стал струной, вибрирующей от малейшего звука: скрип тележки за дверью, шаги в коридоре, шепот медсестёр. Даже свет лампы резал глаза, словно нож.

– Обезболивающее… – он уже не просил, а умолял, срываясь на шёпот.

Медсестра ввела препарат. Игла вонзилась в вену, холодная жидкость растеклась по руке. Сначала стало хуже – боль взорвалась белым светом, выжигая сознание. Потом… пустота.

Но ненадолго.

***

Очнулся от того, что тело треснуло. Боль вернулась, как приливная волна, смывая всё на пути. Теперь она была разумной. Она знала каждую клетку, каждый нерв. Она шептала:

«Ты – Артём. Ты стоял за прилавком. В дверь вошёл он – пьяный, отрешённый. Ты видел его глаза. Пустые. Как у врача. Ты вырывался, но лезвие вошло в живот, как в масло. А теперь… теперь ты здесь. Но почему ты помнишь его мысли? Почему ты чувствуешь его страх, когда бежал с окровавленными руками?»

Артём закричал. Или это сделало его тело? Звук сорвался в хрип. Медсестра вбежала, вколола ещё дозу.

– Успокойтесь! Вы рвёте швы!

Но он уже не слышал. В голове, как в разбитом зеркале, отражались два лица: веснушчатое, с испуганными глазами – жертва; и обветренное, с щетиной – убийца. Оба кричали в унисон.

***

Ночь пришла, не принеся облегчения. Боль стала тихой, коварной. Она заползла в кости, превратив их в лёд, и зашипела в ушах:

«Ты – оба. Ты – тот, кто ударил, и тот, кого ударили. Ты – петля, затянутая на собственной шее».

Артём лежал, уставившись в потолок. Швы пульсировали, как второе сердце. Где-то за окном завыл ветер, но звук не долетел – его поглотил звон в ушах, ровный, как биение метронома.

Глава 10: «Бесконечный конвейер».

Проснулся от звона будильника – металлического, пронзительного, как скрежет шестерёнок. Открыл глаза. Потолок, низкий и серый, давил на сознание. Тело будто приковали к кровати свинцовыми цепями: мышцы ныли, пальцы едва разгибались, шея одеревенела от сна в неестественной позе. В зеркале над раковиной – мужчина лет тридцати пяти, с впалыми щеками, тёмными кругами под глазами и щетиной, колючей, как проволока. «Дмитрий… Да, сегодня я Дмитрий». На столе лежала потёртая трудовая книжка с отпечатком масла на обложке.

***

Завод встретил его рёвом машин. Конвейерная лента, бесконечная и бездушная, ползла, словно гигантская гусеница. Дмитрий встал на своё место – седьмой участок, упаковка деталей. Руки сами потянулись к первой коробке.

9:00.

Пальцы обхватывают деталь – холодную, острую по краям. Поворот, укладка в пенопласт, закрытие крышки. Скрежет скотча, резкий запах клея. Коробка падает на ленту, уезжает вправо. Следующая. И следующая. И ещё.

11:00.

Спина онемела. Поясница горела огнём, отдавая в ноги. Ладони, покрытые мозолями, слипались от пота. В ушах стоял гул – не машин, а собственной крови, пульсирующей в такт движениям.

13:00.

Обед. Столовая пахла пережаренным маслом и тоской. Пластиковая вилка скользила в пальцах, макароны безвкусным комком падали в желудок. Коллеги за соседним столом молча жевали, уставившись в телефоны. Один парень лет сорока, с лицом, как смятая бумага, пробормотал:

– Четверг… Или уже пятница?

Никто не ответил.

15:00.

Коробки слились в одно пятно. Руки двигались автоматически: схватил, повернул, упаковал. Даже боль стала фоном – монотонным, как стук метронома. Мысли расползлись, оставив только белый шум.

17:00.

Смена закончилась. Он вышел, едва волоча ноги. Воздух, пропитанный выхлопами, показался сладким после заводской вони.

***

По пути домой, у подземного перехода, его остановил мужчина в длинном плаще. Лицо скрывал капюшон, но из складок ткани виднелся край кулона – песочные часы, старые, с трещиной вдоль стекла.

– Устал? – спросил мужчина. Голос звучал, будто из радиоприёмника с помехами.

Дмитрий хотел пройти мимо, но ноги приросли к асфальту.

– Знаешь, сколько раз ты уже упаковывал эти коробки? – мужчина достал кулон, поднёс к свету фонаря. Песок внутри тек вверх. – Бесконечность – это не метафора.

– Отстань… – прохрипел Дмитрий, но мужчина шагнул ближе.

– Ты можешь сменить тело. Но не можешь сбежать от себя, – он протянул руку, и вдруг песок в кулоне замер. – Завтра ты проснёшься другим. Послезавтра – тетьим. Но конвейер останется.

Ветер рванул плащ, и на миг Дмитрий увидел под тканью – пустоту. Ни тела, ни лица. Только песочные часы, висящие в воздухе.

***

Дома он рухнул на кровать, не снимая промасленной робы. Тело гудело, как перегруженный мотор. В голове звучали слова мужчины: «Конвейер останется».

Перед сном он нашёл в кармане крошечную шестерёнку – ржавую, с зазубренными краями. Не помнил, откуда она взялась.

Глава 11: Четверг. «Монеты и пыль».

Проснулся от толчка ногой в бок. Холодный бетон впивался в рёбра, запах мочи и перегара висел в воздухе, как ядовитый туман. Глаза открылись на полусогнутых ресницах – перед ним мелькнули стоптанные ботинки, бросившие монету в жестяную банку. «Опять новое тело. Опять дно».

Он поднял голову. Руки – чёрные от грязи, с трещинами на костяшках. Одежда: рваный пуховик, пропитанный кислотным дождём, и шарф, от которого остались клочья. В отражении витрины напротив увидел лицо: мужчина лет пятидесяти, с обмороженными щеками и глазами, потухшими, как угли. «Василий? Иван? Нет, теперь я – никто».

Желудок скрутило от голода. Банка у ног звенела редкими монетами – пять рублей, десять… «Хватит на хлеб. Если повезёт». Но ноги не слушались, будто приросли к тротуару.

***

День тянулся, как жвачка под ботинком. Люди проходили мимо, бросая взгляды-пули: одни – с брезгливостью, другие – с виноватой поспешностью. Молодая мать оттянула ребёнка за руку:

– Не смотри, там грязный!

Он хрипло засмеялся. Грязь была не снаружи – она въелась в кожу, в лёгкие, в мозг. В кармане нащупал смятую фотографию: женщина с ребёнком, лица стёрты временем. «Его семья? Или чужая?»

К вечеру в банке накопилось шестьдесят семь рублей. Хватит на полбуханки и пачку самого дешёвого чая. Он попытался встать, но колени подкосились. Тело гудело, как разбитый трансформатор.

***

В сумерках у теплотрассы появился он – мужчина в плаще. Лицо скрывал шарф, но кулон на шее выдавал его: песочные часы, ржавые, с потрескавшимся стеклом. Песок внутри не двигался.

– Нравится? – спросил мужчина, кивая на жестяную банку. – Ты мог бы быть королём. Или мусором. Но ты выбираешь это.

– Я не выбирал… – голос рассыпался в кашель.

– Ты выбираешь каждый раз, – мужчина присел на корточки, и плащ запах гарью. – Бежать. Прятаться. Или смириться.

Он протянул руку, и кулон замерцал. Песок дрогнул, потек вниз. Вдруг в памяти всплыли лица: рыбака, рабочего, учительницы… Все они смотрели на него с упрёком.

– Зачем вы показываете мне это?

– Чтобы ты понял: конвейер – не на заводе. Он – здесь, – мужчина ткнул пальцем ему в грудь. – Ты собираешь монеты, как раньше упаковывал коробки. И так будет всегда.

***

Ночью он заснул под мостом, прижимая к животу краденую булку. Во сне снова увидел мужчину в плаще – тот стоял над ним, пересыпая песок из кулона в его банку. Песок превращался в монеты. Монеты превращались в шестерёнки, ржавые и острые.

Глава 12: Пятница. «Сдвиг».

Солнце ещё не взошло, но город уже начал шевелиться. Гул моторов, скрип тормозов, крики птиц – всё это пробивалось сквозь рёв крови в висках. Он открыл глаза, и первое, что ощутил, – холод металла, впившегося в ладонь. Шестерёнка. Ржавая, с обломанным зубцом, но всё ещё цепкая. Сжал её, пока острые края не вонзились в кожу. Боль была ясной, почти успокаивающей. «Хоть что-то настоящее».

Под мостом пахло мочой и прелыми листьями. Он поднялся, костяшки рук побелели от напряжения. Спина гудела, будто её переехал грузовик. Шагнул вперёд, спотыкаясь о пустые бутылки. Каждая кость кричала: «Ляг. Сдайся». Но шестерёнка в кармане тянула вверх, как якорь.

У реки, где вода маслянисто поблёскивала под мостом, он остановился. Нагнулся, зачерпнул ладонью жидкость, больше похожую на помои. Лицо в отражении дрожало: впалые щёки, глаза-щели, губы, стянутые в узкую нить. «Это я? Или кто-то другой?» – подумал он, вспоминая лица, которые носил раньше.

Шестерёнка выскользнула из кармана, упала в воду. Нырнул за ней, не думая, схватил, протёр рукавом. Зубцы зацепились за ткань, будто не хотели отпускать. «Ты тоже застрял?»

У магазина «Магнит» он замер, наблюдая, как старушка ковыряется в кошельке. Монета упала, покатилась к его ногам. Поднял, ощутив её вес – десять рублей. Ладонь дрогнула. «Это подачка. Или шанс?»

– Ой, извините… – старушка попятилась, увидев его руку, чёрную от грязи.

Он сунул монету обратно в её кошелёк, шагнул внутрь. Полки сверкали, как чужие жизни. Схватил булку, сунул под куртку. Сердце билось так громко, что заглушало писк кассового аппарата.

– Эй! – крикнула кассирша с розовыми волосами. – Ты забыл заплатить!

Он побежал, смеясь. Смеялся, потому что впервые за месяцы почувствовал – живой.

Заброшенная стройка. Бетонные плиты громоздились, как надгробия цивилизации. В палатке, накрытой полиэтиленом, спали двое. Он присел на корточки, разглядывая их лица: одно – обожжённое, второе – с шрамом через глаз. «Мы все сломаны. Но некоторые всё ещё крутятся».

– Чего уставился? – хрипнул мужчина с обожжённым лицом, не открывая глаз.

Он протянул булку, которую украл утром:

– Меняю на ночлег.

Тот фыркнул, но взял хлеб, кивнув на угол:

– Там место. Только не храпи.

***

Социальный центр пах старыми книгами и отчаянием. Женщина за столом, в очках с толстыми стёклами, протянула анкету:

– Опыт работы?

Он посмотрел на свои руки – трещины, грязь, следы ударов.

– Выживание.

Она подняла бровь, но не стала спорить. На стене за её спиной тикали часы. Шестерёнки в них крутились, как бешеные. «И я так смогу», – подумал он, заполняя графу «Имя» дрожащими буквами.

***

Психдиспансер. Врач, похожий на учёного-недоучку, щёлкал ручкой:

– Голоса слышите?

– Только свой, – соврал он, пряча шестерёнку в кулак.

– А шестерёнки? – врач наклонился вперёд. – Они шепчут?

Он замер. Металл в ладони вдруг дрогнул, провернулся. Зубцы царапнули кожу.

– Нет, – прошептал он, вставая. – Они кричат.

У вокзальных часов он остановился. Механизм был обнажён – шестерёнки цеплялись друг за друга, как пьяные танцоры. Одна, ржавая и кривая, висела под углом, сбивая ритм. Он достал свою, примерил к пустому месту.

Щелчок.

Шестерёнка встала на место, провернулась. Часы зашагали ровно. Он засмеялся – горько, но громко. Прохожие оборачивались, но ему было всё равно.

Глава 13: Суббота. «Клетка ».

Тюремная камера встретила его запахом ржавой стали и человеческой безнадёжности. Он прилип к нарам, избегая взгляда сокамерника – мужика с лицом, будто его жрали кислотой. Тот сидел в углу, шоркая заточкой о бетонный пол. Скрип металла резал уши, как пила по кости.

– Чего, петушок, глаза прячешь? – сокамерник плюнул под ноги, звякнув заточкой о нары. – Думаешь, отмолчишься? Тут, падла, я закон.

Он не отвечал, уставившись в стену, где ржавые цепи висели, как плети. На стене символы – даты, вычеркнутые из чужих жизней.

– Слышь, первоход! – Мужик вскочил, швырнув заточку в стену. Леза вонзилась в доску в сантиметре от его виска. – Ты у меня завтра на параше мыло ловить будешь. Понял, вафлёр?

Он кивнул, чувствуя, как пот стекает за воротник. В горле пересохло, но страх уже выгорел – осталась только пустота. «Этот день закончится. Надо просто дотянуть до сна».

– Скинь тапки, – сокамерник подошёл вплотную, тыча заточкой в грудь. – Мои. И штаны тоже.

Он медленно расшнуровал боты, дрожащими пальцами стянул штаны. Холод сбежал в ступни. Мужик, ухмыляясь, швырнул одежду и плюхнулся на нары, засунув заточку за подкладку матраса.

***

Фонарь за решёткой мигал, как пойманная в ловушку молния. Сокамерник храпел, разметавшись.

Он лёг на спину, впиваясь в матрас, пропитанный мочой и страхом. В кармане робы нащупал обломок цепи – острый, как иголка. «Не успеет. Надо уснуть раньше».

– Эй, сука… – сокамерник заворочался, не открывая глаз. – Завтра я тебе жопу расширю. И заколю, как свинью.

Он сглотнул ком в горле, закрыв глаза. «Не слушай. Спи. Спи!»

Казалось, он повторял это целую вечность, спи.. удалось избавиться от всех остальных мыслей. Погружение происходило как с аквалангом, лишь два сцепленных звена цепи проплыли перед мысленным взором.

Глава 14: Воскресенье. «Звенья».

Он проснулся от резкого толчка в бок. Открыл глаза – холодный бетонный пол, запах сырости и плесени. Вместо привычной камеры с мужиком, похожим на зверя, он оказался в другом месте. Стены здесь были покрыты бесцветными граффити, а на полу лежал тонкий слой пыли, словно эту камеру давно не использовали.

– Эй, новичок, – раздался голос из угла.

Он поднял голову. На нарах сидел мужчина лет сорока, с седыми висками и спокойным, почти философским выражением лица. Его руки были сложены на коленях, а взгляд был направлен куда-то вдаль, словно он видел не стены камеры, а что-то за её пределами.

– Где я? – спросил он, чувствуя, как голос звучит чужим.

– В тюрьме, – ответил мужчина, не меняя позы. – Но не в той, что ты ожидаешь.

Он осмотрел себя. Тело было новым – крепким, но измождённым. Руки покрыты шрамами, как будто он много раз дрался, но не всегда побеждал. На запястье – татуировка в виде звена цепи.

– Кто ты? – спросил он.

– Сокамерник, – мужчина улыбнулся. – Или проводник. Зависит от того, как ты посмотришь.

***

Они сидели напротив друг друга, разделённые столом, которого не было. Мужчина начал говорить, и его слова текли, как песок в часах.

– Ты думаешь, что сбежал, – начал он. – Но ты просто сменил клетку. Каждый раз, когда ты просыпаешься в новом теле, ты ищешь выход. Но выход – не в смене оболочки.

– Тогда где? – спросил он, чувствуя, как внутри нарастает раздражение.

– Внутри, – мужчина указал на его грудь. – Ты носишь цепи, которые сам себе создал. Страх, боль, отчаяние – всё это звенья одной цепи.

Он посмотрел на свою татуировку. Звено цепи казалось живым, будто оно двигалось под кожей.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Потому что ты готов услышать, – мужчина наклонился вперёд. – Ты прошёл через многое. Но теперь пришло время понять, зачем.

***

Разговор длился часами. Они говорили о жизни, о смерти, о смысле существования. Мужчина рассказывал о том, как сам когда-то был в ловушке, как искал выход и находил только новые клетки.

– Ты думаешь, что ты один, – сказал он. – Но ты – часть чего-то большего. Каждое твоё тело, каждая жизнь – это звено в цепи. И только когда ты примешь все свои звенья, ты сможешь освободиться.

– Как? – спросил он, чувствуя, как в голове начинает что-то проясняться.

– Перестань бежать, – мужчина улыбнулся. – Прими себя. Всех себя.

***

Он лёг на нары, чувствуя, как тело тяжелеет. Мужчина сидел в углу, его лицо было скрыто тенью.

– Ты так и не сказал, кто ты, – прошептал он.

– Я – ты, – ответил мужчина. – Тот, кто всегда был с тобой.

Он закрыл глаза, и в последний момент перед сном увидел, как мужчина снимает плащ. Под ним – пустота, но в этой пустоте что-то мерцало. Песочные часы.

– Спи, – сказал голос. – Завтра будет новый день.

И он заснул, чувствуя, как цепи на его руках становятся легче.

Глава 15: «Понедельник».

Проснулся от звука щёлкающих шестерёнок. Оказалось, это будильник – старый, советский, с треснувшим стеклом. Он стоял на табуретке рядом с кроватью, рядом с ним – куча грязной одежды и рваные ботинки. «Ну и обстановка», – подумал я, разглядывая комнату: облупившиеся обои, стол с пятнами от чая, на стене – календарь с оленями, застрявший на ноябре прошлого года.

Поднялся, ощущая, как тело ноет от холода. В зеркале над умывальником увидел мужчину лет шестидесяти, с седыми щетиной и глубокими морщинами вокруг глаз. «Иван Петрович, если верить паспорту на столе. Дворник. Ну, хоть не шахтёр».

Одежда висела на спинке стула: ватник, пропитанный запахом мазута, рваные перчатки и шапка-ушанка, из которой торчали клочья меха. Оделся медленно, чувствуя, как ткань натирает кожу. Ботинки оказались на размер меньше, но выбирать не приходилось.

***

Двор встретил меня холодным ветром и сугробами, похожими на белые баррикады. Метла и лом стояли у подсобки, как орудия труда и пытки одновременно. Взял их, ощутив вес в руках. «Ну, Иван Петрович, давай покажем, как ты тут порядок наводишь».

Начал с подъезда №3. Лом впивался в лёд, откалывая куски, как будто долбишь каменную глыбу. Руки быстро устали, но я не останавливался. Каждый удар по льду был как удар по хаосу, который скопился вокруг.

– Эй, дед! – раздался насмешливый голос. – Ты там ледоколом записался, да?

Подросток в рваной куртке стоял на крыльце, закуривая сигарету. Его лицо выражало тупое любопытство.

– Не дед я тебе, – буркнул я, не отрываясь от работы. – Ишь, рожа нахальная. Лучше бы сам помог, чем языком молоть.

– Ого, дерзкий! – парень фыркнул, сплюнув на расчищенную дорожку. – Ты тут всю жизнь будешь лёд долбить?

– А ты всю жизнь мусорить будешь? – резко повернулся я, тыча ломом в его сторону. – Видел, как ты вчера бутылки бил у подъезда. Чисто свинья!

– Ой, испугал! – подросток сжал банку из-под энергетика и швырнул её под ноги. Металл звякнул о лёд. – На, подмети заодно!

– А ну-ка подними! – зарычал я, делая шаг вперёд. – Или я тебя за уши к участковому отведу! Мать твою знаю, из квартиры 56!

Парень замер, глаза сузились. Видимо, угроза сработала – он нехотя подобрал банку и швырнул её в бак.

– Доволен, старик? – пробурчал он, отходя к подъезду.

– Не старик, а дворник! – крикнул я ему вдогонку. – И чтоб больше не видел тебя тут!

***

К обеду двор начал приобретать вид. Лёд был сколот, дорожки расчищены, мусор собран в кучу. Даже скамейка у подъезда, которую раньше заваливало снегом, теперь выглядела почти прилично. «Иван Петрович, ты молодец».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.