Касатик

– А лопаты ваши где? Мы же на поле чудес опаздываем? Или как? – проговорил я, наблюдая, пока приближался к концу фразы, как меняются лица моих собеседников, с приветливых на печальные.

– Лопат у нас нет, – вздохнул и пожал плечами Фучик, – мы же капитан и переводчик, нам ни Йориков откапывать, ни буржуазию зарывать некогда, да и скучно это. А повстречать летом мужчину в жёлтых резиновых сапогах, в фиолетовой шубе и с варежками на резинках на шее – это даже похоже на какую-то примету, скорее всего, добрую, благодаря вашей жизнерадостной цветовой гамме. Вот. Пошли мы, одним словом, пение птиц слушать и азори здесь тихие встречать.

И они ушли, толкаясь на ходу, Колпак задирал голову, видно, что хохотал над словами Стасика, но звуков их речи до меня не долетало, их заместил шум улицы.

Я почувствовал себя кисло, всё-таки инициатива брякнуть обидное исходила от меня, это было не по-моему и вообще, зачем я повёлся на эти загадки духа, навёл тень на плетень. Хотя, ладно, что себя ругать, общаться мне тоже не по душе, собутыльников я никогда не искал, само собой все разрешилось, забыли!

"Касатику пора в магазин", – сказал я сам себе и зашаркал к заклинившей в полуоткрытом (или в полузакрытом, давай, лепи, не заплёл ещё извилины до конца) положении двери. Протиснулся внутрь, зацепился варежкой на резинке за ручку двери, потянул на себя, получил меткую, безболезненную, оплеуху поперек щеки от вернувшейся к хозяину варежки. Повернулся к кассе, повернулся к полкам с напитками, повернулся опять к кассе. Да-да, конечно, оно, родное, Чувство Вины, конечно, спасибо, Колпак и Очки, за милое тренерское напутствие перед моей атакой на винные полки, это так тонко сработано!

На кассе, в наушниках, немного кивая в такт, вероятно, музыки, звучащей в наушниках, стояла массивная косточка от авокадо.

– Да, авокадо, интрига всё-таки вам близка, разумеется авокадо, куда мы без этой экзотики в наше время, – пропела косточка, обращаясь ко мне, – ма-ла-дой чела-авек, вы пробивать будете, очередь ви-идь! – продолжила кассирша, распевно призывая меня закончить начатое.

В руке я уже держал бутыляку с чем-то явно целебным, на этикетке был изображён жирный красный крест.

На запястье у меня была надета розовая резинка для волос, я поднёс её к терминалу, он пикнул, оплата прошла.

– Ради бо-ога, вы, прям, сама условность, во всей красе, – опять пропела кассирша, – честного и благородного слова рыцаря было бы достаточно, я вам верю! Была бы моя Воля, я бы всем отпускала за так, а так – Воля ваша!

Я отвернулся и пошёл на выход, пора было стряхивать с себя навязчиво налипающую со всех сторон и мешающую передвигаться рутину. Когда Воля снова стала моей, все встало на свои места.

Глава 8.

Стоя посреди своей комнаты, я задумчиво наматывал на палец провод от наушников-инвалидов. Наклонившись и взяв с пола разэдакую косточку двумя пальцами, я поискал глазами, куда бы её закинуть, чтобы не грубо, но подальше с глаз долой. "Что за музычку вы, как оказалось, мадам, слушали и пританцовывали?", – пронеслось у меня в голове.

– Ах, а я думала, вы не спросите! – тут же прилетел ответ из ниоткуда, но, рассуждая здраво (вот неуместное совсем, в моем случае, слово), со стороны косточки.

– Вот, включаю, – добавила она, – это Джа, королева расслабона.

Я судорожно стал примерять наушники, прощупывая их по всей длине, опасаясь в спешке проткнуть торчащим проводком ушную перепонку. Этот сувенир залетел ко мне в гости из кармана чьих-то обносков, сам я отношений с этими гаджетами совсем не поддерживал, не случилось объективной необходимости.

– Ах, опять вы с условностями, наушники, ха, смех! Ещё спросите, на каком языке исполняется песенка, типа, "мне же не все равно, я же ушами слушаю", – раздался щелчок и вокруг всё заиграло-запело.

Вот он, текст, я запомнил, разумеется, хоть и не старался:

Расположи мои мыслиВ порядке такомКак все было вначале.Выход, пока, нагрузиться вином,Да так накачаться,Чтоб почки кричали:О!О!Обломись!Так мне птицы кричали.Обломись!Так мне рыбы молчали.Если хочешь, чувак,Как все было вначале,Ты из жизни сотриВсе, что были, печали,Вот и лодка твояПростоит, не отчалив!Я вот только что сталПонимать, что иначеИ черёмуха пахла,И на поезде чахломЯ был искренне счастлив!Я в реке,Я, слепней отгоняя,Глубоко так ныряю!Так ныряю!Обломись!Наступила новая жизнь.Обломись!Ведь лёгкие планеты – это леса,Зрение планеты – это океаны,Конечности планеты – материки,А где ты и все твои раны?Где твои истерики?А?А?А если ты видишь, вот он, конец!То это, очевидно, только твой конец.У нашей планеты нет конца,Она ведь Мать и нас терпит без конца!– Ганджа – это ответ?– Нет!– А мескалин – это ответ?– Неет!– А мухомор – это ответ?– Неет!– А какой ответ, а?– А какой вопрос, а?– А?

Часть 3. Словно выстирано, небо выстелилось.

Словно выстирано, небо выстелилось.

И, как символ начала, солнце сияло,

Ко мне очень близко-близко.

Штаны висят низко-низко.

На бровь прилепилась ириска.

(Из колыбельной песни джа-клошаров-грибников)

Глава 1.

Касатик тупил у помойного контейнера. Идеально выбрано место и время. Нет случайных прохожих и заинтересованных в содержании помойки лиц. Астрал окутал Касатика, позволив его мыслям немного поболтаться в широкой проруби между его полушариями, прежде чем осесть в отстойнике убеждённости. Одним словом, Касатик завис, с руками вдоль тела и наклонив голову, со стороны напоминая спящего стоя слона.

С большим художественным вкусом на борту контейнера было написано кириллицей слово из трёх букв. Около такого шедевра стоило потупить, все составляющие таланта художника-каллиграфа были налицо: эмоциональный посыл, сияющая бодростью и законченной уверенностью цветовая гамма и размах мазков кисти. Было понятно, что на всеобщее обозрение был представлен плод размышлений живописца о том, какое слово было вначале. Касатик же мысленно спорил. Не так всё очевидно было с этим вопросом. Даже краткость и присутствие говорящего сочетания «икс» и «игрек», именно в этой, правильной алфавитной последовательности, хоть и намекали на древность лингво-артефакта, но не отсылали к его изначалию. Да, каждый ребёнок знает, что колоть орехи вполне можно и лаптопом, но, взрослея, это знание обрастает корректирующими элементами. Слово из трёх букв, своим флёром основательности и значительности, всё-таки искусило, тянущихся к законченным выводам детей, сообщить себе скабрезный смысл. Хотя, памятуя о форме кулича и лингама, даже скабрезность была вновь приобретённым элементом, заместившим благоговение и почитание. Плюс, ощущение, что слово написано кириллицей, позволяло предположить, что метаморфозы со смыслом коснулись тех, кто мог эту кириллицу со всех сторон обхаживать, вовсю пользуясь правом первой ночи.

Мысли Касатика были о личности художника, как о ещё одном существе, заблудившимся среди снежных вершин надсознания – а вдруг, это слово было последним посланием автора человечеству? Вдруг, публично высказавшись о раскрытии сакральной тайны на боку мусорки, нежная душа деятеля искусств попросилась покинуть его тело, свидетельствуя о конце мирской миссии? Касатику представилось, как просветлённого автора надписи несёт его послушный электро-самокат по сплошной полосе магистрали, яростно колотят по ушам развивающиеся тугие дреды, сгущающиеся сумерки делают фары встречных машин всё более слепящими, наконец, внезапно раздваивающееся шоссе раздваивает и художника.

Что касается личного мнения Касатика, то он был убеждён, что вначале было слово "какмне?". Интонационно, именно с вопросом. Потому, что все тексты и слова, не окрашенные эмоционально, не имели, в смысле эпичности, значения, не могли претендовать на таинственную мифологизацию. Все коды не обладают эмоциями, это сухие ряды символов. Только эмоция смогла сделать слово словом.

Интрига закрутилась в сАДу Эдемском. К слову, покойный Человек в Водолазке постарался оставить воспоминание о своём подобном озарении о начале начал (и, естественно, в этой связи умудрился маркетингово маякнуть потомкам своим огрызком).

Глубину утверждающей фразы, что место встречи нихрена изменить нельзя, Касатику ещё только предстояло осмыслить, пока он только достиг понимания, что места и с ними связанные события не случайны. С садами было много чего связано в истории и историях, заметно, что они были территориями, где что-то важное затевалось, просится сказать, были браузерами, Гефсиманский сАД, например, а "висячие" сАДы Семирамиды, вообще, напрямую отсылают к недостаткам функционала. К тому же, слово "сад" тоже (как и другое трёхбуквенное слово из этого текста, но выше по течению) больше напоминало аббревиатуру или часть кода, чем что-то цветущее, тенистое и радующее глаз. "сАД" могло быть и вывеской и названием алгоритма, увековечившим что-то на переходе из вечности в вечность.

Глава 2.

АДI’m и Е-vaya слонялись по сАДу молча. Скрипт ещё только писался, но процесс в семье Голого-Он так воодушевлённо подхватили, что первые результаты просто ошеломляли. Рука нажала прото-кнопку Enter и все замерли в ожидании эффекта.

Вдруг, крик Е-vaya-и словно разбудил АДI’m-а от долгого сна.

"Какмне??", – громко и вопросительно крикнула она, обращаясь к АДI’m-у, приложив крупный листок какого-то дерева к талии, свободной рукой она подкинула волосы с шеи вверх, закинув голову, потрясла ими, расправляя по длине. После этого выкрика неповоротливый SEGA-пиксель, вздохнув, собрал монатки и подался восвояси, повторяя на пути к своим своясям, что это не он ушёл, а его все покинули.

Первое в обиходе Слово прозвучало, дальше события развивались очень даже своим чередом, похохатывающие от счастья создатели, видя результат успешно свершившегося ап-грейда, нетерпеливо накидывали в код последние штрихи, стремясь быстрее насладиться результатом.

После перезапуска, в качестве бага, на древе был обнаружен змий Д-Ор, хотя его присутствие уже ничего не меняло, после триггера «какмне?» все обновлённые персонажи заняли свои места, заработал алгоритм Смысла, то есть, качественного заполнения времени и пространства, со всеми вытекающими и для Е-vaya-ы, а главное, для АДI’m-а, последствиями.

Касатика грубо отстранил от помойного бака мужчина с пакетом, в котором различались проступающие округлостями алюминиевые банки, их пустой металлический перестук показался Касатику неприятным и он слился с места силы, ускоряя шаг по мере приближения к магазину со спиртным: "к свету, быстрее, к свету, прочь от удручающей суеты будней!"

Глава 3.

Я остановился у дверей магазина, поняв, что я, ненароком, вышел из привычной ментальной схемы, поэтому ещё не заслужил награды в виде расслабленного выбора напитка на полке. Вспомнил, зачем вообще покинул своё кресло сегодня, побуждаемый намерением выйти в люди. То, что меня, временно, погрузил в размышления вид расписанного мусорного контейнера, ещё не значило, что прогулка для меня закончилась. Эти вылазки не были частью свода правил жизни Касатика, просто добавляли ей Смысла, я смиренно понимал, что как правил, так и смысла в чём бы то ни было искать не стоило, но стремился комфортно оправдывать своё существование, предполагая, что, к примеру, для какого-то комара, случайно глотнувшего с голодухи у меня из венки на сон грядущий, я уже желанен и привлекателен. А если задуматься о высоком, то моё тепло, возможно, немножечко согреет воздух вокруг моего тела и некий младенец, в проезжающей мимо коляске, не сегодня подхватит насморк. Да, я сам-собой в состоянии, прямо и опосредованно, порождать и сообщать природе цепочки взаимных смыслов, даже не говорю о перспективе пышного цвета гладиолусов на холмике, над моей истлевающей плотью в могиле и прочих проистекающих радостях для корней и червей.