Следы на морском берегу. Автобиографическая повесть

И вот это чудо – свежее, а не сушёное – лежало теперь передо мной в картонной коробке в огромном количестве Я же стоял, широко раскрыв глаза, как два пятака. Тёмно-зелёные плоды аппетитно лежали, поблёскивая кожурой. Я тут же схватил один из этих тропических гостей и уже хотел было откусить приличный кусок, как отец упреждающе щёлкнул меня по лбу.

– Ты что, – вскрикнул он, удивленно таращась, – сдурел? Они же ещё неспелые. – С этими словами он быстро взял коробку и, плотно закрыв её, задвинул под кровать. – В тёмном месте пускай дозревают.

«Странно, – думал я, сидя на следующий день дома один, – как могут быть неспелыми такие соблазнительные фрукты. Явно отец ничего в них не понимает. Надо хоть попробовать чуток, а то ещё испортятся, снова я буду виноват».

С этими мыслями я решительно залез под кровать и вытащил из коробки один из бананов. Он был твёрдый, зелёный, источал своеобразный запах. Сразу в голове пронеслись отрывки из любимого «Робинзона Крузо», воплотившись в образы: джунгли, попугаи, смышлёные обезьяны и прочие прелести незнакомой тропической жизни. Не выдержав более терзающих меня уже со вчерашнего вечера душевных мук, я решил наконец-то вкусить ароматный плод. К моему великому огорчению, фрукт оказался терпким и вяжущим, но я мужественно доел его до конца.

Не обращая никакого внимания на отвратительный вкус заморских плодов, я на следующий день дегустацию повторил.

И так продолжалось до тех пор, пока на дне картонной коробки не остался один-единственный, по-настоящему зрелый банан. К тому времени, пока я, морщась от непривычной пищи, день за днём поедал недозревшие экзотические фрукты, «последний из могикан», по-видимому, собрав все свои банановые силы, решил преподнести мне сюрприз: дать ощутить, каков же вкус по-настоящему спелого ароматного банана. Откусив от заморского плода кусочек, я несколько минут сидел, обалденно пялясь на стену. В голове билась, в диком восторге отплясывая замысловатые «па», лишь одна мысль: «Какая вкуснотищаааа!..».

Вечером пришел отец и наконец-то вспомнил про бананы. Со словами:

– И где же там наши милые бананчики! – он полез под кровать. Пошебуршив там несколько минут, вдруг притих. Тишина из обычной превратилась в зловеще-звенящую, наполненную тревожными чувствами. И прежде чем я успел выскочить из квартиры, вдогонку мне понёсся иступленный крик отца:

– Сволочонок, чтоб тебя пронесло от бананов, – неслось вслед за мной по лестничной площадке, пока я вихрем не вылетел вон из подъезда.

Занятия

В школе я учился всё хуже и хуже, и вскоре стал самым отстающим учеником в классе почти по всем предметам.

Я был очень ленив от природы. И даже те предметы, которые любил, игнорировал полностью. Приходя домой, швырял портфель в угол и до утра к нему больше не прикасался. Зачастую даже не готовил учебники на новый день. Первое время учителя ещё пытались как-то повлиять на меня разными способами. Но вскоре махнули рукой и окончательно сдались в бесполезной борьбе дать мне необходимый, по их мнению, запас знаний. Отец же – для профилактики, время от времени – старался делать это в своей излюбленной манере: он просто-напросто вбивал мне школьные знания в голову своим тяжелым флотским ремнём.

Единственное, чем мне нравилось заниматься, были чтение и музыка. Отец, видя моё музыкальное усердие, купил пианино, и я целыми днями барабанил на нём гаммы и наигрывал разные лёгкие вещицы. Отец был в восторге от моей игры, и я, уловив преимущества своего положения, избрал своеобразную тактику поведения: в очередной раз получив в школе плохую оценку, придя домой, тут же садился играть гаммы.

Однако моему учителю по музыке, Ларисе Ивановне, было абсолютно всё равно: она не огорчалась моим неудачам и отнюдь не радовалась успехам. Приходя к ней на занятия, я садился за инструмент и исполнял домашнее задание. И как бы я ни сыграл, она брала мой дневник и ставила неизменно одну и ту же оценку «пять», а в конце каждого месяца непременно напоминала:

– Андрей, не забудь сказать отцу, чтобы заплатил за обучение.

Так незаметно прошло семь месяцев моего музыкального просвещения. И однажды, когда я в очередной раз пришёл на занятие, дверь мне никто не открыл. Выглянувшая соседка объяснила: «Лариса Ивановна уехала к мужу в Курск. Когда приедет назад, она не знает. Да и возвратится ли…»

Но недолго я отдыхал от музыки. Отец нашёл мне нового учителя. Оксана Владимировна Лебедь преподавала игру на фортепиано в студии при судоремонтном заводе. Она сразу же мне понравилась. Энергичная, бойкая, симпатичная, она рьяно взялась за моё музыкальное обучение. И через два месяца я уже вовсю исполнял «Мазурку», «Полонез», два «Менуэта», не считая расходящиеся и сходящиеся гаммы.

Бутылки

Понемногу наша жизнь в городе налаживалась. Отец постепенно привык к нашему пятому этажу, хотя для него и тяжело было подниматься каждый раз наверх. Приходя с улицы, он долго отдувался в прихожей и, сидя на стуле, ругал архитекторов-сволочей, что не додумались поставить в наш дом лифт. На мои слабые доводы, что в пятиэтажках лифты не ставят, он с раздражением ворчал:

– Полное безобразие! Что значит – не предусмотрено, а больных инвалидов у них положено загонять на пятый этаж?!

В прихожей у нас скопилось огромное количество стеклянной тары. Разнокалиберные банки-бутылки толпились в узком коридоре и, переливаясь всеми цветами радуги, обиженно, недовольно звенели каждый раз, когда их по неосторожности задевали.

– Сдал бы, наконец, что ли, – как-то сказал мне отец, в очередной раз отдыхая в коридоре после похода в магазин. – А то толку от тебя никакого, только и знаешь, что бренчать на пианино да по улицам шляться.

– Но ведь ты сам записал меня в музыкальную студию, – я попробовал было защищаться.

– Я хотел, чтобы ты серьезно занимался музыкой, а не бренчал разную ерунду: одно и то же целый год, – взорвался отец, вконец разозленный моими возражениями.

– Хорошо, – покорно проговорил я.

Объяснять отцу, что без этой «ерунды», то есть без гамм, не смогу в дальнейшем сносно играть серьёзные вещи и что всё это называется «оттачиванием мастерства», я не стал. Спорить бесполезно: у меня могут быть серьезные проблемы, – и я промолчал.

– Ага, – с торжеством победителя орал отец. – Ты признаёшь, что лентяй! Так вот, лодырь, слушай меня внимательно: чтобы завтра все бутылки были сданы, а деньги лежали на столе. Всё ясно? – С этими словами он завалился на кровать и принялся читать свою любимую «Роман-газету».

Что мне оставалось делать?

Утром следующего дня отец уложил бутылки в два старых потрескавшихся чемодана, которым давным-давно было уготовано место на свалке и, подгоняя меня, строго приказал:

– Здесь, рядом с нашим магазином, пункт приёма стеклотары закрыт. Поедешь на 10-й километр. Там всегда принимают.

С трудом доковыляв до остановки с тяжеленными, оттягивающими руки чемоданами, я проклинал всё на свете. Мои друзья никогда не сдавали стеклотару. Они просто выносили её к мусорным бакам, – и проблема решалась просто. Сейчас я панически боялся, что кто-нибудь из них увидит меня с этими страшными чемоданами из «динозавровой кожи», полными стукающихся друг о друга и предательски звенящих бутылок.

Подошёл переполненный автобус. Напрягаясь из последних сил, я кое-как втиснулся со здоровенными чемоданами в битком набитый салон. Ехать надо было далеко, почти в другой конец города. Духота. Дышать нечем. Размазывая по лицу то и дело стекающий пот, я стоял, сдавленный со всех сторон, и злился сам на себя за свою трусость перед отцом.

На 10-м километре пункт приёма стеклотары, конечно же, как говорится по закону подлости, не работал. Мало того, на мятом клочке бумажки, прикреплённом к деревянному окошку, корявым почерком было нацарапано: «Сдача стеклопосуды с 9 до 11».

С колотящимся от предчувствия чего-то нехорошего сердцем, я спросил время у проходившей мимо женщины:

– Три минуты двенадцатого, – ответила она.

«Три минуты двенадцатого, – вихрем пронеслось у меня в голове. – Всего-навсего опоздал на три минуты». «А может, приёмщик ещё не ушёл!» – запульсировала в мозгу спасительная мысль – слабая надежда на попытку что-либо изменить.

С замиранием сердца, на ватных ногах я подошёл к железной двери пункта и легонько, как казалось мне, постучал. Лязгающий грохот металла неприятным звоном нарушил тишину пустыря. Я замер от страха – дверь тут же распахнулась. И высунувшаяся оттуда обросшая физиономия, недовольно ворча, грубо спросила:

– Чё надо?

– Бутылки сдать можно? – радостно прокричал я и, не услышав ответа, слезливо запищал: – Примите, пожалуйста! Я ехал с Садовой.

– Закрыто, не ясно, чё ли, – голосом, не терпящим никаких возражений, резко отрезала «физиономия», и дверь с грохотом захлопнулась перед самым моим носом.

«И что же мне теперь делать?» – с грустью подумал я, тоскливо рассматривая свои стоптанные солдатские ботинки, год назад купленные отцом в военторге по дешёвке.

И вдруг, со злой решимостью, внезапно вырвавшейся наружу из глубин моей душонки, обычно трусливой перед приказаниями отца, подойдя к мусорным бакам, я поднял и с силой швырнул туда ненавистные мне чемоданы, один за другим.

Назад я ехал в самом замечательном расположении духа. «Вот какой я молодец! – всю дорогу нахваливал я себя. – Решился и выбросил. И отцу так заявлю, не побоюсь», – с гордостью за себя, храбреца, думал я.

Но побояться даже очень пришлось. На остановке меня уже поджидал отец. Я ещё издали заметил знакомый коричневый плащ – в городе такого больше никто, кроме него, не носил. Бедное сердце моё сразу же забилось в груди сильнее, и я сжался в маленький беззащитный комочек.

– Ну что, сдал? – поинтересовался отец, как только я сошёл с автобуса… И вдруг, изменившись в лице, он заорал благим матом на всю остановку:

– Где чемоданы, сволочь! У тебя что их украли? – На миг я оцепенел от страха, но хохот находящихся поблизости людей быстро вернул меня в реальность.

– Я их выбросил, – выпалил я с торжеством победителя. И, зло посмотрев отцу прямо в глаза, добавил геройски: – Вместе с твоими вонючими бутылками.

– Ну-ка, ну-ка, иди-ка сюда, – поманил отец резко изменившимся, каким-то подозрительно-мягким вкрадчивым голосом, и волна нервной судороги пробежала по его покрасневшему лицу. – Иди сюда, паскудник! Я тебе сейчас голову оторву и выброшу её туда же, к бутылкам.

Не дожидаясь рассправы, я стремглав бросился прочь, как можно дальше от не на шутку разгневанного отца, страшного в своей ярости. На ходу громко плача, я проклинал во весь голос свою злую несчастливую судьбу и жестокого отца…

Глава 5. Детство

Начало

…Истошный вопль грудного ребенка разрывает тишину комнаты. Малыш кричит надрывно, заходясь в крике, и, замолкая лишь на короткое время, возобновляет свою жалобную песню снова и снова.

Но никто не откликается на его настойчивые просьбы о капельке обыкновенного человеческого внимания со стороны взрослых. Никто не идёт, не бежит к нему. Всем не до него: в соседней комнате вовсю гуляют. Слышится звон посуды, грохот передвигаемых стульев, громкие разговоры, пьяный смех…

Через некоторое время в комнату всё же, вероятней всего случайно, входит, пошатываясь, женщина – ярко накрашенная блондинка, броско и безвкусно одетая. От неё исходит запах вина и тянется шлейф дорогих духов. Наклонившись над детской кроваткой, она, пригрозив пухлым пальцем, украшенным массивным золотым перстнем, гневно шипит:

– Не ори, засранец. – Младенец замолкает. На женщину испуганно поглядывают широко раскрытые большие голубые глазёнки с блестящими бисерными капельками слез на красном, с синими прожилками, крохотном личике.

– Замолчи, идиот, – повторяет она пару раз и нетвёрдой походкой направляется к двери.

У самого порога её останавливает отчаянный крик грудничка. Таким образом он снова пытается привлечь к себе внимание, поняв, что женщина уходит, так и не захотев помочь ему. Подойдя второй раз, она резко приподнимает маленький, завернутый в пеленку комочек и безжалостно, с силой бросает его на кровать.

– Заткнись, паршивец! – орёт она, выходя из себя, и снова грубо хватает ребёнка. – Чёрт, он ещё и обосрался, – морщится красотка и брезгливо отшвыривает младенца от себя. – Маленький снова заходится в истошном крике.

В комнату пошатываясь, как матрос на палубе, входит мужчина в дорогом сером костюме. Он рассеянно обводит пространство мутным взглядом и наконец отыскав в глубине помещения вожделенный предмет, властно говорит:

– Лилёк, дорогая, пойдём к столу. Тебя ждут гости. – Блондинка нервно дергает головой, и, кокетливо вздернув носик, пьяно хихикает:

– Слава, этот гадёныш снова обкакался

– Ну, так и пусть лежит себе, пачкун. Не трогай его, – произносит мужчина и, сделав благородный жест, подхватывает женщину под руку и тащит за собой.

Весело посмеиваясь, довольные и счастливые, они скрываются в ярко освещённой комнате…

Никому не нужный

В пугающей темноте, в неуютной мокрой и холодной постельке хрипит, заходясь в крике, ребёнок. Он не может уже громко кричать, а только продолжает тихонько подвывать, словно маленький голодный зверёк…

Сумерки сгущаются, надвигаясь обволакивающей чернотой. Все предметы в комнате погружаются во мрак. Лишь тусклые лучи уличного фонаря и лунный свет, с удивленным любопытством заглядывая в детскую комнатку, прокладывают светлую дорожку к кроватке никому ненужного несчастного малыша.

К ребёнку давно никто не приходит.

В соседней комнате гаснет свет, все расходятся. Наступившие тишина и темнота маленького не пугают. И даже неприятные ощущения от прикосновения к его нежному тельцу мокрой одежды не донимают его так, как терзающее чувство голода. Словно хищный зверь оно подкрадывается незаметно. Сначала малютка терпит, с интересом разглядывая произошедшие вокруг него перемены: игру разноцветных огоньков в окнах соседнего дома, вспыхивающих внезапно, исчезающих и появляющихся вновь, но неожиданно в другом месте, и светящихся то синим, то зеленым или красным, оранжевым, жёлтым переливающимися цветами… Это зрелище оказывается таким притягательным, что младенец увлекается им надолго.

Однако ноющее чувство голода не отпускает. Внедрившись в желудочек малютки давно, оно всё настойчивей требует пищи. Малыш пробует засовывать в рот свои крошечные кулачки по очереди – то один, то другой – и первое время с большим удовольствием сосёт их, глотая голодные слюньки. Но и это его не может отвлечь от всевозрастающих терзаний. И тогда он придумывает себе более интересное и полезное в данном случае, по его разумению, занятие…

Наконец в комнату вваливается человек в сером костюме. Он еле стоит на ногах, шатаясь из стороны в сторону, как тонкая осинка под мощными порывами ветра. Подойдя к кроватке, останавливается, в недоумении уставившись на маленького.

– Ты это что делаешь? – вырывается хрип из его глотки. – Ребенок лежит на боку, а правой ручкой усердно-старательно запихивает себе в рот свой кал. – Ты что?! – снова вопросительно-удивленно восклицает мужчина. – И вдруг вмиг протрезвев, бросается вон из комнаты.

– Лилька! Лилька! – слышится гневный окрик и тяжёлая поступь шагов в коридоре. – Быстро иди сюда, ты что творишь? – в его голосе появляются нотки нетерпения и раздражения.

– В чём дело? Славочка, что за шум ты поднял? – раздаётся наконец сонный женский голос. Мужчина, рванувшись навстречу появившейся блондинке, с силой ударяет её по лицу.

– Славочка, не бей! Славочка! – орёт она, повалившись на бок и закрыв лицо руками. – В чём я виновата, Славочка? Славочка, не бей! Ой, прости! Ой..! – причитает она, не умолкая.

– Сука! Стерва! – кричит мужчина. – Ребёнок жрёт своё говно! Когда ты его кормила? – Женщина, проворно вскочив на ноги, бросается в комнату к малышу.

– Маленький мой! Родненький, я сейчас! Я сейчас все сделаю, – сюсюкает она, пробудив в себе крепко заснувшие до сих пор материнские чувства.– Да ты же весь мокренький, бедняжка. Дай-ка я тебя переодену, – нежно воркует «мамаша», засуетившись около младенца, словно наседка над цыплятами.

Она несёт ребёнка в ванную комнату, моет его с мылом, насухо вытирает и, одев в чистую распашонку, заворачивает в мягкую, приятно касающуюся нежной детской кожи, пелёнку. Маленький молчит, созерцая всё спокойным взглядом взрослого человека. Он воспринимает происходящую вокруг его персоны суету, как давно причитающуюся и выстраданную им необходимость. Женщина приносит тёплое молоко в бутылочке, и бедняга наконец-то по-настоящему может покушать.

«Ах, какое блаженство лежать в чистой постельке, в сухой одежде, напившись вкусного молочка!» – маленький зажмуривается от удовольствия, потягивается и смешно зевает, скривив ротик в сторону.

И вскоре, довольный и счастливый, он уже спит крепким спокойным безмятежным сном младенца…

Первые шаги

Ребёнку десять месяцев. Он стоит у кресла и держится ручками за подлокотник. Малыш учится ходить.

На кровати у противоположной стены сидит человек, которого ребёнок знает, как «громко кричащего дядю». Рядом на табуретке – большая седая пожилая женщина. Она, словно несокрушимая, неприступная скала, сидит, опершись на палку, и тяжелым немигающим взглядом смотрит перед собой.

– Ну, – раздается весёлый самодовольный голос мужчины, очень кстати нарушивший напряженную тишину комнаты. – Андрюша, чего ты? Не бойся, иди сюда, – и, раскинув руки, он настойчиво призывает к себе ребёнка.

Малыш боится. Он испуганно, словно затравленный зверёк, смотрит бегающим, чуть косящим взглядом на мужчину, потом на кресло, … и, наконец, с трудом решается на первый в своей жизни шаг.

Отпустив ручки от надёжной опоры, малютка пару секунд стоит, раскачиваясь на тоненьких слабеньких ножках, кое-как сохраняя равновесие. Но стоит ему правой ножкой сделать в воздухе полукруг, как… хлоп, – и он уже сидит на полу. Ребёнок не спеша поднимается, ловко перевернувшись на живот и подтянув ножки, цепляется ладошками за стенку и медленно начинает обход комнаты по периметру.

Старуха, до этого момента казавшаяся погруженной в гипнотическое состояние, вдруг оживает: делает из пальцев «козу» и пугает маленького, но мужчина серьёзно, твёрдым голосом пресекает её шаловливость:

– Мама, перестаньте. – И она опускает руку.

Малыш медленно проходит комнату один раз, другой… На четвёртом круге, усаживаясь у стенки, он начинает жалобно хныкать и протяжно выть, как маленький беспомощный щенок.

– Обделался, небось, негодник, – ворчит старая женщина и тяжело, с большой неохотой поднимается с табурета. Подходит к маленькому, берЁт его левой рукой под мышку, словно тюк с грязным бельем, и, слегка опираясь на палку, тащит в ванную комнату отмывать.

Мужчина, усмехнувшись, сочувственно вздыхает. Оставшись один, он валится на кровать, жалобно заскрипевшую под тяжестью тела. Свесив ноги в модных ботинках, с наслаждением закуривает. Колечки удушливого папиросного дыма быстро заполняют небольшое пространство маленькой комнатушки.

Вскоре появляется вымытый «горе-путешественник». Старуха вносит его все тем же способом и ставит у стенки. Маленький тут же хватается за опору и потихоньку начинает обходить комнату заново. Понравилось. Подойдя поближе к кровати, он останавливается и с нескрываемым любопытством широко раскрытыми глазёнками смотрит на лежащего мужчину. Тот вскакивает, тушит папироску и протягивает ребёнку палец. До пальца по стенке не добраться.

Малыш раздумывает несколько секунд. И вдруг отпускает потные ладошки от опоры и маленькими осторожными шажками медленно продвигается к манящему его предмету.

Письмо

Проходит три года.

Однажды почтальон приносит конверт с красивыми большими марками. Старая женщина очень радуется.

– От твоего папы, – гладя мальчика по голове, говорит она.

Полуслепая старуха тут же зовёт на помощь квартирантку тётю Машу – прочесть письмо. Та осторожно вскрывает большой помятый серый конверт, и из него неожиданно выпадает сторублевка. Тётя Маша, бережно взяв в руки купюру и рассматривая её на свет, с удивлением произносит:

– Не боится ведь посылать в письме такие деньги. Наверное, у него их куры не клюют. – Мальчугану становится смешно от этих слов.

– Почему деньги куры не клюют, – пристает он к тётке, но она лишь отмахивается странной, непонятной фразой: – Вырастишь – сам поймёшь.

Развернув плотный лист бумаги, сложенный вчетверо, тётя Маша принимается вслух читать письмо с далёкой Камчатки. Мальчик вначале внимательно слушает, но многое ему не совсем понятно, и от скуки он начинает вертеться на стуле. Пожилая женщина, заметив его невоспитанность, хватает за ухо и, пребольно крутанув пару раз, в сердцах восклицает:

– Не вертись, внучок! Угомонись же, наконец, чертяка! Слушай – батька письмо тебе написал, а ты вертишься. – От боли мальчишка орёт во весь голос и, вырвавшись из цепких бабкиных рук, убегает во двор.

«Сволочи, – злится он, спрятавшись за сараем в зарослях лопухов. И, размазывая засаленным рукавом рубашонки сопли, вперемежку со слезами, ворчит:

– Им письмо пришло – пусть и читают. А мне-то что из этого. А то, бабка, хороша: придумала батьку какого-то. В гробу я его видал в белых тапочках. Где он до сих пор был? Что-то я его не помню. Лишь бы драться старой. Ишь ты, взяла моду. Подожди, вот вырасту – дам ей тогда…

Долго ещё из зелёных зарослей слышится недовольное бурчание. Но постепенно оно затихает. Непоседливому малышу в конце концов надоедает сидеть в кустиках – становится неинтересно: никто не пытается его искать и даже не зовёт обедать. Он потихоньку выбирается из-за сарая и опрометью бросается к окну большой комнаты – столовой. Вскочив на ящик, мальчуган осторожно поднимает голову и, прильнув к стеклу, вглядывается внутрь. Бабушка всё также сидит за столом, а возле неё стоит тётя Маша и строгим голосом выговаривает-наставляет:

– Александра Ивановна, послушайте, он правильно пишет. Не надо приучать ребёнка к бабским юбкам. Кто из него вырастет? Пусть он спит в маленькой комнатке. Большой уже мальчик! Не надо баловать его. Ему уже скоро четыре. Вы же знаете Славку: если он приедет, а ребёнок будет спать с вами, что тогда начнётся – гром и молния. Послушайте меня, не волнуйтесь. Все мы рядом, если заплачет – услышим.

Бабушка сидит, низко опустив голову и не проронив ни слова. Мальчишка сразу смекает – речь идёт явно о нём: «Видимо какой-то Славка, написавший письмо, якобы мой отец. Он очень злой и не хочет, чтобы я спал с бабушкой. Но с другой стороны, это же и хорошо. Теперь у меня будет своя комната, и я смогу, сколько душе угодно, крутить большое железное колесо у швейной немецкой машинки. Оно давно уже притягивало меня. Ура! Ура! А ещё я смогу безнаказанно скакать на большой кровати, рисовать на обоях и делать массу вещей, которые раньше мне запрещали. Ура! Как хорошо! У меня будет своя комната!!!»

Остаток дня малыш ведёт себя очень хорошо. Подметает на кухне пол, наводит порядок в спальне, собирает игрушки в коробку, а ещё маленькими грабельками сгребает мусор во дворе в одну кучку. И даже решает вымыть свой горшок. Бабушка удивляется. Что такое на внука нашло?

– Что случилось, паразит? – спрашивает она, схватив малыша за плечо.

– Ничего. Я просто помогаю тебе и тёте Маше наводить порядок. – Бабушка лишь качает головой.

Наступает вечер. За чаем баба, повернувшись к внучонку и положив тяжелую руку ему на голову, каким-то незнакомым голосом говорит:

– Андрюша, ты уже большой мальчик. С сегодняшнего дня у тебя будет своя комната. Ты рад? – Конечно же, он был очень рад: целый день ему пришлось ждать от бабушки этих слов. Малыш порывисто вскакивает и, обняв бабу Шуру, крепко целует её в щёку.

– Милая бабуля, я теперь буду всегда тебе помогать! Ты не думай: я всё могу – и полы мыть, и посуду, и кровать застилать.

Бабушка, посмотрев на внучонка повлажневшими глазами, произносит:

– Горе ты моё луковое, – ничего мне не надо. Только не расстраивай меня, старую, никогда.

Ночные страхи

Комнатка, которую выделяют Андрюше, совсем маленькая и к тому же без окон. Раньше там располагался чулан – кладовка, где бабушка хранила крупы, муку и другие продукты. Теперь это всё убирается. Дядя Валик, муж тёти Маши притаскивает из сарая старую кровать.

Ну что это за чудо! Высокая, с тугой панцирной сеткой она занимает чуть ли не половину пространства. К тому же с малышом почти одного роста. Андрюше приходится прикладывать некоторые усилия, чтобы на неё забраться. Высокие стальные спинки возвышаются, как металлическая ограда, а по углам их сверкают тусклым красноватым светом медные шишечки.