Зима кончается. Рассказы

Исчезнув так, одномоментно и безвозвратно, Иван окончательно стал для своих соседей мифологическим персонажем, непонимаемым и безгранично любимым. Говорили, что он уехал гоняться за смерчами в американских пустынях. Якобы бабка (какая?) нагадала ему, что, лишь попав внутрь смерча, он будет унесён им в то место, где действительно обретёт жизненное счастье.

И вот – река Ниагара, разделяющая своими мощными водами Американский штат Нью-Йорк и Канадскую провинцию Онтарио, стремительно несётся вперёд. Снующие в небе вертолёты с телекамерами и рупорами передают картинку на ведущие телеканалы. В центре действия Иван, плывущий на плоту из четырёх круглых брёвен, связанных прогнившими лианами. Он, словно эпический герой, стоит на полусогнутых ногах, его длинные волосы, ставшие в легенде седыми, развиваются на ветру. Его грязная, потная, разорванная белая майка обнажает громадные мускулы, приобретённые в московских спортзалах и на деревенском вокзале. Его взгляд устремлён вперёд. Там, в чреве восхищающего весь мир Ниагарского водопада, бушует не поддающийся осмыслению, сметающий всё на своём пути, сильнейший за последние двести лет смерч.

Наш герой, в которого по не понятным никому причинам стреляют американские и канадские солдаты, стремящиеся разрушить его мечту, неминуемо движется к цели. Он, как герой древнего мифа, готовится броситься в разверстую пасть льва, чтобы победить его.

Были и другие версии. Например, Ивана могли забрать пришельцы. Чем ещё объяснить такое непонятное, не оставившее никаких следов исчезновение? Излучая столь яркое энергетическое желание победить бренность бытия на этой планете, Иван вышел на секретную частоту инопланетян, которые, почувствовав забытое уже ощущение сопричастности и восхищения, забрали его к себе.

Те же умники говорили, что Иван отправился в одну из европейских стран, чтобы воспользоваться достижениями крионики. Погрузив своё тело в жидкие субстанции максимально низких температур, он сохранил надежду дожить до времён, когда на Земле не будут важны ни любовь, ни дружба, ни другие приносящие разочарование вещи. А наше сознание будет перенесено в электронный чип, размером с блоху.

А может быть, Иван сидел сейчас на холме, собирая ладонью капли росы с верхушек травинок и думал, что же ему делать дальше? Что нам всем делать дальше? Может быть. Всё может быть.

Таковы были легенды. Тем временем Иван через кубики льда, медленно таявшие в стакане с коктейлем, и собственно сам напиток пытался разглядеть океан. Океан был голубым, искрился отражавшимися лучами солнца и издавал звуки, казавшиеся Ивану лёгкой музыкой. Выпустив дым дорогой сигары, он сделал первый за много лет глоток.

Откинувшись на спинку плетёного кресла, Иван расплылся в улыбке. Он думал о первых днях в Москве, после возвращения из армии. О своей тогдашней радости. Нет, всё-таки человеку нужны потрясения. Только пережив задницу, можно понять, что избушка стоит к тебе передом. По-другому не получается.

За столик к нему подсела женщина.

– Разрешите? – спросила она по-английски и улыбнулась.

– Конечно, – ответил Иван.

Женщина закурила тонкую сигарету.

– Меня зовут Эльза, – сказала она, – а Вас?

– Иван.

– Иван? Вы из России?

– Да. – Иван наклонился к Эльзе, прищурил глаза и сказал полушёпотом: – Я русский крестьянин.

– Да Вы что? – театрально удивилась она, слегка рассмеявшись. – И что же делает русский крестьянин на трансатлантическом лайнере?

– Пробует в жизни что-то новое, – ответил он с улыбкой.

Она тоже улыбнулась.

– А Вы знаете, Иван… Я бы тоже не прочь попробовать что-то новое.

Наступила пауза. Она ждала ответа. И когда уже показалось, что пауза затягивается, Иван спросил:

– Вам наскучила жизнь?

Тон его был серьёзен. Улыбка сошла с лица Эльзы. Её взгляд перескочил на палубу, потом снова на собеседника.

– Всем нам становится скучно рано или поздно…

Иван понял, что женщина ему нравится.

– Хм, – он посмотрел в небо. – Прямо сейчас?!

– Ха-ха… – подхватила она оживлённый тон. – Вы весёлый человек, Иван! Да, почему бы и нет, прямо сейчас!

– Пойдёмте, – он поставил бокал и встал.

– Куда? – удивилась Эльза.

– Искать новое. Пойдёмте-пойдёмте, вставайте!

Он протянул ей руку, а когда она встала, затушив сигарету, направился к борту.

– Океан чудесен, правда? – заговорил он, глядя в голубую даль.

– О да, конечно! Ради этого мы и здесь, – волосы её приподнимались от потоков ветра.

«А глаза грустные…» – пронеслась мысль у Ивана.

– Океан чудесен, – повторил он. – Вы умеете плавать?

– Что?

– Плавать умеете?

– А, ну да, конечно.

Вдалеке прозвучал смех. Они обернулись и увидели брызги воды, разлетающиеся от бассейна. Через секунду на поверхность вынырнул весьма тучный парень и его смеявшиеся друзья что-то весело закричали на немецком.

Эльза улыбнулась, но выражение её лица тут же сменилось под серьёзным взглядом Ивана. Он взял её за руку.

– Если через час у Вас будет хорошее настроение, то я признаюсь Вам в любви, – сказал он.

Она опять рассмеялась.

– А если нет?

– А если нет, то е**сь всё конём, – сказал он по-русски.

– Что это значит? – спросила она.

– А сейчас узнаете! – сказал Иван, быстрым движением поднял её на руки, закинул свою ногу на перила, сильно оттолкнулся от пола другой и перекинул её через борт.

Перед тем, как их охватил океан, в фокусе его зрения мелькнули расширившиеся глаза Эльзы.

«Человек за бортом!» – раздался крик официанта. На палубе началась суматоха.

Дерево

Я шла туда одна. Вчера весь день лил дождь. Не ливень, а такой мелкий моросящий дождь, который падает из единственной однотонной тучи, затянувшей всё небо. Вообще, осенью небо обычно и становится этой самой тучей. Так вот, он шёл весь день. С утра до вечера. Сначала я молила господа бога о том, чтобы это кончилось, а потом поняла, что бесполезно. Что мне так и суждено весь этот день протащиться по полю, промокнув до нитки. Без единого шанса.

А поле было под стать дождю. Я спустилась на него с пригорка как раз, когда первые капли упали с неба. Надевала плащ, которому вскоре было суждено превратиться просто в тяжёлую мокрую тряпку, и смотрела на это бесконечное поле. Серая земля, усыпанная редкими высохшими травинками – частями колосьев то ли ржи, то ли пшеницы, которая тут росла и была скошена. Сколько километров этой глади было перед моими глазами? Да трудно сказать. Конечно же, я рассчитывала, что оно кончится через пару часов, может, чуть больше. Как и дождь. Потому что, когда тащишься по мокрой, почерневшей от воды земле, которая проваливается под твоими сапогами, дольше, чем два часа, то всё становится как-то совсем тоскливо и уныло. Даже больше: всё становится как-то отчаянно.

И вот чем дальше я шла, тем чаще думала: скорей бы это кончилась. Скорей бы это кончилось. Дождь и поле. Поле и дождь. Бесконечный дождь и бесконечное поле. Во все четыре стороны вокруг тянулось оно, без единого овражка, без единой рощицы, гладкое, как какой-то адский бильярдный стол. Весь день. Весь этот мерзкий, серый, безликий промозглый день.

Где-то часов в шесть вечера я разрыдалась. Упала задницей на свой рюкзак и разрыдалась. Капли дождя смывали мои слёзы, словно показывая, какой убогой песчинкой была моя грусть посреди громадного безмолвного ничто. Я вдруг осознала, что ни разу за весь день не видела даже птиц. Почему? Потому, что их действительно не было вокруг, или я просто не обращала внимания? А вообще, птицы в дождь летают? Я вот не знаю этого…

А ещё раньше, до этого момента, захотелось повернуть назад… Ведь что там позади и сколько мне идти до дома, я знала, а вот сколько идти вперёд… Только догадывалась. Но я себя переборола.

Вечером, когда я, наконец, добралась до леса и кое-как развела костёр из присыпанных листьями гнилых коряг, дождь ещё накрапывал, но вскоре стих. Я повесила свою тряпку, то есть плащ, на ветку торчащего рядом дерева. Оставалось только надеяться, что он высохнет, став полегче, и завтра будет сухая погода. Только я развалилась у костра, проглотив бутерброды с сыром и чипсы, как из леса на огонёк вышел парень. Возраста он был где-то моего, на внешность, прямо скажем, не красавец. Худой и какой-то… на ум лезет слово «плешивый». Попросил погреться, что я могла ответить?

Ты оттуда идёшь? – спросила я, глядя на огонь.

– Откуда «оттуда»? – немного просиял он, обрадовавшись тому, что мне от него что-то нужно.

– Ну, от дерева.

Он помолчал и сказал:

– Да, конечно.

Я поёжилась. Придётся ещё расспрашивать этого субъекта, хотя настроение было укрыться полусухой курткой и задремать…

– И какое оно? – спросила я.

Он опять помолчал, дождавшись, пока я на него не посмотрю. А потом сам перевёл взгляд на костёр и задумчиво сказал:

– Красивое.

– Ты дурак! – выпалила я.

Он рассмеялся.

– Что смешного?

– Люблю, когда меня называют дураком!

– Почему это?

– Оно красивое… – повторил он вместо ответа.

– Оно не может быть красивым.

– Почему? А какое оно, по твоему?

– Оно… – я задумалась, подбирая слова, – оно мерзкое должно быть! Но никак не красивое…

Эй, постой, – удивлённо воскликнул он. Это странно, но он мне даже понравился немного в этот момент. – А ты разве не видишь красоту в этом?

– В чём «в этом»?

– Ну, в этом! – и он развёл руки в стороны и слегка потряс ими. – В этом во всём.

Я опять задумалась. Да, он прав. За эти несколько дней окруживший меня серый мрачный мир и правда начал казаться по-своему красивым. Ободранные деревья, насыпи полусгнивших уже, как будто покрывшихся язвами, листьев – останки жёлтой осени. Даже в сегодняшнем поле было некоторое величие и первозданность. И несколько ночей с костром, с воспоминаниями, с бликами от огня. Это было завораживающе, как-то по первобытному.

– Эта красота… – сказала наконец я, – она есть, да. Она только… готическая такая.

– Да… Спать хочешь?

– Хочу.

Мы легли по разные стороны от костра. Через пять минут он спросил:

– Можно тебя обнять?

– Нет, – сказала я.

Хотя мне очень хотелось, чтобы меня обняли. Но не он. Может, я жестокая? Но что поделаешь, если всё так. Я вдруг вспомнила момент из далёкого детства. Я была совсем маленькая. Стояла зима и мы очень сильно поругались с мамой. Я выбежала из дома в одних колготках и накинутом пальто, без шапки. Выскочив за двор, я забилась в ямку посреди горки, заваленной снегом. Горкой была куча из земли и кусков фундамента не построенного кем-то когда-то дома. Я сидела там, посреди бетона и снега, сжавшись в комок, и плакала. Мне так хотелось тепла, так хотелось, чтобы меня кто-нибудь обнял… Я вдруг поняла, что потом, уже взрослой, сжимаясь иногда от непереносимой жизненной безысходности в комок, на кровати или на полу, я становилась той маленькой девочкой, которая лежала посреди зимы и так хотела объятий. Так хотела, чтобы кто-то был рядом, и даже не говорил ничего, а просто обнимал, не злясь на меня за мои слёзы. Калитка скрипнула минут через пять. Мама несколько раз крикнула мое имя. Только сейчас я понимаю, сколько горечи и страха было в её голосе. Тогда я этого не поняла и продолжала сидеть в своём укрытии, обиженная на неё и на весь мир.

Когда я проснулась, парня не было. Я слегка перекусила и, собравшись, двинула дальше. Вот дура, даже не спросила, долго ли мне идти. Еды оставалось уже не так много.

Сегодня природа уготовила мне новое испытание. Дождя не было, но были деревья. Невысокие, колкие и ветвистые. Почти сразу я поцарапала себе лицо, пробираясь сквозь ветки. После этого я стала поосторожней и аккуратно огибала эти гнусные коряги. Часто приходилось нагибаться. Часто приходилось обходить. Бывало, я срывалась и, держа двумя руками перед лицом рюкзак, просто начинала бежать вперёд как бешеная. Ветки расступались, некоторые трескались и ломались. Я бороздила ногами землю, пока не напарывалась прямо на дерево или не падала, теряя равновесие. Уже к обеду я была дико уставшая и грязная, как свинюшка. Куски грязи налипли на мою куртку и волосы. Джинсы уже просто сливались с окружающим пейзажем. Я была похожа на женский вариант Робинзона Крузо и Маугли разом.

Поела я, сидя на холме и глядя на проезжающие по трассе машины. В отдалении виднелась заправка с магазином, где я смогу купить еды по пути назад. Наверняка для водителей этих машин я казалась статуей какого-то языческого бога. А может быть, я просто фантазирую.

Я знала, что скоро приду. Бредя по земляной дороге, наступая на грязные лужи, пиная пустые пластиковые бутылки, я смотрела вдаль, на коршунов, планирующих над свалкой. Она была чуть на пригорке и мне пришлось подниматься, хотя ноги болели уже просто нестерпимо. Я шла дальше, между хаотичных куч из отходов, сгнившей травы, сломанной мебели, непонятных предметов. На другом конце двое местных жителей на миг остановились, высматривая меня, но, видимо, поняв, в чём дело, принялись дальше рыться в поисках добычи. Спустя две минуты я увидела его и расплакалась.

Это произошло не сразу. Сначала я, заворожённая, смотрела на него. На дерево. Оно было огромное, наверное, метров двадцать в высоту. Огромное, массивное, могучее и одинокое. Его толстый ствол, искривляясь, поднимался вверх, давая множество отростков, порождавших всё новые отростки, порождавшие новые отростки… Оно было большое, могучее и очень ветвистое. Я не разбираюсь в деревьях. Но в этот миг для меня это дерево было гигантской секвойей, хотя я даже не помню точно, как выглядит секвойя. Оно стояло чуть в низине, в совершенном одиночестве. Ни других деревьев, ни кустарников, только оно. Я подумала, что вот она – цель моего паломничества. И от этого я расплакалась.

Утерев слёзы рукавом грязной куртки, я стала спускаться. Только сейчас я заметила человека, сидящего, прислонившись спиной к дереву. В паре метров горел маленький костёр. Я на миг задумалась о своём внешнем виде, но потом поняла, что у него вид, должно быть, и того хуже, учитывая его место обитания. Метрах в двадцати я снова остановилась. Он был прав, тот парень, прав, чёрт побери. Оно было потрясающим! Дерево. На его бесчисленных ветвях, погружающихся в окрашенное заходящим солнцем небо, висели десятки, сотни некогда разноцветных, но сейчас посеревших пакетов. Они заплетались в небольшие бутоны, оборванные, потерявшие цвет, болтающиеся на ветру пакеты. Они висели, как ленточки, которые повязывают на ветвях, загадывая желание.

Подойдя ближе, я воскликнула бодро:

– Так это оно?

Он, мужчина лет сорока пяти, с бородой, в пуховике и шапке, курил сигарету. Повернувшись ко мне, он улыбнулся и доброжелательно (какой же молодец) ответил:

– Да, оно. Дерево несбывшихся желаний…

После этого мы молчали минут пять. Я отвернулась и снова начала плакать. Все воспоминания накатили на меня, но я для этого и шла сюда: ощутить их в последний раз и проститься с ними. Наконец я успокоилась. В который раз помог грязный рукав, я подошла ближе. Нижние ветви висели в полуметре над моей головой.

– А как это получается? – спросила я.

Летом ветер пакеты надувает. Знаешь, как в фильме «Красота по-американски»? – сказал он. – Они цепляются, заплетаются, и висят так потом… Соседние ветки их обдирают, грязь и пыль обесцвечивают, и вот получается такое серое чудо. Красиво, да?

Очень, – медленно протянула я.

Ты хочешь отпустить свое желание? – спросил он.

Да, откуда Вы знаете?

Потому что я хранитель дерева, – он улыбнулся улыбкой без пары зубов и подмигнул.

Мне захотелось сделать для этого человека всё, что я только могу.

Ладно, – шмыгнув носом и поддержав его весёлый тон, сказала я. – И как же мне это сделать, мистер хранитель?

Он встал и, выдерживая паузу, отряхнулся.

– Ну! – заговорил хранитель. – Для начала, ты уверена, что хочешь отпустить это желание? Что хочешь идти дальше?

Я тяжело вздохнула. Это была игра, всего лишь игра, но сколько она значила для меня… Я произнесла:

– Да, я уверена. Я шла несколько дней для этого.

Он хмыкнул.

– Ну что ж. Тогда найди своё желание. Найди и сорви его. Ты знаешь, где оно?

Я вновь оглядела дерево.

– Знаю, – ответила я. Я подошла чуть в сторону и посмотрела вверх. В дальнем фокусе моего зрения сквозь тонкие линии веток просматривалось тёмное матовое небо. В ближнем – привязанный природой к одной из веток, еле видно колыхался на ветру белый пакетик. Это было оно, среди всей обесцветившейся почерневшей массы людских желаний, я своей хрупкой девичьей душой отыскала своё, я была уверена. Мне хотелось ободряющего взгляда. Я посмотрела на мужчину, его вид был серьёзен. Он кивнул.

Я подняла руки и начала снимать пакет с дерева. Он непонятно как обмотался вокруг ветки и никак не поддавался. Я возилась уже пару минут, в мозг закралось знакомое отчаяние. Я начала рвать пакет.

– Стой! – сказал вдруг хранитель. – Рвать нельзя.

Я остановилась.

– Рвать нельзя, – повторил он вновь. – Не торопись, аккуратно, встань на цыпочки и развяжи его.

И тут я успокоилась. Я совсем забыла то ощущение спокойствия, с которым жила последнее время. Мне нужен был просто ритуал. Чтобы отпустить прошлое окончательно… Через минуту грязный, рваный, но всё-таки белый пакетик был у меня в руке.

– И что теперь делать? – спросила я.

– А ты догадайся, – спокойно сказал он, доставая сигарету.

Я догадалась. Подойдя к костру, я в последний раз взглянула на смятый в руке безликий целлофановый пакет и кинула его в огонь. Он вспыхнул и истлел за мгновения. На душе у меня было хорошо. Разделив с моим новым знакомым скудные остатки моей пищи, мы поболтали минут пятнадцать ни о чём.

– Послушайте, – сказала я, глядя ещё дальше за дерево, на небольшую поляну, поросшую такими же деревцами, через которые пришлось продираться днём, – если здесь дерево несбывшихся желаний, то что тогда там?

Он посмотрел туда. И, только дожевав кусок хлеба, ответил:

– Там деревья тех желаний, которые люди испугались загадывать.

– А дальше? – спросила я. Дальше раскинулась низина, за которую готовилось погрузиться заходящее солнце.

– Дальше? Там земля тех, кто не испугался после несбывшихся загадывать снова и оказался прав.

– Вот бы там оказаться… – прошептала я.

– Нет, – сказал он, бросая сигарету в огонь. – Так просто не получится. Вернее, может получиться, но сначала тебе нужно сделать кое-что. Сначала тебе нужно вернуться назад, к началу своего пути. Вернуться, но уже другой.

Через двадцать минут я устало брела по трассе. Назад я, пожалуй, доберусь на попутках. В совершенно пустой от мыслей голове лёгким звоном отзывалась гармония. Я поняла, для чего люди совершают паломничества.

Астероид

Джеймс Вудс был самым богатым человеком в мире. Или он был на втором месте. Или на третьем. Не важно. Не стоит верить тому, что пишут в журналах. Сколько десятков миллиардов лежало на его счетах – чего-чего, а уж этого точно не знали аналитики «Forbes». Но не в этом смысл. Главное, у него было очень-очень много денег.

Однажды ночью, где-то в июне, Джеймсу Вудсу вдруг приснилось, как в сентябре, таком солнечном и нежном, с нашей замечательной планетой столкнулся огромный астероид. И Земли не стало. Да, прямо вот так, как пугали в дешёвой прессе. Миллионы лет существования Земли, палеонтология, физика, изучение небесных тел, «Кока-кола», тантрический секс – всё в никуда… Земля исчезла. И все, кто на ней жил, тоже. Видение было очень ярким и правдоподобным. «Прямо как в фильме «Пункт назначения», – подумал Джеймс в первые секунды, когда проснулся.

Он привстал. Придвинул подушку к спинке кровати, взял с тумбочки пачку дико дорогих сигарет и закурил одну из них.

Примерно через месяц, с помощью своей группы компаний, а также целой цепочки подставных фирм, Джеймс Вудс приобрёл самый популярный в мире телеканал. Со всем его охватом вещания, субтитрами, цифровым изображением и так далее. Но он купил не только телеканал. Он купил целую медиа-сеть, в которую входили другие каналы, крупнейшие газеты, журналы, Интернет-ресурсы, рекламные компании, тотализаторы. В общем, он истратил просто бешеную сумму денег. Некоторые люди даже немного сошли с ума. Но это не важно.

А примерно через пару месяцев случилось следующее: в один прекрасный день на упомянутых телеканалах, в только что вышедших газетах, журналах, на моментально обновляющихся интернет-страницах, рекламных мониторах и щитах – словом, везде – появились сообщения о том, что буквально через две недели Земле настанет конец. Со ссылками на правительство, спецслужбы, астрологов, учёных, предсказателей – всех, кого угодно.

Всё продолжалось столько, сколько могло продолжаться. Многие люди, которые правят этим миром, враз подавились, кто чем, и схватились за телефоны. Началась череда проверок и арестов. Но для того, чтобы отреагировать на такой вызов, нужно отдать очень много команд и задействовать великое множество людей.

В общем, творился сущий хаос. После того, как случился такой информационный бум, некоторые, не очень признанные по каким-то причинам астрономы вдруг увидели в космосе астероид. Разом, независимо друг от друга. Впрочем, так было сделано много великих открытий…

На некоторое время в США вышли из строя несколько корневых серверов Интернета. Не надолго, конечно, но в некоторых регионах мира он перестал работать вообще. Президента самой великой страны, где, собственно, и жил зачинщик всего этого переполоха (жил до определённого момента, так как был не дурак и после начала всей шумихи свинтил в неизвестном направлении), хватил сердечный приступ. Половина мирового телевидения оказалась отключена, так как поддалась всеобщей панике, а вторая половина спешно пыталась успокоить людей. Но было уже поздно. Они поверили в то, что их обманывают, говорят что-то только для того, чтобы успокоить. О таком возможном ходе правительства предупреждала империя мистера Вудса ещё в самом начале своей компании.

Часть людей покончила с собой или покалечилась. Это были те, у кого сдали нервы. Других посетили откровения.

Люди не хотели умирать во лжи. Всем вдруг захотелось сказать правду. Мир. Миллиарды нас.

Нам вдруг захотелось сказать, что ты не наша дочь, Мэри. Нам захотелось сказать, что я изменяю тебе, любимая. И я тебе, любимый. Что я лгал тебе, прости, но я солгал тебе тогда, пятнадцать лет назад. Какие пятнадцать лет?! Зачем ты мне это говоришь СЕЙЧАС??? Как будто бы сейчас это имеет хоть какое-то значение! Прости, я просто не мог держать это в себе… почему ты плачешь? Не плачь…

В общем, люди несли всякую чушь. Какие только чудаки не попадались. Кому-то вдруг взбрело в голову бросить семью и помчаться на поиски школьной любви, чтобы поцеловать её и сказать последние, главные слова. Кто-то ушёл в леса, чтобы не вернуться.

Группы людей, запасшись алкоголем, наркотиками и презервативами (хотя зачем презервативы?) запирались в подвалах, пещерах и прочих местах, чтобы пить, веселиться и трахаться эти последние дни. Но прошла неделя, они выпили и съели всё, что было, кто-то умер от передоза, остальные начали реветь и бить морды друг другу. Люди просто убивали и погибали в истерике. Потому что это были явно не самые счастливые люди на свете. Даже тогда, когда Земле не грозил астероид.

Группа истинных хиппи продолжала как ни в чём не бывало полоскать ноги в водах Индийского океана и попивать ром. Какой им, к чёрту, астероид? Какая разница, вы смеётесь, что ли?..

Массы циничных шарлатанов и сектантов втайне посмеивались над всеобщим идиотизмом и надеялись нагреть на этом руки.

Кому-то было хорошо. Они просто нежно обнимались, закутавшись в плед, пили вино, занимались сексом и упивались своей любовью, нахлынувшей в эти последние дни с такой силой.

Люди ждали. Понимали какие-то вещи. Падали с крыш. Мы ждали.

Я хочу быть твоей собакой

В тот день, когда я сошёл с ума, я включил песню, которая ассоциировалась с тобой, и ушёл из дома.

Когда проходит наша жизнь, мы многое забываем. А может быть, и помним, но это многое становится смешным. Мы помним, что любили когда-то кого-то так сильно и думали, что будем любить всегда. А потом это становится смешным. Мы думали, что этот человек нам самый родной на свете, и ни один никогда не сможет стать роднее. А потом это становится смешным.

Спустя время мы определяемся с работой, с парой, с кругом общения и идём дальше. Уже по прямому курсу. Потому что пришло время идти по прямому курсу. А те смешные вещи мы стараемся не вспоминать. И вспоминаем обычно, только если пьяны, и то отгоняем их побыстрей. Потому что мало ли, может быть, оно вовсе не смешно. И когда-нибудь вдруг окажется, что это настолько серьёзно. Как будто тебе снова двадцать. И весь этот громадный промежуток жизни, прошедший с того момента до этого, и то, что в итоге есть у тебя сейчас – это то же самое, что было тогда, в те самые двадцать.