Летчик будущего

А вот летчики, выбравшиеся из щелей-укрытий, смотрят на Громова. Не с радостью, не с восторгом победителя. Со смесью удивления, недоверия и… отчуждения. Он был чужаком. Он дрался не так, как они. Его тактика была эффективной, но непонятной, инородной. В их глазах он был не героем, а странным, пугающим явлением.

«Пройдемте, Громов», – голос Баталина вырвал его из оцепенения.

Они зашли в штабную землянку – тесное, пахнущее сырой глиной и махоркой помещение, освещенное тусклой керосиновой лампой. На сколоченном из неотесанных досок столе лежала карта, накрытая куском оргстекла. По ней жирными синими и красными карандашами были нанесены стрелы. Красные стрелы, обозначавшие немецкое наступление, глубоко впивались в их территорию.

Баталин молча налил в две жестяные кружки мутноватую жидкость из чайника. Вода. Она пахла дымом и железом. Андрей сделал глоток. Этот вкус – вкус войны – навсегда врезался ему в память.

«Рассказывай, – без предисловий начал комиссар, садясь на ящик из-под снарядов. – Что это было там, в небе?»

«Воздушный бой», – пожал плечами Громов.

«Не надо мне мозги пудрить, летчик! – Баталин стукнул кружкой по столу. – Я войну в Испании прошел, летал на И-15. Видел всякое. Но такого – никогда. Ты не крутился с ними. Ты бил сверху и уходил. Как хищник. Где тебя такому учили?»

Громов снова повторил свою легенду об испытательном центре и отработке новых тактик. Он говорил об энергетическом маневрировании, о преимуществе высоты и скорости, о тактике «соколиного удара». Он использовал термины, которые войдут в обиход лишь через пару лет, стараясь облекать их в понятные для сорок первого года слова.

Баталин слушал, нахмурив густые брови. Он не верил до конца, но и опровергнуть не мог. Результат был налицо: один сбитый «мессер» и сорванная атака на аэродром. Против фактов не попрешь.

«Энергетическое маневрирование… – пробормотал он. – Звучит складно. Но почему об этом никто больше не знает?»

«Секретная программа», – не моргнув глазом, ответил Андрей.

В этот момент его накрыло. Шок. Не от боя, не от опасности. А от этой землянки, от карты с красными стрелами, от вкуса воды в кружке. Он вдруг с оглушительной ясностью осознал пропасть между тем, что он знал из книг, и тем, что чувствовал сейчас.

Он *знал*, что в сорок первом были огромные потери. Но он не *чувствовал* этого, пока не увидел мертвые, остекленевшие глаза молодого красноармейца, которого вытаскивали из-под обломков.

Он *знал*, что И-16 уступал «мессеру» в вертикальном маневре. Но он не *понимал* этого, пока не ощутил всем телом, как немецкий истребитель уходит от него свечкой вверх, оставляя в беспомощной ярости.

Он *знал*, что он убил человека. Но осознание пришло только сейчас, в тишине землянки. Там, в небе, это была просто цель. Абстрактная фигура в прицеле. А здесь, на земле, эта смерть обрела вес. Он, капитан Военно-космических сил России, привыкший к высокотехнологичной, почти стерильной войне, только что своими руками оборвал чью-то жизнь с помощью примитивной машины из дерева и металла. И не почувствовал ничего, кроме холодной, профессиональной правоты. Это пугало больше всего.

Из его мира исчезли привычные опоры: GPS, ГЛОНАСС, цифровая связь, поддержка с земли. Исчез комфорт. Горячий душ, нормальная еда, чистая постель. Все это осталось там, за непроницаемой стеной времени. Здесь была только грязь, кровь, запах гари и постоянное присутствие смерти.

И люди. Усталые, злые, напуганные, но не сломленные. Люди, которым предстояло вынести на своих плечах всю тяжесть этой войны. И он, пришелец из будущего, был теперь одним из них.

«Ладно, Громов, – прервал его размышления Баталин. Он встал, давая понять, что разговор окончен. – Я отправлю донесение наверх. О тебе и о твоем… маневрировании. Пусть там решают, что с тобой делать. А пока ты зачислен в состав полка. Тот "ишак" – твой. Моторин будет твоим техником. Живут летчики в избе на краю деревни. Иди. Отдыхай. Завтра снова в небо».

Комиссар смотрел на него в упор. В его глазах все еще было подозрение, но к нему примешивалось что-то еще. Надежда. Отчаянная надежда на то, что этот странный, непонятный летчик – не враг, а тот, кто сможет хоть что-то изменить в этом аду.

Выйдя из землянки, Андрей глубоко вдохнул влажный вечерний воздух. Небо на западе алело от заката и далеких пожаров. Он посмотрел на свой И-16, сиротливо стоявший на траве. Уже не легенда из музея. А его единственное оружие, его крепость, его шанс выжить.

Шок отступал, уступая место холодной, звенящей решимости. Он не знал, как попал сюда и сможет ли вернуться. Но он знал одно: пока он здесь, он будет драться. Не за Сталина, не за лозунги. А за этих уставших людей. За техника Моторина, за хмурого комиссара Баталина. За тех, кто не должен был погибнуть.

Реальность ударила под дых. И он принял удар.

Конечно, вот пятая глава, вводящая в сюжет важного исторического персонажа.

-–

### Глава 5. Знакомство со Стефановским

Новость о странном летчике, который в одиночку сбил «мессер» и разогнал шестерку «худых», распространялась по фронту со скоростью лесного пожара. В условиях тотального отступления и тяжелых потерь любая, даже самая маленькая победа, обрастала легендами. Через два дня на аэродром, кряхтя и подпрыгивая на ухабах, сел У-2. Из его задней кабины выбрался высокий, подтянутый человек в безупречно чистом летном комбинезоне и кожаном реглане.

Громов сразу его узнал. Даже без знаков различия, по одной только уверенной, пружинистой походке и острому, все подмечающему взгляду. Полковник Пётр Михайлович Стефановский. Легенда. Один из лучших летчиков-испытателей своего времени. Человек, поднявший в небо десятки типов самолетов, от истребителей до тяжелых бомбардировщиков.

Андрей в этот момент вместе с Моториным возился с синхронизатором пулеметов на своем И-16. Оружие часто клинило, и Громов, используя свои знания из будущего, пытался хоть как-то повысить его надежность.

Стефановский подошел к ним, не обращая внимания на комиссара Баталина, спешившего ему навстречу. Он остановился у самолета и окинул Громова быстрым, оценивающим взглядом.

«Ты Громов?» – голос у полковника был спокойный, без начальственных ноток, но в нем чувствовалась сталь.

«Так точно, товарищ полковник», – выпрямился Андрей, отряхивая руки от масла.

Стефановский не ответил. Он молча обошел истребитель, его взгляд профессионала скользил по плоскостям, по заделанным пробоинам, по копоти у стволов пулеметов. Затем он снова остановился перед Громовым.

«Баталин в своей шифровке пишет, что ты применил какую-то "вертикальную тактику". Сбил "мессера" с пикирования и ушел свечкой. Рассказывай».

Приказ был отдан ровным тоном, не терпящим возражений. Громов, глядя прямо в глаза легендарному испытателю, начал свой рассказ. Он говорил коротко, по-военному четко, опуская свою легенду про секретный центр. Он говорил только о бое. О преимуществе в высоте, об обмене потенциальной энергии на кинетическую, о скорости как о главном оружии.

Стефановский слушал, слегка наклонив голову, и в его глазах загорался огонек живого, профессионального интереса. Он не перебивал, не задавал уточняющих вопросов, но Андрей чувствовал, что полковник понимает его с полуслова. В отличие от Баталина, Стефановский мыслил теми же категориями – скоростью, высотой, маневром.

«Интересно, – произнес он, когда Громов закончил. – Теория воздушного боя Покрышкина в действии. Только вот сам Покрышкин ее еще даже не сформулировал».

Громов замер. Он чуть не проговорился. Стефановский, заметив его секундное замешательство, едва заметно усмехнулся.

«Откуда у тебя эти знания, капитан? В наших летных школах такому не учат. Там все еще в ходу виражная "собачья свалка", завещанная нам Испанией».

«Жизнь – лучший учитель, товарищ полковник, – нашел в себе силы ответить Андрей. – Или ты учишься быстро, или тебя сбивают».

Стефановский кивнул, словно соглашаясь с очевидной истиной.

«Хорошо. Слова – это слова. Я хочу видеть это в деле. Через час в воздухе. Я пойду на "чайке", ты – на своей машине. Покажешь мне свой "соколиный удар"».

«Чайка». И-153. Биплан. Выставлять биплан против его И-16 было все равно что выставлять кавалериста против танка.

«Товарищ полковник, это…» – начал было Громов.

«Это приказ, капитан, – отрезал Стефановский. – Или ты боишься, что трюк сработает только против немцев, которые не ждут такой наглости?»

В его голосе прозвучал вызов. Это была проверка. Проверка не только его летных навыков, но и его характера.

***

Через час они были в небе. Изящный биплан И-153 с убирающимися шасси, который пилотировал Стефановский, казался анахронизмом рядом с монопланом Громова. Но Андрей знал – за штурвалом сидит гений.

«Я – "Первый", ты – "Второй", – раздался в наушниках шлемофона голос Стефановского. Радиосвязь на самолетах была редкостью и роскошью, но на машине полковника она, конечно, стояла. – Твоя задача – атаковать меня. Моя – увернуться. Начали».

Громов занял позицию выше на тысячу метров. Он видел под собой юркую «чайку», которая, казалось, висела в воздухе. Биплан обладал феноменальной маневренностью, он мог развернуться буквально на пятачке. Ввязываться с ним в виражный бой было самоубийством.

Андрей повторил свой маневр. Плавный полупереворот и пикирование. Скорость нарастает, земля несется навстречу. Он ловит «чайку» в прицел. Вот она, висит, как на ладони. Легкая добыча.

Но в последний момент, когда он уже был готов мысленно нажать на гашетки, Стефановский сделал нечто невообразимое. Он резко сбросил газ и отдал ручку от себя, проваливаясь вниз. Громов пронесся над ним, уйдя в пустоту.

«Неплохо, "Второй", – раздался в наушниках спокойный голос. – Но предсказуемо. Ты слишком долго целишься. Попробуй еще раз».

Второй заход. Третий. Каждый раз Стефановский находил способ уйти. Он использовал все возможности своей машины: сбрасывал скорость до критической, уходил в резкий штопор и тут же выводил из него, использовал скольжение на крыло. Он не летал – он танцевал в воздухе.

Громов понял. Стефановский не просто уворачивался. Он учил его. Он показывал ему, что одного тактического приема, даже самого передового, недостаточно. Нужно чувствовать самолет противника, предугадывать его действия, думать на три хода вперед.

На четвертом заходе Андрей изменил тактику. Он не стал пикировать прямо на «чайку». Он прошел чуть сбоку, заставляя Стефановского начать маневр уклонения. И в тот момент, когда биплан начал разворот, теряя энергию, Громов сделал резкую горку и ударил сверху, из мертвой для обзора зоны.

На мгновение силуэт «чайки» застыл в его прицеле. Он поймал его.

«Достаточно, "Второй", – голос Стефановского прозвучал в наушниках почти сразу. – Зачет. Возвращаемся».

На земле полковник подошел к нему, когда Андрей, мокрый от пота, выбирался из кабины. В его глазах не было ни удивления, ни восторга. Было глубокое, профессиональное удовлетворение.

«У тебя необычный талант, Громов, – сказал он, снимая свой шлем. – Ты чувствуешь энергию боя. Этого нет в наставлениях. Этому нельзя научить. Это либо есть, либо нет. Но техника у тебя еще сырая. И слишком ты прямолинеен».

Он помолчал, затем добавил:

«Твое место не здесь, не в обычном полку. Твое место – в НИИ ВВС. На испытаниях. Нам нужны такие, как ты. Люди, которые видят на шаг вперед. Я забираю тебя с собой. Полетишь в Москву».

Громов смотрел на легендарного летчика. Москва. Научно-исследовательский институт Военно-воздушных сил. Это был шанс. Шанс не просто выжить, сбивая по одному самолету в день. А шанс изменить что-то по-настоящему. Помочь тем, кто создает оружие победы.

«Есть, товарищ полковник», – ответил он, чувствуя, как его личная, невозможная война обретает новый, огромный смысл.

––

### Глава 6. Испытания

Аэродром Научно-исследовательского института ВВС под Москвой разительно отличался от фронтового лежбища, которое Громов покинул два дня назад. Здесь царил порядок, граничащий с педантизмом. Ровные ряды ангаров, бетонная взлетно–посадочная полоса, снующие по делу техники в чистых комбинезонах. И самолеты. Самые разные, каких Андрей не видел даже в музеях. Опытные образцы, экспериментальные машины, трофейная техника. Это было сердце советской авиационной мысли, и Громов ощутил себя паломником, добравшимся до святыни.

Стефановский, обладавший здесь непререкаемым авторитетом, решил не усложнять. Легенда Громова об «особом испытательном центре, попавшем в окружение», была принята как рабочая версия. Документы обещали «восстановить в особом порядке», а пока ему выдали временное удостоверение летчика-испытателя НИИ ВВС. Его зачислили в группу Стефановского.

Первое задание было простым до банальности, но именно в этом и заключалась его сложность.

«Вот, – Стефановский кивком указал на стоящий на краю поля И-16 последнего, 29-го типа. – Задача: взлет, набор высоты пять тысяч метров, выполнение комплекса фигур высшего пилотажа – бочка, переворот, петля Нестерова, иммельман, штопор – три витка. После – посадка. Все параметры – время набора высоты, скорость выполнения фигур, перегрузки – будут фиксироваться с земли. Твоя задача – выжать из машины максимум. Понять ее предел. Понял?»

«Понял», – коротко ответил Громов.

Он знал, что это не просто задание. Это был экзамен. За ним будут наблюдать лучшие летчики-испытатели страны. Они хотели увидеть не просто пилота, а человека, способного чувствовать самолет, говорить с ним на одном языке.

И-16 тип 29 был вершиной эволюции «ишака». Более мощный двигатель М-63, два синхронных пулемета БС калибра 12,7 мм вместо ШКАСов. Машина была резче и злее своего фронтового собрата.

Взлет прошел идеально. Громов с первых секунд почувствовал возросшую мощь. Набор высоты в пять тысяч метров он выполнил на семнадцать секунд быстрее норматива, аккуратно работая газом и шагом винта, удерживая самолет на грани срыва в штопор – на самом эффективном угле атаки. На земле хронометристы удивленно переглянулись.

А затем начался танец.

Он не просто выполнял фигуры. Он связывал их в единую, непрерывную цепь, не теряя ни метра высоты, ни километра скорости. Бочка перетекала в иммельман, из верхней точки которого он сваливался в штопор, а после вывода, набрав скорость, уходил в вертикальную свечку. Он использовал приемы, которые станут азбукой реактивной авиации: «косую петлю», «боевой разворот с изменением высоты».

Его Су-35 в будущем был умной, послушной машиной, прощавшей многие ошибки. «Ишак» не прощал ничего. Он был строгим, честным и требовал от пилота полного слияния. Любое неверное движение – и он срывался, терял управление. Но Громов, обладая знаниями аэродинамики XXI века, чувствовал эту грань. Он балансировал на ней, заставляя старый истребитель творить в небе то, на что, казалось, тот был неспособен.

Кульминацией стал штопор. Три витка. Согласно инструкции, вывод нужно было начинать после второго. Громов же дал самолету сделать ровно три оборота, и лишь когда земля стремительно понеслась навстречу, закручиваясь в бешеной спирали, он резким, выверенным движением дал ногу против вращения и отдал ручку от себя. И-16, вздрогнув, остановил вращение и вышел в пикирование буквально в сотне метров над верхушками деревьев.

Когда он зарулил на стоянку и выключил двигатель, наступившая тишина показалась оглушительной. К самолету медленно шли летчики и инженеры, наблюдавшие за его полетом. Они молчали. На их лицах было написано то же выражение, что и у фронтовых пилотов, – смесь восхищения и глубочайшего недоумения.

Стефановский подошел первым. Он не улыбался, его лицо было, как всегда, серьезным и сосредоточенным.

«Перегрузка на выходе из штопора – семь с половиной, – сухо констатировал он, глядя на показания самописца, который ему уже успели принести. – Еще половина – и у тебя бы крылья сложились. Ты хоть понимаешь, что рисковал машиной?»

«Я знал ее предел, товарищ полковник, – спокойно ответил Громов, вытирая пот со лба. – Конструкция выдержала бы и восемь. Запас прочности у истребителей Поликарпова всегда был феноменальный».

Он не мог им сказать, что в его времени компьютерные модели просчитывали эти нагрузки с точностью до сотых долей. Он просто знал.