Театр «Глобус». Роман

– Свободных мест нет, – пошутил Батый бабьим голосом и ухмыльнулся маленькими, с другого человека взятыми губами.

«Черты лица не выросли, а голова, как астраханский арбуз», – загляделся Крат.

– Мы по записи к Валентину Сергеичу, – доложил Дол.

И Крат отметил это «мы», а также тот факт, что товарищу становится лучше.

Батый записал их имена в журнал, потом кивнул вбок, на стеклянную дверь, за которой виднелись три сплющенных женских лица. Руководство, значит, располагается там, в женском отделении. Правильно, чего далеко ходить.

Глава 3. Главврач

Жёлтые стены казались липкими. Головы пациенток плыли или висели у коридорных стен лохматыми планетами, диковинными сосудами, каждый из которых был наполнен таинственной, неопознанной жизнью, нездешним пространством, и глаза были как иллюминаторы, ведущие туда – в другое измерение. Женщины сканировали вошедших. Здесь пахло старой постелью, средством для мытья полов, лекарствами, хлором и ванилином.

Дол постучал в дверь кабинета, столь высокую, словно врач был атлантом. Оттуда раздалось холодное «да». Дол протиснулся в судьбоносную щель.

Возле Крата собрались пациентки, начисто лишённые стеснительности. Актёрским навыком преодолев смущение, он постарался проникнуть слухом в кабинет, где два приятельских голоса вели беседу. Ничто не доносилось разборчиво. Пожираемый разноцветными глазами, Крат взялся изучать обстановку. На двери кабинета ниже таблички «Главный врач Соснов Валентин Сергеевич» располагалась листовка: «Воздерживайтесь от случайных связей! Человек – источник заразы». Возле двери к стене был прилеплен большой лист ватмана под названием «Свобода Слова». Тут же на верёвочке висел карандаш. «Нинка, помни, укус вампира начинается с поцелуя», «Хватит хныкать про одиночество, возьми в долг побольше денег и не будешь одиноким», «Деньги не помогут, всякий человек мученик», «Сумасшедшие, плодитесь и размножайтесь!», «Давайте создадим свою партию. Нас большинство. Записывайтесь у Разумника в палате №1 мужотделения», «Дура, сами знаем, где он живёт», «Господи, помоги людоеду стать вегетарианцем!», «Брыськин, молчи!», «Больные, будущее за нами!»

Послышались шаги, и Дол вышел, бодрый, уже здоровый, с тем скрытно-довольным выражением, которое само образуется на лице, если замысел удался. Кивнул: «Заходи».

Крат прошёл за тяжкую дверь.

– Я уже в курсе, – поднялся и протянул над столом руку Валентин Сергеевич. – Вы совершили товарищеский поступок! Однако ж, я и сам готовился вызвать вас, ибо таковы правила следствия. Все фигуранты, включая свидетелей, проходят психиатрическую аттестацию.

Очки – первое, что увидел Крат на лице напротив – два познавательных стекла, и за каждым плавает инопланетянин, круглый циклопик.

Рот Валентина Сергеевича существовал отдельно от глаз. Доктор, тоже актёр в своём роде, поначалу придавал своему голосу приятельскую задушевность, но получалось неважно: должно быть, приятельские чувства давно уже не посещали его.

– Мы будем общаться, а я между делом заполню больничную карту. Обычно новеньких оформляет сестра, но вы же не с улицы, вы – друг моих друзей.

В «больничной карте» таилась какая-то ловушка, доктор весть какая.

– Зачем? Я не больной, – возразил Крат.

– А это мы выясним, Юрий Викторович. Итак, начнём ab ovo, – он потёр нос. – Вы пьёте?

– Н-не знаю.

– Я так и предполагал, – злорадно воскликнул доктор и шлёпнул по столу мягкой ладошкой, созданной для пухлых папок и пухлых попок. – Спросишь русского человека про Бога, или насчёт космического разума, или хотя бы насчёт летающих тарелок, или о призраках – тут он знает, а спросишь, пьёт ли он, так он не знает!

Крат вмиг разозлился.

– Бывают на свете явления, – тоном наставления идиоту заговорил Крат, – о которых нельзя сказать просто «да» или «нет». В правдивом ответе «да» и «нет» смешаны в каких-то пропорциях. Если вы заставите меня выбрать нечто одно, как делают в неправедном суде или при заполнении дурацких анкет, то мне придётся солгать, и я скажу: нет. Потому что, если бы сказал «да», то солгал бы в большей степени.

– Что ж, – доктор тонко улыбнулся (улыбка анаконды, подумалось Крату), – вижу, вижу, вы наш человек; рассуждаете горячо и решительно.

– Не рассуждаю решительно, – поправил Крат, заранее утомившись, – а решительно возражаю против голых «да» и «нет», против квадратиков. Решительность и категоричность – черта полоумного рассудка. И хотя мы сейчас находимся в таком заведении, сходить с ума не стоит, как сказал продавец газет.

Доктор театрально поднял брови и сложил губы бантиком, поощряя к откровенности и выражая удовольствие.

– Рассудок… отчего же, он вовсе не полоумный, он стремится к объективности, иначе ему не удавалось бы успешно препарировать действительность, – в ожидании ответного хода главврач распахнул под очками глаза.

– Нет, рассудок, он полоумный, потому что за его спиной стоит гордыня, – наклонил голову Крат и в свою очередь пристально посмотрел в глаза собеседнику. – Гордыня избрала рассудок своим главным оружием, надеясь через него овладеть миром. Гордыня назначила его судьёй и оценщиком, она дала ему власть объявлять вещи несуществующими по признаку неудобства. Мстительный рассудок ненавидит непонятные вещи и называет их галлюцинацией, ошибкой наблюдения или просто фантазией. Рассудок диктует вещам, как себя вести, потому что собственные представления для него важней реальности. Рассудок – жандарм природы. И такую его роль можно не понимать только нарочно.

Валентин Сергеевич кивал, что-то врачебное смекая и записывая.

– А наука? Как она вам нравится? Или наука тоже прислуживает гордыне? – спросил аккуратно и обратился в слух.

– Учёные голову себе набок свернут, лишь бы не признать за миром живую сущность. Они страстно хотят верить в то, что в природе и в человеке всё происходит механически и само собой. Свою дикую магию они называют «простым и рациональным объяснением сущего». Это разве не гордыня?

– Помилуйте, для чего им так верить и так понимать? – с удовольствием спросил доктор.

– Для самоуправства, – кратко ответил Крат.

– Вы, должно быть, о душе печётесь, – сменил тему доктор. – Это вредно. У кого души нет, тот не бывает душевнобольным. А, может, её вообще нету? – спросил Валентин Сергеевич с наивным личиком.

– Только душевнобольной считает себя несуществующим, – буркнул Крат.

– А вы рады своему существованию, или, скажем, чем-то недовольны? Скажите напрямик. В этом заведении царит откровенность.

– Встреча родителей и последующее свидание яйцеклетки и сперматозоида послужили причиной моего рождения. Получается, меня принудили родиться.

– Нехорошо осуждать родителей.

– Да разве я осуждаю? Я думаю, что теперь делать, как выйти из положения.

– А петлю не пробовали, крысиный яд, какой-нибудь высокий этаж или глубокий пруд? – с ироническим участием полюбопытствовал доктор.

– Одно насилие, называемое зачатием, не должно исправляться другим насилием – убийством. Мы не должны умножать зло. Я ищу духовный выход, смысловой.

– А такой существует?

– Надеюсь. Если его ещё нет, его надо создать.

– Вы кто? Кем вы себя считаете? – с подлинным интересом спросил Валентин Сергеевич.

– Я родился, чтобы это выяснить.

– Мы постараемся вам помочь.

– Я не прошу помощи.

– У вас проблемы, Юрий Викторович. Вы не умеете ладить с людьми, – сказав это, хозяин кабинета ринулся писать, придвинув тетрадь.

– Так что с моим другом? – спросил Крат, не желая оставаться в роли отвечающего.

– Ничего, так, белая горячка. Он в прошлые годы уже обращался ко мне с такой проблемой, я тогда работал наркологом. А нынче я просто налил ему пятьдесят граммов спирта, разбавил водичкой, и всё в порядке, – с милой издёвкой объяснил доктор.

– То есть, ему уже не надо лечиться?

– Лечиться надо всем, дорогой человек. Но ему сейчас надлежит находиться дома и соблюдать подписку о невыезде. Он ведь находится под следствием.

– А я?

– Вы – свидетель. Мой долг помочь следствию и добиться от вас максимально честных показаний. Убит человек, понимаете ли…

– Я и без вас не врун.

– Допустим, но вы творческая личность, вам что-то могло привидеться.

– Проверьте меня на детекторе лжи.

– Актёров не удаётся проверить, – с горечью констатировал доктор.

– Но мне здесь нечего делать. Я к вам зашёл по просьбе товарища! – повысил голос Крат и встал.

– Самовольно уйти не получится: нажатием кнопки я заблокировал двери. Поскольку вы философ, не огорчайтесь. Что предпочитаете, пижаму или халат? У вас, мил-человек, социальные проблемы, – главный врач сокрушённо выпятил губы и потряс головой. – Вам только показалось, будто вы пришли сюда по просьбе вашего друга. Нет, вас привела сюда потребность, неосознанная потребность. Иначе говоря, судьба. Просьба друга послужила внешним поводом, это был маленький финт судьбы, чтобы привести вас ко мне. Вам пришла пора провериться. И в этом нет ничего плохого. Говоря по правде, каждый год актёру, да и любому артисту, нужно проходить курс восстановления психических сил. Не мне вам объяснять, что таланты живут на грани, – обильная речь не мешала доктору много чего записывать.

Крат по-новому посмотрел в окно. Там пели майские птички, с которыми он поменялся местами: они летали, а он сидел в клетке. Там блестели кроны сосен, и белая пухлая ладья плыла по небу. И всё это у него сейчас отнимали, отчего мир за окном стал похож на воспоминание. Где-то тикали часы. Вновь стали слышны голоса и шаги в коридоре – шаги, в общем-то, не идущие никуда. Скоро и его шаги вплетутся в эту аритмическую звуковую ткань… нет, он сядет на койку и замрёт. Нет, это всё абсурд, он сейчас уйдёт отсюда. То есть… идти-то ему некуда. Значит, он уйдёт в лес.

– К тому же, и ваша мама порекомендовала вам побыть здесь.

– Неужели?!

– Да, я беседовал с ней по телефону, как и с мамой вашего друга – Сергея Анатольевича Гулыгина, именуемого Дол. Так у нас принято. Мы хотим всё знать, – Валентин Сергеевич глянул на него одним глазом между бровью и стёклышком.

Крат ощутил холод, словно за сердце взялась морозная рука.

– Я вообще много чего узнал про вас. Вы ещё и мыслитель – чудесно, здесь вам откроется интересный материал.

Он смолк и поднял голову: в дверь стучали. Раздался маленький щелчок, и заглянула женщина в облаке медных волос, влажно зыркнула на новенького, затем на врача.

– Вал Сергеич, вы же о справедливости твердили!

– Твердил, и что?

– Как что?! Нечестно получается. Нинке ввели десять кубиков, а мне всего пять!

– Сейчас исправим, горлица ты моя шизокрылая.

– Только вы сами вколите, а то сестра ругаться будет. И руки у вас приятные, прямо сахарные, – она с довольной улыбкой боком протиснулась в кабинет.

– Хорошо, сестру не будем беспокоить. К тому же, наступил час кроссвордов. Заходи за ширму.

Глава 4. Дурное вступление

Красивая ширма: золотые и красные цветы на чёрном лаковом фоне. Покуда Крат, прикидывая способы побега, изучал эти цветы, Валентин Сергеич чем-то звякал в стеклянном шкафу, потом шуршал пакетиком. Женщина тем временем раздевалась. В просвете под ширмой стояли её ноги. Ступни в тапках и шерстяных носках перетаптывались, на голые икры мятым обручем съехали панталоны – предмет, окрашенный в цвет сентиментального телесериала. Женщина сопела, но вот, перестав сопеть, выглянула, чтобы выяснить, не подглядывает ли за ней мужчина – немножко подглядывает – хорошо.

Доктор зашёл за ширму с пророчески поднятым шприцем. Раздался шлепок по звонкой ягодице. Молчание. Потом доктор вышел, выбросил шприц в белое ведро, вновь сел за стол. Женщина подняла панталоны, вновь засопела, завозилась.

– Чао-какао! Всем до встречи! – ушла, порозовевшая в цвет панталон, виляя всем, чем можно.

Доктор прятал под носом смех.

– Обратите внимание, какая женщина! Глаза горят, губы готовы заплакать или засмеяться… наивная! Сама думает, что хитрит, но её хитрости – шедевр наивности. Разве не прелесть? Отчего же не вколоть ей добавку во имя справедливости? И ничего что лицо у неё грубоватое, зато попа шикарная – круглая, гладкая, прохладная и в меру мягкая. Удачное изделие природы, ничего не скажешь. А то ведь попадаются такие попы непотребные, что иглу воткнуть неохота. Одолжите-ка мне свой паспорт, любезный, а сами возьмите листок и внесите в эти рисунки что-нибудь от себя… свободно, знаете ли, произвольно, – сделал рукой дирижёрский завиток.

Оба смолкли. Доктор писал борзо.

«О чём это он?!» – дивился Крат.

– Ну, так вы рисуете, батенька? – очнулся доктор. – Пора закругляться. Дело не в умении, нужен экспромт, нужен любезный вам отказ от рассудка, – последнее слово он произнёс издевательски.

Крат вовсе не призывал отрекаться от рассудка, но… неважно. Он покончил с фигурами, ещё надеясь на здоровое расставание с доктором. Тот пылко схватил бумажку.

– Ага, восхитительно! Вышло-таки, выперло наружу подсознание!

– Что-то не так?

– Всё так, именно так, – доктор подошёл к окну, сделавшись эмблематическим профилем. – Иной человек с виду директор школы, а на проверку сумасшедший. Вы зачем нарисовали перо?

– Чтобы подчеркнуть, что это шляпа.

– Сам ты шляпа! Простите, может, и вправду перейдём на «ты»? Вот и славно. В общем, никакая не шляпа, ты на бок её повернул. Ясно показан живот беременной женщины. Вот каким ракурсом надо её ставить, – Валентин Сергеич возбуждённо подбежал к столу и постучал по картинке пальцем.

– Я сперва подумал, что это грядка, а потом – что это могила, но остановился на шляпе. Тут вовсе не живот.

– Только пустые глаза не усмотрят в данном космическом образе лоно своей матери, или жены, или женщины вообще! – брызнув слюной, заявил врач.

– Или соседки, или сестры, или медсестры, или учительницы, или пациентки, – подхватил перечень Крат.

– Не спорь со мной! Я знаю, что изображено, поскольку сам составляю тесты.

– Тогда молчу, – испытуемый потупился.

– А это что? – врач зашёл ему за спину и ткнул белым пальцем в другой контур. – За что ты ребёнку на голову петлю накидываешь?

– Я нарисовал нимб.

– На кой хрен ему нимб?

– Потому что детство… оно безвинное.