Сказки старого дома

Не подневольный раб? Что это за диво такое? Но на девушек приятно посмотреть. Лица открыты. Только мало их. Пять штучек всего, если считать их как товар. Совсем даже не дурнушки. А одна – так вообще картинка! Волосы длинные, черные как смоль. Стройная и высокая. Немного ниже меня. Выступает хорошо сформировавшаяся грудь. Тонкая талия. Губки поцелуя просят. Или обещают? Глаза синие, как у Жанны. Но черты лица совсем другого характера – восточного, но тоже тонкие и мягкие, как у Жанны. Что это я всё про Жанну, да про Жанну? Хорошая девица – и всё тут. Во взгляде ни страха, ни стеснения, ни забитости.

– Ну, что? Берём эту? – спрашивает Ахмед. – Как тебя зовут?

– Зубейда.

– А что ты умеешь?

– Всё по дому – готовить, шить и вышивать, за огородом и цветами ухаживать.

– А за детьми?

– И за детьми, и за больными тоже.

Ахмед протянул руку и приподнял девушке подол, открыв до середины плотно сомкнутых бёдер стройные, как у Жанны, красивые ноги. Девушка покраснела, но не шелохнулась и промолчала.

– Видел?

– Видел, – отвечаю я.

– Если хочешь осмотреть её всю, то это можно сделать вон в той палатке. Разрешается.

Я повернул голову и встретил умоляющий взгляд девушки.

– Не надо.

– Берём?

– Берём.

– Сколько ты хочешь, Зубейда?

– Пятьдесят динаров.

Вот так фокус. Рабы сами себя торгуют!

– Давай-ка отойдём, – берет меня под руку Ахмед. – Понравилась?

– Понравилась, а что?

– Девица хорошая, но она столько не стоит на здешнем рынке. Что-то здесь не так. Она может стоить не больше сорока, и это если ей просто повезёт. Но смотри, это ведь для тебя. Если скажешь, то отдадим ей пятьдесят. Мне просто интересно. Похоже, что она не первый день здесь стоит и цены знает, но её никто не берет из-за высокого запроса. Наверное, очень нужны именно пятьдесят динаров.

Возвращаемся к девушке, и Ахмед начинает торг.

– Скажи, Зубейда, а сама как ты думаешь, за сколько можно купить здесь девушку вроде тебя?

– За тридцать пять динаров.

– Я тебе предлагаю сорок.

– Мне нужно пятьдесят.

– Сорок пять.

– Мне нужно пятьдесят.

Ахмед искоса взглянул на меня – я кивнул.

– Где твой договор, Зубейда?

Девушка подняла руку вверх, и подбежал писец с уже почти готовой бумагой и чернильницей.

– Ты умеешь писать, Зубейда? – спросил Ахмед.

– Умею.

– Впиши своё имя, цену и приложи палец.

Она так и сделала, передав бумагу Ахмеду, который как покупатель вписал и своё имя. А получив деньги, облегчённо вздохнула, виновато взглянув на нас. Писец получил свою серебряную монетку и, расписавшись на договоре как свидетель, ушёл.

– Сколько времени тебе нужно, Зубейда?

– Часа два.

– Придёшь на улицу Ткачей в дом старого Ахмеда. Смотри не перепутай. А то на этой улице есть ещё и дом молодого Ахмеда. Если меня и его, – продолжил Ахмед, кивнув на меня, – дома не окажется, то скажи любому, кто ты. Я предупрежу домашних, что придёт новая прислуга.

– Я не перепутаю.

– Очень хорошо. Вот возьми ещё два риала. Вдруг понадобятся дома.

– Спасибо, – как-то нерешительно и недоверчиво произнесла девушка, забирая с ладони Ахмеда две серебряные монеты. Повязала на лицо платок, повернулась и разве что только не побежала от нас.

– Зачем ты ей дал два риала, если у неё в руках пятьдесят золотых?

– В руках-то в руках, да мне кажется, недолго будут у неё в руках. Пятьдесят золотых динаров – обычный выкуп за неопасного преступника. Какая-нибудь несчастливая случайность, вынужденные долги. В общем, всякая мелочь, но за которую в зиндане можно просидеть очень долго. Может быть, отец или брат. А поскольку ей требовалось именно пятьдесят динаров, то значит, дома денег нет совсем. Пойдём-ка к моему жилищу. Давно обедать пора.

И вот тебе ещё один совет. Не пытайся применять нашу отечественную мораль к этому случаю. Я имею в виду, что, мол, нельзя пользоваться чьим-то затруднительным положением и всё такое прочее. В первую очередь тебя не поймёт сама Зубейда. Она совершенно сознательно пошла на это на всю жизнь, и попытку не принять её обязательства, включая физические, сексуальные, она не поймёт и сочтёт за оскорбление. Таковы здесь законы, традиции и воспитание. А поскольку она и писать умеет, то, похоже, что хорошо воспитана. Ведь пошла же на такую жертву. По договору родственники могут её выкупить обратно за двойную цену, но мне о таком событии где-нибудь слышать не приходилось.

– Хорошо, учту твои советы, Ахмед.

– А вот и улица Ткачей. А вот и мой дом.

Мы останавливаемся у довольно большого для этого места и времени каменного дома. Именно каменного, а не глинобитного, каких в Багдаде большинство. Два этажа, фасад длиной локтей пятьдесят, высокая и тоже каменная глухая ограда внутреннего двора, рельефный, украшенный изразцовым орнаментом фасад. Всё говорит о богатстве хозяина. Не так уж и далеко, казалось бы, локтях в двухстах-трёхстах за домом высятся ажурные формы дворца халифа.

На стук в дверь нам навстречу как пуля вылетает девчушка лет семи-восьми и с визгом виснет на шее у Ахмеда.

– Бабушка, бабушка, мама, папа, дедушка приехал!

– Ты что, ты что, Джамиля, меня, старого, чуть с ног не сбила!

– Не ври, дед. Ты не старый, а старший, и я не слезу с тебя. Поехали в дом. Кто это с тобой?

– Наш гость.

– Ничего, дед, не расстраивайся. Гостей мы тоже любим.

Между тем, видимо, вся или почти вся наличная семья Ахмеда столпилась внизу. С десяток взрослых обоего пола и дюжины две детей от мала до велика. Я ткнул Ахмеда в спину пальцем и на ухо шепнул:

– Ну, Ахмед, ну, Ахмед, слов моих нет. Бес тебя в ребро! Надо же наплодил сколько и главное где!

Со всей галдящей компанией Ахмед справился в два счета.

– Подайте нам обедать в угловой комнате для гостей. Наш гость там остановится. Приготовьте рядом комнату для прислуги. Она скоро придёт. Не мешать нам, – и уже обращаясь ко мне: – Пойдём.

Большая комната со всем набором необходимой мебели на втором этаже. Окна на дворец халифа, терраса, с которой можно войти в почти привычный и довольно большой, совмещённый санузел с каким-то подобием унитаза, раковиной, но почему-то без умывальника, и ёмким, выложенным изразцами углублением в полу. В углублении дырка с затычкой. Прототип ванной? Чувствуется влияние более поздней цивилизации. Рядом с санузлом, на террасе – дверь в комнату прислуги. Дальше ещё двери куда-то.

Садимся за стол и вкушаем, что Аллах послал. А послал он, разумеется, бесподобный плов, пару жареных куриц и густую, наваристую и остренькую похлёбку. Это не считая ещё всякой другой съестной мелочи. Вино мне не нравится, но молчу. Люблю сладкие, а не сухие вина. Ахмед просто наслаждается пловом, да и я тоже. Интересно, а Зубейда сможет такой плов приготовить?

– Сможет, – произносит Ахмед.

– Ты что, умеешь мысли читать?

– Нет, читать не умею, но твои мысли в данный момент вычислить несложно.

– Брось, как это?

– Зубейда хорошая девушка. Не зря же ты её выбрал. Учитывая же твою молодость и недавность покупки Зубейды, ты не можешь не думать о ней. Плюс видно, что плов тебе очень понравился. В сумме, так или иначе, склеится применение Зубейды к приготовлению плова. Так что всё очень просто. Если у неё сразу не получится, то мои жёны её научат.

– И сколько у тебя их?

– Четыре. Причём две куплены, как и Зубейда.

– А детей?

– Одиннадцать. Здесь живут две дочери и три сына со своими семьями. Остальные уже давно отделились.

– Уживаются те, что здесь?

– Я их не распускаю. Если что, то любой получит на всю катушку за действительную вину. Но и балую я всех очень и очень. Только Джамиле спускается буквально всё. Уж такая бесовка, что сердиться на неё невозможно. Но поразительная умница в свои почти восемь лет. На Востоке терпимо, но всё равно с предубеждением относятся к грамотным женщинам, и будет трудно дать Джамиле хорошее образование. А она к знанию стремится. Родилась на тысячу лет раньше времени.

– Скорее родилась-то вовремя, но не там, где нужно. Твоя ведь внучка, а не торговца Ибрагима, с которым ты здоровался на базаре. Так что, сам понимаешь, ей бы ещё года три назад оказаться в Питере, а теперь уже поздновато. На дошкольницу не очень сложно сделать фальшивые документы, а на школьницу уже почти невозможно. Хотя с другой стороны, восьмидесятые годы кончаются. Видишь, что вокруг происходит? Дальше, наверное, беспорядка будет ещё больше. А в беспорядке многое можно провернуть. Только вот как родители Джамили отнесутся к её исчезновению отсюда?

– Да, ты, пожалуй, прав. Путного с документами сейчас ничего не выйдет. Пока нужный беспорядок в Питере назревает, Джамиля, находясь здесь, станет по современным меркам неграмотным переростком.

– Ты попробуй посоветоваться с Анной Петровной. Вроде бы у неё есть какие-то связи относительно документов. Если Джамиле почти восемь и есть талант, то за год-два начальных классов она легко наверстает пропущенное.

– Точно! Анну Петровну можно спросить. Как я сам об этом не подумал раньше! Дочь с мужем я как-нибудь уломаю. Они сами видят, какой чертёнок растёт. Ладно, это всё потом. А нам с тобой нужно отдохнуть. Вечером встреча с друзьями. Надеюсь, что они и тебе станут друзьями.

– А кто это – "они"?

– Увидишь.

Осторожный стук в дверь. Заглядывает, видимо, старшая из жён Ахмеда.

– Что тебе, Гюльнара?

– Зубейда пришла.

– Покажи ей наше хозяйство, её комнату, объясни обязанности. Нас не беспокойте. Мы с Сержем отдохнуть приляжем, – и Ахмед ушёл.

Я не стал сопротивляться послеобеденной истоме и утруждаться раздеванием. Всё равно переодеться пока не во что. Как есть, скинув куртку, в брюках, завалился на оттоманку, подтащил пару подушек, укрылся зачем-то в такой жаре какой-то мохнатой шкуркой, попавшейся под руку, и мгновенно отключился.

Я еду, лёжа на сидении в трясучей карете. То ли сплю, то ли не совсем. Черт, неужели нельзя ехать ровнее? Вот-вот, так-то получше будет!

– Хозяин, хозяин, вас зовут, – и тряска возобновляется.

Вот я сейчас задам этому кучеру! Только почему у кучера женский голос?

– Ну, что там за беда с дорогой? – спрашиваю я, раскрывая глаза.

Надо мной стоит Зубейда и трясёт за плечо.

– Чего тебе, кучер?

– Я не кучер. Я Зубейда. Вас старый хозяин зовёт.

Принимаю сидячее положение, ещё слегка обалделый от сна.

– А-а, ну да, Зубейда. Воды и полотенце.

– Всё есть в умывальне.

– Умывальня, умывальня… Что ж, пойду в умывальню. И не зови меня хозяином. Лучше как-нибудь по-другому.

– А как по-другому? У нас иностранцев называют "сахеб".

– Не знаю. Я ведь не здешний. Моё имя – Серж. Вот и обращайся ко мне, скажем, Сержи-сахеб, что ли. Так у вас можно?

– Можно.

– Зачем ты меня разбудила?

– Старый хозяин вас зовёт.

– Ладно, подожди. Я сейчас ополоснусь, – и направился в умывальню. Зубейда за мной, – а ты куда?

– Я вам воду полью.

Ясно. Водопровод остался в Питере. Досюда так и не дотянули.

– Подожди здесь. Я позову, – захожу в умывальню, совмещённую с писальной, и освобождаюсь от лишней влаги в организме. – Заходи!

Зубейда поливает из кувшина, а я споласкиваю физиономию. Вода прохладная и хорошо освежает. Просыпаюсь окончательно. Да, вот теперь замечаю, что девушка переоделась, заменив бесформенную, базарную хламиду на что-то лёгкое, весёлое, обливающее фигуру. Платье? Не знаю, как это здесь называется. Может, и платье. А мне почему-то казалось, что девушки Востока дома ходят в шальварах. Или это только одалиски? Или шальвары у неё под платьем? Ладно, потом выясню.

– Ты свои вещи перенесла или нужно кого-нибудь послать за ними?

– Принесла. У меня их немного.

– Ну и ладно, если чего-нибудь будет не хватать, то купим. Вот возьми на свои расходы, – выгребаю из кармана половину наличного серебра и пересыпаю в её ладонь.

– Тут много, хоз… Сержи-сахеб.

– Если много, то и не трать лишнего. Только и всего. Как сказал Ахмед-ага, немножко денег в кармане на всякий случай всегда иметь хорошо. Покажи, где его комнаты, – и мы куда-то пошли. – Да, меня сегодня ждать не надо. Вернёмся поздно, а может, не вернёмся и до утра.

– Поняла, Сержи-сахеб. Вот сюда, – указала она на дверь.

Стучу и захожу. Просто арабская идиллия старого и малого. Малая сидит на коленях у старого и терзает того детскими вопросами.

– Нет, дед, ты, конечно, у нас главный и хороший, но ничего не понимаешь в куклах. Кукла – это вовсе не игрушка, а образ жизни. Ты сам так говорил о своих лавках. А чем моя кукла хуже твоей лавки? Отвечай!

– Во, видал, Серж?

– Серьёзный ребёнок – серьёзный и вопрос. Нужно отвечать.

– Вот видишь, дед, отвечать всё равно нужно. Ладно, раз ты не знаешь, то я за тебя отвечу. Моя кукла хуже лавки потому, что в лавке кукол больше. Вот! Эх, ты! Такой простой ответ. Сразу видно, что ты никогда в куклы не играл. Отдай меня, – и она соскальзывает с колен деда. – Пойду к маме. Не ждать же, когда вы меня сами выставите за дверь, – и Джамиля убежала.

– Нам пора к Синдбаду.

– Далеко идти?

– С четверть часа. Нужно обогнуть дворец халифа – и выйдем к причалам.

– Так пойдём. Мне с Синдбадом не терпится познакомиться. Это тот самый Синдбад?

– Тот самый, но не перевранный писателями и режиссёрами. Более прозаичный, но всё равно до сих пор хулиган своего рода.

– Стало быть, с ним скучно не будет?

– Вот уж это точно. С ним иногда даже очень не соскучишься. Двинули.

Уже вечереет. Молча лавируем в узких улочках.

– Что это ты такой сосредоточенный? – спрашивает Ахмед.

– Да вот посмотрел сейчас на Зубейду, и я в каком-то сомнении.

– А именно?

– Хороша, очень хороша, но всё равно мне как-то не по себе.

– Издержки этики и морали современного общества. Здесь они очень мешают. Нужно время, чтобы у тебя в голове всё утряслось.

– Понимаю, но всё равно…

– Ты можешь отдать Зубейде её договор, если хочешь, но она сама всё равно никуда не уйдёт. А если выгонишь, то сломаешь ей жизнь.

– Почему?

– А я тебе ещё на базаре втолковывал, что если она себя продаёт, то прекрасно понимает, что это на всю жизнь. Она берёт на себя обязательства и будет их выполнять независимо от того, есть договор на бумаге или нет. Деньги она взяла. Теперь и окружающие знают, что сделка заключена. Если она вернётся домой, то либо она нарушила обязательство и тем нечестна, либо по какой-то причине от не неё отказались, даже не потребовав обратно денег. Это позор. Её уже никто замуж не возьмёт, а презрением и сплетнями изведут. Так что не мучайся понапрасну. Договор может оказаться очень нужным в суде, если кому-нибудь взбредёт в голову Зубейду обидеть, а ты обидчика покалечишь. Защита своей собственности. Ага, вот мы и пришли.

У-у, кораблик-то немаленький! Разве что поменьше "Морского ветра" и сколочен грубее, тяжеловеснее, а мачт две. Видно, непросто провести его досюда по извилинам Тигра, не посадив на мель. Капитан встречает нас у сходней. Мускулистый и широкоплечий, смуглый мужчина с волевым лицом, как у нашего Капитана. И возраст, похоже, тот же. Видно, профессия накладывает на людей один и тот же отпечаток во все времена и страны. Или это Ахмед так постарался когда-то. Приветливые объятия старых друзей.

– А это кто с тобой, Ахмед? Али-Баба упоминал, что ты придёшь не один.

– Знакомься, это Серж. Очень толковый и надёжный человек. Не смотри, что молодой. Авантюрист вроде тебя, но только очень осторожный и изобретательный.

– Ты что, Ахмед, – одёргиваю я его, – я сейчас покраснею.

Синдбад захохотал.

– Вот такие мне нравятся! Твой друг, Ахмед, – наш друг. Возраст тут ни при чем. Проходите в каюту. Уже все собрались.

Все – это ещё четверо. Али-Баба кивнул нам, а другие двое мужчин обнялись с Ахмедом. Женщину Ахмед просто поцеловал в щеку. Потом Синдбад представил меня.

– Знакомьтесь, это Серж. Очень издалека и при этом, несмотря на молодость, друг нашего почтенного Ахмеда. Стало быть, другом будет и нам. А наша компания, Серж, вот такая. С Али-Бабой ты уже знаком. Вот этого проныру с хитрющими глазами зовут Абу. Хотя он больше известен под именем "Багдадский вор". Ему уже за третий десяток перевалило, но до сих пор его таланты так никто и не превзошёл.

А это Аладдин. Да-да, тот самый. Но только вот сказки врут. Лампу с джинном он когда-то видел и держал в руках, но долго ею не владел и до дочери халифа до сих пор пока не добрался. Но ещё не поздно. Видишь, он не так уж намного старше тебя.

А это…

– Подожди, Синдбад, – остановил я его, – я попробую сам догадаться. Шехерезада?

– Честное слово, – поспешил вмешаться Ахмед, – я ему ни о ком заранее не говорил.

– Значит, я и в очень далёких краях известна. Очень тронута твоей догадливостью, Серж. Ахмед говорил, но я не так уж верила.

Хотя ей уже явно за тридцать, но женщина красоты необыкновенной. Не хуже Жанны или Зубейды. А обаяние – и в жесте, и в голосе, и в каждом слове.

– Ещё как известна, – подтвердил я.

– Это очень приятно. Как только ты сказал, что попробуешь догадаться, я почему-то сразу вспомнила историю о догадливом сапожнике. Так вот…

– Шехи, – прервал её Синдбад, – ещё не время историй.

– Извини, уже в привычку вошло. С тех пор как всё-таки умер своей смертью султан Шахрияр, меня и приглашают лишь ради моих историй. Только вы ради дружбы.

– Ладно, – подытожил Синдбад, – познакомились и теперь располагайтесь, кому, где нравится. Я сейчас распоряжусь, – и, приоткрыв дверь каюты, кому-то сказал:

– Заносите.

Только тут я обратил внимание, что просторная каюта обставлена как-то странно. Всё на восточный манер, а вот посередине – вполне европейские большой круглый стол и с десяток стульев. Синдбад перехватил мой удивлённый взгляд.

– Ахмед посоветовал. И, знаешь, довольно удобно оказалось. Всем понравилось.

Между тем состоялся внос яств. Бутылки и графинчики. Тарелки, блюда, кастрюльки и подносы, источающие аппетитные мясные и рыбные запахи и ароматы. Стаканы, бокалы, кубки и прочая сервировка, включая ложки и вилки.

– Ребята, я голодна как джинн после тысячелетнего заточения, – сообщила Шехерезада и вгрызлась в жареную ножку фазана. – Налейте мне греческого.

Ребята последовали её примеру и несколько минут молча устраняли ощущения острого, мешающего приятной беседе голода.

– Шехи, – через некоторое время нарушил молчание Ахмед, – какие новости во дворце? Я слышал что-то про бунт в гареме, – и, обернувшись ко мне, пояснил: – Шехерезада – рассказчица сказок при детях халифа. Да и при самом халифе тоже.

– М-м, подожди. Вот сейчас расправлюсь с этими чудными солёными грибами и расскажу. Уф-ф, какая прелесть! Ладно, слушайте, но не говорите, что услышали. То, что оставшиеся жёны халифа требуют с ним развода, известно всем. И то, что условий развода требуют тех же, что и для уже разведённых жён, – тоже не секрет. Да, и есть закон, позволяющий им такого требовать. Но…

Как говорится, палка о двух концах. С одной стороны, зависть существующих жён к бывшим жёнам, которые многое обрели, чего у них раньше не было. И не потеряли во дворце ничего, кроме постоянных гаремных интриг и склок.

С другой стороны, и это пока строгий секрет – вдруг выяснилось, что изгнанные трое визирей проводили махинации с деньгами для разведённых жён. Ведь была паника, что женщинам снова не выйти замуж. Запрещено законом, как бывшим жёнам правителя. Так эти трое умников обошли всех разведённых жён и договорились, что каждая отдаст им четверть полученных при разводе денег. При условии, что они уговорят халифа выпустить фирман, дающий им свободу снова выйти замуж. Это огромные деньги.

Фирман вышел. Бакшиш получен. Халиф, узнав об этом, взбесился. Палач, конечно, топор уже точит. Но этого мало. Халиф хочет вернуть выплаченные бывшим жёнам деньги в казну. И по закону может это сделать. Сделки ведь опорочены мошенничеством. Но есть о чём задуматься. Мошеннической может признаваться только вся сделка, а не какая-то её часть. Тогда отменяется и развод. Бывшие жены возвращаются в гарем, опять садятся на шею халифу, а в городе начинается бунт по причине разрушенных семей и хозяйств.

Халиф не знает, что делать, и ситуация напоминает собой бочку с китайским порохом, к которой вот-вот кто-нибудь поднесёт огонёк. Так что больше новостей никаких. Всё замерло в ожидании.

– Да-а, тяжела жизнь монархов, – оценил ситуацию Аладдин. – Но почему наш с лёгкостью избавляется от жён, позволяя им снова выходить замуж даже за простолюдинов? Странно как-то. Ведь сами-то эти женщины совсем не простолюдинки и даже они не возражают. А часто, я слышал, и сами выбирали простолюдинов в новые мужья. А, Шехи, ты знаешь объяснение?

– Ой, Аладдин, прошу тебя, не надо забивать себе и другим голову всякой ерундой. Ты опять ведёшь к одному и тому же. Почему бы халифу не отдать за тебя дочь? Ну, видел ты как-то раз случайно Будур, когда она отправилась в баню, и влюбился. Но она-то тебя не видела. А я тебя знакомить с ней во дворец не потащу. Меня саму быстро оттуда выпрут за такие фокусы.

Девица она, конечно, внешне очень завидная, да и неглупая, незлая. Но у тебя лампы-то нет, чтобы с ней познакомиться. А без знакомства нет и любви. Халиф Гарун не дурак и не будет запрещать своей дочери любить кого угодно. У него этих дочерей куча. Ну, а отдал бы он Будур за тебя или нет, то кто может знать, какие сложатся обстоятельства? Сам-то Гарун-аль-Рашид вовсе не королевской крови, если верить слухам.

– Стало быть, нужно достать лампу.

– Слушай, – вступил в разговор Абу, – достать всегда что-то можно. Важно знать, где, а ты не знаешь. Лампа как-то на миг попала тебе в руки, но ты её упустил. Магрибский[13] колдун, к которому она перешла, теперь сам мёртв. Где лампа, неизвестно. А Око Света[14] я уже давно продал халифу. Так что искать пропажу нечем.

– Шехи, – подал я голос, – а нет ли у тебя в памяти какой-нибудь истории про магрибских колдунов?

– Была вроде бы. Сейчас поищу, – и погрузилась в раздумье. – Вот, пожалуй, только эта подходит. Она называется "Притча о страхе быть обворованным".

"Однажды султан Стамбула спросил заезжего магрибского колдуна:

– Молва людская говорит о несметных богатствах, которыми обладают черные колдуны. У тебя они, наверное, тоже есть. Как ты их охраняешь?

На что колдун ответил:

– Свои богатства охраняет тот, кто боится их потерять. Воров не страшится тот, для кого и любая охрана не помеха. Кто боится за своё, тот охраняет и моё".

– Вот и всё, – закончила Шехерезада. – Что это значит, я не знаю. Я ведь рассказчица, а не отгадчица загадок.

Все уставились на Ахмеда.

– И что скажет наш наимудрейший Ахмед-ага по этому поводу? – с провокационной улыбочкой произнёс Багдадский вор.

– Наимудрейшему не пристало толковать такие пустяки, – и Ахмед повернулся ко мне. – Кто помоложе, то тот пусть этим и займётся.

Теперь все уставились на меня. Вот же хитрый старикан! И от ответа увильнул, и мне испытание на сообразительность перед своими друзьями устроил. Ладно, я сейчас Ахмеду нос утру!

– Правильно говорит наимудрейший. Пустяки недостойны его утруждения. Султан боится за свои богатства и их охраняет. Колдуну султанская охрана не помеха. Так что он может свои богатства прятать в султанской сокровищнице.

– Вот как всё просто оказывается! – и Шехерезада от избытка эмоций хлопнула в ладоши. – А сокровищница поблизости только одна.

– Шехи, ты что – предлагаешь ограбить сокровищницу халифа? – поинтересовался Синдбад.

– Зачем грабить? Ведь лампа халифу не принадлежит. Просто зайти и взять только её.

– Только вот одна незадача, – заметил Ахмед. – Точно не известно, там ли на самом деле что-то хранил магрибский колдун и была ли в этом хранении лампа. Взломаете сокровищницу, как минимум поднимете всех на ноги, если сразу на месте не попадётесь, а лампы нет. Здорово будет. Оправдаться нечем.

– Тогда задачу пока меняем, – заявил Али-Баба. – Не похищение лампы, а проверка: там ли она.

– Задачу ты можешь менять, сколько хочешь, – охладил его Абу. – Необходимость взлома от этого никуда не уйдёт.

– Перестали бы галдеть без толку, – вмешалась Шехерезада. – Вопрос только один. Помогаем Аладдину получить лампу или нет. Вот и всё. Остальное ерунда. Что скажет наимудрейший?

– Наимудрейший скажет, что это чистой воды авантюра. Впрочем, как и очень многое, что мы до сих пор вытворяли. Но я по стенам лазать не буду. Уже возраст не тот.

– Не только ты не будешь, – заметил Багдадский вор. – Всем там толкаться незачем. Важно, что все согласны рискнуть. Я возьму Синдбада, Аладдина и нашего нового друга. Пусть опыта набирается. Где сокровищница, я знаю сам. Шехи, сможешь скинуть нам верёвку?