Город под прицелом

Андрей Авраменков

Город под прицелом

© Авраменков А., 2024

© Бровер А. (худ.), 2024

© ООО «Яуза-каталог», 2024

* * *

Черный день

Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе.

Джон Донн.

Месяц назад мы съехали от родителей Лены, решившись, наконец, пожить самостоятельно, познать все преимущества и недостатки такой давно желанной жизни вне родительского дома. Перебрались мы в Камброд – один из старейших районов Луганска, наша квартира располагалась недалеко от старого автовокзала, за грязной пересыхающей речушкой Лугань, в честь которой и был назван город.

Перед моим мысленным взглядом проносятся первые дни лета 2014 года, уже такого далекого, совсем нереального. Я проживал свое драгоценное, ускользающее сквозь пальцы время, как будто не участвуя в жизни. Словно управлял своим астральным воплощением, однако четко ощущая связь с реальностью. Настолько прочную связь, какой никогда еще не чувствовал: был подвластен притяжению, державшему меня стальными тросами, руками и ногами привязанный к родному городу.

Мне приходилось посещать все митинги – пророссийские и заевропейские, освещая лозунги, выступления людей и их позиции на страницах газеты. Работа приносила удовлетворение, переполняло чувство значимости того, что делал. Со мной здоровались люди на улицах, меня пропускали в здание захваченного ополчением управления СБУ, за короткий период я познакомился со многими людьми – некоторые из них занимали не последние должности. Я не пропустил ни одного значимого события или штурма, у меня не было выходных, я пахал как вол и чувствовал… А что я чувствовал? Усталость, нервозность, которую старательно прятал, не показывая родным, вину перед любимой, потому что домой я последние месяцы попадал ближе к полуночи, а рано утром несся обратно, в гущу событий, понимая, что, по сути, постоянно подвергаюсь опасностям разного рода и заставляю близких людей непрерывно беспокоиться обо мне. И в то же время нужность и важность того, что я делаю, не давали мне остановиться, хотя многие коллеги после весенних событий перебирались подальше от злополучного региона. Я получал теплые и благодарные отзывы людей, поскольку в своих публикациях старался объективно освещать события. Банальные слова, но это так. Хотя журналистов все равно ненавидели и презирали. Лишний раз я старался не афишировать свою профессию, потому что на митингах уже случались провокации.

Все текущие события представлялись своеобразной компьютерной игрой, реалистичность которой не до конца понимаешь, потому что просто не можешь увидеть все то, что происходит вокруг. Нам все было в новинку, представлялось необычным, чуточку опасным, но таким увлекательным. Впервые за многие годы люди перестали быть инертной массой, обособленной друг от друга собственными шкурными интересами и вяло поругивающей весь существующий порядок. Все в те дни были охвачены жаждой справедливости, в толпе каждый чувствовал родство с другими. Во время митингов случайно встречались знакомые, не видевшие друг друга годами, близкие и дальние родственники, приятели. И все были рады встрече, все с нетерпением высказывали одни и те же мысли и желания, и не было в тот момент людей ближе, чем стоявшие плечом к плечу посторонние люди, которые громкими криками приветствовали взмывающий под кровлю администрации триколор вместо желто-голубого полотна, ставшего в те дни символом всех обид и несправедливостей. Все были охвачены лихорадочным нетерпением, ожидали, что ситуация решится окончательно в течение ближайших нескольких дней или недель.

А между тем в области уже начались боевые действия – Лисичанск, Северодонецк.

В один день война добралась и до Луганска. И для меня все изменилось.

* * *

Несколько дней до этого я просыпался от какого-то непонятного шума. Мне эти звуки казались выстрелами и взрывами, на деле оказываясь гулом самолетов, рокотом моторов и стуком колес поездов. Ожидание чего-то плохого нарастало с каждым днем. Война смело шагала в город.

Второго июня я проснулся часов в пять утра. Грохот явственно слышался даже сквозь тройной стеклопакет, который мы на ночь закрывали. Предчувствие вопило: ну вот и до нас докатилась беда. Что происходит в городе и где – непонятно. Разрывы снарядов ощущались на метафизическом уровне, неважно было расстояние до них, место битвы – душа. Звуки были настолько четкими и громкими, что мне подумалось: бои идут на железнодорожном вокзале, до которого рукой подать.

Я включил нетбук, который купил себе на день рождения пару лет назад. Информационные сайты в такое время еще спят. Зашел в социальные сети, по оперативности намного опередившие любое местное агентство новостей – очевидцы уже выкладывали минимальную информацию, которой обладали. Бои шли в районе Луганского погранотряда на квартале Мирный. Это окраина Луганска, но очень оживленная и густонаселенная окраина. Крупный микрорайон, рядом находятся кварталы Ольховский, Заречный и Степной. Мы с Леной переехали совсем недавно именно оттуда.

Моя любимая делала отчаянные попытки еще поспать, но я постоянно подскакивал и слушал возле окна, надеясь почерпнуть из грохота какую-то информацию, затем бормотал что-то, не давая Лене отдохнуть перед началом рабочей недели.

Быстро позавтракав около семи утра, накинул сумку через плечо, бросив в нее фотоаппарат и диктофон, поцеловал свою сонную девушку и решил отправиться к месту боевых действий. Мне трудно представить, что чувствовала Лена: беспокоилась она или нет, а может, была просто сонная и не осознавала, что происходит. Но, сказав, чтобы я берег себя, со спокойным видом отпустила.

Общественный транспорт уже приступил к своим обязанностям, но пришлось идти к железнодорожному вокзалу, так как от нашей остановки на кольцо Мирного не было ни одного прямого маршрута, только с пересадкой. Попутно своими глазами убедился в спокойной обстановке на вокзале. Звук – интересная и странная штука, это как с грозой: молния тебя уже убила, а гром раздался только на твоих похоронах. Но я не мог видеть взрывов – только слышал проклятый грохот снарядов разного калибра.

Я почему-то не испытывал тревоги: не было такого состояния, как перед намечающейся дракой, когда нервы на взводе, постоянно прокручиваешь в голове варианты предстоящих событий. Я был совершенно спокоен, насколько можно быть спокойным в подобной ситуации.

На конечной остановке я вышел, огляделся и сквозь дворы отправился на звук боя. Прошел по извилистым дорожкам, миновав несколько несимметрично построенных многоэтажек. Здесь грохот снарядов слышался замечательно. Проходя по дворам к погранотряду, я замедлил шаг, потому что точно не помнил его точного расположения, не хотел попасть на линию огня за следующим домом.

Я приблизился к лавочке возле одной из девятиэтажек, присел и закурил. Почти год назад бросил, проклятая аритмия тогда замучила, но весной опять взялся за старое.

Люди шли на работу, дети выбегали играть, мужики выгуливали собак, прислушивались к звукам битвы. А лица какие-то спокойные, почти отрешенные; меня это очень удивило, ведь битва происходила через несколько домов отсюда. Я не увидел никаких отличий от обычного дня, все просто шли по своим делам. Только немного в спешке. Наверное, так и надо.

Зазвонил мобильный телефон – представители одного радио хотели узнать про обстановку в городе. Я сообщил, что почти на месте боя, и попросил перезвонить чуть позже, ведь сам я пока ничего не знаю, кроме того, что написали очевидцы в Сети.

Продолжил свой путь и вскоре оказался во дворе, напротив которого, скрытый домами, располагался Луганский погранотряд. Разрывы снарядов били по ушам и по душе. Внутри дворов стояли несколько машин и десяток повстанцев. Возле подъездов толпились местные, наблюдавшие за ходом конфликта. Я подошел к ним и начал расспрашивать.

– Да у меня пули холодильник пробили, – рассказывал невысокий парень. – Вон мой балкон, – он указал на свою квартиру на первом этаже. Угол дома выглядывал из-за другой девятиэтажки, погранотряд оттуда можно было хорошо разглядеть. Затем он показал мобильный телефон. В районе динамика корпус был поврежден. – В руке держал, когда попали.

Этот крепыш родился в рубашке. Что меня удивляет – он совершенно спокоен, не трясется, словно в него каждый день стреляют. Да, луганчане суровы.

Я снова закурил, присесть негде, лавочек здесь я не нашел. Ежесекундно раздавались взрывы и выстрелы. С крыш стрелял снайпер или даже несколько. Мерзкие щелчки СВД, а я думаю, это именно она, били по нервам сильней всего. Резкий короткий звук. Единственный, от которого у меня шли мурашки по телу. После каждого противного выстрела из винтовки мне казалось, что стреляют именно в меня, потому что звук шел сверху – прямо надо мной. С какой именно крыши вели огонь, непонятно. Я думаю, со всех близлежащих домов.

От сильного грохота срабатывала сигнализация у всех автомобилей в округе, даже у стоявших через несколько дворов. В армии я не служил, поэтому не мог по взрывам понять, какое оружие применяется. Впоследствии выяснилось, что били минометы, подствольные гранатометы. Говорят, даже из РПГ стреляли.

Страх. Я приехал сюда именно из-за страха. Он витал рядом, брал в плен жильцов несчастных домов, пытался заполнить сердца бойцов на передовой с обеих сторон. Одно обстоятельство меня успокаивало – я на работе, я занимаюсь журналистикой, я освещаю событие. Если меня ранят или убьют, я не буду жалеть, потому что сам приехал сюда и знал, на что шел. Я люблю журналистику не настолько, чтобы отдать за нее жизнь. Но сидеть спокойно в редакции в тот день я просто не мог. Я должен был увидеть, что происходит. Должен был понять. Огненная чума мин и горячая сталь патронов начали уничтожать мой город.

…Подъехала скорая помощь, откуда-то вывели раненного в ногу ополченца и подтащили к медикам. Раненый – уже немолодой дядька, бодрый и веселый, с разорванной штаниной и залитой красным ногой. Он присел на бордюр между двумя домами, где стояла скорая, спокойно закурил, а врачи начали обрабатывать ему рану и бинтовать ногу…

Я не увидел никого из своих местных коллег. Казалось бы, какая возможность проявить себя, приехать на место событий и снять собственный материал о начале боев в городе. Зато здесь было много российских корреспондентов. Несколько каналов, может, еще кто-то из печатных и интернет-изданий. Всех не знаю, далеко не со всеми знаком, но лица уже примелькались. Вот российский журналист выходит на простреливаемую территорию между домами и начинает работать в кадре, вести прямую трансляцию. Оператор и корреспондент в бронежилетах и касках с аббревиатурой TV. В тот момент я мечтал, чтобы у меня тоже была такая амуниция и я мог подойти ближе к позициям, где жизнь и смерть неразрывно сплелись, залезть на крышу и осмотреть подъезды домов, в которых, по словам жителей, выбиты стекла, на ступеньках пятна крови и бинты. Но мне приходилось довольствоваться тем, что есть: держаться на безопасном расстоянии.

…Интенсивность перестрелки из стрелкового оружия и минометов настолько возрастала, что оставаться в самом ближнем к бою дворе стало страшно, и люди, в их числе и я, отошли за угол к подъезду другого дома. Гремело – будь здоров. Душа уходила в пятки, внутри все напрягалось, организм мобилизовался, инстинкты начинали проявлять себя, при этом обычного страха не было. Был животный инстинкт – тело и разум в таких ситуациях переходят на созданный творцом автопилот. Это был первый бой, свидетелем которого я стал.

День был теплый, но пасмурный. Начался мелкий дождь, кто-то спрятался под козырьками подъездов, кто-то под деревьями, раскинувшими в начале лета свою прекрасную зеленую сильную шевелюру. Обычных мирных жителей собралось довольно много, может, человек двадцать. В основном – молодые парни и девушки.

Сигареты быстро кончились. Я подошел к мужчине лет пятидесяти, на вид типичному советскому слесарю или токарю. Спросил про курево, он угостил, и мы закурили вместе. Он нервничал, сразу видно. У остальных зевак, ради зрелища остававшихся тут, не такие лица, более спокойные, словно происходящее вокруг – фильм или игра. Но для этого человека нахождение возле погранотряда сложно назвать развлечением.

Не помню, как я сформулировал вопрос. Наверное, так: «Живете здесь?».

– У меня сын там, внутри, – сказал мужчина. Глаза его повлажнели. – Он в Крыму служил. А когда полуостров стал российским, его сюда направили служить, домой.

Я начал успокаивать его. Никогда в жизни я не успокаивал совершенно чужого человека. Мне показалось, что ему стало немного легче.

– Ничего с ним не будет, живым выйдет, – достаточно жестко и по возможности уверенно сказал я.

Чуть позже я услышал обрывки разговора по телефону одной женщины со своим сыном, который тоже находился в погранотряде.

– Сыночка, как ты? Что с вами? Где… вас закрыли и не выпускают? А с кем они тогда перестреливаются?..

Как рассказали ополченцы, огонь ведут военнослужащие из других областей Украины, местных же закрыли и держат как заложников. Правда это или нет? Судя по всему, правда.

Сигареты купить негде, все магазины поблизости закрыты.

Наступило небольшое затишье, сильных взрывов нет, только автоматный огонь. Несколько человек, в их числе и я, снова подобрались ближе к домам на передовой. Все утро поблизости ошивался пьяный молодой парень. Я всегда удивлялся тем, кто с утра уже убрался в стельку. Он подошел, глядя стеклянными глазами и пытаясь выговорить хоть слово. Начал махать руками, показывать на пограничное управление.

– Я… пошел, – пробулькал он, имея в виду, что сейчас ворвется в бой – и его противникам, кем бы они ни были, несдобровать.

– Давай, – говорю, – вперед.

Он кивнул, словно получил одобрение от начальства, вдохновленно поднял кулак, Че Гевара во плоти. Запутывающимися ногами, с пылким энтузиазмом, скрываемым алкогольными парами, парень уверенно направился на битву, он встал на тропу войны, чем бы она для него ни кончилась. Но прошел по этой тропе слишком мало, как для молодого бойца – всего пару метров. Зацепившись за маленький бордюр, несчастный воин упал навзничь на мягкую, но липкую после небольшого дождя черную землю. Лежал он долго, видимо, добровольно отказавшись от пути насилия.

На ступеньках сидела компания мужиков, они весело пили и обсуждали политику, кляли Америку, олигархов, хвалили Россию и Путина. После очередной выпитой бутылки пива все менялось местами, и претензий к главе РФ было больше, чем к ненавистным Штатам. Они умудрялись ссориться, обмениваться тычками, обвинениями, при этом не прекращали пить, а главное – дружить.

Сильных взрывов не было. Подъехал джип ополченцев и остановился на дорожке между домами, на бордюрах сидели бойцы и отдыхали. Привезли патроны, мне показалось, что для ружей. Я решил сосчитать для интереса, сколько ополченцев во дворах. В зоне моей видимости был большой участок – целых два двора, ограниченных высотками. Всего двадцать человек бойцов я смог обнаружить на этой территории. Еще – на крышах, в подвалах и, наверное, некоторых квартирах. Сколько же их всего? Думаю, человек пятьдесят в общей сложности.

Нескончаемым, но реденьким потоком из домов уходили люди. Многие покинули свои квартиры еще до моего приезда. Другие собирали пожитки. Они все шли мимо меня. Я глядел в их лица и сочувствовал им. Загруженные сумками мужчины уверенно вели за собой семьи. Они воспринимали происходящее как что-то закономерное. Женщины почти все на нервах, некоторых трясет, они останавливаются, пьют воду, и на время дрожь затихает. У многих на руках дети. Детский пронзительный плач прорезал пространство летнего утра под грохот оружия. Именно в такие моменты понимаешь, насколько все вокруг противоестественно. Ополченцы прикрывают некоторых, когда проводят по зоне, где шальная пуля может попасть в мирных горожан. Повстанцы стараются помочь семьям с детьми.

Я не видел, чтобы кому-то не давали покинуть свое жилье. Даже если такие инциденты имели место, то, скорее всего, потому, что снаружи было просто опасно и людей просили временно переждать в здании. Странно, но я не заметил у окружающих ненависти к ополченцам, ведь именно они устроили незабываемое утро, которое многие запомнят до последних своих дней. Один из жильцов дома, что стоял поодаль, вынес бойцам пятилитровку воды и немного бутербродов. Повстанцы поблагодарили, разбирая еду.

Никто их не боялся. Мирные жители стояли рядом с ополченцами, внимательно слушали их разговоры, сами спрашивали о бое. Создавалось ощущение, что проходят своеобразные учения, что здесь все свои, что бой идет не всерьез. Но чувство это обманчиво.

Немолодой мужчина рассекал вокруг на мопеде, выезжая порой за дома, где в него могли попасть.

– Эй, ты куда? Попадут в мопед – яйца поджарятся! – окликнул его один из бойцов.

– Да успокойся, это российский корреспондент, – сказал другой ополченец.

– Так и что теперь? Ему, что ли, яйца не нужны?

Вот такие диалоги на поле боя. Смерть может в буквальном смысле поджидать за углом в любую секунду, а юмор в людях все равно продолжает жить даже в таких непростых ситуациях.

Мы услышали гул. Истребитель появился в небе над нами. Он летал и утром, отбрасывая тепловые ловушки. Проводил разведку, оценивая возможность удара по позициям ополчения. К счастью, он не стал бомбить жилую застройку.

Одновременно с этим появился слух, что из аэропорта на помощь погранотряду спешит подкрепление – грузовик с нацгвардией. «Весело, – подумал я, – они могут зайти с другой стороны и окружить эти дворы. А там уже никто не будет разбирать, где мирные жители, а где противник». Положение могло ухудшиться в разы. Все усугублялось тем, что нормальная эвакуация из домов не проводилась. Если сюда приедут украинские солдаты на танках или БТРах, то жертв среди мирного населения избежать не удастся.

…Разрывы и грохот возобновились. Из чего-то саданули так, что земля под ногами затряслась. И я ощутил страх – инстинктивный, животный, который заполонил все нутро. Страх от осознания себя бессильной букашкой перед военной машиной, от беззащитности перед железкой с тротилом или порохом. Или что там кладут в снаряды?! Секунду спустя страх вместе с душой ушел в пятки, а затем разрядился в землю. За время моего пребывания на битве за погранотряд я слышал всего два таких мощных взрыва. Совершенно непонятно, кто и в кого стрелял. Возможно ли вообще выжить, если в тебя стреляют таким?

Парень стоял с симпатичной девушкой. Оба молодые: лет двадцать, не больше. Я так и не понял, откуда он достал бронежилет и надел. Чувствуя себя в большей безопасности, высунулся посмотреть дальше, чем рисковали остальные. Да, луганчане настолько суровы, что ходят с бронежилетами. Вот они, реалии наших дней.

Бой продолжался, взрывы не стихали. Остального мы не видели и не слышали. Дворы девятиэтажек, какие-то постройки, трансформаторные будки; подобие детских площадок; зелень листвы и цвет деревьев; радовавшая поросль на лужайках, жалкие клумбы с пытающимися выжить цветами; люди с автоматами, ружьями, кто-то хвастается ножом ручной работы; снаряды и пули, прошивающие со свистом воздух, попадающие в стены и окна, выжигающие сиюминутным огнем преисподней пространство; смерть и спокойствие, активные боевые действия и бессильные наблюдатели сражения… Мой город стал таким, соединяя противоположности – лед и пламя, участливость и безразличие, правду и ложь.

Надо было ехать в редакцию, уже за полдень. Пообедать не помешает. Я понимал, что конец битвы за погранотряд наступит еще не скоро. Без средств защиты мне здесь делать больше нечего, никакой информации я больше узнать не смогу. Идет обычный – как бы странно и страшно это ни звучало – рутинный бой. Для военных и ополчения – это своеобразная работа. А в работе важен результат.

Стреляю сигарету, поворачиваюсь и ухожу. Иду по аллеям под кронами цветущих абрикосов.

* * *

Приезжаю на работу и включаю компьютер. Девчонки спрашивают, как там обстоят дела. Я кратко пересказываю то, что видел. Начинаю работать. Не получается. Не могу сосредоточиться. В редакции тихо и спокойно. В окно лениво заползают лучики летнего солнца, во дворе гуляют мамы с детьми, дети с собаками, собаки с кошками, кошки с мышками… Болит голова, череп сдавливает. Потер ладонью лицо, затем по вискам. Сходил умылся. Сердце пытается пробить грудь. Я не могу спокойно сидеть, мне хочется двигаться. Мне плохо. Я с трудом воспринимаю все вокруг, разговоры слышу издалека, сфокусировать взгляд сложно, мысли не вяжутся между собой, перед глазами предстают разные причудливые образы.

Ничего не говоря в редакции, я выхожу и направляюсь в больницу, там у меня работает знакомая. Нахожу ее, говорю, что плохо себя чувствую. Она меряет мне давление и пульс. Дает таблетки. Я благодарю ее и на автопилоте ухожу. В магазине покупаю поесть. В редакции меня не хватились. Обедаю. Через полчаса-час прихожу в норму.

Битвы не проходят бесследно, тяжелая алая трещина остается на теле человека или в его душе. В первой половине дня второго июня я стал свидетелем самого настоящего боя. Для многих – это черта, за которой нет возврата назад. Не только для тех, кто с автоматом в руках за что-то боролся. Утро черного дня изменило меня. Изменилось мое мировосприятие. Я не сразу осознал это, а гораздо позже.

Во второй половине проклятого черного дня я узрел зло и смерть.

* * *

Про погоду в тот день я уже говорил: теплое солнце быстро сменялось тучками и летним дождем. Облака плыли по небу, заволакивали его, закрывая свет. Однако после утреннего дождика осадков не было. После обеда небосвод снова стал темнеть, и мне показалось, что снова польет.

Поэтому я не удивился, услышав гром. Ну, значит, точно будет дождь.

Я не помню сирен, а к гулу истребителей луганчане уже привыкли к тому времени.

Через минуту стало известно, что по Луганску нанесен авиационный удар. По предварительной информации, снаряды упали на здание СБУ. Еще через мгновение сообщили, что удар пришелся по Луганской областной государственной администрации.

Я не верил в это. Просто гром, мать твою, гроза! Но не гром поразил город, а библейские всадники – жнецы человеческих жизней и душ.

Вышел из редакции к проезжей части, которая вела в сторону центра. Попытался что-то разглядеть, но дыма не заметил. Когда вернулся назад, то шеф и водитель уже собрались выезжать к месту событий и ждали меня. Мы направились в центр города, чтобы узнать точную информацию о случившемся.

* * *

Лена тогда работала в строительной фирме. Офис компании находился в известном супермаркете «Россия» в центре Луганска, рядом с гостиницей. Из окон ее кабинета можно было увидеть только часть парка напротив здания СБУ. Сочные свежие зеленые кроны радовали глаз, но не давали рассмотреть ни улицу Советскую, ни само бывшее здание спецслужбы, которое сейчас занимали ополченцы.

Она слышала, как летал истребитель, но грохот от взрыва, неведомый мирным городам, застал ее врасплох. Лена сразу написала мне, я ответил: «Бомбят, езжай домой или лучше оставайся на месте, сиди тихо». Она спустилась в супермаркет на первый этаж. Время было послеполуденное, большинство людей в это время находились на работе, поэтому покупателей было немного. Сотрудники магазина, видимо, уже получившие приказ о досрочном прекращении трудового дня, с показным спокойствием закрывали отделы и просили клиентов покинуть здание. Никакой паники либо суеты, но в воздухе ощущалось сгустившееся напряжение, все старались закончить дела и выбраться на улицу побыстрее.

Девушка вернулась в офис, собрала вещи и ушла с работы. Руководство настаивало на этом. Отпустили всех, потому что ситуация была чрезвычайно опасная.

На улице потоки людей спешили в разные стороны: одни к обладминистрации, другие – подальше от нее. Машины и автобусы скопились у перекрестка центральных улиц, милиция уже прибыла и не пропускала транспорт на Советскую, направляя потоки движения по соседним улицам. Лена зашла в подземный переход, в котором также закрывались все отделы, заглянула в магазинчик.

– Что все бегут? Грохот какой-то наверху. ДТП, что ли? – спросила молоденькая продавщица.

– Если бы, – тяжело вздохнула Лена. – Самолет бомбил администрацию. Сейчас всех эвакуируют.

У девушки за прилавком отвисла челюсть.

Тяжелое чувство опасности и напряженности, депрессии и предчувствия чего-то плохого давно уже червячком точило сознание Лены. Наш привычный мир стал другим, но совсем не изменился в глобальном плане. Начнется иная жизнь, неопределенная и сложная, как раньше уже не будет.

* * *

Машина припарковалась возле бывшего обкома партии. Народ шнырял вокруг, многие спешили к администрации, чтобы своими глазами увидеть все. Мы вышли из авто и устремились вперед вместе с людским потоком. Я начал кашлять, потому что у меня болело горло – и едкий дым впереди я начал чувствовать раньше остальных.