Онтологические основания общества и государства

Андрей Анисин

Онтологические основания общества и государства

Введение

Тот факт, что мы живем в эпоху технологий, давно уже стал банальностью, притом банальностью весьма грустной, если вдуматься. Позитивизм и прагматизм, хоть и не снискали себе лавров в сфере «высокой» философии, но зато они почти целиком определяют массовое сознание современности. Стало уже общим мнением то, что важны только практические, полезные, «позитивные» знания, критерием истины является успех в делах, а все метафизические проблемы – это пустой звук, и вся мудрость нищих мудрецов – не более, чем болтовня неудачников.

В этой связи широкое распространение, начиная с XIX века, получают прикладные, технологические сферы научной деятельности. В веке же XX они уже кажутся сами себе самодовлеющими, так что даже реплики в поддержку фундаментальной науки сводятся к тому, что и она тоже имеет, в конечном счете, прикладное значение. Особенно остро, – как это ни парадоксально, – засилье технологического образа мышления сказывается в общественных и гуманитарных науках. Если в сфере естественнонаучной достаточно очевидным является то, что без фундаментальных исследований, ведущихся «из чистого любопытства», невозможны никакие прикладные разработки, то социально-политическая мысль находится в глубочайшем убеждении-заблуждении, что фундаментом обществоведения вполне могут быть позитивистская социология и прагматическая политология.

Говоря о «позитивистской социологии» и «прагматической политологии» мы имеем в виду то, что эти эпитеты являются не видовыми признаками (как если бы были возможны непозитивистская социология и непрагматическая политология), а родовыми чертами социологии и политологии как таковых. Чтобы разорвать связь с позитивизмом, изучение общества должно перестать быть социологией и превратиться в нечто иное, чтобы отойти от прагматизма, политическая мысль должна прекратить быть политологией и стать чем-то иным. Вернее сказать, и социология, и политология, конечно, не должны «прекращать быть собой», они необходимы для жизни в современном мире, они заняты важным делом. Но нельзя забывать, что это их дело, все-таки не самое важное, – и они не должны заслонять собою того факта, что для решения более важных, более глубоких вопросов необходима мысль иного рода.

Главный порок технологического мышления заключается в том, что оно довольствуется решением вопроса «КАК?», закрывая глаза на вопросы «ЧТО?» и «ЗАЧЕМ?». Этим обеспечивается его сила, но в этом же и основание его ограниченности. Социально-политические «know how» никогда не могут заменить понимания сути. А ведь именно «онтологический характер понимания предваряет всякую человеческую деятельность в качестве предпонимания»1.

Именно бытие сущего и его сущность, а не его состав и природа, – есть фундаментальная проблема философской мысли и ее отправная точка. Вырастая отсюда, рождаясь как мысль о бытии и сущности и сохраняя связь с этим своим началом, философия способна говорить о чем-либо, – то есть выносить свое слово и о составе, и природе сущего. И если философия вообще бывает способна мыслить и мир, и вещь, и событие бытия таким образом, чтобы выполнять свое предназначение, то – только в том случае, когда ее слово и ее мысль вырастают из этой онтологической завязи. Только в той мысли, появление которой оплодотворено бытийным вопрошанием, могут оказаться завязанными основания подлинного осмысления проблем человеческого существования. Позитивизм и феноменология, экзистенциализм и структурализм (ныне, видимо, все – уже с приставкой «пост-») пытаются в разные стороны отойти от этого первоначала философии и, в большей или меньшей степени, рвут с ним связь, подрывая тем самым для себя возможность родить собственную сущностную мысль.

Призывы Мартина Хайдеггера вспомнить забытое так и остались пока «гласом вопиющего в пустыне». И этот образ не случаен: Хайдеггер сам себя видел именно как предтечу будущей Мысли: «меня начнут понимать лет через триста». Вопрос о бытии уходит из философии, и это, конечно, выражение ее упадка: человек не чувствует более потребности в онтологическом, сущностном мышлении, в приобщении к вечной Истине, довольствуясь прикладным know how. И речь даже не о «массовом человеке», который во все времена не был особенно «алчущим и жаждущим правды», речь об интеллектуальной, «духовной» элите общества, о тех, кто считается ныне и сам себя мнит интеллектуальной и духовной элитой, – их мысль измельчала и осуетилась. Это нельзя отнести к каждому, но это можно сказать обо всех.

Особенно же это измельчание и потеря бытийственного горизонта заметна и тягостна в общественной мысли. И здесь, опять-таки, речь не столько о социологии, политологии, экономической науке, которые эмпиричны по самой своей сути, а потому в некотором отношении вполне оправданно держатся «твердой почвы» фактически данной действительности и мыслят под «надежным руководством» практических запросов этой наличной действительности. Самое главное, что и социально-философские построения, претендующие на раскрытие неких глубинных сущностных основ общественной жизни, как правило, демонстрируют в XX веке худшие варианты ползучего эмпиризма, грубой феноменологии, абстрактного структурализма и функционализма, плоского позитивизма и прагматизма. Не то, чтобы в современной (XX века) философии вообще отсутствовали попытки сущностного мышления об обществе и государстве, однако они достаточно редки, причем предпринимают их главным образом русские мыслители. Подробный анализ путей, степени и характера разработки по-настоящему глубокой философии общества в отечественной мыслительной традиции не входит сейчас в наши задачи, назовем лишь некоторые наиболее значимые вехи: Алексей Степанович Хомяков и вообще славянофилы, Владимир Сергеевич Соловьев, Семен Людвигович Франк, Лев Александрович Тихомиров, Иван Александрович Ильин, Павел Иванович Новгородцев. Предлагаемое исследование в немалой степени, хотя и не всегда впрямую, опирается на эту отечественную традицию социально-философской мысли.

Глава I

ОБЩЕСТВЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БЫТИЯ

Слова о том, что природа человека имеет общественный характер, стали уже очень привычным штампом. В школьных учебниках, например, человек определяется как существо «биосоциальное». То есть, человек представляется как бы состоящим из двух частей, или вернее имеющим две стороны: во-первых, он биологический организм, а во-вторых, – социальная единица. В качестве биологического организма он определяется законами природы, а в качестве социального атома – набором тех ролей, которые он играет в обществе. Однако, на наш взгляд, для достижения настоящего понимания и человека, и общества необходимо учитывать в первую очередь те качества человека, которые отличают его от всех других существ в мире, которые ставят его особняком, которые определяют уникальное место человека в мироздании.

Те основания обществоведческой мысли, которые мы ставим себе целью изложить в этой первой главе, важны именно как осознание наиболее глубоких характеристик бытия человека и общества. Только имея такой прочный фундамент, можно выстраивать действенную теорию общества и государства. Прежде всего, необходимо начать с самой постановки проблемы соотношения индивидуальной личности и коллективной общественности.

1. Бытие человека: постановка проблемы личности

История мировой мысли знает множество различных подходов к проблеме человеческой личности. Каждая культура формирует свое понимание того, что такое человек, каково его место в мире. И несмотря на всю пестроту философских учений, именно вопрос о человеке остается всегда наиболее существенным вопросом для каждой эпохи, для каждого мыслителя. В конечном счете именно для решения этого вопроса предпринимается весь сложный анализ философских проблем, ради ответа на этот самый насущный вопрос ведутся все философские споры. Часто эти споры выглядят очень отвлеченно, кажутся мало связанными с жизненными потребностями человека, но для того, чтобы открылся их истинный смысл, для того, необходимо только осознать, что речь в них всегда идет о тебе самом: не о чем-то постороннем, не об отдельных твоих делах, а о САМОМ тебе и твоем месте в мироздании.

Проблема человека не была по времени первой философской проблемой. И в Древней Греции, и на Востоке, – везде, где начинается философское размышление, оно начинается с попыток понять мир, с поисков первоначала всего. Ранняя философия проблему человека почти не рассматривает, но само появление философии именно эту проблему выявляет: в мире появилось такое существо, которое ставит под вопрос весь мир, которое стремится само строить свои отношения с миром, которое объемлет весь мир своей мыслью и вступает с миром в равноправный диалог.

В начале своей истории человек совершенно неприспособлен к миру, физически он мал, слаб и ничтожен в сравнении с миром. Справедливости ради, надо сказать, что и поныне человек остается, по физической своей природе, таким же маленьким, слабым и ничтожным перед лицом мира, несмотря на все свои несомненные успехи на поприще цивилизации. Но человек и несомненно велик: он не только равен миру, он оказывается даже «больше» мира, когда вступает с миром в диалог. Каким бы примитивным ни был быт человека, как бы тяжело ни жил человек в каменном ли или атомном веке, он всегда и всюду способен был сказать: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас!»

И в давние времена, и теперь эти слова не означают, конечно, что окружающий мир совсем не властен над человеком, что он не может влиять на его жизнь. Но все-таки, человек имеет некую независимость от мира, некую свободу в мире, он действует не автоматически, не под влиянием только слепых инстинктов, не под влиянием только внешних обстоятельств, – человек имеет выбор и ответственность. От многого зависит человек, точнее будет сказать: он зависит от всего, ведет себя часто послушно и предсказуемо, но есть в нем «своя воля», которая сама себе закон, и она может проявиться в любой момент. Каждый человек – отдельный и уникальный мир, неисчерпаемый, как вселенная.

Мы уже сказали, что те мыслители, с которых традиционно начинается история философской мысли (Милетская школа в Древней Греции и шире – досократики), проблему человека игнорируют. К сожалению, это неудивительно: ведь и те мыслители, с которых традиционно начинается история этики (софисты), откровенно отрицали нравственность в самой ее сути. Философия вообще основана, видимо, на забвении: что-то важное оказалось забыто, какая-то самая главная мудрость – утрачена, и теперь надо заново ее найти. Философия имеет предпосылки в забвении фундаментального характера человеческого самообнаружения в бытии. По Аристотелю, философия начинается с удивления. А это удивление оттого и происходит, что вдруг человек обнаруживает, что самого-то главного он и не знает. А следующее – и гораздо более сильное – удивление настигает его, когда он, встретившись с той мудростью, которую искал, понимает: да, ведь, я это ВСЕГДА знал, и как же я мог ЭТО забыть!

Забытым в философии с самого начала оказывается наипервейшее: личность человека. Бытие человека мыслится в философии, начиная с античности, и потом всю дорогу, как одна из разновидностей бытия мира: вот есть дерево и есть река, есть человек и есть крокодил, – и все это единый организм мира, все это – единое Бытие в разных своих проявлениях. Именно та черта античного мировоззрения, которая наиболее привлекает многих кажущейся глубиной, является наиболее ярким проявлением утраты настоящей глубины понимания онтологического статуса человека. Эта черта называется «космизмом» (от греческого: – мир). Человек мыслится греками как маленький мир, «микрокосм», как орган в организме мира, «макрокосма». Человек и мир одинаковы по устройству: все, что есть в мире, есть и в человеке, и в человеке нет ничего такого, чего не было бы в мире. Только мир – большой организм, а человек – маленький организм, подчиненный большому.

Вместо того, чтобы продумать изнутри себя самого свое собственное бытие, попытаться понять смысл этого потрясающего события собственного личного присутствия в мире, вместо осмысления собственной личности как совершенно уникального акта бытия, человек в философии, начиная с античности, стал подводить самого себя как вид под общее понятие Бытия. Он начал подводить свой собственный поступок, в котором впервые обретает себя и сбывается его существо, под общие законы этого мирового Бытия и, подведя, наконец, заменяет свое неповторимое «Я» неким «общим местом». Утрата понятия о таинственности личного бытия присуща не только античной философии (где как раз порою дает себя знать также и стремление вновь обрести потерянное), но и в гораздо большей степени восточной традиции мысли, которая вовсе забыла о личности. Этот «врожденный порок» вновь и вновь воспроизводится в философском дискурсе на протяжении всей европейской истории.

Христианство с максимальной силой выражает мысль о безмерности человека. человек оказывается способен вместить в себя Бога, и в этом соединении человека и Бога – во Христе – человеческая природа не исчезает в Боге, не растворяется в Божественной природе, а сохраняет себя. Бог может стать человеком, не потеряв Себя, и человек может стать Богом, не потеряв себя. Человек, по христианской вере, не только способен быть соразмерен Богу (одного размера с Ним), он еще и безмерно ценен для Бога: ради спасения человека Бог не просто стал человеком, но и на крестные страдания и смерть пошел. Душа каждого человека бесконечно ценнее всего мира, за ее спасение Бог Собою жертвует.

Это христианское понимание статуса человека в мире оказало определяющее влияние на всю европейскую историю, оно определило облик и основополагающие ценности европейской цивилизации. Но на философском уровне явленная в христианском откровении весть об бытийном величии личности человека, об особом способе его бытия в мире, до сих пор редко осознается во всем ее масштабе. Тема личности редуцируется то к космологическим, то к социологическим проблемам, то к психологии, то к физиологии, и любая такая редукция исподволь переключает внимание с личности человека на его природу, и в хитросплетениях рассуждений о сложной природе человека (действительно, сложной) окончательно гаснет всякая попытка поставить вопрос об онтологическом статусе личности.

Будет полезно коротко определиться в понятиях. Есть разница между «природой человека» и «сущностью человека». «Природой» какого-либо явления называются его «прирожденные» качества: некий определенный способ его укорененности в мире, определенный характер «произрастания» в бытие из этой укорененности, определенная внутренняя выстроенность этого явления: «внутренний строй и чин» в качестве продукта именно такого вырастания именно из этих корней. Сущность же вещи – это «то, что она есть»: свободная ее открытость в истине своего бытия. Сущность всего сущего в мире, за исключением человека, напрямую определена природой этого сущего. Сущность всякой вещи из ее природы вытекает, и если даже «природа любит таиться», по выражению Гераклита, то это означает лишь то, что сущность вещей не лежит на поверхности. Мир, действительно, ставит перед человеком множество вопросов, однако прав Федор Иванович Тютчев:

Природа – сфинкс, и тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Принципиальное единство «природы» любой вещи в мире и ее «сущности» как раз и означает отсутствие этой мифической «Загадки мироздания». Есть проблемы, есть «белые пятна», есть бесконечность познания, но «загадка бытия» – это не про природу: «никакой от века загадки нет и не было у ней».

Но не то у человека. Мало того, что его природа сложносоставна и многоосновна, – главное то, что даже из этой сложной природы НЕ ВЫТЕКАЕТ НАПРЯМУЮ его сущность. Природа человека имеет помимо своей «чисто природной» определенности еще и социально-культурную составляющую, помимо качеств передаваемых по каналам естественной преемственности еще и качества, передаваемые средствами человеческой культуры, как «второй», искусственной природы. Природа человека образует иерархию телесных, душевных и духовных качеств, причем в их передаче участвуют в той или иной мере всегда оба канала – и естественный, и культурный. Взаимные отношения и взаимодействия духа, души и тела также неоднозначны, и в них возможно выделить несколько уровней. Однако сколько бы мы ни анализировали природу человека (человека вообще или этого вот конкретного человека), придти к пониманию его сущности, к пониманию того, что он есть поистине, невозможно.

Сущность человека является его – человека – собственным делом. «Вещь веществует» своей природой, и к этому сводится ее сущность. Человек же свое дело – дело своей сущности – делает. Человек делает свою жизнь, свою судьбу, себе самого он делает. Чем человек окажется в конце концов, чем он будет в итоге своей жизни, – это решается им самим. Каждый день и час своей жизни человек решает эту задачу обретения себя, то есть задачу обретения своей сущности. Он делает это главное дело своей жизни, опираясь на свою природу, но он свободно соотносит себя с этой своей природой. Человек может использовать свои природные качества, а может их не развивать, свободно производя от нее свой поступок (от нее, но свой), самоопределяясь в бытии и свободно выстраивая, таким образом, свою сущность. ТОТ, КТО делает это дело, называемое сущностью человека, и есть его личность. Ничто из того, что есть у человека – тело, душа, дух – ни по отдельности, ни даже все в целом не определяет, не образует личности, которая есть как раз тот человек, у кого все это есть в распоряжении. Тот факт, что человек есть личность, ставит человека в определенном смысле вне мирового порядка бытия. То есть в порядок мироздания человек, конечно, включен, притом включен именно конечно, как конечная часть его, существующая в неразрывной цепи природной необходимости, однако личность человека, образно говоря, располагается поперек этой цепи, пересекая этот мир по вертикали.

Если же от этих образных выражений перейти к языку строгой мысли, то следует сказать, что «поперечное по вертикали пересечение законосообразного порядка мироздания» означает, прежде всего, онтологическую свободу человека. Обычно, говоря о свободе, люди мечтают, чтобы «можно было все, а за это тебе ничего», но настоящая свобода состоит вовсе не в отмене каких бы то ни было внешних ограничений и внутреннего самоконтроля. Свобода человека логически как раз предполагает для своей реализации наличие этих внешне ограничивающих условий и реализуется она именно через внутренний самоконтроль. Принцип «делай что угодно, а тебе за это ничего не будет», если его довести до логического конца, означает, что человек не может никак влиять на свою жизнь: любые его действия НИЧЕГО не меняют в его жизни, никак не отражаются на его отношениях с миром.

Свобода человека в настоящем смысле этого слова подразумевает как раз способность определяющим образом влиять на мир и на свою собственную жизнь. Свобода неотделима от «последствий» и ответственности, и обеспечена она отсутствием жесткой детерминации между совокупностью условий, составляющих определенную ситуацию, и экзистенциальным выбором человека в этой ситуации. Какую бы точную калькуляцию обстоятельств, в которые поставлен человек, мы ни провели, вычислить поступок человека невозможно. Иван Карамазов на суде, будучи уже не совсем в себе, рассказывает как бы ни с того, ни с сего то ли случай, то ли обычай: за невестой носят обруч с юбкой, в который она должна вскочить, чтобы ехать к венцу, а она ходит и приговаривает: «Захоцу – вскоцу, не захоцу – не вскоцу». В каждый момент жизни каждого человека неотступно присутствует и всегда на сознательном или бессознательном уровне реализуется этот вот акт воли – «Захоцу – вскоцу, не захоцу – не вскоцу».

Конечно,– поведение человека зависит от его характера. Однако вычисление поступка человека невозможно даже в том случае, если мы учтем не только внешние обстоятельства, но и характер человека, сформированный воспитанием. То есть – даже если в расчет берутся не только наличные здесь и сейчас обстоятельства, но и вообще все обстоятельства жизни человека, начиная с момента зачатия, то даже и такой расчет не может дать однозначного ответа о предстоящем поступке человека. Дело в том, что воспитание невозможно уподобить программированию, невозможно свести спонтанность свободного выбора человека к неизвестности и сложности заложенной программы. Человек всегда и неизбежно сам активен в деле своего собственного воспитания: он принимает одно и отвергает другое, он жадно ищет некоторых впечатлений и попросту проходит мимо других. То есть те впечатления, которые, по Локку, впечатываясь в tabula rasa, якобы и образуют собою всю духовную наличность человека, на самом деле принимаются человеком с самого начала не пассивно, а активно. По меньшей мере, человек «дает санкцию» на приятие чего-либо, а чаще всего сам участвует в том, что принимает. И, конечно, в понимании этого факта нисколько не может помочь ссылка на природные задатки человека, на физическую и духовную наследственность, имеющую элемент случайности. Человек и к задаткам своим относится свободно: в его власти как развивать, так и губить их.

Все сказанное не отменяет, конечно, значимости всех перечисленных факторов. Действительно, от задатков человека очень многое зависит в том, кем и каким он будет. Действительно, воспитание играет огромную роль в становлении человека: именно благодаря ему это становление происходит. Действительно, обстоятельства, в которых здесь и сейчас оказался человек, задают определенное «поле» действия, определенные «правила игры», более того, всегда оказывают давление на выбор человека. Да, все это так, но даже демон Лапласа, видящий разом весь мир и даже обладающий знанием о движении каждой частицы мира в каждый момент прошлого, даже при наличии у него бесконечной вычислительной способности не смог бы со стопроцентной вероятностью предсказать ни один жест человека. Процессы, происходящие в мире, он, может быть, и мог бы предсказывать наверняка, но не поступок человека. Поступок входит в мир извне, из иного измерения можно сказать, вновь переходя на образный язык. Корнем поступка, субъектом свободы является ЛИЧНОСТЬ, в мире присутствующая, но миру не подчиненная, обладающая в нем статусом экстерриториальности. В этой-то «экстерриториальности» личности, в экстраординарности ее существования и заключается основание человеческой свободы. Сила воли, сила личности может быть разной, но в любом случае именно она – личность – решает: с какими обстоятельствами при выборе линии поведения считаться, а с какими нет, какие возможные последствия приемлемы, а какие нет, идти ли на риск именно вот здесь или нет, согласиться ли на верную выгоду, пойти ли на верный убыток, пожертвовать ли своей жизнью, попросить ли милостыни и милости, дать ли их, карабкаться ли вверх по скалам, плыть ли по течению, идти ли чистым полем, жить ли в келье, ночевать ли в борделе, лечь ли в лужу. Отказ от свободы тоже свободен, поэтому, будучи личностью, человек всегда в ответе за себя. Каким окажусь я в грядущий момент – это мое дело, – многое «происходит» с людьми, входя в их жизнь извне, но моя сущность – это мое дело, и к сознательному деланию этого дела я как раз и призван. Отказ же от дела, измена призванию – тоже поступок, алиби у личности быть не может. Слабая личность тоже личность, и слаба она только потому, что позволила себе быть слабой. Эта ее слабость имеет лишь феноменальный, по сути дела фиктивный характер, она всегда способна обнаружить в себе силу, притом черпает она эту силу и не из обстоятельств, и не из воспитания, и не из природных задатков, – не из этого мира вообще.

Очень важно отметить, что попытки уничтожить в человеке личность неизбежно ведут к уничтожению человека и как природного организма тоже. Немецкие фашисты весьма целенаправленно экспериментировали в концлагерях, пытаясь полностью подавить в человеке свободную волю, и в том случае, когда это удавалось, результат был обескураживающий. Теряя свободную волю, человек терял всякую волю вообще. В норме у человека в каждый момент на телесном, душевном и духовном уровне возникают различные желания и потребности, требующие своего удовлетворения. В отличие от животного, которое движется «по равнодействующей» этих своих желаний (чаще всего, – реализуя самое сильное), человек имеет личность, которая свободно, исходя из самой себя, выбирает, какое именно желание из возникших в данный момент реализовывать именно сейчас, а какое отложить на время или насовсем, которая решает, в каком направлении двигать свою экзистенцию в налично данных условиях.