Читать книгу Мыслить мир осмыслить жизнь: Статьи по философии (Андрей Анисин) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Мыслить мир осмыслить жизнь: Статьи по философии
Мыслить мир осмыслить жизнь: Статьи по философии
Оценить:

3

Полная версия:

Мыслить мир осмыслить жизнь: Статьи по философии

Не то в философии. В философии тоже происходит смена учений, философия меняется, но назвать это прогрессом никак нельзя. Философия просто обретает другой облик, но это странным образом не затрагивает ее существенного содержания. Иначе говоря, философские учения, устаревая в отношении определенного культурно-исторического способа своего выражения, не устаревают в собственно философском своем смысле, сохраняя свою идейную актуальность. Ни о каком прибавлении знания, в отличие от науки, говорить здесь невозможно. Нельзя сказать, чтобы современные философы стояли выше или ниже философов прошлого. На философских учениях прошлого современные философы учатся, с философскими учениями далекого прошлого философы полемизируют, без знания истории философии невозможно стать философом. А для изучения какой-либо науки вовсе не обязательно знать ее историю и взгляды ученых прошлого, поскольку они устаревают именно в смысле своей научной значимости.

Наука имеет установку на объективную и безличную значимость своих результатов. Это является закономерным следствием особого вдохновения, лежащего в ее основе, – вдохновения Истиной, которая переживается как раз в качестве всеобщей значимости, удостоверяющей самою собой для всякого человека без различия свою объективную подлинность. В философской деятельности также присутствует восприятие своего предмета как некой философской Истины, которая обладает общезначимостью, объективностью, вечным и неизменным существованием, которая имеет силу самоудостоверения, которая покоряет себе ум и ведет его. Философская мысль не менее чем научный разум вдохновляется жаждой неотступного и радостного следования Истине, свободным отказом от произвола субъективности и вверением себя законам Истины. Но переживание Мудрости как Истины составляет лишь один из моментов философствования. Мудрость, к единению с которой стремится философская мысль, шире «только лишь» Истины.

«Только лишь» научному разуму, как таковому, вполне хватает того, что открываемые им законы (порою называемые в честь открывателей) есть объективные законы объективного мира (а не какие-то «личные» законы Архимеда или Ньютона), что они значимы для всех, что они существуют и действуют независимо от того, кто их открыл, открыты ли они вообще, хотят люди или не хотят этого их наличия в мире и действия. Жажда Истины находит здесь свое удовлетворение. Сама даже непрерывная смена научных теорий, непрерывное устаревание и обновление знания в науке совершенным образом отвечает самым глубинным запросам духовного стремления к Истине. Переживание приобщения к Истине возможно только в непрерывном движении познающей мысли. Это не романтическое беспокойство: «А он, мятежный просит бури…», – это выражение уникальных сущностных качеств самой Истины как духовного предмета. Движение мысли к ней есть не только и не столько путь к удовлетворению духовной жажды, а скорее состояние, в котором это удовлетворение только и может происходить.

Взыскание Мудрости в философском акте, как мы сказали, имеет определенное родство со стремлением к Истине, но, в отличие от науки, философия всегда требует участия всей полноты духовных способностей человека и сверх того – является самораскрытием самой его личности. Истина тем и значима, тем и ценна, в том и заключается основание удовлетворенности ею, что она ничья, она общезначима именно потому, что не принадлежит никому. Мудрость же, несмотря на свою сверхсубъективную значимость, всегда чья-то, в ней сказывается, выговаривается личность творца, и этот ее сверхсубъективный, но глубоко личностный характер составляет существенный момент Мудрости, как таковой.

Личностное наполнение философия и искомая ею Мудрость имеют не только на уровне творения философских концепций, но и на уровне их восприятия. В то время как научное знание принудительно, и в подчинении всякого индивидуального сознания этому диктату Истины как раз и заключается духовная ценность науки, философское учение и раскрывающаяся в нем Мудрость имеют характер убедительный, предполагая свободу со стороны принимающего их человека. Кроме того, по глубокомысленному выражению Козьмы Пруткова, «мудрость, подобно черепаховому супу, не всякому доступна». То есть, тогда как восприятие уже добытой научной истины, хотя бы и с некоторыми усилиями, в принципе, доступно всем, – восприятие философских учений, помимо и еще до свободной воли к их принятию, требует наличия у человека способности их воспринять. Это различие укоренено в самых основаниях философии и науки.

Сами вопросы – те, которые рассматривает наука, и те, которыми занимается философия, отличаются друг от друга очень существенно. Это разные типы вопросов. Научный вопрос всегда предполагает возможность окончательного ответа. Даже если пока ответ не известен, сам вопрос поставлен так, спрашивает о таких вещах, что окончательный ответ на него возможен. Есть вопросы простые и среди них есть решенные уже несомненно и окончательно. Например: «Похожа ли обратная сторона Луны на видимую?» У кого-то, кто находится не в курсе научного процесса, такой вопрос может возникнуть, но наука на него уже ответила. Есть в науке более сложные вопросы, ответы на которые все время уточняются, или даже никакого ответа пока нет, но все-таки эти вопросы таковы, что на них можно ответить так, чтобы «вопроса больше не стояло». Философские же вопросы таковы, что, сколько на них ни отвечай, они сохраняют свою актуальность. Отвечать на них можно и нужно, но эти ответы не снимают вопроса, он продолжает стоять. Философские вопросы часто называют поэтому «вечными», и философию можно тогда определить как «поиск личных ответов на вечные вопросы».

Иначе говоря, философия занимается мировоззрением, ее вопросы мировоззренческие, в этом причина ее несовпадения с наукой. Философия и наука отличаются друг от друга не только по своему предмету – Мудрость и Истина, но и по объекту своей мысли. Так, например, Х. Ортеге-и-Гассету «первым на ум приходит определение философии как познания Универсума… все частные науки стараются сначала застолбить участок Универсума, ограничивая проблему, которая при подобном ограничении частично перестает быть проблемой. Иными словами, физику и математику заранее известны границы и основные атрибуты их объекта, поэтому они начинают не с проблемы, а с того, что выдается или принимается за известное. Но что такое Универсум, на розыски которого, подобно аргонавту, смело отправляется философ, неизвестно. Универсум – это огромное и монолитное слово, которое, подобно неопределенному, широкому жесту, скорее затемняет, чем раскрывает это строгое понятие: все имеющееся» [Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? – М., Наука, 1991. – С. 77-78].

Наука познает мир с некоторых отдельных сторон, философия осмысляет мир в целом и место человека в этом мире. Наука может дать знания, но не может дать мировоззрения. А призвание философии именно в выработке и осмыслении мировоззрения состоит. «Научное мировоззрение» – это миф, порожденный контовским позитивизмом. Этот оксюморон является продуктом помрачения в сознании принципиальной разницы между практическими вопросами и запросами мировоззренческого плана. «А это смешение… основывается на самой исключительной природе позитивизма, которому недоступно собственное содержание религии и философской метафизики, так что если позитивизм отвергает религию и метафизическую философию, то это единственно вследствие существенного своего непонимания их содержания» [Соловьев В.С. Соч. в 2 т., 2-е изд. Т. 2 – М., Мысль, 1990. – С. 137], – отмечает Владимир Сергеевич Соловьев, приводя в сноске, как пример того, «до какой невероятной степени доходит это непонимание», рассуждение некоего позитивиста, а под этим рассуждением вполне могли бы с легким сердцем подписаться многие современные (а особенно советские) филАсофы [Производим это слово, по предложению Льва Платоновича Карсавина, не от sofia, а от asofos – немудрый, глупый]. Советская философия, да и шире – идеология, вообще имеет глубокие корни, прежде всего, в позитивизме. Эта позитивистская установка укрепляется по мере исторической эволюции марксизма, но присутствует она в нем с самого начала, – с момента интеллектуального самоопределения молодого Маркса, который со свойственным ему задором пишет в «Немецкой идеологии»: «Философия и изучение действительного мира относятся друг к другу как онанизм и половая любовь» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.3 – С. 225]. Эта тема, впрочем, не входит сейчас в задачи нашего исследования.

Мы продолжим сравнение философии с другими формами духовной деятельности человека. То самое, что отличает внешним образом философию от науки, сближает ее с искусством. В искусстве тоже нет прогресса, тоже нельзя сказать, чтобы поэты и художники современности были выше или ниже поэтов и художников прошлого. Шедевры художественного творчества, как и философские учения, не устаревают, просто искусство, как и философия, меняется, делается другим, меняет облик, но сохраняет единство внутреннего смысла, и на творениях прошлого современные люди искусства учатся, приобщение к истории искусств необходимо для собственного художественного творчества. В искусстве тоже значима личность автора, как и философия имеет личностный характер.

Но и наоборот, то, что есть внешне общего у философии и науки, отличает философию от искусства. Философия стремится к постижению этого реального мира, а искусство создает мир фантазии. Философия опирается, прежде всего, на разум, а искусство на воображение. В искусстве мировоззрение выражается в образной форме, а в философии осмысляется и логически обосновывается.

Но надо сказать – в пику сциентистам от философии, что существенная внутренняя связь философии с искусством более глубока и более значима, чем связь ее с наукой, – по крайней мере, на наш взгляд. Искусство более философично, чем наука, искусство имеет прямое отношение к мировоззрению, в отличие от науки. Не стоит, конечно, забывать, что если Хайдеггер в чем-то вдохновлялся поэзией Гёльдерлина, то Кант не менее вдохновлялся научным творчеством Ньютона. Однако мы хотим сказать о том, что научное открытие и научная теория сами по себе мировоззренческих установок не выражают, а потому могут дать импульс для философии не содержанием, а только самой энергией движения своей мысли, которая способна переходить с собственно научной почвы к «ненаучным», «метафизическим» предметам и вопросам. Искусство же эти метафизические предметы и вопросы имеет в виду всегда, и чем выше уровень художественного творчества, тем более глубоко оно раскрывает их перед человеком. Искусство делает это в образной форме, его цели отличаются от целей философии, но плоды его творчества в большей мере, чем плоды науки, могут быть исходным материалом для философствования.

Более того, в отличие от науки, искусство способно включать в себя элемент философствования. Достоевский и Пушкин не написали ни строчки философских произведений, но их философское значение несомненно. «Тошнота» Ж.-П. Сартра, «Записки обольстителя» С. Кьеркегора, «Посторонний» А. Камю, его же «Калигула» являются полноценными художественными произведениями, имеющими высокую художественную значимость, но и глубокая их философичность была бы не менее очевидна, даже если их авторы не писали бы ничего «специально» по философии. «Похоже, что поэзия – игра, но это не так. Правда, игра сводит людей воедино, но так, что каждый в ней теряется. В поэзии, наоборот, человек вновь собран на основе своего существования. Там приходит он к покою; но не к видимости – покоя праздности и пустоты мысли, но к тому состоянию бесконечного покоя, в котором живы все силы и все отношения» [Хайдеггер М. Гельдерлин и сущность поэзии // Культуры в диалоге. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1992. – С.180]. «Поэзию мы здесь понимаем как созидающее называние богов и сущности вещей. "Жить поэтически" значит: предстать перед богами и быть ошеломленным соседством сущности вещей» [Там же. – С. 178]. Искусство и философия связаны неразрывно на глубинном уровне: «La pense est poetique» – мысль поэтична, как выразился Эмманюэль Левинас. «Просто суждение» – еще не мысль, чтобы ею стать, оно должно еще обрести бытийную актуализацию.

Связь философии с наукой имеет в большей степени характер внешнего сопряжения. Наиболее яркий современный пример «философичности науки» – исследования по синергетике. Однако «Порядок из хаоса» И. Пригожина в той его части, которая носит научный характер, не затрагивает философских тем, а там, где возникают философские обобщения (у самого Пригожина их немного, в основном «синергетика» является вольным перетолкованием его научных результатов), – там мысль покидает уже сферу научности. В самих научных результатах свойство «философичности» отсутствует, пробудить ум ко взысканию мудрости они способны, но сами мудростью они не светят. Образно говоря, чтобы перейти от чтения научной книги к философствованию, надо отложить книгу, и может быть, потом ты снова возьмешь ее, чтобы еще почерпнуть «информации к размышлению», но для собственно философствования опять ее отложишь. С чтением же художественной литературы или слушанием музыки, или с созерцанием живописи определенное философствование вполне может совмещаться, быть неотрывным от эстетического переживания. Мы сказали определенное философствование, имея в виду, что это, конечно, не занятие философией как таковой, а именно определенная сторона совершающегося духовного акта.

Не менее, а скорее еще более тесные отношения имеет философия с нравственным сознанием человека. Далеко не всякий великий ученый является философом или хотя бы имеет значение для философии, далеко не всякий великий деятель искусства имеет для философии значение, а вот почти всякий, кто что-то писал и говорил что-либо великое в области этики, автоматически попадает в разряд философов. Гегелю может не нравиться, например, то, что Конфуций «является, таким образом, проповедником практической мудрости: у него совершенно нельзя найти никакой спекулятивной философии… а есть лишь ходячая мораль в хороших дельных поучениях» [Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. – М., 1932 – С. 111], но и Конфуций, и Лев Николаевич Толстой, сознательно пытавшийся (небезуспешно) обкорнать себя до голого морализаторства, занимают свое, никем не оспариваемое место в истории философии.

Дело, видимо, в том, что сама проблематика нравственной сферы всегда имеет непосредственное отношение к взыскуемой философом Мудрости. И Красота, и даже Истина сами по себе непосредственно к ней не относятся. И «Красота – это страшная и ужасная вещь… что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой… [и] ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей» [Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Собр. Соч. в 12 т., Т. 11. – М., Правда, 1982. – С. 127-128], да и «многознание уму не научает», по слову Гераклита, – ни обращенность к Красоте, ни обращенность к Истине напрямую с Мудростью не связаны. А вот обращенность к Добру, к проблемам нравственной жизни прямо вводит человека в ситуацию философствования. Коренной в рамках нравственной интенциональности вопрос «как жить?» не исчерпывает, конечно, всех запросов философствующего разума, но он является неотъемлемым компонентом этих запросов, и он необходимо обращает разум к поиску Мудрости.

И, наконец, есть еще одна сфера духовной деятельности человека, с которой философия имеет очень тесные и непростые отношения. Это религия. Связь философии с религии достаточно заметна: процессы в религиозной жизни напрямую отражаются на формировании философских учений, обратное влияние философии на религию менее значимо, но оно тоже есть. Те вопросы и темы, которые ими рассматриваются, очень схожи: первоначало всего, смысл жизни, место человека в мире, сущность мира в целом, соотношение духа и тела в человеке, духовного и вещественного вообще. Различия у философии и религии тоже весьма существенны. В первую очередь различие заключается в том, что рассматриваемые вопросы (которые, по сути, одни и те же) ставятся и рассматриваются по-разному: в религии они ставятся и решаются на жизненно-практическом уровне, а в философии они рассматриваются на уровне интеллектуальном.

В религии главное – религиозная жизнь, культовые действия, молитва, то есть «практика», теория же, то есть богословие имеет значение второстепенное, можно быть религиозным человеком, совсем не вникая в тонкости богословия. В философии же главное именно мысль, философия в некотором смысле оторвана от практической жизни, возвышаясь над ней. Связь философии с жизнью философа, с жизнью общества, конечно, существует, но в самой философии главным является стремление «додумать до конца» свои убеждения, обрести понимание, – «центр тяжести в философии лежит в интеллектуальной сфере.

Особый характер отношений философии и религии обуславливается тем, что, как мы уже отмечали, религиозное переживание Святыни образует начало духовной жизни, как таковой, в философии же находит свой исход, завершение и высшее осмысление каждая из форм этой духовной жизни. Пытаясь выразить эту мысль в красивом образе, можно сказать, что всякое духовное движение имеет исток на вершинах религиозной жизни, и каждое из этих потоков впадает в океан философии. Впрочем, нельзя забывать, что это топографическое сравнение, как и любое другое, хромает, взаимосвязь сфер духовной жизни гораздо более сложна и многопланова.

Однако главная суть сказанного в том, что те философские интуиции, которые образуют направление и дух философствования, уходят своими корнями в религиозное чувство, будучи по своему существу осмыслением факта и характера связи со Святыней, как абсолютно высшей онтологической инстанцией, задающей строй и меру всему сущему. Философская интуиция, – то зерно, которое перерабатывает почву повседневного опыта в живую ткань философского учения, есть нерелигиозная форма соотнесенности с предметами, открываемыми в религиозном опыте, и это квинтэссенция религиозного опыта, соотнесенная с предметами нерелигиозными. Не всякий верующий – философ, и не всякий философ – верующий. Речь о другом. Религия и философия связаны друг с другом в сложном организме духовной культуры особым образом в силу того, что обе они являются проявлениями целостности человеческого духа. Предмет духовной жизни и религия, и философия охватывают во всей его универсальной цельности, и отношение их к нему может быть только универсальным, но при этом можно сказать, – несколько упрощая для краткости, – что религия устанавливает универсально жизненное отношение к высшим предметам духа, а философия являет собой универсально интеллектуальное к ним отношение. Таким образом, «не отдельные истины, логические или метафизические, составляют конечный смысл всякой философии, но то отношение, в которое она поставляет человека к последней искомой истине, то внутреннее требование, в которое обращается ум, ею проникнутый» [Киреевский И.В. О необходимости и возможности новых начал для философии // Киреевский И.В. Разум на пути к истине: Философские статьи, публицистика, письма. – М., Правило веры, 2002. – С. 231].

Религиозный исток духовной жизни и философский ее синтез оказываются связаны гораздо более прочно, чем любые опосредующие их связь звенья. Именно в этом смысле «хромает» вышеприведенное «топографическое» сравнение, предполагающее предельную дистанцию между религиозными «вершинами» и философским «морем». Человек веры может быть вполне чужд философии, оставаясь в сфере жизненной связи с Абсолютом через религиозное служение и благоговейное почитание, с другой стороны философ может никогда не вступать целенаправленно в религиозные отношения к своему предмету, то есть не выходить в отношениях к нему за рамки философской (интеллектуальной, прежде всего) устремленности. Они могут даже взаимно считать друг друга занятыми пустой или даже вредной деятельностью, но при всем том несомненным представляется глубокое родство религии и философии именно в главных их чертах. И там, и там, дело заключается в сопряжении переменчивой и текучей временной жизни со всеохватной целостностью духовного предмета перед лицом вечности. Если Истина, Добро и Красота составляют, условно говоря, «грани» этого предмета, то Святыня и Мудрость являются формами выражения его универсальной значимости.

Необходимо здесь сказать несколько слов и о соотношении философии и богословия, демаркация между которыми является часто предметом недоумений. Кто-то пытается противопоставить эти две формы мысли, а кто-то, напротив, чуть ли не объединяет их; кто-то на основании только упоминания о Боге отказывает неким рассуждениям в статусе философии, причисляя их к богословию, а кто-то считает, что осмысление темы Бога составляет одну из непременных задач философии. На наш взгляд, наиболее плодотворно было бы понимать соотношение философии и богословия, исходя из факта неотъемлемой принадлежности богословия к религиозной сфере духовной жизни и из намеченных только что принципиальных оснований взаимоотношений религии и философии.

Богословие, в отличие от философии, – не чисто интеллектуальное занятие, оно является элементом религиозной жизни. Крупнейший православный богослов XX века Владимир Николаевич Лосский, рассматривая связь богословия и мистики, приходит «к заключению, которое может показаться в достаточной степени парадоксальным: христианская теория имеет значение в высшей степени практическое, и чем мистичнее эта теория, чем непосредственнее устремляется она к высшей своей цели – к единению с Богом, – тем она "практичнее"» [Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви // Лосский В.Н. Боговидение / пер с франц. В.А. Рещиковой. – М.: ООО «Изд-во АСТ», 2003. – С. 113]. То же можно сказать и не только о христианском богословии, но и о всякой богословской мысли вообще: она неотделима от религиозной «практики» [Что позволяет, например, проф. Московской Духовной академии А.И. Осипову говорить о религии, как об «опытной науке»: см. Осипов А.И. Путь разума в поисках истины. – М.: Даниловский благовестник, 1997. – Глава V, § 1, п. 9]. Богословие строго держится именно религиозного отношения к своему предмету. Говорит ли оно напрямую о Святыне, – оно осмысляет религиозный акт изнутри и средствами самого религиозного акта. Говорит ли оно о культуре общества (т.н. богословие культуры), – оно осмысляет и Красоту, и Добро, и Истину, и саму Мудрость с точки зрения их религиозных корней и религиозной значимости, видя и в них форму реализации Святыни, способ богопочитания, возводя культуру к ее основам.

Философия же движется с другой стороны – и навстречу – этому устремлению богословской мысли. Философия, обращаясь к любым формам и проявлениям духовной жизни, видит в них исходный пункт и опору в своем движении к Мудрости. Философия и к самой Святыне относится нерелигиозным образом, видя и в ней основание Мудрости. Надо только уточнить, что нерелигиозный способ отношения к Святыне не означает непризнания ее Святыней. Так или иначе, какая-то Святыня – то есть онтологически высшая инстанция, превышающая для меня своей значимостью значимость меня самого – в интеллектуальном пространстве всякого философа необходимо присутствует. Цинической философия может быть, но не циничной, если под цинизмом понимать отказ в праве на безусловную значимость всем возможным ценностям. Если античные циники и отвергали общепринятые эстетические и нравственные нормы, то делали это во имя того, что было с их точки зрения единственно и по-настоящему ценно. Диоген Синопский в основание своей жизни и философии положил именно «переоценку ценностей», «выше всего ставя свободу» [Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / 2-е изд. – М.: Мысль, 1986. – С. 220, 236].

В качестве жизненного истока мысли, религия обладает неким «генетическим первенством»: primum vivere, deinde philosophare, «сначала – жить, потом – философствовать», – этот принцип древних должен быть понят именно в этом смысле, – основой философской мысли может быть только наличие прежде нее жизненного опыта причастности к предмету этой мысли. Однако философия как раз в силу того, что она есть тот исход и завершение, в который обращается всякое духовное движение, достигая наивысшего взлета, призвана быть максимально ясной сознательностью и осмысленностью человеческого бытия в мире. А потому философию можно определить как предельно глубокое мышление о предельных вещах.

Философское мышление отличается от мышления обыденного, которое нацелено на эффективность практической деятельности, которое построено на расчете, на смекалке и состоит в выборе наилучших средств для достижения какой-то данной цели. Мышление философское задается вопросом о смысле происходящего, мыслит не о том, как целей достигать, а о том какие цели достигать стоит, зачем эти цели достигать, это мышление ориентировано на понимание смысла, которое как раз и называется мудростью. Философия имеет своим предметом не потребности момента, а самые первые причины и самые последние следствия происходящего, мировоззренческие основы бытия человека в мире.

bannerbanner