Священная война. Записки военкора

⁂

Другая история – страшная и грустная. Мне рассказали ее на Сватовском направлении. Все знают, что военные в зоне боевых действий нередко приручают животных, особенно не на передке. Кошки и некрупные собаки не только развлекают своим присутствием, но и ловят крыс и прочих вредителей. Зная эту особенность, противник начал отлавливать бродячих собак посимпатичней, вживлять им под кожу GPS-датчики и выпускать в сторону наших позиций. Дальше дело техники: если где-то датчик останавливается и не меняет положение несколько дней, значит, собаку, скорее всего, приютили в одном из наших блиндажей. Точные координаты получены, после чего наносится удар.

⁂

Едем по Авдеевке, третья или четвертая поездка в город. Фронт продвинулся вперед, но вокруг по-прежнему неспокойно. Устройство «Булат» время от времени попискивает: засекает в небе БПЛА-наблюдатели, о чем красноречиво говорит надпись DJI на экране. Каждый раз мы смотрим на экран и, увидев привычную надпись, успокаиваемся. Вдруг на тревожно-красном экране загораются другие буквы: FPV, то есть БПЛА ударного типа. Тут уже не до шуток.

– Есть шанс, что это наши что-то запускают?

Мой собеседник, опытный военный из донецких, честно и спокойно отвечает:

– Не знаю, будем надеяться на Бога.

Размашисто крестится, левой рукой держа руль автомобиля. Как только рука касается левого плеча, звук исчезает.

«Интересное совпадение», – промелькнуло у меня в голове. Разговор вновь принял дежурное русло. Через несколько минут – снова тревожный писк, красный экран и надпись FPV. Мысленно готовлюсь прыгать из машины на скорости.

– Какие наши действия?

– Да все те же.

Снова мой спутник, улыбаясь, как будто в небе не происходит ничего особенного, осеняет себя крестным знамением, и снова, как только рука касается левого плеча, «Булат» умолкает.

Два совпадения за несколько минут – точно не совпадения.

⁂

Расскажу и смешную, можно даже сказать, вполне кинематографичную историю, достойную войти в какой-нибудь из фильмов. Военные священники, чтобы не привлекать лишнего внимания, обычно добираются до зоны СВО как частные лица, зная просто адрес штаба военного духовенства на том или ином направлении. В одном из городов в зоне СВО с началом конфликта прекратил работу массажный салон, в котором по слухам долгое время оказывались еще и «дополнительные услуги». Приехав на обычном рейсовом автобусе, священник в подряснике и с густой бородой садится в такси на автовокзале и называет адрес:

– N-ского, 37.

Таксисты обычно знают такие «пункты назначения», поэтому водитель делает квадратные глаза и говорит:

– Батюшка, вам точно туда?

– Да, там наших уже много.

Водитель, не проронив после этого ни слова, везет священника по адресу. У здания стоит группа военных священников в новом камуфляже расцветки «мультикам», как у подразделений спецназа: все крупные, с длинными бородами. Таксист удивляется еще больше:

– Это что, чеченцы?

– Ну какие чеченцы, батюшки это!

И тут до таксиста наконец дошло, что «здание сменило собственника». Говорят, что смеялись до слез все присутствующие.

Глава 4. Испанский стыд

В годы моего студенчества в МГИМО была распространена практика обучения по обмену. Если ты хорошо учился (средний балл должен был быть не меньше 85 из 100), то тебя отправляли на семестр в страну по твоему языковому профилю. Тогда студенты были обязаны учить минимум два иностранных языка, один основной и один дополнительный, или, как мы говорили, «первый» и «второй». Так как основной язык у меня был испанский, то в начале четвертого курса меня отправили в университет Комплутенсе в Мадриде. Стажировку оплачивал один из испанских банков, у которого было подписано соглашение с нашим университетом. Любопытно, что такие программы распространялись в массе своей на гуманитарные, а не технические специальности. Из общения с ровесниками я узнал, что будущему журналисту, политологу или социологу попасть по обмену в западный вуз было гораздо легче, чем инженеру или врачу. Как я потом понял, делалось это исключительно для того, чтобы заражать гуманитариев своими ценностями и возвращать их на родину. Делиться последними достижениями в области науки и техники никто не собирался. Бесплатно – и подавно. А вот сформировать собственную сеть влияния из студентов, которые через несколько лет окажутся в российских госструктурах и крупном бизнесе, – это вполне в их интересах.

Тем смешнее мне сейчас думать о том, что именно период моего обучения в Испании, призванный по большому счету «завербовать» в ряды западников-либералов, окончательно убедил меня в том, что Россия – единственная страна, в которой я могу жить и быть счастливым. Так что, пользуясь случаем, благодарю испанский банк, профинансировавший эту поездку.

Еще смешнее мне всегда было на собеседованиях при устройстве на работу. Стоило мне сказать, что, помимо МГИМО, я также учился в одном из старейших вузов Испании, как в глазах потенциального работодателя тут же становился «золотым кадром» – человек ведь УЧИЛСЯ В ЕВРОПЕ! Смешно мне потому, что это время можно назвать, пожалуй, самым бессмысленным с точки зрения образования. Нас, русских четверокурсников, определили в группу к испанским пятикурсникам, которые сразу же показались нам очень странными. В массе своей это были великовозрастные люди под 30, застрявшие в подростковом периоде с цветными волосами, проколотыми носами и полным отсутствием понимания того, чем они собираются заниматься в жизни. На пятом курсе Факультета информации мы писали эссе после просмотра анимационных материалов (считай, сочинение по мультфильму), разбирали различные этические задачи из профессиональной сферы и разрабатывали аудиовизуальные решения для бизнеса. Такими вещами в российских вузах (во всяком случае в МГИМО в годы моего обучения) занимались на младших курсах. Уже недели через три мы поняли, что смысла в обучении особого нет, просто перестали посещать занятия, а потом пришли на сессию и сдали все экзамены на «хорошо» без подготовки: решить тестовые задачи в стиле ЕГЭ не составляло особого труда.

Также очень раздражала внеклассная активность в университете. Уже в 2009 году молодежная среда вовсю была пронизана левацкими идеями. Никогда не забуду студенческую манифестацию в коридорах университета, главной целью которой было добиться установки дополнительных микроволновок в столовой. Профсоюз снял студентов с занятий, они нарисовали плакаты и растяжки, после чего полдня скандировали в коридорах «Más microondas en la cafetería!» (исп. «Больше микроволновок в столовой»). Сами коридоры одного из старейших вузов страны были часто изрисованы, в том числе серпами и молотами. А в столовой, помимо обычной студенческой еды, можно было приобрести и алкоголь, причем не только легкий вроде пива, но и крепкий: виски, водку, ром. Цены были невысокие, и многие студенты брали «по соточке», а то и по две перед парами. На задних рядах лекционных залов стоял запах перегара, как в дешевой рюмочной. А некоторые просто не доходили до лекций и ложились спать прямо на университетские газоны.

На территории университета находится скульптура «Факелоносцы», аллегорически изображающая передачу знаний и традиций от старших поколений к молодым: юноша верхом на коне принимает факел из рук лежащего на земле старца. Сохранение и приумножение традиций для нынешнего поколения испанских студентов, видимо, ценности не представляло, поэтому весь памятник был изрисован кривыми граффити. Складывалось ощущение, что в город, в котором жили утонченные люди, способные создавать красивые произведения искусства, ворвались варвары и все изгадили. В ступор вводило не только осквернение студентами одного из главных символов их же университета, сколько нежелание руководства его отмыть. Все время, что я провел в Мадриде, он так и стоял изрисованный, став памятником не столько передаче знаний, сколько традиции и культуры, оплеванных собственной молодежью. Спустя почти полтора десятка лет, когда я пишу эти строки, понимаю, что, наверное, вандалами двигали те же духовные стихии, что провоцируют хулигана сжечь кнопки в лифте собственного дома. Иррациональное желание осквернить, испортить собственную среду обитания – верный признак духовной поврежденности. Ну а нежелание или неспособность властей и руководства что-то изменить – прямое указание на глубочайший общественный кризис.

Безусловно, меня окружали не только люди с таким внутренним устройством, среди моих знакомых испанцев, особенно более старшего поколения, было немало людей высокой культуры, тех самых «белых европейцев» из мечтаний советского и постсоветского человека: опрятных, культурных, обаятельных. Но количество их было ничтожно мало, и они буквально тонули в море оболваненной современной западной культурой молодежи, которую интересовало только то, что она будет покупать, с кем спать и куда поедет отдыхать. Как-то раз нас с друзьями пригласил на домашний ужин один знакомый испанец лет сорока пяти. За столом было порядка десяти человек, нас посадили поближе к его дочерям и племянницам, которым было тоже в районе двадцати. Состоялся примерно следующий диалог:

– Значит, ты учишься в Комплутенсе, Андрес?

Местные часто произносили мое имя на испанский манер, потому что звук «й» на конце давался им с большим трудом.

– Да, на факультете информации.

– Отстойное у нас образование, да?

В лице моей собеседницы были не сожаление или гнев, а скорее брезгливость и пренебрежение.

Я замялся, не зная, как ответить. Не хотелось начинать ужин с разгрома системы образования в стране, гостем которой я являлся.

– Ну-у-у-у… я бы не сказал, что все так ужасно. Могло быть и лучше, конечно, но трагедии точно нет.

– Нет, у нас полностью убитая система образования. Молодые не хотят учиться и жить в Испании.

Для меня это стало шоком. Мои друзья детства и многие однокурсники считали, что я вытянул счастливый билет. Признаться, я и сам тогда считал так же. А тут моя ровесница говорит мне, что Испания – отстой, и из нее «пора валить». Как можно валить из Европы? Да еще из Испании, страны с прекрасным климатом и высоким уровнем жизни, в которую как раз хотят уехать многие прогрессивные представители набравшего тогда силу «креативного класса» России?

– Куда же вы хотите ехать?

– В Лондон, Нью-Йорк или Калифорнию. Там круто.

В этот момент я, наверное, впервые понял, что такое однополярный мир, вершина которого находится в США. Вдруг стало предельно ясно, что все мы находимся в какой-то единой матрице и центр управления нашим сознанием, неважно, на Урале мы или в Мадриде, находится где-то на Западном побережье США. Просто Россия оказалась в этой американской системе координат еще бо́льшей периферией, чем Испания, поэтому для нас путь «на вершину мира» проходил через Европу. И те, кто считает, что какая-то единая вершина существует и находится именно там, на Западе, оказались для меня очень далекими и чужими, как и я оказался далеким и чужим для них. И мир сейчас делится не на сторонников левых или правых взглядов, не по национальному признаку и даже не по территориальному. Все мы оказались разделенными на два больших лагеря: тех, кто верит в американский «град на холме», и тех, кто не верит. И то, как живут те или иные страны, определяется соотношением этих противоборствующих лагерей. В России слепая вера в Европу, США и вообще «цивилизованный мир» привела к распаду СССР и 90-м, ставшим горьким и отрезвляющим уроком для большинства населения. В Испании ни распада, ни 90-х не было, потому там удельная доля «верующих» в глобальный Запад росла год от года. И в итоге страна пришла к тому состоянию, в котором находится сейчас. Часов в семь или восемь вечера на центральную площадь Барселоны, цокая высоченными каблуками, выходили трансвеститы и трансгендеры – огромные полураздетые мужики в ярком макияже предлагали себя всем желающим, громко «причмокивали», зазывая проходящих мужчин. Некоторые, не стесняясь, поддавались на призыв. Уже тогда мне, двадцатилетнему парню, это показалось чем-то дьявольским. Этот портовый город для кого-то является образцом организации общественного пространства, вместилищем многочисленных шедевров архитектуры и живописи, а для меня он стал буквально воронкой в ад, из которой хотелось поскорее выпрыгнуть.