«А дом наш и всех, живущих в нем, сохрани…». Роман

Пампа иногда оживала островками запылённых кустов. Мигель достал из рюкзака кислое яблоко и стал потихоньку жевать. Хавьер от яблока отказался.

– Да что с тобой случилось—то? – не выдержал Мигель. – У тебя вид такой, как будто ты кошелек с деньгами потерял.

– Кстати, о деньгах, – немного помолчав, вдруг сказал Хавьер. – Хочешь немного заработать?

– Почему нет?

– В Барилоче нужно будет передать привет одному приятелю. Сможешь?

– Чего—то ты темнишь! – сказал Мигель. – Где это видано, чтобы за привет деньги платили!

– Бывает и такое, – не смутился Хавьер.

– А что ты сам?

– Сам не могу. Похоже, у меня контролёр есть.

– Какой еще контролёр?

– А вон тот, – Хавьер кивнул на задремавшего лысого с газетой. Двигатель ревел так, что можно было не смущаться, что кто—то услышит их разговор. – Только тихо. Ты смотри, а я пока прогуляюсь.

В это время автобус начал притормаживать и подъехал к дощатому навесу. Водитель зевнул и громко крикнул:

– Чачарраменди – на выход! Стоянка двадцать минут.

За окном нарисовалась деревушка, одноэтажные домики, десяток улиц. На площади у автостанции мальчишки играли в футбол консервной банкой. Хавьер подмигнул, встал и пошёл к выходу. Мигель не понял его игривого настроения. Попытался что—то спросить, но Хавьер приложил палец к губам и спрыгнул с подножки. В этот же момент лысый мужчина рядом с водителем быстро свернул газету и, похлопывая себя по карманам, тоже вышел из автобуса.

Всё, что происходило дальше Мигелю осознать было сложно. Он явно видел, как вслед за уходящим во дворы Хавьером устремился лысый с газетой. Но шёл он как—то неохотно, все время оглядываясь по сторонам, как будто потерявшийся ребёнок. Хавьер, наоборот, шёл уверенно и, пройдя несколько метров, резко свернул в проулок, скрывшись из поля зрения Мигеля.

Водитель автобуса два раза нажал на кнопку сигнала, это означало, что до отправления маршрута осталось пять минут. Мигель вышел из автобуса, посмотреть, куда девался приятель. Поездка срывалась – друг исчез.

– Едешь или остаёшься? – водитель выглянул из окна и ещё раз нажал на клаксон.

– Погоди, вещи заберу, – Мигель подхватил рюкзак Хавьера и злой от непонимания ситуации сел на скамейку под навесом. Автобус крякнул, выдал выхлопное облако и запылил по дороге. Начал накрапывать дождь и захотелось есть. Время тянулось медленно. Подошли местные пацаны стали с интересом разглядывать постороннего. Автобусы заходили сюда не часто, и каждый незнакомец становился достопримечательностью.

– Автобусов сегодня больше не будет, – рыжий мальчишка смотрел на него с интересом. – А ты к кому приехал?

– Сам не знаю, – улыбнулся Мигель. – Тут у меня приятель один потерялся. Бросить его нельзя.

– Бывает, – сказал рыжий и подсел на скамейку. – У нас в прошлом году колдун приезжал искал одного ара.

– Кого? Араукана, мапуче. У них потерялся один мужик. Сначала говорили, он собрался и к духам ушёл. Неделю его не было, а потом колдун их – калку – поговорил с духами, те сказали, нет у нас посторонних, ищи в Чачарраменди – вот он к нам и приехал. По всем домам ходил. Народ боялся, что калку начнет кровь быков пить. Про них всякое говорят. Дня три по дворам ходил, а потом на пятачке за деревней стал обряд проводить. С Нгенеченом18 разговаривал, я сам слышал!

– С кем? – не понял Мигель.

– Нгенечен – у них самый главный. Если другие что-нибудь не увидят, то от этого точно не скроешься. Он, в общем, сказал, что мужик этот пропащий, хоть и бродяга, но спрятан надёжно, душа его бродит по земле и скоро вернётся к родственникам, пусть готовят ему встречу.

– А почему ж они, эти самые духи, к вам бродягу направили?

– Как почему? У нас тут этих мапуче целый рой! Как выйдут обряды проводить – на улицу лучше не выходи.

– Это ещё почему?

– Они нас здорово ненавидят. Обиды у них крепкие. Хорошо, что мы с ними как—то прижились, а воевать страшно. Один калку на всю деревню порчу навести может, неурожай будет, коровы погибнут – нам это надо?

Мальчишка помолчал, достал из кармана горсть жареных орехов и протянул Мигелю.

– А ты сам откуда?

– Из Байреса.

– Зачем к нам?

– Да хотим с приятелем на змея посмотреть. Слыхал про Науэлито?

Рыжий мальчишка замер, посмотрел, прищурившись, и покрутил пальцем у виска. В этот момент, консервная банка, которой играли мальчишки за остановкой, со звоном упала рядом, кто—то свистнул и позвал: «Рики, ты играть придёшь или как?». Рики по—приятельски хлопнул Мигеля по плечу: «Ну, удачи!», и побежал к друзьям.

– Надеюсь, от пары глотков мате ты не откажешься, – услышал Мигель за спиной голос Хавьера.

– Ты где был?!

– Пойдём, расскажу.

Казалось, у Хавьера везде находились связи. Недалеко от автостанции оказалась мастерская художника. Стены от пола до потолка были увешаны пейзажами и странными женскими портретами. Мигель оглянулся в поисках стула. Хавьер вёл себя здесь как дома, откуда—то со стеллажей достал две складные табуретки. Сухощавый человек в линялом пончо подал им два грубо слепленных бокала с мате и молча вышел из комнаты.

– Это дон Себастьян. Он немой художник. Не слышит, но всё понимает. Наш человек, можно не беспокоиться.

– Что значит, наш? Давай уже объясни всё по—нормальному. Что там случилось в автобусе? Кто этот лысый, что за тобой погнался? – Мигель начинал раздражаться. Ему казалось, что Хавьер ведёт какую—то свою игру, но Мигель ни в какие игры играть не собирался.

– Ладно, сейчас всё расскажу, ты же мне друг, – Хавьер отхлебнул из бокала. Помолчал. Потом сделал ещё пару глотков. Мигель ждал. Хавьер, казалось, собирался духом. Потом резко вскинул голову. – Мигель, братишка, ты мне должен помочь. Я влип в одну историю и теперь либо голова с плеч, либо… А другого и быть не может. Мне дальше ехать нельзя. Я сегодня дал подписку о невыезде, тот лысый, который за мной помчался, я, понимаешь… его племянница, а он – полицейский чин… В общем, как бы тебе это поприличней рассказать. Ну, была у меня одна интрижка. По глупости, конечно, она – красотка неземная. Из индейского племени, из арауканов. Чего ты смеёшься? Я ж не знал. Она в Байрес приехала, поступать в универ. Я познакомился, улыбочки, смешочки. Ну и – любовь, это, как водится.

– Ты меня сейчас развести хочешь? – Мигель понимал, что Хавьер разыгрывает спектакль на ходу. Но досматривать его до конца у него сил уже не было. – Короче, ты скажи, что нужно.

– Нужно ей отвезти деньги в Барилоче, – резко сказал Хавьер. – Я не могу, с меня взяли подписку, никуда из Чачарраменди теперь не выехать. Я под надзором, они за мной давно следили, и теперь нашли повод. Дон Себастьян тебя вывезет за город. Адрес напишу, надо будет передать посылку в Барилоче – и всё. Сделаешь?

– А чего раньше не сказал?

– Ну… не мог.

– Гад ты, Хавьер, – Мигель никогда ещё не чувствовал себя таким опустошённым.

– Ну, извини, так получилось. Дракона найдём в следующий раз, никуда он от нас не денется.

До вечера они проспали на тюфяках в углу. Усталость дала о себе знать. Мигелю снились сумбурные сны. То дед, который ловит птицу на заднем дворе, то какой—то город, то люди, спешащие по делам в Рио.

Когда стемнело, старик вывел Мигеля через задний двор. В рюкзак спрятали небольшой пакет, залитый сургучом, Хавьер подробно рассказал, как найти нужного человека в Барилоче, сто раз извинился и всё время отводил взгляд. За деревней его уже поджидал фургон, в кузове которого были навалены тюки с мягким барахлом. Мигель уютно утроился на мешках. Водитель, широкоплечий метис, оценивающе посмотрел на спутника, пожелал приятных сновидений и пообещал, что утром будут на месте.

Часа два Мигель смотрел на крупные звезды. Путь осенял Южный крест. Он был зол на Хавьера, понимал, что тот напропалую врёт, но отказать в помощи не мог. В конце концов всё как—то образуется, вспомнил он слова деда. Тот часто учил его помогать людям бескорыстно, видя в этом чуть ли не главную свою миссию. «Всегда есть тот, кому нужно помочь, – говорил он. – Просто оглянись вокруг – и обязательно кого-нибудь увидишь!». Он вспомнил, как они с дедом даже придумали такую игру для себя. Когда ходили в воскресенье на шумный деревенский рынок, оглядывались вокруг, соревновались, кто первый найдёт человека, нуждающегося в помощи. Мигель всегда выигрывал, он—то знал, что сразу за воротами на колченогой табуретке продаёт грубо отшлифованные камни однорукая цыганка тётя Рада. Старуха была доброй, несмотря на бедность для проходящей мимо малышни в подолах цветастых юбок у неё всегда находился леденец. Её леденцы были самые вкусные. И ей всегда нужно было чем—то помочь. «Тётка Рада, тётка Рада! – кричал ей Мигель. – Чем тебе помочь?» «Ай, ты мой птенец! – смеялась она. – отнеси вот эту монетку старому Родриго, да скажи ему спасибо за ржавые гвозди, которыми он заколотил дверь в моей лачуге! А то я уже вторую неделю к нему иду, отблагодарить спешу». Мигель счастливый бежал к плотнику Родриго, на другой конец рынка, зная, что за это поручение старой Рады обязательно получит леденец, со вкусом жгучего перца. Такие умела делать только однорукая цыганка в цветастых юбках! А как получилось так, что она потеряла руку? Об этом рассказал дед. Будто в молодости ее считали самой красивой в таборе. Взять её в жены решил молодой гаучо Хосе. Он не был цыганом – это обстоятельство стало для него роковым. Таборные парни решили его отвадить от цыганки. Но куда там! И Рада, и Хосе – готовы жизнь отдать за любовь друг к другу. Получилось всё просто, цыганские ухари подстроили, чётко сработали – увели лошадь у полковника Хименеса, начальника полицейского участка, свидетели указали на Хосе. Начались разбирательства – кто что зачем. Хосе крыть было нечем, наутро потерянную лошадь нашли у него в стойле. Парню грозила тюрьма, но Рада в споре с полковником заявила, что руку на отсечение отдаст, чтобы доказать, что Хосе невиновен. Тот возьми да пошути, мол, руку принесёшь, тогда и отпущу твоего любимчика. Пошутил и пошутил. А Рада оказалась не промах.

На второй день нашли её, истекающую кровью на крыльце полицейского участка – без руки. Как уж она себе её отсекла – никому не ведомо. Но деревня замерла в шоке. Полковник потом от стыда, говорят за сердце держался два дня, а на третий вовсе уехал, уволился со службы. Хосе в тот же день отпустили. Да только счастье Рады длилось недолго. Пока она в госпитале от потери крови отходила, к Хосе пришла повестка – забрали его в солдаты. Рада из госпиталя вышла – Хосе в армии. Из табора её тоже вывели, говорили, что она рассудка лишилась, кто ж возьмётся с такой в одной кибитке жить? А через месяц пришло письмо, что Хосе шальной пулей убили, при разгоне демонстрантов в столице. Рада поселилась на окраине деревни, научилась из камней бусы делать. Как она с одной рукой управлялась – никто не знал, однако до старости дожила. И Мигель любил старухе помочь, сумасшедшей она не была. Добрая тётя Рада, только взгляд из-под седых прядей глубокий, словно без дна. «Никогда никому в помощи не отказывай», – говорил дед. И лежа на тюфяках в кузове фургона, Мигель слышал эти слова.

Утром его разбудил скрежет ворот. «Эй, парень, просыпайся! Барилоче! Приехали!». Мигель выглянул из кузова. Грузовик стоял перед большими воротами, за которыми виднелся красивый особняк.

– Сюда нельзя, дальше сам, – водитель помог ему вылезти из кузова и похлопал по плечу. – Удачи, амиго.

Мигель протёр глаза. Адрес, куда он должен доставить пакет, Хавьер написал на листке из блокнота. Где он? Куда идти? Зачем он вообще ввязался в эту авантюру. Хотелось есть. В рюкзаке плескалась только бутылка воды и пара маисовых лепёшек, которые сунул ему немой дон Себастьян. Откусывая на ходу, поплёлся по улицам, рассматривая таблички на домах. Сан Карлос Барилоче чем—то похож на старый Буэнос-Айрес. По крайней мере центр показался Мигелю знакомым. Эти места называли аргентинской Швейцарией. Богатые приезжали сюда кататься на лыжах и развлекаться. Наступало раннее утро, поэтому улицы были ещё пустынны.

Первым делом нужно добраться до лодочной станции и найти там управляющего Родригеса.

Родригес оказался высоким коренастым метисом. Сверху вниз оглядел Мигеля и попросил подождать. Станция начинала оживать захлёбывающимися двигателями и скрипом лебёдок. На пирсе собирались группы рабочих, получали задание управляющего и расходились по делам. Родригес забрал пакет и исчез среди эллингов, где хранились лодки. Мигель прождал его с полчаса. Озеро Науэль—Уапи простиралось далеко вдаль, по берегам росли сосны, а за ними стеной вставали Анды со снежными шапками на вершине. «Красиво» – подумал Мигель. Это тебе не пампа с серым песком и колючками по обочинам дорог. В этом что ли озере живёт ваше знаменитое чудовище? Жаль Хавьера, Мигель так и не смог разобраться в том, что произошло. Теперь об этом думать не хотелось, раз уж приехал в такую красоту, хотелось бы остаться здесь бы на пару дней. Родригес появился внезапно, он был взволнован, в руке держал холщовый мешок.

– Держи, – протянул мешок Мигелю.

– Что это?

– А то ты не знаешь! Я смогу тебя переправить на другой берег. Но дальше пойдёшь один.

– Куда?!

– Ладно, амиго, шутки в сторону. Наши ребята всё проверили, дали сигнал. Обстоятельства изменились. Операцию нужно проводить сегодня.

– Не понял…

– Это приказ, приказы не обсуждаются.

– Не понял… Какой еще приказ? Ты кто такой—то мне приказы раздавать?! Что всё это значит.

Родригес ничего объяснять не собирался. Он оглянулся по сторонам и прошипел: «Иди за мной». Через пять минут они уже мчались на моторной лодке по волнам Науэль—Уапи. Метис сосредоточенно вглядывался в противоположный берег, стараясь не выводить лодку далеко от берега.

Вскоре они сбавили обороты мотора и, крадучись, стали пробираться вдоль побережья. Мигель сидел на носу, Родригес – у руля на корме. Он встревоженно осматривал берег. Видно было, что чего—то ждёт. Но его тревога на фоне озёрной красоты в сознании Мигеля никак не прояснялась. Воздух ощущался хрустальным, хотелось дышать и дышать. После ночи в грузовике он уже успокоился. И даже вся эта загадочность с передачей пакета от Хавьера его уже не волновала. Он представлял, как потом будет рассказывать Софии об этом приключении, как с дедом будут хохотать, когда он расскажет ему о танго с красоткой в Санта—Роса. Деду Мигель доверял все тайны. Даже когда c казачатами подсматривали в окно женской бани в детстве, он деду всё рассказал.

Это Троха Пустовалов сбил его с панталыку, любитель женских прелестей с детства. Мигель пришёл как-то раз в общину поиграть с местными пацанами. К вечеру уже расходиться собрались, тут и начал Троха всех подбивать в баню залезть. «Вы бы видели какие титьки у Матрёны Федосеевой! Вы таких титек сроду не видели!» – кричал Троха.

Казаки построили себе на хуторе что—то вроде общественной бани, а рядом чулан для хозяйственных принадлежностей. Если на крышу чулана залезть, то в маленькое окошко можно всё разглядеть. Этот маршрут Троха, видно, хорошо знал. Он так смачно рассказывал про эту красоту, что пацаны решили залезть, своими глазами посмотреть. Тем более, что тогда была суббота, а казачьи девушки в общине банный день не пропускали. Полезли всей компанией, человек пять. Сквозь маленькое окошко видно разве что густой пар, толкая друг друга на пятачке, чуть крышу тогда не проломили. А от того, что шушукались да гоготали, их, конечно, заметили. Пока дядька Митя лестницу к чулану приставлял – пацанов как ветром сдуло. Всем тогда попало так, что потом казачата две недели садиться не могли, а вот Мишку – Мигеля пронесло. Они—то с дедом с общинниками не жили. Казачата оказались молодцами – Мишку никто не сдал. Но он всё равно себе местам не находил, всё думал, что же на исповеди отцу Стефану расскажет? Признался только деду. А тот улыбнулся, да быстро в бороде улыбку спрятал. «Ты, Мишка, больше этой ерундой не занимайся, всему своё время». Больше ему и говорить ничего не надо было. Мигель понимал деда с полуслова. С того дня, кстати, с местными пацанами играл он всё реже.

Дед ему свои тайны тоже рассказывал. Казалось бы, ерундовские вещи: как он украл бабушку из родительского дома, как потом они скитались по всему миру. Как отправляли родителям в Россию открытки из всех стран, где оказывались. Как деда чуть не упекли в тюрьму за бродяжничество в Италии, как он вынес для бабушки пирожное в берлинском кафетерии, не заплатив ни пфеннига. У деда была своя тайна. «Знаешь, что меня спасало во всей моей смутной жизни, Мишка? – спрашивал он Мигеля. – Богу молился. Дурак дураком, а про Бога не забывал. Покаешься, и вроде как на душе легче». Дед, пожалуй, только в разговорах с Мигелем сокрушался, что чего—то в жизни своей не сделал, только Мигель его таким видел. А для всех остальных он был непререкаемым авторитетом, твёрдым, как кремень во всех решениях. За это его вся эмигрантская братия даже побаивалась.

Пока моторка беззвучно неслась вдоль берега, Мигель наслаждался красотами. Всё происходящее казалось ему розыгрышем. Хавьер наверняка давно уже собирался в Барилоче остаться. Спонтанный он был парень, а, если честно, взбалмошный. Мигелю может и не хватало характера, не было в нём ни дедовой решимости, ни твёрдости – но слово своё он держать умел. А обижаться на университетского друга незачем, знал на что шёл. На сто процентов полагаться можно только на себя, да и то, обстоятельства могут измениться в любой момент.

Всё произошло неожиданно. Громкий хлопок! Лодку тряхануло так, что волна перекатилась за борт. Потом снова хлопок, мотор захрипел и заглох. Плеск, брызги, толчок в спину и грохот. Лицо обожгло холодной водой. Уши заложило непонятным гулом. Услышал, как сквозь пелену и шум доносится крик Родригеса: «Беги!», казалось, это глупо, потому что бежать посреди озера было некуда. Вынырнув, он понял, что лодка от берега недалеко, ещё через минуту на берегу оказались люди. Захлёбываясь, он, кажется, успел подумать, что они напоролись на чудовище, которое живёт в озере. Пейзаж вокруг стал резче, краски ярче, свет ослепил глаза. Каждый вдох наполнял лёгкие водой. Потом сильная боль в затылке добавила чёрного в его картину мира.

Дышать было нечем, грудь сдавило. Чья—то рука схватила за плечо, потом потянула за руку. Звуки затягивались в тошнотворную петлю. Едва почувствовав твёрдую землю под ногами, он провалился в пустоту.

В тот день сердце у деда забилось так, как будто, ночной гость спешил с депешей о самом важном. Несмотря на ливень за ночным окном, начал стучать в дверь из последних сил. Такой же стук он слышал однажды в Кейптауне, когда смерть нависла над сыном Женькой. Сейчас самым важным для деда был Мигель. Он точно знал, что в этой земной жизни ничего другого, чем можно было бы дорожить, у него не осталось. Резко открыл глаза – никакого ливня на улице нет и в помине. Теплый ветер, большие звёзды над головой. Община спит, лишь кое—где брешут беспокойные собаки. А Мигель, Мишка—то мой где сейчас? – подумал дед. Молча подошёл к иконе в углу, молча посмотрел в глаза Спаса. Перекрестился и стал ждать. Ему всегда хотелось рассмотреть Христа на этой старой иконе. Каждый раз ловил он себя на мысли, что выражение глаз Его меняется. То Он сурово хмурится, то улыбается, словно говоря деду: «Пётр, ну из чего ты проблему—то делаешь? Перестань беспокоиться! Благословляю тебя!». Сейчас у Спаса на лике читалась озабоченность. Может и он не знал, где Мишку носит? Хотя, нет. Как же Он да не знает—то? Всё он знает. И – в этом сомнений у деда не было – хранит Мигеля. Господи, он ведь пацан еще, ну, что тебе стоит, пощади его, спаси и сохрани. А, чтобы труды Твои зря не пропали, если хочешь, возьми меня. Я уже стар, уставать от жизни начал, если меня захочешь в Царствие Небесное забрать или в ад какой занебесный, забирай, но Мишку моего непутёвого оставь. Пусть ещё сделает всё, что задумал. Дед молился до третьих общинных петухов. Слышал, как самые ранние прокричали, полуночники. Знал, что от этих первых петухов никакого толку нет. Смотрел в глаза Образа и тихо шептал молитвы, какие знал.

…В доме суетились люди, тихо переговаривались друг с другом. Мигель заметил, что рядом с ним лежит накрытый с головой Родригес – из—под циновки виднелись его высокие ботинки. Однако, рогожа медленно опускалась и поднималась. Значит, дышал. Значит, живой. По крайней мере, пока. Кто—то ткнул в затылок, и он опять погрузился в темноту.

Глава 4. Магаданская область, 1991

«Царю небесный, Утешителю, Душе истины…». Нестор подумал, что сегодня слишком сильно болит голова. Зато душа у него была спокойна. Проверяющие уехали, вроде бы на этот раз по-доброму. Теперь даже слова молитвы он повторял с каким-то приподнятым настроением, хотя понимал, что от властей не скроешься даже здесь в таёжном скиту. В личном, его, Несторовом скиту. Хотя как, личном? Всё от Бога, Нестор понимал это, быть может, лучше других. И когда прошлым летом строил себе избу, обливаясь потом, и когда дрожал от холода зимой, с тоской слушая волчье подвыванье за Бурым логом, и когда второпях рубанул себе по ноге и кровь не мог остановить два часа. Нестор твёрдо был уверен, что всё с ним происходит зачем—то.

Когда егерь в первый раз приехал разбираться с пришельцем, было ему непросто объяснить, что Нестор не браконьер, не пушных дел разбойник. Кто в наше время молиться в такую глушь уйдет? Добровольно! У егеря это в мозгу не укладывалось. Куда? Кто? Зачем? Вот и в этот раз привёз с собой какую—то бабу из райцентра. Поговорили, пошумели, покрутили пальцем у виска и уехали. А что с него взять? Избу сложил – так по местным меркам это не изба вовсе, а так, омшанник для пчёл. Иконы в углу выставил – так их же здесь никто не видит, общественному спокойствию они вроде не угрожают. Молится шёпотом, до ближайшей деревушки вёрст пятьдесят по дремучему лесу. Да и живут—то там с десяток старух со стариками – вся молодежь давно уехала в город. В общем, ни для простого населения, ни для партии он угрозы не представлял. Покрутились, убедились, уехали.

Нестор давно принял для себе решение уйти. Но держало его многое, сначала родительские обещания. Обещал ведь отцу, что не оставит его в болезни. Не оставил. Потом стариков в деревне бросать не хотел, ну куда они без него? Да и отец крепко в него это вбил – своих не бросать. Отец только о себе говорил всегда неохотно, но наставления сыну давал вполне убедительно. Покровительствовал во всех делах сына, но и лишнего контроля не позволял. Как будто Писание на нём проверял.

«Господь знаешь, как учил, Нестор? Всякий волен делать всё, что угодно. Господь всё видит, не скроешься. Твори, что хочешь, вытворяй, что вздумается, однако Ему ни во вред и никакому ближнему!». Нестор так и поступал во всем, как отец.

Работать подпаском наладился, сразу, как только переехали сюда. Еще в школе учился, а работы никакой не боялся. Бывало, утро раннее, заря еще и не думала заниматься. Сонный выходил в хлев. Зорьку за хвост потянет, она – корова—дурёха, куда потянут, туда и идёт. А вдоль улицы уже мычание хоровое разносится. У подпаска работа простая: по улице коров собери, сгони в кучу и на дальний луг проводи. Но коровы – существа не слишком умные, кто одну травинку нашёл, кто за другую зацепился. Когда он на выпас с дядькой Сидором выходил, всё просто было. Тот из голенища кнут достанет, пару раз по коровьим бокам пройдется, вот стадо и сбилось, плотными шеренгами на луг прошествует. Как самые воспитанные школьники парами, за руки держась. А Нестор так не мог. Ну как он корову безмозглую по бокам стегать будет? Ходит между ними, по бокам гладит – вот и всё коровье воспитание. У дядьки Сидора они за полчаса до луга неспешно доходят. А у Нестора на это дело несколько часов уходит. Коровы его любили. Одна – Чернушка все время облизать норовила! Ну вот что с ней сделаешь – в самый неожиданный момент языком – раз – и лизнёт. Нестору все равно приятно, от одной щекотки коровьим шершавым языком умереть можно. Чернушка эта была бабушки Окси, что за рекой жила. Нестора она очень любила, называла «чиганяшка моя», это из—за смуглой кожи. Он смущался, когда она на людях это говорила. Понятно, что стала ему как родная, но зачем так-то. Он уже давно не маленький. Взрослый, можно сказать, мужик. Когда мать померла, отец частенько его к ней отводил. Он хоть и за мужицкое учение, но надо, чтоб в семье и женское начало было. Материнской ласки не хватило ему, это отец чувствовал. Да, и старой бабушке помочь нужно, где дров наколоть, где на огороде покопаться.

Бабка Окся и молитвы читать его научила. Книг у неё никаких, только Псалтырь в ситцевой обложке, зачитанная до дыр, её Нестор и читал. Библиотека в селе маленькая, да и та наполовину из нечитанных книг про историю компартии. В школу он перестал ходить после смерти матери. Да и некуда уже было. Девятый класс он отучился в соседнем селе. А дальше надо в район ехать, либо в училище поступать, либо в десятый класс в интернате. Детей на заимке кроме него не было, поэтому председатель распорядился за ним «козла» гонять, а потом на Нестора солярки стало не хватать. Приходилось частенько пешком ходить. Часа три пешком чапал в один конец. А потом отца в сельсовет вызвали, сказали: «Мил человек, либо переезжай, либо твой пацан неучёный будет. Денег нет, чтоб его одного в район возить». Отец почесал в затылке и решил, что дальше сам Нестора Михайловича всему научит. А чему научить не сможет, значит, так тому и быть. На всё воля Божья.