скачать книгу бесплатно
Кивнув в такт первым словам оратора, Дашкевич сложил руки на столе. Опустил глаза и принялся думать о том, что на результат его борьбы с губернатором, может так случиться, повлияет не содержание компромата, на что он рассчитывал, когда затевал это дело, а элементарное количество сторонников в разных ветвях власти.
Обдумывая эту мысль, он внимательно осмотрел людей, сидящих в зале пресс-центра, и по их лицам, попытался определить: чью сторону они примут – его или Ревы.
«Депутаты, что находятся здесь, хотелось бы думать, мою. Журналисты, если не будут стопроцентно уверены в том, что я выиграю, губернатора… Остальные?»
Дашкевич задумался над тем: чем будет руководствоваться народ, например, писатели, когда встанут перед выбором: за кем идти.
«Фактами?»
Посмотрев на Романова, с лица которого не сходила глупая улыбка, с сомнением покачал головой. Решил, что руководствоваться они будут главным образом эмоциями и степенью приближенности к той или иной противоборствующей стороне.
«Значит, этот, скорее всего, примет мою сторону… Кстати, почему именно ему я отдал премию?»
Так и не вспомнив, по какой причине выбор пал на Романова, чьи произведения никогда не читал, как, впрочем, и произведения других соискателей, Дашкевич встал со своего места. Приветствуя вызванного к президиуму лауреата, широко улыбнулся и вместе со всеми захлопал в ладоши.
Поздравляя его и вручая грамоту, Дашкевич неожиданно для самого себя задался вопросом: как Романов поведет себя, если прямо сейчас взять да и лишить его премии.
«То, что он обидится и подумает, будто у него незаслуженно отняли законно нажитое, понятно… А потом?»
Решив, что потом, несмотря на неопровержимые факты коррупции в исполнительной власти, Романов в отместку станет поддерживать Реву, Дашкевич почувствовал легкое разочарование оттого, что учредил премию для таких неблагодарных людей, как писатели.
«Хотя чего тут разочаровываться, – секундой позже вздохнул он, крепко пожимая Романову руку. – За все надо платить. А уж за то, чтобы перед Всевышним замолвили за тебя, грешного, доброе словечко, тем более».
***
Романов находился в состоянии полного блаженства. Бредя по бульвару с бутылкой дорогого французского шампанского, он никогда не чувствовал себя столь счастливым, как в этот теплый июльский вечер. Всё, на что ни падал взгляд, казалось ему красивым, праздничным, ярким. Небо, несмотря на разбросанные над крышами домов клочья туч, голубым, каким оно бывает только летом в деревне, когда, лежа на спине, ни о чем не думая, смотришь в него; солнце ласковым, как на припёке ранней весной; жизнь – справедливой и бесконечной.
То, что жизнь справедлива, Романов, с некоторыми оговорками, считал и раньше, когда получал пинки и набивал шишки.
«Недаром же Иов терпел страдания за свою безграничную веру. Недаром Моисей мучил евреев пустыней сорок лет. Недаром я продолжал упрямо писать стихи, когда меня перестали печатать и замечать. Всё, всё было недаром, поскольку в итоге каждый из нас обрел то, чего хотел больше всего на свете: Иона – Бога, евреи – родину, я – признание и любовь своих читателей».
Еще раз вспомнив о том, какие добрые слова говорил ему Председатель законодательного собрания Виктор Дашкевич – интеллигентный и истинно мудрый человек, к тому же, как видно, хорошо разбирающийся в литературе – Романов решил, что небо с этого дня, несмотря ни на какие тучи, всегда будет только голубым, солнце – круглый год ласковым, жизнь, справедливая к таким парням, как он – счастливой и бесконечной.
Романов был настолько погружен в радостные впечатления, распиравшие его, подобно тому, как мясной пирог распирает живот оголодавшего бедняка, что, только вставив ключ в прорезь замка, вспомнил о происшествии, случившимся с ним этой ночью, а следом и о той, с кем это происшествие было связано.
Медея! От этого имени у Романова защемило сердце. Как же он нехорошо повел себя с ней.
«Сирота, с четырнадцати лет живущая вдали от дома, заплутала ночью в незнакомом городе, а я, старый развратник, чуть было не воспользовался ее беспомощностью! Как я мог?»
Желая немедленно искупить вину, Романов, на ходу открывая шампанское, бросился в квартиру. Обежал ее, но ни в одной из четырех комнат девушку-грузинку не нашел. Заглянул на кухню, в туалет, в ванную комнату, вышел на балкон, вернулся в зал – везде было пусто.
Не зная, что и думать, Романов сел в кресло. Почувствовав дискомфорт, привстал и с удивленьем обнаружил, что сидит на скомканном платье бывшей жены, в котором еще утром ходила Медея.
«Она что, ушла в одной ночной рубашке? И куда она могла уйти в таком виде, тем более, что знакомых, по её словам, в городе нет, и как добраться до дома она не знает?»
Он осмотрел комнату и то, что увидел, ему не понравилось.
Ваза с сухими цветами, больше года стоявшая на журнальном столике рядом с торшером, валялась на ковре, угол ковра был загнут, словно кто-то споткнулся об него второпях, а на светлой обшивке дивана виднелись три небольших бордовых пятнышка.
Потрогав их ногтем, Романов еще раз огляделся по сторонам. Перебрал по памяти предметы, от соприкосновения с которыми они могли появиться, и пришел к твердому убежденью, что таких предметов у него в квартире точно нет.
Весь вечер Романов не находил себе места. То он порывался звонить в полицию, чтобы заявить о похищении человека, то искал ответы на вопросы, которые, как полагал, обязательно последуют после того, как он решится снять телефонную трубку и набрать 02.
«Кем вы ей приходитесь?»
«Как ее фамилия?»
«Почему полуголая девушка позвонила именно в вашу квартиру, расположенную на четвертом этаже, а не в квартиру этажами ниже?»
Наконец: «За что вам привалило такое счастье?» и, конечно же,
«Сколько ты, мужик, вчера выпил?»
Поняв, что ни один здравомыслящий полицейский палец о палец не ударит для того, чтобы помочь разобраться в том, что случилось с Медеей, и в каком-то смысле с ним самим, Романов решил, во-первых, успокоиться, а во-вторых, все хорошенько обдумать.
Для этого он снова сел в кресло перед выключенным телевизором. Закрыл глаза и, представив губы Медеи, сжатые так, словно она была заранее уверена в том, что ей некому помочь, несколько раз глубоко вздохнул.
Решив с самого начала придавать значение только очевидным фактам, и только на их основании делать выводы, не подлежащие двойному толкованию, отмотал в своем воображении время на сутки назад. Оставив без внимания то обстоятельство, что Медея позвонила в его дверь после того, как мимо необыкновенно бледной Луны на необычайно тихий город с неба упала звезда, сразу перешел к картине ее появления.
«Она стояла в длинной ночной рубашке, из-под края которой выглядывали голые стопы с аккуратно накрашенными ногтями, и несла какую-то чушь про Ээта, Медею, Ясона и Селену – сестру Гелиоса».
Романов задумался. Что-то в этой фразе было не так. У него появилось чувство легкой тревоги, которое иной раз возникает, когда в хорошо знакомый мотив вкрадывается фальшивая нота.
Он повторил ее еще раз, вслух:
– Она стояла в длинной ночной рубашке, из-под края которой выглядывали голые стопы с аккуратно накрашенными ногтями…
Почесал лоб и после некоторого раздумья, догадался-таки, что именно смущало его.
А смущали его слова о том, что, несмотря на дождь, практически не прекращавшийся до самого вечера, ноги у девушки были сухими и чистыми.
«И что из этого следует?» – спросил себя.
«А следует из этого то, что девушка не пришла ко мне, а, по всей видимости, приехала. И не сама, сама она этого сделать не могла, поскольку ключей от машины у нее не было, а с шофером».
Романова охватило беспокойство. То, что в этом деле был задействован кто-то еще, наводило на неприятные размышления о заранее спланированном действии.
Он вскочил с кресла. Прошелся по комнате и, словно желая ускорить ход мыслей, принялся массировать виски подушечками палец.
«Если это было заранее спланированное действие, и Медею с умыслом привезли ко мне на машине, иначе ее ноги обязательно были бы запачканы, по какой причине у меня в квартире пролилась кровь? Или ее насильно похитил кто-то другой? Или…»
Романов подумал, что появление в его квартире Медеи, возможно, лишь продолжение житейской истории о том, как некая девушка, пришла в гости к своему возлюбленному – одному из его, Романова, соседей – переоделась в ночную рубашку, а потом, обидевшись на что-то, сбежала.
«А разозлившийся возлюбленный, после того, как я на следующий день ушел получать премию, нашел Медею у меня в квартире, избил до крови и увел с собой».
Решив проверить это предположение, Романов отправился к соседям. Ему не терпелось выяснить: не приходила ли вчера вечером к кому-нибудь девушка, и если нет, не видел ли кто чего подозрительного этой ночью.
Оказалось, видели. Старушка Нелли Витальевна, живущая на втором этаже, поведала о том, что где-то около двенадцати часов ночи, случайно выглянув в окно, она увидела девушку, одетую, как ей показалось, в одну сорочку. Девушка спустилась с заднего сиденья легкового автомобиля, то ли большого, то ли высокого, то ли черного, то ли зеленого, и вошла в их подъезд.
Поблагодарив Нелли Витальевну, Романов вернулся к себе домой. Вышел на балкон и, закинув руки за голову, обнаружил, что небо, еще два часа назад казавшееся вечно голубым, безнадежно потемнело.
Ясон на острове Лесмос (Из рассказа «Записки Аргонавта»)
Едва нависшая над Иолком туча, похожая на свернувшегося в клубок лохматого пса, озарилась пурпурным светом утренней зари, гребцы, дружно взявшись за весла, вывели корабль из гавани. Подчеркивая торжественность момента, Орфей тронул струны золотой кифары и запел гимн богам. Услышав его, из глубин моря поднялись диковинные рыбы. Очарованные голосом певца, высунули они из воды острые плавники свои и, окружив «Арго» плотным кольцом, поплыли вслед за ним подобно веселой ватаге мальчишек, провожавшей из города уличного музыканта.
Вот так – трогательно, а вместе с тем торжественно и празднично – началось приключение, сделавшее меня самым великим и вместе с тем самым несчастным героем Эллады из всех, когда-либо живших на ее земле.
То, что с героями Эллады придется нелегко, я – Ясон – после долгих склок и споров выбранный предводителем похода – понял уже на Лемносе – цветущем острове, куда пристали мы для того, чтобы пополнить запасы пресной воды. Едва узнав о том, что мужчин на острове нет (если верить слухам, их перебили жены за постоянные измены), все, за исключением Геракла, уединившегося на корабле со своим любимчиком Гиласом, кинулись в объятья истосковавшихся по мужским ласкам женщин. Жертвоприношения богам, заканчивающиеся обильными возлияниями, следовали за жертвоприношениями, пиры сменялись пирами, праздники праздниками, и никто за многие месяцы, проведенные на острове, даже не вспомнил о том, ради чего покинули мы дома свои. Более того – ни один из тех, кто в храме Аполлона торжественно клялся вернуть золотое руно в Фессалию, не откликнулся на мой призыв продолжить начатое путешествие. Герои просто не слышали меня! И только когда рассерженный Геракл тайно вызвал аргонавтов к себе на корабль и, осыпав их гневными упреками за то, что ради веселой жизни позабыли они об обещанных подвигах, опомнились. Не слушая слезных причитаний выбежавших на берег женщин, снарядили «Арго» и, взявшись за весла, вывели его в открытое море.
Последней в ряду женщин стояла царица Лесмоса Гипсипила. Кусая губы, она одной рукой поддерживала большой живот, внутри которого зрела моя – Ясона – плоть, а другой долго-долго махала вослед навсегда уходящему кораблю.
22 июля
Весь следующий день Романов принимал у себя гостей, среди которых, к его большому огорчению, не было ни одного собрата по перу. Выслушивал не блещущую писательским мастерством однообразную похвалу в свой адрес, думал, пил и снова думал. Сначала о том, что ему наплевать на Медею – чокнутую грузинку, разгуливающую по ночному городу в одной ночной рубашке. Затем о том, что ему, человеку, с детства воспитанному в любви к ближнему, нехорошо наплевать на Медею – чокнутую грузинку, разгуливающую по ночному городу в одной ночной рубашке. Затем о летавках с мавками, способных, по словам стариков, приворожить любого приглянувшегося мужчину и, наконец, о том, что заставило вплотную заняться поисками Медеи – о мотивах ее появления.
Вечером, проводив до остановки последнего гостя, Романов в тускло освещенном подъезде случайно, плечом в плечо, столкнулся с незнакомым человеком в зеленой фетровой шляпе. Вежливо извинившись, поднял на него глаза, и сам не зная отчего, испытал панический страх. Ему вдруг показалось: сейчас тот сунет руку в карман плаща, вынет длинный нож и ударит его прямо в сердце.
Человек в шляпе, приняв извинения, молча прошел мимо.
Вернувшись в квартиру, Романов сел в кресло перед выключенным телевизором. Вытер испарину со лба и, переведя дух, задумался о причинах возникшей паники.
«Зачем? – спросил он себя. – С какой целью она приходила ко мне? И добилась ли ее? А если не добилась, что тогда? Что еще может случиться? Меня должны будут приворожить, убить в подъезде длинным ножом или погубить каким-то другим способом? Что ей от меня надо?»
Решив, что зацепкой, с помощью которой он сможет найти Медею, а с ней и ответы на интересующие его вопросы, является единственная прозвучавшая из ее уст фамилия – Нино Жвания, достал с книжной полки старый, изданный еще в советские времена, телефонный справочник. Открыл его на букве ж и к своему немалому удивлению обнаружил то, что искал.
Он набрал указанный номер, предварительно добавив к нему цифру «два», введенную после издания справочника, и попросил женщину, снявшую трубку, пригласить к телефону Нино.
Женщина долго молчала. Потом спросила старушечьим, хриплым голоском:
– Зачем?
Романов представился. Сказал, что хотел бы расспросить ее об одном человеке.
После короткой паузы последовал не менее короткий вопрос:
– Каком человеке?
Уловив в словах женщины кавказский акцент, Романов в свою очередь поинтересовался: не с Нино ли он говорит.
Женщина ответила: да, с Нино. И снова повторила вопрос: о ком он хочет говорить с ней.
Нино Жвания, как понял Романов из дальнейшей беседы, сколь короткой, столь и бестолковой, либо действительно ничего не знала об интересующем его деле, либо не хотела разговаривать о нем.
Мысленно обругав ее, он вежливо извинился за беспокойство. Попрощался, и перед тем, как повесить трубку, спросил на всякий случай: не могли бы они как-нибудь встретиться, поговорить.
Нино какое-то время молчала, обдумывая поступившее предложение, потом тяжело вздохнула и, к вящей радости Романова, пригласила его на следующий день к себе в гости.
23 июля
Нино Жвания ничуть не походила на тот образ, который Романов нарисовал в своем воображении после телефонного разговора с ней. Вместо хмурой, неприветливой старухи, он увидел тихую сорокалетнюю женщину с обветренным лицом и темными испуганными глазами. Одетая в прямое длинное платье, она была похожа на хозяйку, не успевшую вовремя подготовиться к приходу гостя, и по этой причине испытывающую волнение с плохо скрываемым недовольством собой.
Закрыв входную дверь на ключ, Нино проводила Романова в комнату, заставленную старой, но еще хорошо сохранившейся мебелью: журнальным столиком, расположенным между двумя креслами с деревянными подлокотниками, узким диваном и полированной тумбочкой, на которой стоял телевизор «Радуга».
Кивнув в сторону одного из кресел, предложила Романову присесть.
Спросила: не голоден ли он.
Получив ответ: нет, не голоден, рассеянно оглядела комнату. Не зная, как вести себя в присутствии незнакомого мужчины, остановила взгляд на свободном кресле и, немного подумав, села на краешек.
– Что вас интересует?
Романова ответил: его интересует Медея – девочка, у отца которой она работала.
– Скажите, Медея действительно живет в Швейцарии, а сюда приезжает на время? Где ее можно найти?
Всё то время, что Романов задавал эти и другие вопросы, Нино внимательно изучала его лицо. То ли по словам, интонациям, мимике, хотела понять: кто он такой, что он такое спрашивает, и спрашивает ли то, что на самом деле хочет знать, то ли выискала в нем черты, которые привыкла видеть в лицах других людей.
Встретившись взглядом, она смущенно опустила глаза. Комкая платье на коленях, сказала, что ей обо всем этом, к сожалению, мало что известно. Медею она толком не видела с тех пор, как Давид Дадиани – отец девочки – отправил ее в Европу, а самого Давида – ровно восемь лет.
Романов спросил: где живут Дадиани.
– Раньше они жили в поселке Заливное, – ответила Нино, – но недавно оттуда съехали.
– Куда?
Нино пожала плечами. Сказала, что два месяца назад Давид, по словам соседей, оставил им ключи от дома, чтобы они присматривали за ним в его отсутствие, а сам с детьми и собакой перебрался на новое место.
Больше о Медее она ничего не знала. И только в конце разговора, когда Романов стал собираться, вспомнила о том, что буквально несколько дней назад звонил Толик Пинчук – бывший охранник Дадиани – и передавал привет от Медеи. На вопросы Романова: чем занимается Давид, что ему требовался охранник, и где найти Пинчука, сообщила: Давид занимался исследованиями в области химии, а охранник ему потребовался после того, как родственники второй жены грозились убить его.
– А найти Толика просто. Он живет в деревне рядом с Заливным. Липовка называется.
Нино замолчала. Увидев, что Романов привстал со своего кресла, торопливо сказала, что если у него есть еще какие-нибудь вопросы, пусть не стесняется, спрашивает.
Романов сел на место. Спросил: по какой причине Давид Дадиани отправил четырнадцатилетнюю дочь за границу.
– Она заболела, – ответила Нино.
– Чем?
Нино медленно провела ладошкой по волосам. Положив руки на колени, виновато сказала, что поскольку Давид был женат на её близкой родственнице, ей нехорошо говорить об этом, тем более что болезнь Медеи относится к тем болезням, о которых мужчинам лучше не знать.
– Ну что же, не знать, так не знать, – не стал настаивать Романов.
Он поднялся с кресла и, широко улыбнувшись, попросил хозяйку проводить его до двери.
– Может, чайку? – предложила та.
Романов отрицательно покачал головой.
