Земные страсти великих россиянок. Исторические миниатюры

В 1783 году по инициативе Дашковой основали новое учреждение – Российскую академию, которая занималась проблемами русского языка. Задачей номер один стало составление первого в нашей стране толкового словаря, и только благодаря организованности и целеустремленности княгини это свершилось в рекордный срок – шесть лет. Она лично составила статьи на буквы «Ц», «Ш» и «Щ» и предложила вместо двух букв «iо» употреблять одну «ё».

За 11 лет своего президентства Екатерина Романовна чуть ли не силой восстановила академическое хозяйство, а ведь начинать пришлось с самого простого – с заготовки дров, чтобы покончить с холодом, от которого учёные мужи кутались на заседаниях в тяжёлые шубы. Дашкова построила новое здание Академии, и, хотя, по свидетельствам современников, она попортила немало крови архитектору Кваренги своим придирками к проектам, в памяти потомков княгиня осталась заботливой попечительницей науки и просвещения. Она восстановила деятельность типографии, с огромным трудом «выбивала» деньги на организацию научных экспедиций.

Дашкова лично контролировала составление новых программ обучения для гимназии при Академии и зорко следила за отбором талантливых юношей. Несмотря ни на какие протекции, безжалостно отчисляла бездарных оболтусов из числа учеников и студентов.

Помня о Ломоносове, Дашкова предприняла первое издание его сочинений с биографической статьёй, выпустила «Словарь Академии Российской» – выдающийся научный труд конца XVIII века, второе издание «Описания земли Камчатки» профессора естественной истории С. П. Крашенинникова. При участии Дашковой крупнейшие учёные начинают читать в Петербурге публичные лекции по математике, минералогии, естественной истории.

Именно при директоре-княгине статус науки, знания поднялся в русском обществе на недосягаемую высоту. Заботясь об интересах страны, она запретила раз и навсегда сообщать открытия отечественных учёных за границей, «пока Академия не извлекла из них славу для себя путём печати и пока государство не воспользовалось ими».

Вообще-то официальным президентом Академии в то время считался граф К. Г. Разумовский. На этот высокий пост его назначила царица Елизавета Петровна, уважение к памяти которой Екатерина II всячески подчёркивала, чувствуя свою вину в смерти Петра III. А ещё Разумовский был шефом-командиром Измайловского полка и поддержал Екатерину во время переворота 1762 года. Таких услуг, как известно, правителям нельзя забывать. Поэтому лишить графа высокого поста царица не решалась, придумав для Дашковой должность директора Академии. Побывав на одном из заседаний Академии, вальяжный Разумовский, окружённый сонмом придворных женщин, сумел быстро понять: дело Академии находится в цепких руках талантливой женщины.

Этим он не замедлил поделиться с императрицей за картами на одном из ночных куртагов, расстроившись, когда очередная горсть проигранных бриллиантов аккуратно перекочевала на сторону его покровительницы:

– Ваше величество, намедни был я в Академии, так нашёл всё в исправности, да более того нахожу, что как бы там и не нужен, раз уж дело княгиня поставила.

– Не думаю так. И ты не спеши, – ответила императрица, – за делом любым приглядывать всегда потребно. А то, что умна, я и без тебя знаю. Пусть себе там хозяйничает. Всё при заботах будет и лишнего не сделает. Нужда будет, я ей ещё работы найду», – завершила свою мысль Екатерина.

А в историю всё-таки Дашкова вошла как президент – да ещё и двух Академий. В 1783 году царица утвердила указ об открытии Российской Академии, созданной по инициативе Екатерины Романовны как центр наук гуманитарных.

Боль семейных тайн Екатерины Дашковой

Но чем лучше обстояли дела Дашковой в академическом президентстве, тем печальнее складывалась её частная жизнь. В семье блестящие деловые качества Екатерины Романовны превратились в настоящий деспотизм, так осуждавшийся ее любимыми просветителями. Своим неусыпным надзором она до того подавила характер сына Павла, что он превратился в никчемного алкоголика.

Всесторонне образованный, он мог, учитывая положение матери, занять высокий пост, однако волю имел слабую, отдавать приказы другим не умел, да и, по чести сказать, не желал. Первой и последней его попыткой вырваться из-под крыла властной маменьки было тайное венчание с дочерью купца Алфёрова. Подробности Екатерина Романовна не уточняла – это было ниже её достоинства.

Одно было ясно: сын опозорил княжеское семейство Воронцовых-Дашковых, и княгиня боялась показаться в свет. Несколько дней рыдала, потом у неё приключилась лихорадка на нервной почве. Любящая мать не могла не замечать откровенную бездарность сына, и теперь успехи по службе давались Павлу Дашкову только хлопотами матери.

«Рана, нанесенная материнскому сердцу, неизлечима. Несколько дней я могла только плакать, затем серьёзно заболела», – написала Дашкова в своих «Записках». Получив через два месяца от сына письмо, где он просил согласия матери на женитьбу, она была в шоке и ответила ему, что ей известно, что он уже женат, да ещё и неудачно, на купеческой дочери, о чём Екатерина Романовна узнала совершенно случайно, и его лицемерие возмутительно. Скандал в именитом семействе удавалось скрывать совсем недолго, и вскоре весь светский Петербург с удовольствием обсуждал во всех салонах нелепую свадьбу. Недоброжелатели получили возможность «уязвить» Дашкову в самое чувствительное место.

И всё же проблемы с сыном были лишь «цветочками» по сравнению с теми неурядицами, которые создавала Дашковой её дочь Анастасия. «Железная барыня» Дашкова даже запретила непутёвой дочке подходить к своему гробу после смерти. Все чаще она подумывала о самоубийстве…

Можно было только удивляться, отчего у такой умной матери выросла девочка странная, ограниченная, да к тому же с физическим недостатком – горбом. Властная и заботливая, Дашкова поторопилась выдать незавидную пятнадцатилетнюю дочь за меланхоличного, безвольного Щербинина, страдавшего тягой к «зелёному змию» и «купившегося» на богатство и знатность Дашковых затем только, чтобы легче было развлекаться. Муж, естественно, с первых же дней супружества пренебрёг уродливой женой, уехал за границу, а Екатерине Романовне пришлось счесть своим долгом опекать непутёвую дочку. Но вскоре Анастасия повзрослела и решила отомстить не в меру заботливой матери за собственную несостоятельность.

Дашкова была готова сгореть со стыда, когда за её дочерью возник и потянулся длинный шлейф скандальных историй. Лёгкая на общение, Анастасия завела знакомства с сомнительными личностями, растратила деньги, влезла в долги. Её сумасшедшие выходки довели до того, что она попала под надзор полиции. Анастасия своим мотовством и неприязнью к матери также причиняла ей немало горя. Она рассталась с мужем и пустилась в загул, требуя от матери оплачивать сделанные долги.

И тут Екатерине Романовне приходилось писать униженные прошения, поручаться за непутёвую дочь, освобождать её под залог. Мать уже не могла повлиять на Анастасию. Они давно перестали понимать друг друга, и это чувство перерастало в непримиримую ненависть. Что могла переживать женщина, если она потеряла отношения с детьми, которым посвятила всю свою жизнь? Ради них она пожертвовала своей личной, женской судьбой, но их судьба стала настоящим крахом всех её ценностей.

Ко всему прочему у императрицы стало расти ревностное недовольство дружбой Дашковой с Бенджамином Франклином, в котором Екатерина II справедливо видела опасность для самодержавия. В связи с этим в 1794 году Дашковой пришлось попрощаться с Академиями и уехала в свое Троицкое, где с болью встретила в 1796 году известие о смерти Екатерины, которую Дашкова в свое время провозгласила Великой. Она вспомнила их дружбу и свою горячую молодость, вдохновение, одержимость и горькое разочарование в Екатерине, которая сразу после коронования на престол постаралась показать молодой увлеченной Дашковой, кто здесь хозяин.

Со смертью Екатерины II карьера Дашковой закончилась. Император Павел I безжалостно вычищал из своего окружения всех, кто был рядом с ненавистной матерью, а значит, врагом нового самодержца. Его недовольство обратилось и на Дашкову. Граф Аракчеев, блистательно возвысившись на угодливых доносах и разоблачениях екатерининских вельмож и ставший бесплотной тенью нового императора, на одном из утренних докладов словно бы невзначай обронил:

– Ваше Величество, а княгиня Дашкова в Академии новое самовольство учредила – издание поэм Ломоносова изволит начать. А те поэмы Синод Святейший противу Бога говорящими признал…

Император резко повернулся к Аракчееву:

– Что? Она ещё в Академии руководит? Как посмела? Немедля отставить и в деревню! В ссылку!

По его указу московский генерал-губернатор лично явился к Дашковой и объявил: «Государь приказал вам покинуть Москву, ехать в деревню и припомнить там 1762 год!» Дашкова была выслана в дальнюю и самую бедную деревеньку своего мужа в Новгородской губернии. Не сопротивляясь, полубольная Дашкова в 1796 году по приказу императора Павла I отправилась в зимние морозы в ссылку коротать дни в крестьянской избе, лишенной всяких удобств.

Через некоторое время она обратилась к императрице Марии Федоровне с просьбой пощадить больную несчастную женщину. Императрица, пожалев её, обратилась к Павлу. Первый раз царь категорически отказался помиловать Дашкову и только во второй раз, по просьбе уже её сына Павла Михайловича Дашкова, разрешил княгине в 1798 году поселиться в имении Калужской губернии.

Так быстро решилась судьба бывшей подруги императрицы, но испытания лишь укрепили её волю. Мысли об уходе из сего бренного мира исчезли, она снова почувствовала себя героиней какого-нибудь романа Вольтера, несправедливо обиженной и страдающей в изгнании.

1807 год стал для неё ещё одним страшным испытанием: в Москве после болезни скончался её сын. На его похоронах разыгралась безобразная сцена между матерью и дочерью. Ссора была такой громкой, что священнику даже пришлось приостановить отпевание в церкви. Дочь билась в истерике, пытаясь оттеснить мать от гроба. А причина была до обидного проста: Анастасия опасалась, что наследство матери перейдёт к воспитаннице Дашковой – мисс Вильмонт, приехавшей из Англии, чтобы скрасить старость княгини.

По правде говоря, Екатерина Романовна даже хотела удочерить Мэри и оставить её навсегда возле себя. Но мисс Вильмонт в душе, похоже, тяготилась обществом навязчивой состарившейся княгини. И однажды, за два года до смерти княгини, стремясь избежать драматического прощания, Мэри по-английски, не прощаясь, покинула ночью дом своей опекунши. Вслед беглянке полетели душещипательные письма: «Что я скажу вам, моё любимое дитя, что бы не огорчило вас? Я печальна, очень печальна, слезы текут из глаз моих, и я никак не могу привыкнуть к нашей разлуке».

Еще в 1794 году в воспоминаниях она старалась показать своё историческое место в России, свои человеческие качества и добродетели, оправдывалась перед своими детьми, невесткой, брошенной её сыном. Дашкова при жизни сына не признавала этот неравный брак и смирилась только после его смерти в 1807 году. Состоялась трогательная встреча двух несчастных женщин, они заливались слезами от горя потери. Детей у сына не было, и Дашкова нашла наследника из семьи Воронцовых – Ивана Илларионовича (1790—1854 гг.) внучатого племянника, которого опекала с самого рождения. Иван Илларионович был единственным сыном родителей и после ранней смерти отца воспитывался матерью Ириной Ивановной Измайловой.

Благодаря матери и влиянию знаменитой тетки Е. Р. Дашковой он получил блестящее европейское образование. Дашкова с самого рождения, в буквальном смысле, стояла у его купели, была дружна с Ириной Ивановной, а личные качества крестника навсегда покорили её. Поэтому, оказавшись после смерти сына Павла без наследника, княгиня сделала выбор: этот внучатый племянник был достоин носить фамилию Дашковой.

С разрешения императора Александра I Екатерина Романовна в 1807 году назначила себе наследника, завещала крестнику Ивану Илларионовичу Воронцову все владения и фамилию Воронцов-Дашков. Таким образом, с 1807 года появилась новая династия графов Воронцовых-Дашковых, которые преданно служили отечеству и продолжили традиции знаменитой Екатерины Романовны Дашковой, занимаясь просвещением.

Бездетная дочь Анастасия ещё при жизни матери была лишена наследства, и ей была назначена только пожизненная ежегодная пенсия, которую она получала от наследника. Воля умирающей была исполнена: дочь ко гробу матери не допустили. Последние годы Дашкова доживала в имении Троицком в окружении своих помощниц и крестьян.

«В заключение я могу сказать со спокойной совестью, что сделала всё добро, какое было в моей власти, и никогда никому не сделала зла. Я отомстила забвением и презрением за несправедливости, интриги и клеветы, направленные против меня. Я исполнила свой долг по мере сил и понимания. Со своим чистым сердцем и честными намерениями я вынесла много жгучего горя, которое вследствие моей слишком большой чувствительности свело бы меня в могилу, если бы меня не поддерживала моя совесть, свидетельствовавшая о чистоте моей жизни. Я без страха и тревоги, бестрепетно и спокойно смотрю в глаза приближающейся смерти», – написала она незадолго до кончины в 1810 году.

Остатки имения Екатерины Дашковой в с. Троицкое в н. ХХI в (фото Интернет)

Памятная плита на могиле Екатерины Дашковой в с. Троицкое (фото Интернет)

Византийская любовь Руси

Посольство на Русь

Яркими весенними днями 1467 года из Москвы на Коломну двинулся конный царский отряд – по сложившейся с дедовских времён традиции великий князь проверял оборону окских рубежей. Именно этим путём степняки любили свершать набеги в летнее время. Но дорогу прервал неожиданный гонец из Москвы:

– Государь, – припав на колени, сообщил сын боярский, еле переводя дух, – великая княгиня после худой болести преставилась.

Великий князь спешно поворотил коней в Москву, не веря в самое страшное. Ведь накануне отъезда он прощался со здоровой цветущей женой, а тут такое. Вернувшись в Москву, князь убедился в страшной беде: он овдовел. И, догадавшись, что тут не обошлось без ворожбы и отравления знахарками, расправился со всеми, кого мог подозревать. Больше года великий князь был неутешен – Мария так пришлась ему по сердцу, что другой и не надобно было. На руках 27-летнего князя оставался сын Иван, малолеток, для отличия называвшийся Молодым. Скорбно было на душе, а тут бояре да митрополит всё шепчут о новой жене…

Лютый февраль 1469 года неожиданно переменил всё. Нежданно-негаданно прибыло большое латинское посольство из Рима. И под сводами княжеского терема посол грек Юрий Траханиот передал великому князю письмо от кардинала Виссариона. В замысловатом тексте послания московскому правителю предлагалась в жёны дочь Фомы Палеолога, правителя Мореи, одной из провинций Византии, и, естественно, принцесса, племянница последнего византийского императора Константина XI, погибшего в битве с турками на стенах своей столицы. При этих словах грек слегка наклонился и тихо сказал: «Это про него рассказывали: когда стало ясно, что с захватчиками остались сражаться немногие иностранные моряки и оставшиеся в живых наёмники и, увидев, что враги побеждают, Константин воскликнул, отчаявшись: „Город пал, а я всё ещё жив“, – после чего, сорвав с себя знаки императорского достоинства, бросился в бой и был убит».

От себя грек добавил, хитро улыбаясь, что кардинал уже пытался дважды выдать её замуж, но всё как-то без успеха. То ли бедность невесты отталкивала, то ли вельмож полнота её тела пугала, они ведь привыкли к худым и стройным женщинам, затянутым в корсеты. Или её строптивость – французскому королю Жаку II де Лузиньяну и миланскому герцогу она отказала из-за нежелания менять православную веру на католическую. На слова посла Иван слегка улыбнулся: разве это могло стать препятствием? Полнота женщины на Руси всегда считалась признаком красоты, а приданым в великокняжеской среде обычно были небольшие подарки жениху (пояс и т. д.) и личные вещи невесты. Ценились лишь знатность да обширные родственные связи будущей жены.

С годами Софья превратилась в привлекательную девушку с темными блестящими глазами и нежно-белым цветом кожи, что на Руси считалось признаком великолепного здоровья. По единодушной оценке современников Софья была обаятельной, а ее ум, образованность и манеры были безукоризненны и достойны византийской принцессы. Болонские хронисты в 1472 году восторженно писали о Софье: «Воистину она очаровательна и прекрасна… Невысокого роста, она казалась лет 24; восточное пламя сверкало в глазах, белизна кожи говорила о знатности её рода».

Послы удалились и великий князь созвал совет, на который пригласил ми-трополита Филиппа, мать Марию Ярославну, ближних бояр. Было решено согласиться на сватовство, отправив в Рим посольство во главе с крещёным итальянцем Джанни Баттистой делла Вольпе, а по-русски Иваном Фрязиным. Посланный вернулся через несколько месяцев, в ноябре, привезя с собой красиво написанный портрет невесты в виде медальона.

Этой «парсуной» и началась в Москве эпоха Софьи Палеолог. А изображение считается первым светским на Руси. Ближнее боярство и семья великого князя были им так изумлены, что летописец назвал портрет «иконой», не найдя другого слова: «А царевну на иконе написану принесе».

Однако обсуждение сватовства пришлось не всем по душе. Своё слово сказал московский митрополит Филипп, который долго возражал против брака государя с униаткой, к тому же воспитанницей папского престола, боясь распространения католического влияния на Руси. Великому князю пришлось долго убеждать митрополита, что воспитанием Софьи занимался православный епископ, и лишь тогда владыка Филипп дал своё согласие на венчание.

Получив поддержку первоиерарха, Иван III решил отправить посольство во главе с Иваном Фрязиным в Рим за невестой. В Москве этот пронырливый торговец мехами, очень удачно организовал монетное дело и считался среди иноземцев хорошим знатоком Руси, хотя и несколько болтливым. Поэтому выбор и пал на обрусевшего итальянца. Метельным январём 1472 года московские послы отправились обозом в далекий путь.

А в это время в далёком Риме события шли своим чередом. При папском дворе приезда московитов ждали то ли с презрением, то ли с чувством надежды, но папа Сикст IV все еще был занят праздниками по поводу своего восшествия на престол. «Преемник, Павел II, отошёл в мир иной, сделав царский подарок, – размышлял первосвященник, – предложить мне такой блестящий вариант – женить бездомную греческую принцессу на московитском владыке. Пусть потешатся, а у нас будет чем их прижать.

Лучшим подарком для себя и престола папа Сикст IV считал присоединение Московии к Флорентийской унии, по примеру Великого Новгорода. Тогда и меха в его сокровищницу, и золото на новый крестовый поход потекли бы рекой. Да и сильным государством на Востоке защитить Европу от кочевников выгода была немалая. Эти русские медведи всегда привозили богатые дары, особенно меха и самоцветы, но послы бывали редко, потому сейчас и надо торопиться. Отсюда московитов и ожидали принимать двояко: полупрезрительно, но с надеждой на выгоду.

Самое главное в этом щекотливом деле было уговорить бездомную принцессу на брак после двух позорных провалов. Упустить таких женихов! – Сикст нервно хрустнул пальцами. – Какая же она строптивая! Да ещё скрытная. Недаром выучилась у падре Виссариона. Всё-таки он к православию неравнодушен, а потому может быть опасен, – размышлял первосвященник, глядя в окно на смену караула швейцарских гвардейцев. —

А сейчас это очень кстати, кардинал Виссарион – грек по происхождению, бывший архиепископ Никейский, его принцесса знает с детства, а значит, и доверять будет больше. Уже тогда этот грек был ревностным сторонником подписания Флорентийской унии, чем и заслужил кардинальскую мантию. Но это знать ей совсем необязательно».

За дверью раздались шаги, и папа увидел своего камердинера Донато.

– Ваше Святейшество, принцесса, – почти неуловимо произнёс слуга. И тихо удалился. Девушка вошла, смиренно опустив голову, как добрая христианка. Помня ритуал, приложилась к краю одежды папы и замерла в ожидании. Сикст заговорил о том, чего она так опасалась: сватовстве, отъезде, холоде в будущей стране.

– Московиты уже в Святом городе. Думаю, они не столько будут поздравлять меня с восшествием на Святой престол, сколько приехали сватать тебя. Не нами это придумано, – тут папа досадливо остановился, – но мы решили, что так будет Господу угодно.

Принцесса молчала, понимая, что сейчас это лучшее в её положении.

Сикст продолжал:

– Дочь наша, мы полагаем, что с именем Господа ты многое здесь впитала и многому обучилась с отцом Виссарионом, чтобы знать, какое дело благое тебе вручает Господь в твои руки и сердце.

Она стояла, не поднимая глаз, и ей так хотелось сказать, да, она давно это заслужила. И когда в спешке бежала с семьёй от турок с родного острова, когда жили чуть ли не впроголодь на римских подворьях, а деньги выданные на пропитание, братец проматывал на бегах. Да и много чего было унизительного, а так хотелось ответить смелостью своим врагам… И теперь новые унижения, надо целовать эти старые руки, одежды и говорить слова оправдания.

– Я постараюсь, Святой отец, – звуки выходили из горла принцессы чужие, не свои.

– Да, уж, постарайся. И посиди, послушай, – указал он на кресло напротив. Девушка присела, готовясь выслушать новые нотации. Тут было не до строптивости, она прекрасно знала, как в папском дворце относятся к бездомной принцессе, живущей просто из милости, только что не смеются вслед. Но вместо этого услышала иные, вкрадчивые слова.

– Господь вразумляет тебя исполнить важную роль, дочь наша, и мы надеемся на твой ум и душу, ему преданную.

Сикст замолчал, собираясь сказать принцессе самое главное, но она не удержалась от интереса:

– Мне что-то надо сказать правителю московитов?

– Нет, – Сикст нервно перебирал пальцами рук край сутаны, – тебе надлежит лишь всегда думать о долге перед Святым престолом в том, чтобы паства московитов, двор и сам князь были на твоей стороне, что очень важно для будущего унии. Как это было с новгородским боярством. И самое главное, чтобы московиты были едины с нами в борьбе против турок. Ведь ты знаешь, османы так много сделали плохого для твоей семьи и для тебя, дочь наша духовная.

Здесь Сикст постарался встретиться взглядом с принцессой, чтобы понять, что именно поняла эта своенравная гречанка, но в тёмных глазах девушки плеснулось одно боязливое непонимание. Или она притворилась?

Сикст задумчиво спросил:

– Готова ли ты, дочь наша, исполнить волю Господа и Святой Церкви нашей?

Долгих разговоров Софья не могла терпеть и спокойно ответила:

– Хорошо, Ваше Святейшество, я постараюсь исполнить эту священную волю.

Но тут же мысленно представила, что вообще не знает, как это будет выглядеть – московиты, уния, турки эти ненавистные. И всё в одной куче, в холодной стране, где говорят, люди голыми бегают по снегу, а потом лезут в горячую воду. И зачем это? Завтра надо будет спросить у русов.

Вернувшись к себе в покои, Софья никак не могла успокоиться. Присела у окна. Служанка Франческа много рассказывала ей о жизни московитов, так как много общалась с купцами на рынках. И то, что они живут совсем иначе, теперь интриговало принцессу. Здесь, в Риме, Софию ославили как дурнушку – она не брила себе лоб и брови, не выщипывала ресниц, не пила уксус, чтобы походить на бледных и рахитичных западных «прелестниц». Она вспомнила своё детство и страхи перед османами, возможным пленом и даже рабством.

Император Константин XI, (скульптура XIX в. фото Интернет)

Ей не было и восьми лет, когда дядя Константин XI с мечом пал на стенах Константинополя, и к ним, на скудные земли бывшей Спарты, бесконечными унылыми вереницами потянулись беженцы со всего Пелопоннеса. Фома Палеолог, правитель совсем небольшого греческого удельного государства Морея на полуострове Пелопоннес, бежал с семьей на Корфу, а затем в Рим.

Ведь Византия, надеясь получить от Европы военную помощь в борьбе с турками, подписала в 1439 году Флорентийскую унию об объединении Церквей, и теперь её правители могли просить себе убежище и денег у папского престола. Фома Палеолог смог вывезти величайшие святыни христианского мира, в том числе и главу святого апостола Андрея Первозванного. Правда, ему пришлось принять католичество ради спасения.