Душа вампира

 За окном вдруг тряхнуло деревья. Ветер. Сильный и порывистый. Он шатал деревья из стороны в сторону и бесился с яростью пьяных викингов, будто нечто, сказанное только что, касалось его самого. И Винсент это словно почувствовал.

– Не стоит принимать это близко к сердцу. – сказал Густав, не отводя взгляд с размашистых крон, танцующих в едином ритме. – Людям свойственно воспринимать природные явления на свой счёт… Раньше это было, конечно, эпичней – затмения там, и грозы, любые стихийные бедствия… даже смена дня и ночи. И всё теперь кругом доказано. И с такой бешенной уверенностью… Я как-то общался с несколькими канадскими индейцами. Племя так и живёт в лесах до сих пор. Само по себе. И всё с теми же представлениями… Так вот, они считали, что Солнце и Луна это муж и жена, а видно их по очереди из-за того, что они передают друг другу держать на руках их ребёнка. Тогда я спросил, что же происходит в те моменты, когда никого их них двоих не видно, как например, в дождь. «Они оба натягивают луки» – сказали они мне, а на вопрос зачем они это делают ответили: «А это нам откуда уж знать?» Понимаешь, насколько это наивно? То есть до какого-то момента они абсолютно уверены, после какого-то момента ничего не знают, и делают вид, что так и надо. И хотя на самом деле от их предположений ничего не меняется, это, условно говоря, помогает им жить.

– Почему «условно говоря»?

– Просто потому что до определённого момента. Потом кто-то начинает думать, начинает задавать вопросы. И тогда это уже начинает мешать… Явления природы вообще не надо комментировать. Они есть и всё. Они ничего не выражают. У них даже нет такой способности. Хочешь изучать их – изучай. Но не стоит интерпретировать их поступки. Потому что это даже не поступки. Это просто данность. И не пытаться найти в этом смысл также глупо, как несколько тысяч лет назад персидский царь считал, что он наказывает море плетьми.

 Винсент выпил остававшееся в стакане: «Хороший пример. У меня есть ещё один… В Египте. Перед каждым разливом Нила. От которого, собственно, зависело выживание всего этого древнего государства, фараон издавал указ об этом. Нилу. То есть давал приказ реке разлиться для того, чтобы потом можно было посеять и собрать урожай… Интересней повернуть наоборот – они считали, что если приказа от фараона не будет, то не будет и разлива Нила… Кидать свёрнутый лист папируса в реку, и считать, что от этого что-то изменится… Да, это глупо… Но люди всегда насколько боялись природы. А ещё больше они боялись людей, которые прикрываются этой природой, отождествляя её с собой. И вряд ли что-то когда-то изменится. Уж слишком человек ничего не значит ни для неё, ни для тех, кто ей прикрывается. А человеку свойственно особенно бояться не того, кто просто силён, а того, для кого он ничего не значит, словно боится, что его раздавят как букашку.

 С каждым словом Густав лишний раз убеждался в том, что не зря сохранил жизнь этому человеку, а не уничтожил его. Два года назад Густав путешествовал по Юго-Восточным районам Турции, его интересовали древние крепости в скалах, выглядевшие как из какого-то фантастического фильма. Через те же места Винсент покупал контрабандную нефть из Ирака, не заботясь о том, от кого она, куда пойдёт, и кто на этом кроме него, заработает. А доход она приносила исламистским боевикам, впоследствии основавшими целое квази-государство. И, хотя сами каналы поставок были сформированы ещё в ранние годы правления Саддама Хусейна, когда после неудачной интервенции в Кувейт на Ирак были наложены международные санкции, обязывающие продавать нефть за продовольствие по заниженным ценам, потом эти каналы стали фактически финансировать терроризм.

 Винсент покупал у них и переправлял далее в Европу, продавая сырьё на Роттердамской бирже под видом турецкой. Об этом знали многие: и в ЦРУ, и в европейских спецслужбах, не говоря уж о турецких, и всех это устраивало. Но не устроило конкурентов из BritishDutchShell, которые и заказали Винсента. Ему просто повезло в тот раз. Он встретил Густава среди развалин старого города.

– В мире вообще много странного. – Густав говорил это с каким-то опытным интересом как говорят обычно заумные учёные-биологи о каких-нибудь новых видах животных. – Одна часть планеты, например, вечно пытается спасать животных. Причём если сначала всё началось с редких видов, то сейчас кто-то пытается спасти вообще всех животных, даже, например, тех волков, которых вырастили в неволе, чтобы потом сделать из них шубу… А как-то я был в Непале. Так там есть праздник, когда сотни животных: овец, коз, – режут в качестве жертвоприношения. Массово. Это же даже не десятки. Это сотни. И на просто так. Не на какие-нибудь шкуры или мясо. А просто так. Как традиция… – глаза Густава были совершенно спокойны – с таким же выражением он мог рассказывать и про детские праздники на Новый Год, и про установку буровых платформ в океане, и про нацистские концлагеря – просто как подача информации, а дальше можно было смотреть на реакцию собеседника: пока сидишь сам без эмоций – ты открыт; стоит собеседнику что-то почувствовать, и почувствуешь это сразу сам. Так можно было понимать других, так было проще ими манипулировать.

 В этот момент Винсенту позвонили. Ему действительно было пора. Сегодня вечером ему вылетать в Стамбул на встречу. Стоило поторговаться о будущем, а для этого сойдёт только свежая голова.

 «По пьяни опять?» – Густаву было не то что важно, а, скорее, интересно, сколько можно кататься в нетрезвом состоянии по кракожинским дорогам на дорогой машине.

 «Судьба помогает храбрым» – Испанец сказал это, глядя вдаль. И было видно, что для него это не просто слова, и не самоуверенность. Для него это порядок действий в жизни. «Латинская поговорка», – добавил он. – «Римляне уж знали как выигрывать». Спустя пару минут, Винсент уже вышел из дома, направляясь к своему Крайслеру 300С.

 В комнате стало чуть темновато. Но чуть. В голове витало много мыслей. Густав включил ноут и зашёл в Фейсбук – сообщений было под 300 штук, но стоило открыть их, и оказалось, что почти все писала одна Оксана, всё утро.

 Сейчас она была уже не онлайн и, наверно, вырубилась от выпитого, но до того момента, как это случилось её прорвало как венецианскую канализацию. Она истерила, оскорбляла, извинялась, оправдывалась, признавалась в любви и говорила, что других таких как он в её жизни не может быть. Ей было и стыдно, и страшно. И раздирало от ответного молчания. И легко и тяжело писать это. И хотелось, и не хотелось услышать ответ. «Так ты меня любишь или нет Я СПАРШИВАЮ??????!!!!» последнее её сообщение.

 Густав ничего не написал в ответ. Она же ещё недостаточно помучилась. Пусть верит в надежду. Люди же так любят эту поговорку «Надежда умирает последней». Видимо, все так любят то ли умирать, то ли проигрывать, а, может, разочаровываться.

 Пусть ждёт. Сначала это будет приятное ожидание, потом оно станет сносным, затем трудным и, наконец, невыносимым. «Почему он молчит? Куда он вообще делся??? Он что, специально???» – вот какие вопросы её ждут. И дальше она будет придумывать что угодно, лишь бы не считать, что он, действительно специально. Ведь он написал, что любит. Ведь это, наверно, так сложно написать. Ведь врать же нельзя, наверно, в таких случаях. Ведь он же видит её состояние.

 «Глупые люди», – в сотый или тысячный раз в своей жизни подумал Густав. – «Тысячи лет доказывают друг другу, что надо смотреть на поступки, и все дружно продолжают смотреть на слова».

 Через пару часов, разумеется, Оксана позвонила. Послушав несколько гудков, чтобы дать ей больше почвы для сомнений, Густав поднял трубку: «Да».

 Тишина. Сначала тишина. Почти всегда. Тишина ведь всегда впереди поступков.

 «Гус», – голос девушки и выражал всё, и ничего не выражал. Полон пустотой. Той пустотой, что кормит безысходность. Перед тем, как звонить, она долго думала, над тем, как рассказывала всем о своей чистоте и принципиальности с клиентами, не смешивая личную жизнь с общественной. И при этом врала. Врала также всем. Она спала практически со всеми мужчинами, кто заключил через неё сделку по недвижимости. У неё даже укоренилась сама фраза в душе «сделка через неё». Она верила, что в один прекрасный момент просто встретит своего человека и скажет громкое «нет» такому отношению и в один в миг забудет обо всём этом. Но это время всё не наставало. А такие сделки с мужчинами давно стали данностью. И, когда вчера наступил момент выбора, она подумала, что это «всего лишь ещё один раз, который ничего не меняет». Ведь Пабло тоже покупал квартиру через неё.

 «Да» – Густав держал паузу. Как всегда. Человек сам себе лучший палач.

 «Я звонила утром… Ты читал мои сообщения?»

 «Сообщения? Нет. Я проснулся недавно. А что, там что-то срочное?»

 Тишина. Снова тишина. А всё по той причине, что ответ не тот, что ждали. Ни упрёков, ни нравоучений, ни болтовни попусту, а лишь безразличие, тянущееся как слоистые облака по небосклону.

– Густав, я не хотела… Я была пьяна. Я даже не всё помню… Или даже я почти ничего не помню.

– А что надо помнить? Всё просто как есть.

– Не говори так. Прости. Я…

– За что прости? Тебе не за что извиняться. Так же как и обиды никакой быть не может.

– Так… Так ты не обижаешься на меня?

– Нет. Конечно, не обижаюсь.

 Она вздохнула. Она знала. Есть мужчины. Настоящие мужчины, которые умеют понимать. Умеют держать удар. И делают это с честью. О таких говорят, что они сделаны из стали. И он именно такой. И он. Именно с ней.

 Она ещё раз вздохнула, желая ещё раз ощутить то облегчение, которое было только что, когда эта груда камней, эта раскалённая масса железа свалилась прочь с её плеч. Теперь легко. Теперь можно жить дальше. И теперь она будет с ним. Только с ним. Всегда.

– Я… Так рада… Ты даже не представляешь, какой груз сейчас с меня свалился… Так я приеду к тебе сейчас?

– Не стоит.

– Хорошо. Ты прав. Мне стоит прийти в себя. – она ещё раз вздохнула, на этот раз улыбаясь, и чтоб было слышно в трубке. – Тогда лучше завтра?

– Нет. Тебе не стоит сюда приезжать.

 Маленькие сомнения. Как лёгкое дуновение ветра. Как будто слегка потемнело, а начинаешь думать, что лишь моргнул.

– Не к тебе?… Почему, Гус?

– Оксан.

– Да, милый.

– Кому нужна шлюха?

 Что-то прогремело у неё в ушах. Или, может быть, не в ушах. Где-то внутри. В глазах стало темно, и наступило ощущение, что она забыла как дышать. Как дышать тем воздухом, что её окружает. Она пыталась прокашляться, продавить что-то мешающее ей в горле и спросить «почему?», «зачем?», «как мне исправить?». Она пыталась это сказать, когда в трубке уже звучали короткие гудки, когда её солёные слёзы вперемежку с тушью катились по щекам мимо дрожащих губ. Она пыталась поверить, что не она такая, а так получилось. Она пыталась вспомнить, что всё было по-другому. Она пыталась и пыталась, не понимая, что рвёт своими ногтями своё же собственное глупое сердце…

Винсент

 Двигаясь медленными уверенными шагами к машине, Винсент слушал лишь цокот своих каблуков. Особенно приятно было их слушать после таких разговоров. Он ощущал себя победителем. Тем человеком, кто сам выбирает свой путь, свою сущность… И даже свою смерть. Ей он отвечал «В другой день…» Ему вспоминалась одна фраза из известной саги, где персонажи говорили смерти: «Не сегодня», но она понравилась ему не до конца. Именно так думает большинство людей. Они отнекиваются, отворачиваются, стремятся избежать – это не дорога победителя. А значит, я не откладываю, как призывник, ненужный момент, а назначаю его сам: «В другой день!»

 Ночь темна. А Винсент пьян, хоть и не слишком сильно. И в очередной раз садясь за руль с мутным сознанием, с нетвёрдыми руками, с глазами, которые закрываются сами собой, он просто сказал: «В другой день».

 Не волновало, в какой. В этом году или в следующем. Зимой или летом. Трезвым или пьяным. Просто в другой.

 Повороты давались ему легко. Как обычно. Всё как обычно. Он, его машина, его тело, его дорога. Дорога шла своим чередом. Завтра в Стамбул. Там Башкурт. Точно будут просить скидки. Скажет время тяжёлое и всё такое. До чего это банально. Время не бывает тяжёлым. Как и лёгким тоже не бывает. Всё это касается только людей. Как и проблемы тоже касаются только людей. Так же глупо говорить про тяжёлое время, как говорить, что у времени могут быть проблемы. Нет никаких проблем у времени. Есть только данность. А Густав. Да. Крут он всё-таки. Есть чему поучиться – всегда слушает. Всегда учится сам. Вот именно этому стоило бы у него учиться. Прям как старец. Эдакий старинный мудрец, который впитывает в себя вселенское знание. Интересно, а у него с женщинами вообще всё ок? Вроде бы какие-то у него бывали, а вот подробней. Надо бы спросить. Хотя попробуй у него спроси. Сам же спросишь, сам же потом на свой вопрос отвечать будешь. Этому бы тоже поучиться у него. Хитёр. Крут и хитёр.

 Поворот ушёл в сторону сильнее предыдущих, и машину повело круче, левее, на встречную. 140 км/час. Нет проблем же вернуться обратно, да ещё и с такой техникой: 300С силён на поворотах, резина только обкатанная, на ней в гонках можно участвовать. Чуть пройти поворот, и как раз вернуться на свою полосу. И, правда, как в гонках – оставить лишь малый зазор у левого края при повороте направо. И потом вернуться на свою полосу.

 Два белых огня спереди. Фары. Прям впритык… Тормозить нет смысла – направо уже не вернёшься.

 Ни капли нервов. Ни капли страха. Винсент просто мгновенно протрезвел. Разбиться – так разбиться. Не самая глупая смерть, какие бывают. И в любом случае он выбрал её. А значит стоит подтвердить это. Просто быть уверенным до конца. Ботинок лёг на педаль газа…

Он не очень осознал и совсем не мог вспомнить, как именно он объехал ту машину. Вроде слева от неё прям по кромке дороги, при том, что его ещё сильней занесло. Вроде не так. Эти все вроде… Вроде… Вроде…

 И совсем не вроде, что он жив. Жив, и его даже не задело.

 Винсент взглянул на удаляющуюся машину в зеркале заднего вида и сказал. Первый раз в жизни он сказал это После, а не До: «В другой день».

Кэтрин

 Кэтрин не до конца понимала, что вообще происходит с этим щенком – он просто не хотел есть. Он не делал ничего особенного: не стонал, не скулил, не гавкал – он просто не ел. И смотрел на неё. Своими добрыми карими глазами, просящими помощи. От неё.

Она уже связалась с несколькими лучшими ветеринарами в городе. Потом со своим отцом, который связался уже с лучшими ветеринарами, известными только узкому кругу лиц, где одних денег недостаточно, чтобы получить помощь. И потом анализы. И потом снова консультации. И новые анализы.

 И всё говорило об одном – собака полностью здорова. Об этом говорили все и всё… Только не одно «но». Его глаза. Кэтрин видела в них смерть. Да, она была молодой, но всё же журналисткой, которая побывала много где, и много чего видела. Смерть нельзя с чем-то спутать, смерть везде одинакова. И сейчас эта смерть сидела внутри этого зверя и смеялась над ней.

 Ей надо было что-то делать. Это странное «что-то». Что-то ещё, когда всё уже сделано. Когда все и сказали, что ничего делать не надо.

 Она хотела поговорить с Густавом. Её картина счастья с ним была под угрозой. Он ей доверился. Доверил этого щенка, который просто перестал есть на второй день.

 В её планы не входило звонить ему самой, да ещё так рано. Мужики всегда не выдерживали и суток. Но не он. Он был другой. И это казалось ей судьбоносным. Не такой как другие и созданный только для неё. И он должен её понять. Она не виновата, что щенок не ест. Она сделала всё, что можно было. Что требовалось. И, может, ничего и страшного. И всё же. Надо позвонить ему…

 Густав почти сразу взял трубку: «Да, Кэтрин. Привет»

 Первым делом, конечно, она улыбнулась: «Густик, я… Как дела у тебя?»

 Ей уже не хотелось говорить про кого-то ещё, кроме них. Кроме их будущего. Кроме счастья, которое их ждёт.

 «Отлично. Занят немного только. Как там Добби?»

 Она замялась. А что с ним? Да всё с ним в порядке. В конце концов, чего она напридумывала: куча врачей с массой средств современной медицины за бешенные деньги не нашли вообще никаких даже поводов волноваться. Не то чтобы какие-то недуги. А отдавать щенка ему обратно всё равно через неделю. Вон он уже вроде и кушать просится…

 «Добби отлично. Не пойму только, когда хочет есть… Но отлично. Я посоветовалась с парой знакомых врачей, они сказали, что такое бывает. Так что… Мы увидимся?» – конечная фраза выскочила просто на излёте после полного набора слов и плохо сочеталось с последней фразой Густава – стало выглядеть, будто она его и не слушала: «То есть я хотела спросить, может, мы как-нибудь погуляем, когда ты освободишься?»

– Конечно. Конечно, погуляем.

– И я ещё хотела спросить насчёт щенка…

 Густав перебил её: «Кстати, да. Я же хотел забрать его пораньше. Почти всё закончил. Быстрее, чем ожидал, и заберу его… Как насчёт послезавтра днём? Часа в 3?»

 Кэтрин выдохнула с облегчением: «Да, конечно. Мы же погуляем тогда?»

– Да-да, обязательно. А что ты хотела сказать насчёт Добби? А то я перебил. С ним же всё хорошо?»

– Да нет, ничего. – она нежно улыбнулась в трубку. – Просто мне кажется, что я уже начинаю по тебе скучать…

 Поговорив ещё пару лёгких минут и пожелав «спокойной ночи» Кэтрин положила трубку и, встав из-за стола, направилась к холодильнику. Красное сухое из Бургундии стояло на дверке. Налив полный бокал, она выпила его наполовину и улыбнулась. Скоро он будет с ней. У них идёт всё, как надо. Она умеет заботиться о своей второй половине и, уж точно, сможет позаботиться и о нём. Как и он будет заботиться о ней.

 Кэтрин повернулась и снова встретилась глазами со щенком, который лежал в точно таком же положении, что и с самого утра. «Да всё с ним порядке. – подумала девушка. – Просто грустит по своему хозяину. Чего я разволновалась. Он отдал мне собаку на передержку. Я всё делала и делаю, как надо. Ну мало ли не ест. Всякое бывает. Другие бы и никаких анализов не делали, не то что уж приёмы у лучших врачей. Всех на уши поставила. И ради чего? Нет же повода даже. Да и щенок совсем молодой. Сам по себе не помрёт. По анализам всё в порядке, значит и жить будет. И в конце концов, даже если и помрёт, то не в эти 3 дня. А дальше Густав разберётся сам. Такой мужчина в чём угодно сам разберётся. Что мне тут решать? Слишком много мне ответственности, уже устала от этого… Хотя, может, и стоило спросить у него, почему собака перестала есть? Хоть бы в курсе был… Вздор собачий! Это уж не моё дело. Я всё, что он просил, сделала? Сделала. Собака жива здорова – конечно. Видно любому, что здорова. А панику сеять – это всё истеричность, от которой избавляться надо. Да и Густаву бы вряд ли понравилось, что я бью тревогу попусту. Всё тут в порядке. Через 3 дня меня всё это вообще не будет заботить. Заберёт себе щеночка, а там пусть помирает, хоть через минуту, уже не моя ответственность… Моя ответственность теперь быть счастливой. И Густав теперь должен будет об этом заботиться. Надо быть красивой и держать его на поводке покороче. Всё это сработает, как и всегда работало».

 Кэтрин отвернула от собаки глаза и налила себе второй бокал.

Густав

 За окном снова задул ветер, деревья закачались, затанцевали и стали листвой обнимать друг друга как старые друзья.

 Сейчас необходимо было съездить в ближайший магазин, закупить палёного алкоголя для реализации ещё одной интересной идеи – у Владимира Аркадьевича была дочь с двумя несопоставимыми, но не редкими особенностями физиологии: пристрастие к алкоголю и больные почки при этом. Он, безусловно, ей приглянулся ещё два месяца назад, и она не раз дала понять, что хочет много большего, чем просто любоваться им издалека.

 К тому моменту, как Густав сел в машину, за окном уже начался дождь, не сильный, но, очевидно, подающий заявку на продолжительность. Ирландец очень любил такую погоду – она отлично подходила под раздумья и ещё лучше подходила под настроение огорчённых и расстроенных им людей, уверяющих себя, что «небо теперь плачет вместе с ними». Удивительно детское представление о природе, часто присутствующее в исторических описаниях: битвы, коронации королей, инаугурации президентов разными людьми описываются с прямо противоположной погодой, словно речь идёт о разных событиях, времени и месте. Неутомимое желание подтвердить своё мнение, предрасположить к себе, создать необходимый фон, и это же так просто, когда есть такая могучая, но немая сила, так ярко выражающая своё мнение, бесконечный источник подтверждения любых идей и мыслей. И, видимо, многие считали за грех это не использовать в своих целях.

 Когда-то на Руси «слепые дожди», то есть дожди, идущие при свете Солнца, называли «Царевна плачет» из-за того, что сверкающие капли напоминали слёзы. Такому обозначению было хоть какое-то основание. Но делать из природы политическую пропаганду казалось и вовсе лицемерным.

 «Вот такие вещи ярко отражают низость человека. – подумал Густав, заводя машину. – Они достойны просто умирать и не более».

 Ехать надо было минут 7-8, за несколькими поворотами стояло отдельное здание, ещё со времён СССР, где сервис, цены и общая обстановка как нельзя подходяще предполагали продавать спиртное, в том числе и нелегального происхождения, и в том числе в запрещённое время.

 Перед зданием было какое-то подобие парковки. И сейчас на ней стояли серая «Лада» девятой модели, все двери которой были распахнуты настежь. Внутри сидело два человека, выставив ноги на улицу. По глазам виднелось, что выпито не мало, и что, наверно, столько же не хватает долить.

 «Слышь, братан! – окрикнул один из них Густава. – Крутая тачила. Подкинь нам, скажем на…. Пиво». Даже с 10 метров амбре от накуренного и залитого за воротник чувствовалось весьма мерзкое и едкое, словно наложилось слоями на кожу за долгое время.

 Быдловатые полухулиганы. С трудом способные отличить Эйнштейна от Эйзенштейна. Со школы не читавшие ни одной книги и не то чтобы Ремарка или Стейнбека, а вообще любой книги. Ни этики, ни эстетики. Зато ярко выраженное желание вливать в себя спиртное и требовать этого вливания от окружающих, словно эти окружающие обязаны им. Ведь кто-то же должен занимать эту нишу, а раз не хочешь сам, то плати тому, кто занимает это место за тебя. И плати так, чтоб ему хватало занимать её дальше. А то ведь и тебя затянет то ли заодно, то ли вместо себя…

 Неинтересная и бесполезная добыча.

 «Конечно, подкину», – сказал ирландец и изменил направление в их сторону. Лица их явно обрадовались – видимо, до этого проходившие мимо них либо игнорировали, либо отнекивались по разным причинам.

 Позвал тот, что был на заднем сиденье. Он был более трезв, чем тот, что развалился на пассажирском кресле рядом с водительским. Теперь воняло ещё сильнее.