Девочка-медведь

Я дорисовываю избушку Яги и снова склоняюсь над картой Анатолия в поисках чего-нибудь нового. Но взгляд сам собой упирается в Синь-гору, и я никак не могу отвести от неё глаз. На высоком склоне обозначена медвежья пещера, возле которой меня нашли, а в ней нарисована я, свернувшаяся калачиком в лапах Царицы-Медведицы – Анатолий называет так выкормившую меня медведицу, подчёркивая, что она царит в Снежном лесу.

В ногах у меня снова закипает зуд, как недавно от призывов снегиря. За окном сверкает нетронутый снег, и меня захлёстывает неистовое желание оставить на нём свои следы. Но голос Анатолия вовремя отвлекает меня.

– Вот медвежья пещера, – говорит он, поглаживая пальцами знак на склоне горы, – здесь твоя Мамочка нашла самое драгоценное из всех сокровищ Снежного леса.

Мамочка ставит передо мной кружку сбитня и легонько целует меня в макушку. Она улыбается Анатолию, тот улыбается в ответ, не отводя по своей давней привычке взгляда, и на какой-то момент мне кажется, что мы втроём составляем единое целое. Как будто мы настоящая семья.

– Ты к нам надолго? – брякаю я не подумав и тут же жалею, видя, как Анатолий от смущения краснеет до ушей.

Мамочка склоняется долить в заварочный чайник кипятку из самовара. Поворачивает краник в его блестящем медью пузатом боку, и вырвавшийся пар удачно скрывает смущение Анатолия.

– А это что? – Мамочка указывает на малюсенький значок на карте.

Я рассматриваю треугольничек у верхушки ствола стройной берёзы. В нём буква «Н», увенчанная крошечной короной.

– Новый значок! – Возбуждение смывает мимолётный укол досады на то, что не я нашла новую пометку на карте. – И он связан с принцессой Настасьей!

Буковка «Н» с короной – явно её эмблема. Анатолий уже рассказывал мне о Настасье и даже намекал, что я могу быть её дочерью. От мысли, что моя догадка верна и что я могла бы узнать о Настасье побольше, у меня перехватывает дух, как будто я лечу с ледяной горки.

Анатолий достаёт из кармана завёрнутый в тряпицу предмет и протягивает мне. Он увесистый, еле умещается на моей ладони и даже сквозь материю холодит кожу.

Мышеловчик тут же высовывается из своей норки за очагом и, раздувая ноздри, нюхает воздух. Он у нас страстный охотник, и гордость не позволяет ему клянчить подачки, разве что Анатолий притащит нам налима. Но в свёртке что-то совсем другое.

Там плоский треугольник льдисто-голубого цвета, гладкий и прозрачный, как стекло, с острыми гранями и вершинами. В его основании Анатолий провертел дырочку и пропустил через неё кожаный шнурок, так что вещицу можно носить на шее как кулон. От неё веет неестественным холодом, как будто внутри бушует снежная буря.

Так и не унюхав вожделенного налима, Мышеловчик скорбно опускает уголки рта, но всё же чует, что грядёт очередной увлекательный рассказ, и, взбежав мне на плечо, выжидающе глядит на Анатолия.

Я вдыхаю знакомый запах Мышеловчика – пыли с землистыми нотками мускуса – и тянусь погладить его, но он отталкивает мой палец. Мышеловчик обожает сидеть у меня на плече, но нежностей не признаёт.

– Это наконечник стрелы?

Я подношу вещицу к окну, и она мерцает лучистым звёздным светом.

– Да, и это тебе, – говорит Анатолий, – он от последней стрелы принцессы Настасьи.

Его голос срывается, и он спешит отпить чаю.

– Какой красивый! Спасибо.

Я осторожно надеваю шнурок на шею, стараясь не задеть Мышеловчика, потом поворачиваюсь показать Мамочке.

– Чудесно! Очень тебе к лицу, – с улыбкой говорит Мамочка, – но посмотри, какие у него острые края! Так и пораниться недолго.

Мамочка переводит взгляд на Анатолия и вопросительно поднимает брови. Он молчит, сконфуженно потупившись.

– Хочешь послушать историю про эту стрелу? – спрашивает Анатолий.

– Ещё как хочу!

От предвкушения по моему телу разбегаются щекотные мурашки. Про стрелу принцессы Настасьи Анатолий ещё не рассказывал. Мышеловчик, тоненько зевнув, потягивается и живым воротником обвивается вокруг моей шеи.

– Начинается! Принцессы со стрелами в ход пошли, – ворчит себе под нос Мамочка, удаляется на кухню и нарочно гремит мисками, выкладывая в них принесённые Анатолием гостинцы – свежую рыбу и дичь. Но сквозь дверной проём я вижу, что Мамочка тоже навострила уши. Она ни на грош не верит его рассказам, но тоже не в силах устоять против их колдовских чар.

Пускай Анатолий рассказывает небылицы, но стоит мне окунуться в них, когда в камине потрескивает огонь и за окнами искрится снежный ковёр, и я начинаю верить, что однажды узнаю свою историю и она засияет ярче звёзд на ясном ночном небе.

– Мои истории правдивы, – шепчет Анатолий и протягивает мне пряник. Я улыбаюсь и откусываю от его мягкого круглого бочка.

Анатолий, как обычно, начинает рассказ словами: «Давно ль это было, недавно ли…»

ПОСЛЕДНЯЯ СТРЕЛА ПРИНЦЕССЫ НАСТАСЬИ

Давно ль это было, недавно ли, а только пришла однажды в Снежный лес великая воительница, и звали её принцесса Настасья. На плече носила она свой верный лук, за спиной – колчан со стрелами, а глаз у неё был такой намётанный, что попадала она стрелой даже в отблеск далёкой звезды. Защищала принцесса Настасья обитателей Снежного леса, от бед да напастей уберегала, от злобных водяных да лесных духов.

Однажды повстречала она на берегах Зелёной бухты рыбака. Полюбили они друг друга, и родилась у них чудесная дочурка. Не исполнилось ей и месяца, как извергся в северных краях Огнепылкий вулкан. Из его жерла вырвался в небо Змей Горыныч, изрыгающий пламя дракон о трёх головах, и на свою беду муж Настасьи угодил в лапы огненному чудовищу.

Разъярилась Настасья, повесила на плечо верный лук, прижала к груди дочку-малютку и давай карабкаться по склону Синь-горы к медвежьей пещере. Как ни разрывалось её сердце от горя-печали, отдала она любимую дочурку Царице-Медведице, единственному на всём свете существу, которое, как знала Настасья, сбережёт-сохранит её малютку.

Потом взобралась Настасья на самую вершину Синь-горы, древние льды которой синевой с небесами спорили, и вырезала из тех льдов наконечники для шести стрел, припорошила их звёздной пылью, чтобы прочней-крепче сделались и такой силой леденящей напитались, какая враз погасила бы яростный пламень в сердце Змея.

Три раза прошло солнце по небосводу, три раза взошла в небе луна, прежде чем Настасья достигла логовища Змея на склоне Огнепылкого вулкана. Нацелилась она Змею в самое сердце, а стрелу пустить не решается – прикрылся коварный Змей её мужем, как щитом.

Тогда Настасья, и двух разочков не вздохнув, выпустила пять стрел в Змеевы головы и поразила пять его глаз, только шестой зрячим остался. Змей же расправил свои исполинские крылья и вылетел из логова, неся в когтях мужа Настасьи. Поднялся Змей в небо, зарычал яростно, изрыгнул струи пламени и бросил рыбака в их огненную круговерть.

Едва не разорвалось от горя сердце Настасьи, когда увидела она, как её любимый муж исчезает в пламени. Заложила она в лук последнюю стрелу и выстрелила. Но промахнулась. Пробила стрела крыло Змея, завертелся он, закувыркался, огнём расплевался, всё вокруг обращая в головёшки и пепел, да и рухнул с высоты прямо на Настасью. Не спастись ей было.

А высоко в небе плыла среди звёзд последняя стрела Настасьи, её любовью и силой напитанная. Поднырнула под луну, вобрала в себя лунный свет колдовской и, возвратясь на землю, глубоко вонзилась в ствол высокой стройной берёзы.

Налились слезами глаза Настасьи, запечалилась она, что малютку свою сиротой оставляет, и вложила в свой последний вздох отчаянную надежду, что однажды дочка найдёт стрелу и узнает её историю.

Глава 3. Праздник

Наутро Анатолия уже нет. Я знала, что так и будет, но мне всё равно тоскливо. Анатолий оставил нам записку, что ночью услышал зов леса, и рядом с ней две веточки козьей ивы с нежными серебристыми серёжками.

Мамочка качает головой, но улыбается оставленным Анатолием веточкам и втыкает одну в петлицу своего пальто. Второй я украшаю свой тулупчик, и мы выходим на кусачий морозный воздух грузить на санки Мамочкин товар.

Мышеловчик носится и скачет вокруг меня, прыгает то мне на плечо, то на голову, то на бортик саней, обнюхивает Мамочкины банки-склянки и шипит на звякающие бутыли с отварами, пока мы рядами укладываем их в санях.

За ним всегда потешно наблюдать, но сейчас меня больше занимает вчерашний рассказ Анатолия. Я ищу в его подробностях скрытые подсказки и всё время трогаю наконечник стрелы, висящий на шнурке у меня на шее, чтобы почувствовать его холод и острые грани. Сегодня утром мне кажется, что помимо вьюги внутри него бушует ещё какая-то сила.

– Ты же понимаешь, что это просто сказка, верно? – спрашивает Мамочка, одёргивая на мне тулупчик. Мамочка всегда знает, о чём я думаю, и, когда тревожится за меня, без конца поправляет мне одежду или волосы.

Я киваю, но рой вопросов по-прежнему осаждает меня.

Что, если рассказ Анатолия – правда? Что, если Настасья действительно жила на белом свете и родила меня? От этой мысли моё сердце несётся вприпрыжку, как резвый Мышеловчик.

Мамочка зовёт меня в дом. Она уже рассовала мохнатые головки пушицы между уложенными в ящики бутылями и укутала мехами.

– Давай-ка на дорожку согреемся горяченьким. И кстати, тебя ждёт сюрприз! – Мамочкины глаза искрятся.

– Идём? – Я приглашающе протягиваю Мышеловчику ладонь. Тот скачет по ящикам, охотясь на головку пушицы, и раздражённо дёргает усиками из-за того, что его отвлекают от этого занятия, но всё же запрыгивает мне на ладонь, взбегает по рукаву и проскальзывает за шиворот. Я чувствую его тёплое меховое тельце и невольно улыбаюсь, заходя в дом вслед за Мамочкой.

Из шкафчика в своём аптекарском закутке она достаёт объёмистый свёрток в коричневой бумаге и с улыбкой протягивает мне.

Разворачиваю бумагу, в свёртке – аккуратно сложенная юбка, новая, из тёмной ткани, длинная и широкая. Я, насупясь, гляжу на обновку, потому что прекрасно чувствую себя в стареньких, но привычных и уютных штанах. И только потом замечаю, что весь подол покрыт разноцветными картинками.

– Сама вышивала, – говорит Мамочка и ставит на плиту ковшик со сбитнем, а я внимательнее разглядываю искусные вышивки – полный зверушек лес, Синь-гора в отдалении. Выше по ночному небу летит огненный дракон, пара величественных медведей танцует в оплетённом лозами полуразрушенном замке; по берегу реки мчится на тонких курьих ножках избушка, в серебристом свете луны охотится волчья стая.

– Сценки из рассказов Анатолия, – шепчу я в изумлении.

– Я знаю, как много значат для тебя его истории, потому и вышила. И ещё для того, чтобы сегодня ты надела юбку на праздник в деревне: вот здесь твоё настоящее место, где каждый тебя любит.

Мамочка пристально смотрит на меня. Я и сама больше всего на свете хочу, чтобы она была права! Я гоню прочь мысли о своей запрятанной в лесу тайне, но непослушное сердце ноет.

Мамочка по-прежнему смотрит на меня в упор, широко улыбаясь, и в её глазах пляшут весёлые огоньки.

– Ну что там ещё? – бурчу я.

– Как что? В этот раз нести Зиму выбрали тебя! – Мамочка пытается обнять меня, но её руки едва доходят до середины моего покрупневшего туловища. Отвлечённая этой мыслью, я не сразу соображаю, о чём она толкует. Ах да! Каждый год в Праздник весны мы всей деревней сжигаем здоровенное соломенное чучело Зимы, чтобы дать дорогу Весне. У нас считается огромной честью нести на жертвенный костёр чучело Зимы, и обычно её удостаивается тот из взрослых сельчан, кто за прошедший год больше других постарался на благо деревни.

– Я так горжусь тобой. – Мамочка выпускает меня из своих полуобъятий и прижимает руку к сердцу.

Миг мне хочется, чтобы сейчас здесь, с нами, был Анатолий. Вдруг он остался бы, узнав, что я понесу Зиму и по такому случаю надену юбку с вышивками из его рассказов? Что за глупости, одёргиваю я себя, Анатолий никогда не ходит на деревенские праздники.

– Ступай-ка примерь, – Мамочка выталкивает меня из кухни, – потом согреемся сбитнем, а там уже и ехать пора будет.

Я поднимаюсь в свою комнату, переодеваюсь в юбку и надеваю любимые ботинки из оленьей кожи. Их мастерит Анатолий. Они мягчайшие и сидят на мне как влитые, никогда не натирая ног. В каждый приход Анатолий приносит мне пару ботинок по размеру и ещё две-три побольше, на вырост. На всякий случай проверяю, надёжно ли упрятан под джемпером наконечник стрелы на шнурке. Прежде чем спуститься на кухню, достаю из-под подушки подаренный Анатолием волчий коготь и кладу себе в карман. Хотя чучело Зимы сделано из соломы и вряд ли тяжёлое, я чувствую, что лишние силёнки сегодня не помешают.

Является Саша, пританцовывая от радостного предвкушения, и все втроём мы впрягаемся в лямки наших гружёных саней. Не успеваем мы достичь противоположного конца сада, как почивавший у меня на шее Мышеловчик просыпается, соскакивает на снег и со всех ног улепётывает под сосны. Он редко сопровождает меня в деревню, а на деревенские праздники – никогда. Как Анатолий. Я поднимаю воротник, чтобы согреть покинутое им место у меня на загривке.

Сквозь заросли деревьев до нас доносится с площади шум и гам последних приготовлений. Там устанавливают ярмарочные палатки, музыканты настраивают свои инструменты, и уже тянет ароматным дымком запекающегося в стальных бочках мяса.

Пока мы с Сашей ставим палатку для Мамочкиной торговли, со всех сторон стекается народ, и вскоре на площади яблоку упасть негде. Многие мне незнакомы, ведь на праздник съезжаются жители из самых отдалённых деревень, рассыпанных вдоль противоположных краёв Снежного леса.

Над площадью витают праздничные шумы – взвизги с крутой ледяной горки, подбадривающие крики оттуда, где соревнуются в лазанье по шесту, смех и переклички от ярмарочных рядов, где идёт бойкая торговля едой и питьём. Запущенный кем-то снежок просвистывает над головой Саши и шмякается к моим ногам. Я оборачиваюсь к ледяной крепости, откуда его, надо полагать, запустили. Мальчишки-озорники с гоготом юркают за зубчатые верхушки крепостной стены.

Маленький Ваня высовывает голову из-за зубца:

– Гляди, сколько ядер мы заготовили! – Он с гордостью указывает на высоченную кучу крепко слепленных снежков. – Янка, айда к нам в команду! Мы сегодня защитники крепости.

– Мы с Сашей уже записались в штурмовую команду! – кричу я в ответ, поднимаю расплющенный Ванин снежок, снова придаю ему округлость и кидаю им в Ваню. – Прибереги-ка свой боеприпас для обороны, вояка!

– Пошли с горки кататься. – Саша по привычке пихает меня в плечо. Поверх его головы я бросаю взгляд на Мамочку.

Она обхаживает очередного покупателя, но успевает подмигнуть мне и машет рукой – мол, давай, развлекайся.

Саша идёт впереди меня через запруженную народом площадь, стараясь обходить кучки людей, зато передо мной все сами расступаются. Я до того огромная, что мне всегда уступают дорогу. И смотрят на меня по-особенному – чуть дольше, чем нужно, и скованно улыбаются. С Сашей здороваются запросто, просто кивком. А меня дразнят «Янка-Медведь», кто за спиной шёпотом, кто громко в лицо. Сегодня меня донимают не в пример больше обычного, и немудрено, ведь сельчане из отдалённых деревень не видели меня с прошлогоднего праздника, а я за год вымахала на голову.

Интересно, как далеко они разбежались бы, покажись в деревне настоящий медведь? На миг меня охватывает сильное желание зарычать – поглядела бы я, что они будут делать. Саша останавливается поболтать с ребятами из школы, а я держусь поодаль и помалкиваю, только тереблю волчий коготь в кармане.

Моя ровесница Лиля с улыбкой обращается ко мне:

– Слышала, ты у нас в этом году Зиму несёшь, да?

Я уже зарделась от гордости, но вдруг замечаю, что она зло щурится, а её губы кривит ехидная улыбка.

– Ума не приложу, с чего это тебя выбрали, – продолжает Лиля. – Я бы не сказала, что в этот год ты так уж расстаралась для нашей деревни. К тому же ты бука, из друзей у тебя один Саша, а сама ты всё время в лесу ошиваешься.

– И вообще, носить чучело Зимы – это, между прочим, наш деревенский обычай, – встревает Лилькина подружка Оксана. – А ты вовсе не в деревне родилась, ведь так?