Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой

Наша переписка в самые трудные для Инны годы обрела для нас обоих какой-то бытийный смысл. Произошло то, что сама И. С. называла «высветляющим чувством дистанции». Я стал задавать своей собеседнице запоздалые вопросы, уже не про МХАТ, а про ту ее жизнь, которую почти не знал. Про ГИТИС конца 40‑х, про сотрудничество с «Новым миром» времен А. Твардовского, про диссидентов 60‑х, один из которых, молодой поэт и историк Юрий Галансков, был ее близким приятелем. Его судили после процесса А. Синявского и Ю. Даниэля, и вскоре после приговора он умер в тюремной больнице, не дожив до 33 лет. Инна откликнулась, стала даже наговаривать нечто вроде мемуаров. Тут же начала рефлексировать о природе жанра, когда память, воссоздавая прошлое, немедленно начинает это прошлое ретушировать. Связных мемуаров она не написала.

События, наступившие после 24 февраля 2022 года, в письмах практически не обсуждались. Знаю со слов Аркадия Островского, очень близкого к И. С. человека, что в роковые дни февраля Инна бросила ему по телефону фразочку: «не первая зима на волка». Особой загадки в той фразе не было. На долгом своем веку И. С. знавала множество «зим». В годы большой войны выучилась на фельдшера и сохраняла навыки самой нужной у нас профессии. Не тратила слов и нервов на безнадежные разговоры, печалилась в основном по близким ей людям, особенно ученикам. В последние годы она разгадывала и протоколировала процесс того, что можно назвать естественным угасанием жизни. Горевала, что жизнь ее кончается «тяжело и не талантливо». Ответственность за «бездарный финал» Инна Натановна на себя не брала, потому как такой финал не она «построила».

Метафизика ухода ее волновала до самого конца.

24.06.2015

Москва

Мой дорогой! Вопрос первый: твоя статья1 блистательна во всех смыслах, при всем том, что мы с тобой видим Толю в той ситуации, о которой ты пишешь, совершенно по-разному. Мне кажется, что Эфрос до конца сохранял простодушие и игры не то что не понимал, а органически не видел. Что и стоило ему разрыва сердца. Так он когда-то упал в обморок, придя в ужас от какого-то поступка Ю. А. Завадского. У него просто от этого сжимались сосуды. Повторяю, статья блистательна. Может быть, ты знал Толю в его поздние годы ближе, чем я.

Теперь пункт второй: обо мне. Я, кажется, приняла вполне благоразумное решение: писать заключительную главу, проверивши все то, что ей предшествует. Начала складывать книгу2, правя главу за главой и ведя ее к концу теперь мне уже известному. Правка эта очень трудоемкая, но, кажется, она мне дается. Дается с кровью, но крови не жалко. При этом выясняется, что книга довольно цельная. Я рассчитываю эту работу кончить к середине июля (работая каждый день, спасибо всем, кто меня сюда и отсюда возит3), потом быстро, дня за три, за четыре, напишу последнюю главу, половина которой у меня уже готова, и в первых числах августа, как ты скажешь, перешлем эту главу тебе. Или, может быть, ты сам будешь в Москве, к дню рождения Олега [Табакова]. Разумеется, нервничаю. По-моему, своими нервами истрепала нервы всем окружающим, но окружающие, по примеру святой Насти, все терпят. За что благодарна. А уж как благодарна тебе, слов нет. Скучаю, люблю, целую. Читай трижды в любой последовательности.

А. Эфрос, Д. Крымов, Н. Крымова. Фото из личного архива Д. Крымова

Твоя Инна.

24.06.2015

Кейп-Код

Спасибо, что прочитала мой опус. Он написан, конечно, про Эфроса, с которым в прежние времена я довольно много общался, но в большой степени сочинял для себя, чтоб мозг не увядал. Здесь это достаточно быстро происходит, и надо выработать какие-то противоядия.

По поводу твоей книги. Буду готов читать в любое время. Важно, что дело близится к финалу, но загонять себя не надо. Никто с мечом над нами не стоит. Я приеду в Москву в середине октября, но до этого, отсюда, сделаю какие-то шаги в организации типографских дел. Время уйдет на сверку, на редактуру и т. д., надеюсь, в октябре все это запустим.

Мы тут на все лето осели на Кейп-Коде, в 10 минутах езды от теплого океана. Но выбрали озерный край, не океан. В смысле душевного покоя – лучше. Тишина, маленький поселок, все дома расположены в лесу вокруг круга – он называется Coonamessett Circle. Название индейское, как и все тут. Ближе к августу здесь по ночам начинаются звуковые чудеса, когда-то описанные И. Бродским. Помнишь? «Я сижу в своем саду, горит светильник. / Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. / Вместо слабых мира этого и сильных – / Лишь согласное гуденье насекомых». Впервые в жизни оказался в мире «согласного гуденья». Публичная моя жизнь испарилась вместе с Москвой. Читаю английские книги, смотрю фильмы, поддерживаю язык. В июле начну читать лекции в летней школе К. С.4 и в Гарвардской программе5. Иногда вынужден писать ответы от имени О. П. [Табакова] в прокуратуру6. Погружение в зловонную яму не восстанавливает баланс душевный. Список благодеяний и преступлений множится…

Т.

15 августа 2015

Кейп-Код

Дорогая моя, читал долго, с выделением жирным шрифтом того, что понравилось, и с выписками для того случая, когда захочу украсить себя твоим неожиданным наблюдением, про которые можно было бы иногда сказать «уколы в вечность» (ты ж сама А. Белого и цитируешь).

Из новых впечатлений: когда читаешь главы, идущие к людям и судьбам 20‑х годов, является ощущение, что ты пишешь про людей, которых не только понимаешь, но и знаешь. Или знала. Некоторых очень близко, внятно, остро. И я знаю, что ты многих знала, но такого впечатления от точности интонации, от не расслабленной временем и возрастом писательской руки я давно не видал. Ты там замечаешь про П. Маркова, что талант критика виден в выборе своего предмета. Это ты и про свою книгу, и про свою жизнь написала. Предметы были разные, но ты в этой книге счастливо угадала. Пожалуй, это главное ощущение. И в каждой главе цепочка уточнений, отсылок, угаданных цитирований вплоть до строчки Лермонтова про черный год России. И живейшие портреты М. Чехова, А. Дикого, Б. Сушкевича, Вахтангова, Бирман. Сколько быстрых и ясных реабилитаций. И сколько внятных соображений историка театра и человека, для которого выбранный предмет не только свой, но и поразительно точно освещенный. И сколько вскользь брошенных замечаний: про «не-встречи», про смысл противостояния, про личность М. Чехова и про его суть, которую, по-моему, никто еще у нас (даже П. А. Марков) не открывал с такой щемящей жалостью и глубиной. Как открывается личность актера через портреты чеховских ролей, как сильно сталкиваются и единятся у тебя Гамлет и Аблеухов, Муромский и Эрик. И как остро ты чувствуешь, что такое страх перед силой, беспомощность и мощь творческого преодоления. И какое точное слово «морок» при описании развала театра, в который проникает гнилостный воздух наступающей эпохи. Да, ты права, у нас если пьеса называется «Женитьба», то знаешь, что ее-то, женитьбы, как раз и не будет. В твоем случае я бы сказал, что твой труд именуется книгой, и это тот случай, когда возникает именно книга. Нечто имеющее свое развитие, композицию, то, что М. Чехов именовал понятием путь. Ты лишаешь это слово антропософского шарлатанства и возвращаешь историю этого театра и всех его людей в какое-то умопознаваемое поле. Все очерчено твердой рукой, несмотря на многочисленные опечатки. Опечатки – это проблема зрения, а не крепости духа и остроты смысла.

Завершай, пожалуйста, и осенью начнем готовить книгу к изданию.

АМС

17.08.2015

Москва

Толечка, дорогой, нет слов, как я тебе благодарна за все – именно за все, не только за щедрость отклика. Не знаю, верно ли я выбрала себе Чехова, едва ли верно, но в чем мне повезло – это в том, что судьба свела меня с тобою.

Я сейчас подыхаю, стараясь понять безумный последний год М. А., идиотскую инсценировку «Дон Кихота» (ужас, ужас!), историю с «Фролом»7, ради которого он прервал репетиции этого самого «Дон Кихота» и останавливает свой гениальный «Дневник о Кихоте» (как уложить этот дневник с дурацкой инсценировкой!).

Словом, я в мучениях. Заодно читаю «Египетскую марку» – последнюю книгу Мандельштама того же 1928 года. Тот же мотив страха и бегства. Только без «Фрола». Не знаю, что выйдет. Стараюсь, как Мухтар. Целую, благодарю, мучаюсь.

05.09.2015

Москва

Дорогой Толя!

Не умею написать тебе записку – смешно, но это четвертый вариант!

Мне кажется, что я кончила эту книгу, но понятия не имею, что вышло. Волнуюсь страшно. Никогда так не волновалась. Имею все основания волноваться. Неприлично так выражаться, но за этой работой, в самом деле, вся моя очень затянувшаяся жизнь. Ты прав – я почти всех, о ком тут написано, знаю. Наверное, мне было лет семь, когда я с какими-то поручениями отца пошла в дом рядом с нашим («Дом Сверчка»). Если буду писать про это дальше, опять записку порву.

Обнимаю тебя и прошу меня за мой невроз простить.

Инна.

18.04.2016

Москва

Толечка, милый, что-то мы совсем потеряли друг дружку, а жизнь себе идет. Это неправильно, что она держит нас в отлучке. Меня слегка тормошили, я по просьбе Н. Хохловой8 сочинила ей роскошный отчет дел сектора, а по просьбе Золотовицкого9 (очевидно, в помощь ему в его объяснениях по министерству или просто так, к сведению) – довольно симпатичную бумагу о задачах нашей группы от ее возникновения, в настоящее время и на будущее. На всякий случай прошу Настю тебе переслать оба эти текста. Но не о них речь, а просто я скучаю по тебе, как сказано в хорошей пьесе «С любимыми не расставайтесь». Чем ты живешь? Как себя чувствуешь? Что тебе доставляет удовольствие? На что досадуешь? Мне доставляет истинное удовольствие, что чукча вернулся от вымотавших его обязанностей писателя и обрел себя как чукчу читателя. «Пока я с Байроном курил, пока я пил с Эдгаром По», люди наготовили и подарили мне множество замечательных книг. Я снова и снова распространяю мнение: у нас чудо как хорошо сейчас в нашей науке, и школы в ней отлично обозначились, и у каждой достижения и удачи, и вот последняя из трудов группы Фельдмана10 – последняя весна Мейерхольда, день за днем воссозданные миражи хорошего (хорошего в том, что уже не нарастает ужасное, какое-то послабление очевидно, все обнадежены). Чудо реконструкции воздуха, каким он был, каким обманывались. Мне кажется, что нынешние триумфы документалистики могут дать движение мысли. Публикации Сахновского, Коонен, вышел двухтомник «Любви к трем апельсинам», книжища записок В. Г. Малахиевой-Мирович «Маятник жизни моей» – ее пребывание в доме Тарасовой: блики, очерк конца И. Москвина и пр., взятое в ракурсе вплотную и поневоле с низкой точки. Ох, Толя, и поговорить не с кем. Суета сует и всяческая суета «и общий злой дребезг». Милый, когда же ты приедешь? Дай хоть какие-нибудь указания, а то я маюсь. Иг. Як. [Золотовицкий] упросил пока не сдавать должность, сделал это убедительно, и в самом деле сдавать ведь дела некому. А дела не так уж пусты. Я вполне серьезно писала свои наброски, которые дала ему незаконченными.

Три ректора. О. Табаков, А. Смелянский, И. Золотовицкий. Фото И. Александрова

Короче, очень хочу твоего возвращения. Не только в силу личной моей к тебе любви, а еще и по делу. Жалко, если оно, дело, пропадет. Приезжай или хоть напиши, как мне быть дальше. Вот не умираю несмотря на то, что время умирать давно вышло. В житие Аввакума любимая моя строчка: «Побредем еще, Петрович», говорит бедная протопопица, когда сани где-то за Енисеем в очередной раз вывернуло.

Целую. И.

19.04.2016

Бруклайн

Инночка, с утра обрадовала ты меня своим письмецом, хотя представить себе людей Минкульта, читающих твои отчеты, просто не могу. И они, кстати, и не должны читать, мы им никогда этого не посылали, поскольку формально у нас есть люди науки, но нет подразделения научного (формально!).

А вот твое письмецо я сохранил и поместил в электронную папку на рабочем столе компьютера, там вся наша переписка за два года, все твои тексты в разных редакциях и т. д. Надеюсь, приеду в мае, хотя планы мои много раз уже менялись, и все эти недели, что мы не общались по телефону, были заполнены медициной, последними разборками с Минкультом, беспрерывными звонками в Ленинку директору по фамилии Вислый11 и т. д. В пятницу делали МРТ (здесь MRI – ядерно-магнитный резонанс головы моей). От этого зависит, прилечу ли я в мае или нет. Надеюсь все же появиться и при встрече все тебе расскажу.

Настроение меланхолическое: ну, типа в ожидании Годо.

Про Петровича ты вспомнила очень и очень кстати.

Т.

Может, успеем в мае провести презентацию твоей книги? Это было бы вишенкой на торте…

31.05.2016

Москва

Дорогой, ты уехал, не давши мне надписать книжку, – можешь сделать это под мою диктовку и изображая мой нынешний идеально неразборчивый почерк, но ты и так знаешь, что бы я могла тебе сказать на полагающемся на то месте близ заголовка.

Спасибо за все. Спасибо за то, что эта книга вышла.

Судя по тому, что я сейчас выслушиваю от прекрасных и разных людей, – ты был прав, и работу эту надо было дописать, как бы она, работа, меня ни выматывала. Я прочла, что написал Л. Додин, – даже если все делить на 16, все равно это поднимает меня в моих собственных глазах.

Толя, какое хорошее у нас с тобой дело, отличная профессия; ее не может испортить даже то, что сегодня в нашей профессиональной среде так унизительно для профессии грызутся. Впрочем, грызутся больше критики; а из этого занятия я вышла по возрасту, а ты по личному решению.

Среди радостей: успех книги Аркадия12, я даже не расспросила тебя, прочел ли ты ее. Она уже переиздана в США и вчера (насколько мне известно) Аркадий ездил на презентацию – не уловила, в Нью-Йорк или еще куда-то. А в Лондоне ему вручали премию Оруэлла, говорят, весьма почетную, и о том писали газеты. Бедный мой, он слишком замучен, чтобы толком порадоваться. Упрямо хочет вернуться и делает все для возвращения. Как эгоистка, я должна бы его поддерживать в этом желании.

Мне без вас, уехавших, – очень одиноко.

Вот Таня Смолярова13 собиралась было приехать сюда рожать (носит своего третьего ребеночка), но передумала и родит в Канаде.

Куда же это вас всех разносит, спрошу я и сама отвечу только на вопрос, отчего вас всех разносит отсюда.

Не пропадайте, любимые. Мне без вас всех и без каждого очень, очень тоскливо.

Толечка, дай я тебя обниму.

Твоя И.

Никак не могу найти слова, чтобы написать Додину. Все же надо написать ему.

22.08.2016

Москва

Толечка, дописываю вдогонку. Я нашла то, что ты имел в виду. Это в анкете 1923 года записано Марковым, Чехов, т. 2, с. 66. Там так: его спрашивают: что раньше возникает – психологический, пластический или звучащий образ роли?

– Всегда различно… …Это зависит от того, что в данной роли больше соответствует моей (индивидуальной) творческой идее, моей тенденции (могущей быть для меня и неосознанной). Я говорю не об идее, возбужденной во мне данной ролью, а об идее, заложенной во мне от рождения, об идее, которую я (сознательно или бессознательно) выражаю в течение всей моей активной жизни и в каждой роли.

Да? Это тот текст, который ты подразумеваешь?

Текст замечательный, но ничего не проясняющий. Естественно, сгущающаяся тайна.

Да, вероятно, образ роли (психологический, пластический, звучащий) в возбуждении именно так у этого актера. Но сила воздействия все равно не объясняется.

Нет уж. Оставим тайное тайному. Кнебель честно рассказала, как всех подбивала разгадывать секреты М. А. Ч. Но «дед бил, бил, не разбил, баба била, била, не разбила». Как известно, яичко упало и разбилось. Мои занятия этим М. А. Ч. я сочла за благо остановить, не доводя до сказочной концовки. <…>

Я же признаюсь, что выжать из меня можно только то, что сейчас сделала.

Твоя розыскная собака М.

Из «розыска»: ответы на анкету Павел Александрович записывал за Чеховым как раз в 1923 году, в момент подступов его, Чехова, к Гамлету. Запись Чеховым завизирована.

29 сент. 2016 г.

Москва

Толечка, дорогой! Глупый (поскольку очень запоздавший) вопрос. Что ты думаешь о некоем А. А. (Андрее Александровиче) Кириллове, которому на его защите диссертации «Театр и театральная система Михаила Чехова» ты был в 2008 г. оппонентом?

Я только сейчас прочла его реферат. Это странное соединение дельности, ясности слога и полного пренебрежения к фактам; пренебрежение глубокое и продуманное, и в этом своя убедительность.

В «Вопросах театра» прошли его две статьи об М. А. Ч.

Оппонентами у него были Чепуров14 и ты. На реферате нет имени научного руководителя – надо думать, такового и не было. Редкий случай. Что за история? Что за персонаж? Очень любопытно! И странное желание послать ему книжку. В знак уважения и с огорчением, что мы не пересеклись.

Интересно, откуда взялся и где обретается.

Работа мысли – при отсутствии интереса к материалу. Да и материала просто нет (если судить по реферату). «Гамлет» датируется 1921 годом, это, вероятно, опечатка, но какое имеет значение год! Да и спектакль значения не имеет.

Словом, если тебе что-то помнится, не расскажешь ли?

Я по тебе скучаю. Очень.

И. С.

29 сент. 2016 г.

Бруклайн

Инночка, дорогая, Андрей этот вполне литературный персонаж. Русак, выпивоха, предельно острый в человеческих отношениях и несгибаемый. Диссертацию не защищал много лет… из гордости. Когда все ничтожества остепенились, он не хотел казаться смешным. В камер-юнкерском мундире. В конце концов его уговорили это сделать. Кажется, А. Чепуров был с ним в молодости на одном курсе в ЛГИТМИКе. М. Чеховым он много и долго занимался, выучил английский, даже перевел совместно с одной восторженной американкой книгу «Путь актера». <…> Потом начался рейдерский захват здания на Исаакиевской, выгнали директрису по имени Татьяна Клявина. Он возмутился, тогда совершенно позорным образом выгнали, выдавили и его. Театроведы собирались, писали письма, я отдельно писал. Ничего не помогло. Он с ними расплевался, ушел в небытие, колол дрова, чего-то еще делал. В итоге сейчас где-то преподает, на грани нищеты был. Иногда я с ним парой слов перекидываюсь, уважая его несгибаемость и содержательность. Ну, в общем, не нашего времени случай, не подхалим, не ничтожество. Если ты ему пошлешь книгу, это будет некоторым событием в его жизни.

А я тебя обнимаю из своего раннего холодного американского утра.

Т.

11.10.2016

Москва

Толечка дорогой мой!

К тебе просьба от всех, чтобы ты нашел заглавие для моей вступительной статьи. Никак не отыщем.

Я продолжаю думать о твоем послесловии к нашему «Гамлету»15. О послесловии не только к судьбе МХАТа Второго и Михаила Чехова, но и к судьбе странной работы, которая заняла – как посчитать – лет десять нашей жизни. Жизни сектора, моей, твоей.

Я думаю о том, сколько отдал этой работе ты.

Я уже говорила тебе, что за длинные свои годы я никогда не чувствовала себя в такой мере оберегаемой, опекаемой, спасаемой, любимой, как в эти годы. Так вот вышло. Черт возьми, никто никогда так со мною не носился.

Счастье выпало не только мне, но и предмету и теме работы.

Вышло так, что я свалила на тебя свое ощущение боли и долга. Боль и долг грызли меня с тех пор, как я в девять лет читала в «Правде» все эти статьи с подписями и без подписи, – читала их, живя в доме 3 рядом с домом 1 по улице Огарева, который все знали как «Дом Сверчка». Родители были подписаны на многие газеты. Жители «Дома Сверчка» бывали у нас и в силу того, что в МХАТе Втором собирались ставить этого драматурга, отца моего. Да и просто по-соседски. Я однажды начала подсчитывать, какой процент в именном указателе большой красной книги составляют фамилии тех, кого лично помню. Ужас, какой высокий процент! Наверное, это больше мешало, чем двигало в исследованиях. Во всяком случае, если бы не ты, не твоя рука, я бы своего долга не вытянула бы.

И вот что еще. Удивительно, но мне все время казалось, что тебе не была в тягость ноша, которую ты перенял, разделил, взял на себя, сделал своей. Ну вот, круг замыкается с выходом маленького «Гамлета». Если книжка чего-то стоит, не откажи в предисловии. Оно может быть большим. Может быть, тебе хватит одной страницы. Кстати, дивную ты написал страницу про беднягу А. А. Кириллова.

Господи, как я тебе обязана… Я обнимаю тебя. Благодарю за все.

26 дек. 2016

Москва

Дорогой, а рассказывала ли я тебе, что упомянутый тобой И. Чекин16 (один из авторов пьесы «Белый дом») стал причиной того, что я стала Соловьевой? Мы вместе с Натэллой Лордкипанидзе написали о прескверной пьесе «Дети „Авроры“», ставившейся в Театре им. Лен. комсомола; мой отец с Игорем Чекиным был связан и дружбой, и групповой солидарностью (начинали вместе под крылом РАПП) и устроил мне сцену – дескать, порчу ему жизнь и наживаю ему врага. Статья эта была из первых моих публикаций, снять ее я права не имела – подписала ее «Соловьева», предупредив претендента на мою руку Тошу Соловьева, что эта подпись ничего не значит, просто на язык пришла фамилия эта первой, когда надо было в типографию насчет перемены подписи под рецензией. Теперь вот ухожу под этой фамилией, проносив ее 68 лет. Рецензия была написана в 1950 году и дрянь была рецензия, вполне под стать спектаклю-дряни. Но уж как вышло, так вышло. Соловьева так Соловьева.

А еще я читаю строку за строкой, вникая, твою книгу о М. А. Булгакове во МХАТе. Об этом – подробнее! Чудо книга.

24.05.2017

Москва

В первых строках моего письма сообщаю тебе, дорогой мой Толечка, что любящая тебя Инночка деградирует в ускоряющемся темпе. Например, написать тебе она (Инночка) на компьютере не может, и ей приходится эксплуатировать добрую Настю, тем более что та прекрасно научилась разбирать мои гадкие иероглифы. Впрочем, в настоящий момент я этому доброму существу диктую. Итак. Самое смешное, что та тема, которую мы с тобой обговорили, своим ходом развивается и обретает довольно конкретные очертания. Мы решили начинать с самого начала. Т. е.: пробуем разобраться в истории со Студией, которую Константин Сергеевич полагает Корделией17. История этой Корделии и ее совместной жизни с отцом в высшей степени любопытна. Во всем этом хочется быстро, ни в чем не завязнувши, разобраться, кто там был которой из дочерей. Если я правильно помню завязку пьесы Шекспира, то как раз Корделия сказала отцу, что вовсе не собирается посвятить ему свою жизнь; если сестры так всецело и ежеминутно хотят пребывать с ним и только с ним, зачем же выходили замуж. Корделия, кажется, могла бы говорить то, что скажет Дездемона; да она практически то и говорит: «Вы дали мне жизнь, дали воспитание, и жизнь и воспитание научили меня повиноваться вам, – но вот мой муж». В представлениях К. С. сюжет как-то сместился. Вторая Студия в противоположность Корделии как раз не хотела отдельной жизни с мужем (или с той или иной новой идеей, театральной или не театральной). Когда рассматриваешь дело при корне, все видится не так – не «наоборот», а просто не так. Нет, не уродливо! Не отталкивающе! Не разочаровывающе! Но не так. Совсем другое происхождение. Вообще не дочка. Ужасно интересно. <…>

О. Табаков. Фото из личного архива И. Соловьевой

28.03.2018

Москва

Дорогой друг мой, должна тебе признаться: тогда, 15 марта, когда мы прощались с Лёликом [Табаковым] (я сейчас, совсем уже в великой возникшей заочности его присутствия, про себя впервые стала называть его по имени-отчеству), – 15 марта я ничего вокруг не могла расслышать, почти ослепла и вполне оглохла. Так что спасибо тем, кто для меня распечатал твое слово. Некролог? Надгробное слово? Не совсем то. Ты сказал замечательно – с поразительным чувством нарастающего расстояния между оставшимися и ушедшим, с возникающим историзмом происходившего, с нами вроде бы еще происходящего, но требующего соблюдения дистанции, высветляющего чувства дистанции. Ты ли не знал Олега старшего и Олега младшего, ты ли не испытал всю контрастность этих фигур, – и вот тебе же дано ввести в общее сознание мысль о взаимодополнительности этих фигур, как их выдвигают и сталкивают времена. Ты замечательно избег вроде бы напрашивающегося противопоставления этих времен. Как целостность взяты тобою эти времена, эти пятьдесят лет, эта невразумительная, колеблемая изнутри себя эпоха. Она увидена тобой с жестким осмыслением и с болью личного опыта, личных утрат. Мне страх как хотелось бы написать об Олеге, каким узнала его в его восемнадцать лет. Мальчик холодного лета 53 года, милое существо на огромном пустыре, который открывался там, где был обвал гигантских сталинских конструкций. «Розовский мальчик»? Да, но это чуть позже. Вначале просто ничей мальчик, свободный от всего и тихо одержимый жизнью в себе. Мальчик с будущностью, в которой он сможет как угодно меняться, послушный к касаниям извне и позывам собственной гибкой природы. Мальчик этот мог бы быть объектом исследований какого-нибудь гуманиста мысли поумнее меня. Ну, если угодно. Но ты о нем говоришь поразительно – удивительно работает у тебя какой-то трансфокатор, не путаю ли я название этого прибора при кинокамере, дающего возможность быстрого наезда, смены плана с крупного на общий и т. д.