Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

Молодой господин крикнул своей охране:

– Эй, там, за спиной! Мальчики-кузнечики! У врагов служит красивая иностранка в узких штанах. Не смейте метать в неё копья и приведите ко мне живой. Я первый хочу обыскать её и допросить.

Стальные всадники захохотали.

Вдруг стало тихо-тихо, даже развязные рабы-щитоносцы перестали перебрасываться сальными шуточками.

– Обречённый, к стремени! – гулко и зло скомандовал молодой господин откуда-то из-под железной маски.

Протискиваясь с пикой между конями, Зихо оцарапался о шпору господина, зацепился за стремя, но стерпел боль и… оторопел: прямо перед ним, в какой-то сотне шагов, стояла, насколько хватало глаз, стена из чужих воинов: непривычной масти кони в кольчужных сетках, незнакомой расцветки щиты. И густой лес пик над стальными шлемами.

Зихо слышал испуганные голоса, за спиной суетились копейщики и мечники. Они уже поняли, что на льду озера Лангаррад их встречают не отчаявшиеся горожане с неуклюжими топорами, а боевые дружины князя Госпожи Великой Сахтаръёлы, который не погиб вовсе, а вернулся из далёких степей победителем.

Острым глазом охотника Зихо разглядел в чужом строю необычное движение, какую-то нелепицу. Ему показалось, будто меж копыт чужих коней скорчилась гибкая фигурка, там блеснули острый взгляд и отточенный металл на тяжёлой стреле. Зихо вдруг подумал, что под конями прячутся лучники, самые меткие и ловкие, их выставили убивать «обречённых». Они выпрыгнут перед строем, схватят лежащие на льду луки и выпустят стрелы. Потом бросят ненужные луки и нырнут под лошадей, уйдут в глубину строя, освобождая стальным всадникам место для битвы, которой Зихо уже не увидит.

– Мне нужен щит! – завопил Зихо. – Дайте мне щит!

– Уже наложил в штаны, раб? – презрительно прогудел под стальным шлемом голос господина. – Тебе осталось жить мгновения. Цени их, а не ори испуганным петушком.

«Я не раб!» – злобясь, подумал Зихо.

Но закричал иное:

– Под лошадьми прячутся горбоносые лучники! Те горцы, кто был с девкой в кольчуге! Они убьют меня раньше, чем я подам тебе пику! Дай мне хотя бы оружие!

– Оно у тебя есть, – съязвил молодой господин.

Он частенько косился на костяной топорик за поясом Зихо, подарок Литы.

– Узкие щиты всем «обречённым»! – скомандовал откуда-то голос Коннинга Тилга. – Живо!

Где-то сзади поднялась возня, кто-то коротко вскрикнул. Видимо, раб вцепился в щит, и воин из охраны молодого господина ударил его рукоятью меча в лицо. К Зихо протиснули доску, обитую железом, повесили на шею. Этот неудобный щит закрыл лицо и тело до колен.

Звенели оружие и сбруя, гремели доспехи и щиты, войско медленно и неумолимо приближалось к чужому строю.

– Да их совсем немного, господа! – обрадованно воскликнул кто-то из пяти знатных всадников, возглавляющих «клин». – Во всём виноват туман. Тут лишь кучка «другов», как раз напротив нас стоят. Полсотни, не больше. Наверное, те, кто убежал из поражения в степи. Слева и справа только мужичьё с топорами и баграми. Это не пики, это багры. Тилг, ты выиграл спор.

– Не высовывайся, раб! – сплюнув, приободрился молодой господин. И пнул Зихо стременем, заметив, что тот пытается выглянуть из-за щита.

Но Зихо, хоть и споткнулся, успел разглядеть в чужом строю всадника, юношу возраста Зихо, в сверкающем панцире, но без шлема. Ни страха на красивом лице, ни растерянности. Гордо восседает на коне, будто приехал на охоту. Зихо почудилась даже насмешка в глазах юноши. Дуновение влажного ветра развернуло знамя над его головой, треугольник чёрного шёлка на длинной пике.

– Господа… – потрясённо выкрикнул кто-то из стальных всадников. – Это же…

Завыли трубы и войско разом остановилось, гремя железом. И тогда Коннинг Тилг, передав пику «обречённому», выехал из строя. Медленно и торжественно снял шлём. Зихо слыхал, будто в старину воины приветствовали отважных врагов, выкрикивая им свои имена.

– Я должен унижаться перед каким-то наглым щенком?! – прорычал молодой господин. – Он уже мертвец!

– Ты должен стать на десять шагов к нему ближе, болван, – холодно ответили ему. – Господа, все четверо целим только в этого сорванца. Поднимем его на пики и перекинем труп в наш строй. Мужланы сразу дрогнут. И битве конец.

Это Рюггехард Токкерхард из рода Краулингов, родич молодого господина. Зихо ничего не понял в разговоре железных всадников. Разве станут благородные воины впятером нападать на одного мальчишку, пусть даже тот и в панцире?! Наверное, они ведут какой-то свой, секретный разговор. И скажут что-то ещё.

Так и есть!

– Всем не получится, Рюгго. По левую руку от него Хват со своими бешеными псами, справа Дихт. Выбей Хвата. Мы и Тилг управимся втроём. А тебе достался Дихт, герой-спорщик. Радуйся. Повесишь его доспехи над кучей брюквы. Девчонку не зацепи!

– Какую «девчонку»?! – изумился молодой господин.

– Протри глаза от страха, дорогой родственник, – насмешливо бросили ему. – Рядом с ним твоя желанная добыча, девчонка в чёрной кольчуге. Кто бахвалился допросить лазутчицу, когда уминал поросёнка? Вот же она, допроси. Или без поросёнка никак? Тилг, зачем ты отдал его поросёнка обречённому? Наш герой без поросятины никак.

И трое всадников негромко засмеялись в ответ шутнику.

– Поприветствуем и мы князя, господа! Обречённые, с нами! Держать пики ровно!

И, когда снова завыли трубы и молодой господин тронул шпорою коня, Зихо побежал рядом со стременем, зажатый с двух сторон боками боевых жеребцов так, что не вздохнуть.

Произошедшее потом Зихо помнил только отдельными картинками, будто их нарисовал в его памяти живописец Вишо. Вот массивное тело в железной броне валится откуда-то сверху, в узкую щель меж конями, оно застилает всё перед Зихо, нечеловеческая сила вырывает из его рук пику молодого господина, не удержать. Зихо больно ударяется лбом о ледяную сталь, но изворачивается меж конских боков и подныривает под сползающее тело молодого господина, оказывается меж горячими конскими мордами. В двух десятках шагов – стена чужого строя; оказывается, тот бесстрашно двинулся навстречу, опустив пики и блестя отточенными лезвиями здоровенных топоров. Напротив Зихо – огромный конь, обряженный в чешуйчатые латы, и огромный всадник, словно облитый весь сталью. Он метит сверкающим остриём пики куда-то высоко, над головою Зихо, в щиты второго ряда, намереваясь опрокинуть равного себе по мощи. Страшный всадник даже не обращает внимания на озябшее насекомое по имени «Зихо».

И тогда Зихо, прыгнув далеко вперёд, замахнулся костяным топориком на закованного в броню гиганта.

* * *

Очнулся Зихо в санях. Попробовал шевельнуться и застонал от жуткой боли в плече. Гудела голова, будто в ней непрерывно бил колокол.

– Ты вернулся к живым, Зихо.

Это раб Вишо.

– Почему моим ногам больно, но сухо и не холодно? Мне было мокро всё утро, а теперь сухо, – Зихо произнёс эти слова и сам удивился им: зачем он спрашивает какую-то чепуху?

Страшно хотелось пить.

– На тебе хорошие сапоги, – торопливо ответил Вишо. – Я снял твои, они мокрые и рваные. И надел на твои обмороженные ноги хорошие сапоги. Так было велено. Они сухие. С мехом рыси внутри.

– Где ты их взял? У меня нет денег расплатиться за такие.

– Их хозяину уже не нужны деньги, – помолчав, ответил Вишо.

– Они с мёртвого всадника?!

– Да.

– Сними. Я не падальщик. Я не обдираю мёртвых господ.

– Ты не падальщик, а глупый гордец. И обморозил ноги. Мы сняли много сапог, их выросла большая гора. Что же, выбросить их?

– Кто «мы»? И кто велел?

– «Мы» – те, кто уцелел. Мы разували наших мертвецов. Так велел их князь и таков их обычай. Своих они тоже разували и раздевали, забрали все доспехи и всё оружие. Тут, в санях, везут оружие наших воинов и хорошую обувь. Я выбрал сапоги тебе и себе. Все, у кого промокли ноги, взяли себе сапоги мёртвых всадников. Из отряда Краулингов остались только ты, я, три рабыни и конь молодого господина. Перебили всех. Их рубили топорами на длинных топорищах. Беспощадно и зло.

И Вишо вздрогнул от воспоминания.

– Они лезли с этими топорами на копья наших всадников, как дикие ревущие звери. Знаешь, Зихо, они совсем не боялись смерти! Помнишь мечника из Ничейных лесов, Хвастливого Уго? Его голова откатилась к моим ногам и всю битву смотрела на меня с укором. Мёртвыми глазами. И показывала мне отрубленный кончик языка. Ужасно.

У Зихо совсем пересохло во рту:

– Нас разбили и мы в плену? Я теперь тоже раб, как и ты?

Он вспомнил картину из детства, рынок у Несокрушимого замка, где продавали пленённых плонгов. Крепкие нагие торсы, хмурые холёные лица, мускулистые руки и шеи в деревянных колодках. Воины Коннинга Тилга пригнали их великое множество и просили всего три медных монеты за раба. Многие в деревне купили себе плонгов, строить дома из камня вместо хворостяных. Даже вдовые старухи купили рабов. Конечно, рабы долго не живут, те плонги уже умерли от голода и надрыва в каменоломне, только Желушаш ещё жив и крепок. Он носит воду из колодца богатым пышнотелым вдовам.

– Почему мы не купим раба? – спросил тогда маленький Зихо у матери. – Он не ест много. У нас есть пять медных монет, а каменный дом стоит двадцать серебряных. Голодный раб построит нам дом и умрёт, а у нас останутся две монеты. Это выгодно. Так говорят мальчишки из деревни.

– Ты ещё мал и многого не понимаешь, – сказала тогда мать. – Ты бы хотел, чтобы твой отец стал рабом, голодал и строил дом кому-то?

Зихо никогда не видел своего отца. Помнил только его коня, Дого. Позже, когда мать решила продать лошадь, Зихо плакал: он любил скакать на Дого, загоняя лис.

– Нет, – честно сказал матери маленький Зихо. – Отец умер и не построил большой дом.

– Потому что сражался один-на-один с медведем-шатуном и защитил нас от клыков могучего зверя, – ответила мать. – Немногие из храбрецов, кто торгует несчастными плонгами, решатся остановить топором громадного бешеного медведя. Они предпочтут убежать и завести нового ребёнка от новой жены. Таких героев тоже могли продавать в Плонге, окажись Коннинг Тилг менее удачлив. Но твоего отца не смог продать или купить никто, даже сам Коннинг Тилг. А ведь он зазывал на службу смелого охотника Ничьих лесов.

– Я не понимаю, мама, – признался тогда Зихо.

– Когда похоронишь меня рядом с твоим отцом, – сказала мать. – Тогда поймёшь.

Она часто болела и плакала.

…Левой рукой Зихо принялся шарить в санях, нащупывая рукоять хоть какого-нибудь кинжала: если тут везут трофейное оружие, есть и кинжалы, наверное? Он не станет рабом. Пусть его похоронят вдали от могил отца и матери, но рабом он не станет никогда.

Вишо вдруг испуганно втянул голову в плечи.

– Э! Э! – храп коня, и к саням наклонился чужой воин. Старые шрамы на узком небритом лице, умные глаза. Это бывалый вояка, он в очень дорогой кольчуге, она вылезала из-под ладного полушубка, искрясь в просветах своих колец странным стеклянным блеском; наверное, под нею шёлковая рубаха, как на знатном господине. Больно стукнуло по кисти Зихо древко копья. – Не шали с острым железом, молокосос. Враз другое плечо выбью. А ты следи за этим припадочным, живописец хренов. Выпорю.

– Не надо злить стражу, Зихо… – шёпотом попросил Вишо. – Это большой господин на очень дорогом коне по кличке «Орёл». Он ударит меня нагайкой.

Вишо вцепился в руку Зихо, сжимающую кинжал, и заплакал:

– Я вижу много гравюр об этой битве… Невиданных! Но когда меня бьют плетью, гравюры рассыпаются в пыль. Не убивай себя, Зихо, пощади мои картины. Ты не раб. У «другов» нет рабства.

– Так не бывает, – и Зихо сглотнул слёзы, выпуская рукоять кинжала. – Рабство есть везде. Он успел схватить вторую пику? Я совсем ничего не помню.

– Нет, – после робкого молчания промолвил Вишо. – Он даже первой не уколол никого. Он умер раньше.

– Как так?

– Упал с коня. Повалился прямо на тебя и на седло Улихорда Паудекхарда. А тот повалился на своего раба Бадо и на седло Коннинга Тилга. Куда повалился Тилг, я не видел, мне застил круп коня. Но тоже куда-нибудь на седло и на раба, думаю.

– Отчего они все валились? – удивился Зихо.

– Их тянули тяжёлые пики. Рука воина покоится в железном раструбе пики, потому мёртвых воинов выворачивали из сёдел их собственные пики, вонзаясь остриями в лёд. Я не знал этого, но теперь знаю. Я много узнал о битве. Вырежу тысячу гравюр о ней.

– Их убивали лучники?

– «Лопнули глаза от жадности»; – так сказала красивая женщина в чёрной кольчуге. Она восседала на рыжем коне и её слушали, раскрыв рты. И вокруг неё сразу завопили молчаливые люди с топорами. Они стали бросать вверх меховые шапки и кричать о чуде. Я видел мёртвого господина: на нём ни царапины, Зихо. И нет глаз. Действительно лопнули.

– Колдовство…

– Не знаю. Победители ликуют и кричат, будто их князя защитила богиня милосердия из Иных миров. У всех, кто метил в него пиками, лопнули глаза. Это правда.

– У них была богиня при войске? Та самая женщина?

– Нет-нет-нет! – торопливо ответил Вишо и поёжился. – Глаза той женщины не знают о милосердии. В них я увидел свою смерть, но и своё возрождение. Её тёмная душа древнее и прекраснее ночных небес, усеянных холодными звёздами, хотя своим горячим телом она слаще юных рабынь, какие растут ухоженными цветами в замках для услады господ.

– Вишо, оставь свои живописные видения. Как шла битва?

– Я не знаю, как, – виноватым тоном признался Вишо. – Я вижу только картины о ней. Стоял ужасный лязг, долго. Потом вдруг зазвучали серебряные трубы, из них заклинали честью вождя Брюгнехорда и обещали бочонок золота тому, кто убьёт юношу под чёрным знаменем.

– Его убили? Того юношу?

– Это их вождь, Зихо. «Князь», так они зовут вождя. Нет, не убили. Тот «друг», который пригрозил выпороть меня, отрубил голову Брюгнехорду и воздел её на пику. Поднял высоко-высоко, как знамя. Я видел эту голову. Все мечники и копьеносцы тоже увидели: на пике развевается седая борода их вождя. И побежали. Откуда-то появилось много «другов», они ехали стальной шеренгой и кололи бегущих огромными пиками, будто баранов.

– Как я оказался в санях?

– Когда я услышал твой крик о лучниках, то прозрел и понял, как можно уцелеть. Я залез под коня и стоял на коленях, под брюхом лошади молодого господина. И растопыривал руки. Изо всех сил я держал стремена и плакал. Я же был прикован к седлу, помнишь? Он сильный, боевой конь. Я боялся выпустить его. Но конь ещё и умный. Он внял моим слезам и стоял спокойно. Ты тоже лежал под ним, за передними копытами, и свернулся в клубок. Потому нас не затоптали лошади стальных бойцов. Я молился, пока гремело оружие и кричали люди. Я видел ужасные вещи. Когда битва затихла и вокруг стали разбирать мёртвых, появилась та красивая женщина, в кольчуге и в штанах. Она осмотрела мёртвых всадников, заглянула под коня, засмеялась и спросила: так он жив, этот пожиратель поросят, который вышел с кухонной колотушкой против самого Дихта… Дихто… сложное своим окончанием имя.

– Каких ещё «поросят»? – пробормотал Зихо.

– Тебе видней, каких. Я испугался её взгляда и сказал: не знаю. Кажется, дышит. Она вынула меч и отрубила мою цепь от седла. Отобрала у моих рук стремена и велела выбрать сапоги. Мне и тебе. И тащить тебя к саням. По льду ездили широкие сани, очень много саней. В них складывали оружие и раненых.

Зихо слушал, а по жёсткому насту хрустели полозья. Опять подморозило.

Мимо, обгоняя обоз, то и дело проезжали отряды: рослые и сильные кони, уверенные всадники в дорогих полушубках и мехах, длинные мечи, свёрнутые кольчуги за спиной. Позвякивают о сёдла стальные шлемы в позолоте.

– Это «други», – тихо произнёс Вишо. – «Друзья князя».

– Говорили, они погибли в степях, – удивился Зихо. – Но их так много!

– Да, – закивал Вишо. – Когда наши всадники погибли, эти появились из тумана и были злее. Рубили бегущих без жалости. Наверное, им надоели пришельцы с оружием.

Сани остановились посреди безбрежного стойбища из войлочных шатров, над которыми вился белый дым.

– Это их лагерь, наверное…

– Тебе туда, непутёвый, – молодой воин легко поднял Вишо за шиворот и подтолкнул к двум наковальням, у которых стояли толпою бледные рабы и звенело железо.

– Я не могу отдать цепи, они господина Брюгнехорда! – кричал какой-то юноша. – Меня накажут!

– В скулу тебе двинуть, что ли… – мрачно размышлял чужестранный кузнец, чернобородый здоровяк. – А? Или сам руки положишь на наковальню?

– Это цепи господина Брюгнехорда… – плакал юноша.

– Он тебе новые навесит, твой Брюгнехорд, – проворчал другой кузнец, разбивая оковы на запястьях какого-то раба. – Такому дураку и не навесить цепей?!

Оба кузнеца изъяснялись очень гладко, но с чужим выговором. Наверное, учились оружейному делу у мастеров Вехты.

Возле белого шатра засмеялись перебинтованные воины. Среди них кто-то знал язык и перевёл приятелям слова.

«Они отбирают железо, – понял Зихо. – У них железа мало».

– Куда лезешь, сытая харя?! – повелительно, с твёрдым акцентом окрикнули кого-то у толпы рабов.

– Я раб…

– Я тебя сейчас плетью располосую, «раб»! Где цепи? Цепи твои где, я спрашиваю?! Потерял в драке? На!

Засвистела плеть.

– Господин «друг», господин «друг»…

– Какой я тебе друг-приятель, сука ты подлая?! На, получи! К пленным, живо! Ишь, «раб» он… Наших мужиков рубить ты «господин», а взяли за холку – ты «раб» жалкий?! «На» ещё! Домой размечтался? Потрудишься на Ржавых Болотах!

– А-а-а-у-у-в-в-а!

– Ты выбил ему глаз, победитель Свирд… – могучий богатырь сидел в носилках из копейных древок, лицо залито спёкшейся кровью и опухло невообразимо, нога привязана к пустым ножнам окровавленными тряпками.

– Скажи спасибо, твой глаз не вышиб пикой, – сматывая плеть, огрызнулся красивый воин в серебряной кольчуге, рослый и ладный, даже на вид очень ловкий и подвижный. Похоже, его-то и звали «Свирд». – А надо было, потому как чести у вас нет, дома вы честь свою забыли. Что ни пленный мечник-лучник, то непременно «раб» несчастный, силком его гнали.

– Я шёл сам, я… – гордо поднял голову богатырь.

– …ты шёл хуже, чем «силком»! – оборвал его серебряный воин, повышая голос. – Ты на бездоспешных мужиков попёрся с дубовой пикой, Рутгехард Хинтелинг. Прослышал, будто мы в степи полегли и обрадовался?

– Я не убивал неравных! – повысил голос и раненый. – Это ты, железный всадник, колол пикой пеших противников, а я ждал честного поединка с таким, как ты!

– И дождался, пока твои дружки на радостях рубили плотников-работников мечами двуручными, – осклабился Свирд. – Ты не о дружках, мною наказанных, страдай, ты о себе похлопочи. К нашему поединку есть упрёк в несправедливости?

Раненный богатырь молчал.

– То-то, нету никакого упрёка, – хмыкнул Свирд. – Меньше, чем за пятьсот золотых не отпущу. Сгниёшь у меня в подвалах.

– Ваш князь…

– Да плевать я хотел, чего он выдумал про выкупы, этот самый князь! – зло заорал воин. – Не он тебя вышибал из седла! Продавай скот и рабов, но пятьсот золотых выложи.

Богатырь уронил голову.

– Я сниму с тебя куртку, юный раб, – громко произнесла одетая в белое женщина, худощавая и неприметная, с печальными глазами и седеющими волосами, разглядывая лежащего в санях Зихо. Испуганно оглянулась на уходящего Свирда (тот весело насвистывал что-то) и на группу воинов-простолюдинов с боевыми топорами, которые пересмеивались неподалёку. – Помогу тебе встать и осмотрю твоё плечо, раб.

– Я Зихо, вольный охотник из Ничьих лесов. Я не раб.

– Назовись рабом, глупый мальчик Зихо, – тихо посоветовала женщина, наклоняясь к самому его уху. – Все ваши так делают. Наш князь добр к подневольным и отпустит тебя домой.

– Я не раб и верен клятве, – громко и чётко произнёс Зихо, а раненный Свирдом богатырь поднял удивлённо голову. – Я Зихо, вольный охотник из Ничьих лесов. Я шёл в битву добровольно и нёс пику своего господина.

Женщина покачала головой и вздохнула.

– Попробуем встать, вольный оруженосец Зихо.

Рукав куртки медленно сползал вниз и Зихо старался не стонать от боли. Он уже понял по истошным крикам из белого шатра, что тут не пытают пленников, а лечат наравне со своими ранеными.

– О-о-о, плохи наши дела, вольный охотник… Идём-ка. Рубаху твою не снять, будем резать. Выпей вот это зелье.

– Не стану пить неизвестное. Я не знаю, что за питьё в кружке.

– Там сонный настой. Выпей весь и сядь сюда.

Усмехнулась:

– Ядом мы отравим тебя позже, когда вылечим.

Мощное деревянное кресло внушало мысль о пытках: левую руку и голени Зихо пристегнули толстыми прочными ремнями, врезанными в подлокотники и ножки кресла. Он старался не смотреть на свою правую руку, неестественно толстый придаток, вывернутый из распухшего плеча.

– Станет очень больно, – предупредила женщина и взяла руку Зихо за кисть и повыше локтя. – Кричи, не стесняйся.

– Не буду, – сквозь зубы выдавил Зихо.

И потерял сознание от ужасной боли.

В лечебном шатре

В белом шатре казалось на удивление просторно, свежо и тепло: где-то трещали горящие поленья, за войлоком шатра кололи дрова и ругались на незнакомом языке, до крика и мордобоя. Слева – белый войлок, сверху – белый войлок, лежать удобно и мягко. Боли в плече почти не было, но правую руку не поднять, выше локтя она была прочно примотана к телу.

Зихо с опаской повернул голову: полукругом тянулся ряд лежанок из грубых досок, с десяток, на всех лежали люди, пустых нет ни одной. Наверное, под ним была такая же постель. Над соседней лежанкой укреплена отёсанная жердь, к ней подтянута верёвками чья-то рука, стиснутая меж двух досок. Недалеко от медной печи – сосновый стол, на нём деревянное ведро и несколько медных кружек. Три девушки, испуганно поглядывая на Зихо, мелькали между лежанками и собирали в большой медный таз грязную посуду; видимо, тут закончился обед. Зихо узнал в них рабынь, это они вызывались стать избранницами «обречённого» и потом ехали в повозке молодого господина. Теперь все они были без своих тонких цепей и соблазнительных ошейников, все в огромных валенках вместо парчовых башмачков. Перешёптываясь и оглядываясь на Зихо, унесли тазик из шатра.

Протискиваясь боком сквозь войлочный полог, вошёл Вишо с охапкой дров. Вывалил их на еловый лапник, каким было устелено всё вокруг, распахнул дверцу печи и принялся неумело засовывать полено в огонь. Цепей на Вишо не было.

– Эй, раб! – раздражённо и повелительно окликнул Вишо седеющий воин, приподнимаясь на локте со своей лежанки, по манере и виду он был далеко не из слуг. – Ты когда-нибудь печь топил, свинопас безмозглый?!

– Я… – испуганно выпрямился Вишо – …я не истопник и не свинопас, я живописец из имения благородных Краулингов! Да.

– Не сомневаюсь! – яростно заорал воин. – Один бесполезный тупица потащил в поход другого ненужного балбеса! Да захлопни ты наконец эту печную дверцу, скотина тупая! Дымно! Уморил за три дня… Нарочно назначили сюда этого истопника?!

– Не кричи, – с досадой шевельнулся его сосед. – Только-только поели, кренит в сон, а ты опять перебудил всех. Тут пахнет твоей злостью, а не дымом.

Тот, кто произнёс эти слова, с трудом сел на лежанке. Правая нога заперта в обмотанных досках, властный голос, уверенная речь. Как и первый, этот воин был немолод, но далеко не стар, широкоплеч, могуч и мрачен. Его правый глаз заплыл в синеющем кровоподтёке. Короткие волосы стрижены «ёжиком», но так ровно, будто острые ножницы трудились над ними не один день: волосок к волоску. Подобные стрижки Зихо видел только на господах железных всадниках, в харчевне Плонги.

Зихо узнал в нём воина, который спорил с «другом» Свирдом.

На паре лежанок приподнялись ещё головы, ухоженные ножницами и бритвами искусных рабынь.

Что Зихо делает в одном шатре с господами?!

– Зихо, ты проснулся! – уронив полено себе на ногу, Вишо ойкнул и засуетился у стола, что-то зачерпнул кружкой в ведре, опомнился, бросился к печи и захлопнул медную дверцу, обжёгся, снова метнулся к столу и схватил кружку. В ней оказалась не вода, а тёплый настой из трав, удивительно свежего вкуса, с горчинкой.

Печная дверь медленно отворилась сама, плюнув в шатёр дымом и показав Зихо пляску огня.

– Пей, Зихо. Сказали, это полезное зелье. От сонного зелья ты спал три дня беспробудно.

– Где я? – откашлялся Зихо.

– Тут лечат раненных всадников, – зашелестел Вишо. – Ты не захотел назваться рабом Краулингов, а в шатре с простыми воинами очень тесно. Там лежат вповалку и вперемешку, там стонут и пахнут. Их уводят в какую-то «баню», наполненную горячим паром. Меня тоже уводили. В ней страшнее, чем в мире мёртвых! Там влажно и жарко, там сквозь белый пар пылают угли и шипит вода на раскалённых валунах, там хозяйничают голые коренастые женщины-исчадия с грубыми голосами, сильные телом и властные. Они жестоко избивают запуганных пленников мокрыми вениками, стригут им волосы повсюду, и варят их тела в кипятке! Не знаю, как моё сердце не выскочило наружу от страха и жара. Не знаю, правильно я сделал или нет, но я поведал им о твоём подвиге, сказал им, кто ты, и тебя сразу отправили сюда.