скачать книгу бесплатно
Однажды Попов проводил консультацию по проекту, мы показывали ему лист и выслушивали замечания; когда подошла очередь самой красивой девушки на курсе, преподаватель ткнул карандашом на чертёж унитаза, и спросил: «Что это?», студентка ответила: «Санузел»; он снова указал конкретно на унитаз, и опять она ответила, что это санузел; студенты от любопытства сгрудились вокруг стола и в тишине заинтриговано ждали, что же скажет студентка далее; ещё несколько раз повторились тот же вопрос и тот же ответ; наконец она, смутившись и сильно покраснев, тихо сказала: «Это унитаз»; но вычерчен он был несоизмеримо крупно; Василь Васильевич заметил: «А я думал, что здесь детей купают» – это вызвало смех всех присутствующих. Позже я узнал, по проекту В.В. было построено здание механического техникума, которое находилось, не доезжая одной остановки до Сельмаша; всегда, даже через много лет после окончания института, проезжая на трамвае мимо этого здания, я смотрел на его парадный вход, над которым возвышались вплоть до карниза классические колонны с изящными капителями, и вспоминал нашего Василь Васильевича. В курсе «Строительные материалы» мне нравились практические занятия по сварке, которые проходили в институтских мастерских, но из-за недостатка учебных часов, и большого количества студентов, работающих по очереди всего на двух постах, научиться сваривать детали качественными швами не получилось.
В конце апреля кафедра физкультуры включила меня и Валентина Гайдука в состав сборной команды института по городской эстафете, которая открывала весенний спортивный сезон. 2 мая центр Ростова был перекрыт милицией и состоялся традиционный эстафетный забег по улицам города, в котором участвовали вузы и спортобщества; команда РИСИ, в которую входил пятикурсник Накладов, кандидат в мастера спорта по бегу, заняла призовое место. Затем на стадионе «Труд», расположенный в Рабочем городке, прошли соревнования на первенство вузов по лёгкой атлетике, в которых я, как оказалось, участвовал последний раз. Почему последний? В Рубцовске я привык в беге на 100 и 200 метров быть или первым, или хотя бы вторым; в Ростове, несмотря на все усилия, я не мог соперничать с лучшими бегунами из вузов города, для этого надо было часто тренироваться, а времени свободного не было, поскольку много домашних заданий: подготовка к семинарам, чертежи, «тысячи» по-немецки и пр, и пр.; так пришёл конец моей карьеры бегуна, грустно, конечно. Тогда же я познакомился с Сергеем Румянцевым, студентом со второго потока, красивым темноволосым спортивным и смелым парнем, который жил в Рабочем городке; место это отличалось разбоями и хулиганством, и Сергей был не последним среди местных отчаянных ребят; учился в институте средне, затем работал, а со временем защитил диссертацию в НИИЖБе и стал научным сотрудником в этом центральном институте Госстроя СССР; вот так, ребята!
Как-то папа спросил, что я собираюсь делать летом и посоветовал взять в профкоме путёвку в поход по Кавказу; я вспомнил поездку в горы Алтая, в профкоме внимательно прочитал описание разных маршрутов и мне посоветовали выбрать пеший поход по Военно-Осетинской дороге; в те времена было не так много желающих ходить в походы, предлагаемых путёвок было много, да и цена для студентов была доступной:15–30% их полной стоимости.
Подошла весенняя сессия и началась подготовка к экзаменам, а их надо было обязательно сдать без троек, чтобы получать стипендию на протяжении восьми месяцев; готовился тщательно, поскольку требования преподавателей к нам были серьёзными, никаких скидок не делали, сдал экзамены успешно. На протяжении пяти лет учёбы в период подготовки к экзаменам дома старались создать мне идеальные условия: готовился в дальней тихой комнате за плотно закрытыми дверями. К шести часам вечера голова уже была перегружена и, если не надо было ехать в институт на консультацию, то посещал «Рощу» (так называли Сельмашевский парк) отдохнуть и послушать оркестр, а когда на посёлке открылась детская музыкальная школа, часто посещал концерты. В день экзаменов у каждого студента, согласно его вере в приметы, был определённый ритуал: кто-то не бреется, не купается, не спешит с утра в институт, а два-три часа дополнительно штудирует материал; а я любил утром принять душ, чтобы «очистить голову от лишнего», побриться, хорошо позавтракать, легко одеться, не любил просматривать конспекты, чтобы не появились лишние сомнения; и быстрее на трамвае – в институт.
После сдачи весенней сессии была недельная ознакомительная практика; на полигоне строительных машин мы посмотрели работу бульдозеров, скреперов, мобильных кранов, катков, траншеекопателей; я всё это фотографировал; посетили также «плохую» стройку – Дворец культуры завода Ростсельмаш, где нас «попросили» два дня поработать на уборке строительного мусора; отчёт по практике, снабжённый собственными фотографиями, я защитил на пятёрку.
Теперь предстояло пройти месячную геодезическую практику; хочу отметить, что летние практики студентов РИСИ были поставлены солидно и как свидетельствует мой многолетний строительный и преподавательский опыт, весьма продуктивно – это была одна из лучших традиций института. В июле каждый день я ехал трамваем через весь город до ж/д вокзала и далее трамваем № 7 поднимался на гору в Красный Город-Сад (район телевышки), где весь наш курс проходил практику; мы осваивали нивелир, теодолит, привязку с помощью рулетки зданий, геодезическую съёмку местности и пр.; описывать не буду, но отмечу интересное. Привязка была интересной: в июне поспела черешня и привязывая углы частных домов к теодолитному ходу, мы измеряли расстояния в их садах и, конечно, не забывали полакомиться вкусной черешней. Этот момент нам очень нравился, поскольку мы заходили с рулеткой в частный двор, делали замеры углов дома и одновременно наедались вкусной спелой ягодой; правда, иногда, но очень редко, лаяла собака, мы опасливо пропускали этот двор, а в отместку на трафарете у калитки исправляли мелом… «злая собака» на «злую хозяйку», мальчишество, конечно. Практика завершалась мензульной съёмкой, во время которой надо было подолгу стоять на одном месте и наносить на планшет данные замеров; жара была страшная, и я допустил большую оплошность: снял рубашку, чтобы ветерок немного обдувал тело, и работал так несколько часов; дома после душа увидел, что мои плечи сильно обгорели, а утром появились волдыри, которых, правда, не было видно под рубашкой; дней десять кожа сильно болела и облезла – это был урок на будущее; так я узнал и запомнил на всю жизнь, что при сильном солнце именно на ветру, который вроде бы охлаждает тело, больше всего шансов обгореть. Неделю нам дали для составления отчёта, защитили его, получили зачёт по практике, и в этот же день получили стипендию за все летние месяцы; помню, вышли из института, я предложил отметить завершение учёбы в нашей пустой квартире (мама поехала в Москву к больному папе, а Оля была в заводском пионерлагере на море). Коля Долгополов с ребятами пошли пить пиво, а я с Валей Гайдуком и Юрой Кувичко, купив Цимлянского, колбасу и макароны, поехали на Сельмаш к нам домой; сварили большую кастрюлю макарон и чудесно отметили окончание учёбы; чтобы спастись от жары, мы разделись до трусов, ребята с ужасом рассматривали мои волдыри; мы пили и закусывали, слушали новые пластинки, а вечером, когда стемнело, ребята на трамвае разъехались по домам.
Через некоторое время приехали родители, и я мог ехать на Кавказ; но прежде надо было купить на Ростовской толкучке в «Новом поселении» (теперь на этом месте расположен Дворец спорта) сеточку для волос; рано утром удачно съездил и возвращался трамваем домой; на Старом базаре купил овощей по заказу мамы и продолжил путь; зашёл в переполненный трамвай, в котором было необычно шумно; у одной женщины платье оказалось совсем порванным, она рассказывала, что на толкучке кто-то из хулиганов бросил вверх над толпой пакет с песком, в котором была бутылка, начинённая карбидом; в воздухе она взорвалась, песчаная пыль накрыла людей, раздался крик: «Атомная бомба!». Естественно, это известие вмиг разнеслось по всему огромному рынку, и началась страшная паника; люди рванулись к единственному выходу, давили друг друга, были жертвы; хозяева киосков, расположенных по периметру рыночной площади, также бросили свои товары и бежали прочь; позже стало ясно, что всё было заранее спланировано бандитами, которые хорошо поживились разным дорогим товаром; полуголая женщина, ехавшая в трамвае, тоже была в числе пострадавших.
Раз зашла речь о ростовском трамвае, хочу рассказать о том, с чем встретился впервые. Прежде всего, это слепые (настоящие и не очень) с палочками, которые весь день, идя по вагонам, собирали подаяние; при этом на каждом маршруте был свой слепой. Во-вторых, это карманные воры, которых было много не только в транспорте, но и везде, где толпился народ. Однажды на первом курсе в день получения стипендии я возвратился домой трамваем, и мама увидела разрез бритвой на моей москвичке (зимнее полупальто) снаружи как раз напротив внутреннего кармана; хорошо, что я положил деньги в карман пиджака, а то бы плакала моя стипендия; это был хороший урок и в течение пяти лет меня ни разу не обворовывали. А вот беспечный Виктор, не привыкший к этому в своём тихом Краматорске, имел обыкновение класть деньги в задний карман брюк; весной 1955 г. мы ехали из центра города домой, и в районе Нахичевани он во время остановки почувствовал, что к нему лезут в карман; да, денег там не оказалось, но мы заметили парня, который быстро выскочил из трамвая; дёрнули за верёвку (так в те времена кондуктор сигналил водителю), трамвай остановился, мы выпрыгнули и увидели в 50 метрах от нас убегающего вора; быстро его догнали, это был совсем молодой пацан, который дрожащей рукой вернул нам похищенную 50-рублёвую купюру, но бить его рука не поднялась. О проделках ростовских карманников рассказывали: однажды на праздник Пасхи весь народ не помещался внутри главного собора на Семашко, тысячи людей вынуждены были молиться у его стен на улице; карманники организовали и провели акцию: ровно в 10 часов утра во время молебна один из них закричал: «Собор падает!», и когда люди посмотрели вверх на купола и движущиеся за ними облака в сторону города, всем показалось, что действительно на них падает собор; началась паника, люди старались разбежаться, а в суматохе карманники делали своё дело; в давке пострадало много людей, в т.ч. детей; так что колыбельная песня о ростовском трамвае правдива:
Бай-баюшки бай-бай,
Бай-баюшки баю,
Прослушай, детка, песенку мою,
Хэллоу, бэби.
Бай-баюшки, бай-бай,
Бай-баюшки, бай-бай,
Прослушай, детка, песню про трамвай.
Когда ты подрастёшь
И ножками пойдёшь,
То знай, что далеко ты не уйдёшь,
Хэллоу, бэби.
Но ты не унывай,
Садись скорей в трамвай.
Садись, и куда хочешь. Поезжай.
Когда войдёшь в трамвай,
Ты рта не разевай,
И шарить по карманам не давай.
Хэллоу, Бэби.
Монетку доставай,
Вперёд передавай,
Ведь это же ростовский наш трамвай.
А если твой сосед,
Зажилил твой билет,
То хамом ты его не называй,
Хэллоу, бэби.
Монетку доставай,
И вновь передавай,
Ведь это же в конце концов трамвай.
А будешь выходить,
То не забудь спросить,
Выходит ли вперёд тебя народ.
Хэллоу, бэби.
Выходишь нет иль да?
Ах ты, старая карга,
Чего ты еле ноги волочёшь.
Бай-баюшки бай-бай,
Бай-баюшки баю,
Прослушал, детка, песенку мою,
Хэллоу, бэби.
Бай-баюшки, баю,
Бай-баюшки, бай-бай,
Теперь ложись, скорее засыпай.
Летний поход по Кавказу 1955 года. Мама собрала меня в поездку, я сел в поезд и двинулся на Кавказ; единственной проблемой было съесть крутые яйца, которыми вместе с другой едой она меня снабдила; страшно объелся и потом долго вспоминал эти яйца. Утром прибыл на станцию Дзауджикау города Орджоникидзе, пешком добрался до турбазы, где собралась наша группа, состоящая из студентов из разных городов страны; в середине двора росла огромная чинара, которую могли обхватить только несколько человек, взявших за руки – это уникальное дерево, ему несколько сотен лет – своеобразный городской памятник. Нам показали городские достопримечательности и прекрасный музей Коста Хетагурова, которого я запомнил и в дальнейшем подробно ознакомился с его творчеством. Организовали также поездку в Даргавское ущелье, где мы впервые увидели сложенные из камня высокие башни, в которых хоронили людей в древности; внутри по четырём стенам на полках в несколько ярусов лежали скелеты умерших; экскурсовод рассказал нам байку о съёмках фильма «Табор уходит в небо», в котором по сценарию медведь должен был задрать барана; но медведь никак не хотел даже приближаться к нему; пришлось обмазать барана мёдом, но и это не помогло, медведь не шёл к барану; а когда стали гнать медведя к барану палками, ущелье огласилось громким хохотом.
На следующий день, надев тяжёлые рюкзаки, двинулись сначала по Военно-Осетинской дороге в многокилометровый поход – «дорогу осилит идущий» (Ригведа). Дошли до Бурона и свернули в Цейское ущелье, а к вечеру прибыли на турбазу «Цей»; пейзаж был великолепный: горная река Ардон, извивающаяся среди теснин, распадки, образующие живописные поляны с альпийскими лугами; с юга открывалась панорама Цейского ледника с окружающими его вершинами Главного Кавказского хребта; во время вводного инструктажа, нам сообщили, что два дня назад альпинисты-спасатели с большим трудом сняли с отвесных скал, нависающих прямо над турбазой, московского туриста, который первый раз попал в горы и полез вверх на скалу, но спуститься не смог, боялся упасть; всю ночь там просидел, кричал: «Спасите», но услышали его только утром и сняли. Погода днём стояла солнечная и все хорошо загорели. В одном из радиальных дневных походов нам показали последствие огромного камнепада, который несколько лет назад полностью разрушил альплагерь «Спартак»; страшное зрелище, но, слава Богу, все альпинисты были на восхождениях, и кроме повара жертв не было. Следующие два дня шёл проливной дождь, и мы всё время проводили в клубе, где нас развлекал и удивлял молодой экскурсовод, цыган, который прекрасно исполнял все модные мелодии, перебирая клавиши пианино даже носом и пальцами ног. От маломощного движка по вечерам лампочки на турбазе горели вполнакала и чехи из параллельной группы, указывая на лампочки, язвили: «Советика!»; это нас мало трогало – что с них, неблагодарных, взять.
На четвёртый день двинулись по направлению к перевалу, и в конце дня прибыли в осетинское село Калак; на его окраине имелись хорошие нарзанные источники, огороженные большими плоскими камнями, на которых удобно сидеть, и, отдыхая, пить целебную водичку. В примитивном каменном сарае приюта нам предстояло ночевать на соломе, постеленной прямо на земляной пол; когда мы собрались готовить ужин, подошёл пастух в бурке, который пас отару овец; мы договорились купить у него барана за 80 рублей и сделать шашлык; пастух вместе с хозяйкой приюта разделали барана и начали жарить мясо; хозяйка готовила, мы беседовали с пастухом и поинтересовались, как он продал нам колхозного живого барана; он объяснил: «Отара пасётся на склоне горы, камень сверху скатился и убил барана, обычное дело и в колхозе это поймут. Постепенно к вечеру стало прохладно и хозяйка предложила чачу, которую и выпили; были мы сильно голодны, подействовала чача, стали интересоваться, готово ли мясо; показалось, что готово, стали нанизывать куски на деревянные шампуры и с аппетитом есть не до конца прожаренное мясо; расплата пришла ночью, когда у всех заболели животы – бывает.
Утром мы продолжили поход и достигли Мамиссонского перевала (2829м), с которого открывалась прекрасная круговая панорама ГКХ с его самыми высокими вершинами (Эльбрус, Казбек…) и мощными ледниками; шли цепочкой по гребню перевала и затем начали спускаться на юг в Грузию; мы сразу почувствовали разницу по сравнению с Северным Кавказом: здесь и солнце жарче, и растительность более разнообразная и пышная; придя с гор в долину, дошли до турбазы, расположенной на территории горного курорта Шови; в большой столовой, где обедали сразу несколько групп туристов и альпинистов, произошёл неприятный случай; подали харчо, и одна туристка обнаружила в супе тухлое мясо; пришёл директор, стал извиняться, сделали замену блюд, но осадок остался – всё-таки курорт.
На другой день был отдых, прогуливались по альпийским лугам. Теперь путь лежал в город Кутаиси; во время большого перехода несколько раз ночевали в палатках; однажды в конце дня мы готовили на костре ужин: вермишель с мясной тушёнкой, хлеб с маслом, чай с печеньем; рядом с нами расположилась та самая группа чехов, которая ужинала не так, как мы все вместе, а каждый готовил на своём примусе из своих продуктов; муж с женой готовили и ели вместе; палатки у них были тоже индивидуальные; чехи закончили есть, когда мы только начинали; наши девушки пригласили одного чеха, Зденека, довольно крупного мужчину, попробовать наше варево, и он согласился; уступили лучшее место у костра, он с большим удовольствием ел, а девушки добавляли в его миску куски мяса. После чая начались туристские песни под гитару. Начало смеркаться, сидеть у костра и петь песни было приятно, никто не хотел идти спать; вдруг Зденек изменился в лице, все поняли, что у него сильно заболел живот, вероятно, от переедания; встать он побоялся, как бы при всех не случилось беды, и на четвереньках довольно быстро достиг кустов и скрылся, к нам он уже не вернулся, пошёл к себе спать. Перед расставанием с чехами в Кутаиси поинтересовались, откуда Зденек хорошо знает русский; он рассказал, что работал замминистра текстильной промышленности и часто приезжал в Москву, где у него была любовница; об этом узнало начальство и за аморалку его уволили, да и жена ушла от него, вот и решил развеется в походе по Кавказу.
Прибыли мы в город Кутаиси на турбазу и пробыли там несколько дней; побывали на экскурсии в Зестафони и посмотрели ГЭС на реке Риони, которая протекала между высоких скал, а вода после дождей была коричневой; но самое большое удовольствие мы получили во время экскурсии в грузинском селе Гелати во время посещения комплекса древнего Гелатского монастыря; с большим вниманием слушали мы рассказ пожилого местного экскурсовода, грузина интеллигентного вида с копной седых волос на голове; он показал нам, расположенные во дворе, огромные старинные подземные ёмкости-чаны для вина; но особенно мне понравилась архитектура главного собора и остатки великолепных цветных росписей во внутреннем интерьере. В Кутаиси заканчивался пешеходный маршрут длиной 180км и нам торжественно вручили значки «Турист СССР»; в те незабываемые времена ещё помнили заветы С.М. Кирова, сказанные в начале 1930-х годов: «Каждый молодой человек в нашей стране должен обязательно побывать хотя бы в одном походе»; сегодня человек, посетивший даже одну местность, называется туристом; а в то время, чтобы заработать значок «Турист СССР», надо было в пешем походе пройти с рюкзаком (вещи, продукты, спальник, палатка…) не менее 150км! И мы сделали это, с гордостью прикрепили значки к рубашкам; в честь награждения устроили маленький банкет и пели студенческие песни.
Теперь мы ехали в открытом автобусе типа «торпеда» через Самтредиа, Махарадзе, Кабулетти, и прибыли вечером в Аджарию, город Батуми; утром следующего дня любовались красивейшим садом при турбазе, а затем была экскурсия по городу и приморскому парку, хорошо ухоженному, везде чистота; в городе посетили достопримечательность – магазин «Восточные сладости», в котором с удовольствием пробовали разную вкуснятину; гораздо позже в конце 1970-х годов я с сыном Кириллом посетил Батумский дельфинарий и затем решили найти этот замечательный магазин; я помнил улицу, правда, к тому времени она стала торговой, заполненной киосками; в каком-то доме на первом этаже был когда-то этот магазин; я обратился к пожилой грузинке, одетой в чёрное длинное платье с тёмной косынкой на голове, и спросил: «Вы не скажете, где в каком-то угловом доме был магазин «Восточные сладости», она ответила: «Магазина давно уже нет, вы видите, что теперь творится, везде одна частная торговля. Куда идём? В зад идём, в зад!» – сказала она громко и пошла по своим делам; мы потом дома в Ростове рассказывали и смеялись над этим: «В зад идём, в зад!».
Я никогда ранее не видел моря (грязный залив Азовского моря у Таганрога не в счёт). Море… Море… наконец-то я настоящее море увижу, и предо мной замелькали виденные мной на картинках моря: у Айвазовского, Левитана, Коровина… Непонятны мне, жителю далёкого Алтая, ни яркое море Крыма, ни ревущее море Айвазовского – всего этого я не видел на нашей реке Алей и даже на Оби в Барнауле. Наконец мы подошли к морю, я увидел настоящее море, глаза расширились, как никогда: на всей дали и шири был гладкий синий простор, живой неоглядный простор. Так вот оно море! Сердце усиленно билось, хотелось сразу же окунуться в неведомую ранее воду. На набережной, утопающей в южной растительности, нам показали большую магнолию, которую посадил в XIX веке драматург А.Н.Островский; экскурсовод рассказал, что если на обратной стороне листа магнолии написать письмо и приклеить марку, то письмо придёт по назначению; я купил на почте марку, написал на обороте большого листа «Привет из Батуми!» и опустил его в почтовый ящик; дома мама показала мне эту «живую открытку», которую ей принёс почтальон.
Первый раз мы искупались в море после обеда и позагорали на галечном пляже; следующая продолжительная экскурсия была в знаменитом на весь мир Батумском ботаническом саду, основанному в начале XX века русским учёным-ботаником Андреем Красновым; там собраны более 3000 видов растений со всей планеты и только 140 кавказских; я впервые увидел бамбуковые и самшитовые рощи, огромные банановые деревья, хлебное и железное дерево и многое другое. Последняя экскурсия на этой турбазе была в Колхиду (вспомнили Золотое Руно), где мы посетили средневековую крепость в селении Цихи-Дзири; с высокой отвесной скалы я заснял панораму прибрежной низменности, захватив морской прибой и извивающуюся рядом с обрывистыми скалами железную дорогу; сверху мы видели также длинную колонну танков, которые двигались, вероятно, с учений ЗакВО на базу в Батуми; они ехали рядом с асфальтированной автодорогой, месили грязь и сами были облеплены жёлтой грязью; фотографировать военную технику было опасно; я смотрел на «усталые» и медленно ползущие машины, почему-то подумал об усталых после учений танкистах.
Оставшиеся четыре дня мы провели на турбазе «Зелёный мыс», что в нескольких километрах к северу от Батуми; турбаза располагалась высоко на горе, а внизу было море, к которому вела длинная и крутая лестница в 160 ступеней; все дни стояла прекрасная, без единого дождя, погода; температура воздуха + 35 градусов, воды + 26. Это были незабываемые дни наслаждения, когда мы после похода по Кавказу все сдружились, целыми днями и вечерами купались в тёплой и чистой воде, ныряли, играли с мячом, веселились и загорали – было очень здорово, понимали, что мы всё это заслужили. Однажды, забыв на время о всяком благоразумии, решили в полночь купаться полностью раздевшись; значительно позже я прочёл стихи одного поэта, написанные как будто про нас:
Мы купались неглиже.
Было море под луною
Словно стёклышко цветное
На вселенском витраже.
И, как будто в мираже,
Плыл над нами полог млечный.
Были мы шумны, беспечны,
Чуть пьяны, а значит – вечны,
И купались в неглиже.
Годы скачут, как драже
По дубовому паркету –
Их из Божьего пакета
Сколько выпало уже!
На последнем вираже
Станем толсты и учёны –
Помянём тогда о чём мы?
Да о том, как в море Чёрном
Мы купались неглиже!
Вещи мы оставили на пустом пляже, а сами плавали в полной темноте; когда вышли на берег, вещей не было, стали искать, бесполезно; из кустов, нависающих над пляжем, услышали смех и поняли, что вещи спрятали пограничники; долго пришлось уговаривать, пока они не сбросили нам одежду.
Из девушек мне нравилась Кира Федосеева, девушка моих лет, не отличавшаяся красотой, но симпатичная, крепенькая, впервые, как и я, дорвавшаяся до моря; нам вместе доставляло большое удовольствие плавать, и что мы только не вытворяли в воде, а вдоволь нанырявшись, «выползали» на берег усталые и отдыхали до следующего заплыва; но счастливое время когда-нибудь кончается и настала пора разъезжаться по домам; мы обменялись адресами, она застенчивой улыбкой одарила меня на прощание; позже из Ростова я отправил ей в Минск письмо с фотографиями, но ответа не получил; это воспоминание резануло моё омертвевшее сердце; говорят, что человек не может возродить прошлое, и это, конечно, верно, но так же верно и то, что он должен стремиться возродить его, и он действительно непрерывно стремится к этому, даже против собственной воли.
Вместе с одним из туристов я купил билет до Ростова с пересадкой в Новороссийске в общий вагон за пять рублей; до вечернего поезда у нас был свободный день, который провели на городском пляже, где и пообедали купленными в магазине продуктами; на пляже отдыхало много народу, и мы познакомились с туристами, у которых маршрут завершался также в Батуми; от них узнали, что всего в 7км к югу от пляжа за утёсом проходит граница с Турцией, и тогда мы поняли почему примерно через каждый час звено реактивных истребителей пролетает над морем недалеко от пляжа в сторону нейтральных вод, наводя рёвом моторов страх на турок.
Один случай рассмешил пляжников; как-то все обратили внимание на очень «широкую» женщину в чёрных трусах, в которые могли поместиться трое футболистов; она стала заходить в воду, кто-то громко сказал: «Сейчас Чёрное море выйдет из берегов», все хохотали. И ещё интересное явление: вероятно, возле самого берега шёл косяк хамсы, и в этот момент волной от проходящего невдалеке катера выбросило рыбу на пляж, который сразу стал серебристым; местные мальчишки подбирали хамсу и с аппетитом сразу поедали её, а нам пришлось перейти на другое место, чтобы не наступать на рыбу.
Утром мы прибыли в Новороссийск, посетили базар и на последние деньги (я оставил себе 50 коп, хотя билет от вокзала до Сельмаша стоил 3коп, но мало ли что) купил буханку хлеба, овощи и килограмм дешёвого (1руб 80коп, т. е. 18коп новыми), но очень крупного и сладкого столового винограда; на море идти не хотелось, мы устроились на скамейке в скверике, где и провели время до вечера. Дома меня встречала мама и удивилась очень чёрному загару; пока она готовила еду на кухне, я принял душ, смыл морскую соль и грязь; голодный, как волк, сел поедать вкусную еду и рассказывать маме о походе, затем завалился спать (в общих вагонах две ночи почти без сна) и проспал до самого вечера; на другой день начал печатать походные фотографии.
2-й курс. 1955-56 г.г.
Из-за кавказского похода я немного опоздал в институт, уже несколько дней шли занятия, но нас снова отправили на месяц в большое село Александровка работать на колхозной бахче и собирать урожай арбузов. Бахча это была особая, основанная ещё до войны одним из последователей Мичурина. Арбузы «элитные», поставлялись «для Кремля». На бахче мы грузили их на машину, а на станции – перегружали в вагоны, аккуратно укладывали в солому. Каждый арбуз был спелым, очень сладким, сахарным. По вечерам в пустом доме, где мы расположились, устраивались шахматные баталии и, чтобы лучше соображать, ели арбузы, привезённые с бахчи в неограниченном количестве. Девушки спали в дальней комнате большого дома, а ребята – в ближней, проходной, и ночью все ходили в уборную во двор, перешагивая через спящих; на обратном пути часто в прихожей присаживались за стол, съедали пару заранее нарезанных сладких скибок и отправлялись снова спать.
Руководителем нашим был преподаватель кафедры физвоспитания Гуреев Виктор Яковлевич – замечательный человек, альпинист, фронтовик. Как он гонял всех нас, чтобы нигде не было мусора, чтобы в уборной было чисто, чтобы мы хорошо мылись после работы, а утром не забывали чистить зубы. Был он хорошим рассказчиком и именно от него мы услышали правдивую историю об ужасной катастрофе, постигшей нашу армию при немецком наступлении на Кавказ в 1942 году; он был живым свидетелем этих трагических событий, правда о которых ещё до сих пор не написана. Из книг известно, что одновременно с общим наступлением на Сталинград, немецкая танковая армия генерала Клейста двигалась на Кавказ с целью овладеть нефтяными промыслами в Чечне (Грозный) и на Каспии (Баку). Одной из задач армии было с помощью горнострелковых войск (альпийские стрелки дивизии «Эдельвейс») захватить перевалы через ГКХ и обеспечить проход основных сил в Грузию, чтобы с юга продвинуться к желанной нефти. В нашей стране горнострелковых войск в достаточном количестве не имелось, чтобы защитить перевалы, поэтому угроза была очень большая. По приказу Сталина спешно со всех фронтов собрали около шести тысяч довоенных альпинистов, которых направили на Закавказский фронт. В.Я. рассказал, что почти все они, лучшие альпинисты Союза, погибли под пулями, снарядами и минами хорошо вооружённых альпийских стрелков. Сам В.Я. был ранен в бою и отправлен в госпиталь, только поэтому остался жив. Когда он рассказывал о гибели наших плохо вооружённых и полуголодных (подвоза продовольствия часто не было) товарищах, его глаза наполнялись слезами. За 70 послевоенных лет было выпущено около десятка книг, но ни слова не сказано о гибели практически всех альпинистов страны.
Через неделю председатель колхоза попросил выделить восемь человек для заготовки сена на зиму для молочно-товарной фермы (МТФ); в эту группу вошёл и я; привезли нас на ферму, выделили комнату для ночлега и объяснили работу. Надо было укладывать сено в огромную скирду. Четыре человека нагружали полную волокушу сеном, а два мощных вола с помощью троса тащили её; волокуша двигалась по наклонной части скирды на самый верх, где четыре человека разгружали вилами сено и хорошо укладывали его. Обратно на исходную позицию волокушу стаскивала вниз тросом старая кобыла. Работа наша была тяжёлой, но и сбор тяжёлых арбузов (чемпионы весили более 20кг) и погрузка их нашими ребятами была не легче. К концу дня выматывались мы сильно. Еду нам привозили на подводе, а молоко брали на ферме. Через неделю мы стали замечать, что еды привозят меньше, а молоко давали только одну кружку. Мы предупредили бригадира, что будем бастовать, на что бригадир ответил: «Приедет Камышатник, разберётся», мы подумали, что это фамилия. В обеденный перерыв на двуколке примчался начальник МТФ по фамилии Завада, мы рассказали ему о питании, но он сразу стал кричать на нас: «Приступайте к работе, иначе напишем вам в институт плохих характеристикив». Пришлось нам ехать к председателю решать вопрос. Заодно повидались со всеми, нас они называли молочниками, мы наелись арбузов и переночевали. Утром председатель отправил нас на МТФ и сказал, что с едой всё будет в порядке, а хлеб и молоко – в неограниченном количестве, и он своё слово сдержал.
Как-то мы расспросили работников фермы и нам рассказали интересную историю о начальнике МТФ. Во время немецкого наступления Завада (Камышатник), молодой парень, струсил, бросил винтовку и отсиделся в камышах. С приходом наших войск его селяне разоблачили, он был осуждён, отсидел в лагере и вернулся в родное село; но жители презирали труса и назвали камышатником. Однако работник он был хороший, требовательный, и поставили его руководить фермой. После этого, когда он пару раз приезжал, мы с ним не разговаривали. Рассказали нам о большой физической силе этого среднего роста мужчине. Однажды мимо села проезжали цыгане, которые везли большие стокилограммовые мешки с морковью. Завада посмотрел мешки и сказал: «Такой мешок я могу нести полкилометра без отдыха», цыгане не поверили, а он дополнил, что и два мешка донесёт. Тогда, думая, что мужик на первых десяти метрах свалится под тяжестью мешков, договорились, что если он донесёт два мешка до своего дома, то пусть их забирает себе. Собрался народ посмотреть, что из этого получится. Водрузили два мешка Заваде на плечи, он крякнул и понёс, а цыганская повозка ехала за ним. Так у цыган «плакали» два мешка моркови, мужик их донёс до своего сарая.
Однажды после работы Коля Долгополов отвязал лошадь и решил покататься без седла верхом по степи; ему было не впервой, ведь детство своё провёл в Зимовниках. Когда он вернулся, я решил тоже попробовать, но отъехав около 50м, не удержался и рухнул с лошади; после этого никто из ребят уже не рискнул кататься, а я в дальнейшем и не думал садиться на лошадь. Подошла к концу наша «командировка» на МТФ мы присоединились к своим ребятам, которые уже освоились в селе, познакомились с местными и посещали танцы. Однажды местные парни указали на одну девушку, засмеялись и объяснили нам почему. Это была известная всей деревне шлюха, которая заражала не знавших её ребят сифилисом. Парни решили её проучить, вечером зазвали в кусты, связали ноги, задрали вверх платье, которое завязали вместе с руками над головой, вынесли на обочину дороги, помочились на неё и оставили. Утром, сельчане, идущие на работу, всё это увидели.
Нам объявили, что в Ростов всех отправят в первых числах октября, но ребята, зная, что у меня 30 сентября день рождения, уговорили В.Я. отпустить меня 29-го. Он, уже зная мои успехи в первомайской эстафете и желании летом отправиться в альплагерь, разрешил уехать. Я выбрал два больших арбуза, кто-то дал сетку и к вечеру приехал на попутке к Старому базару, что на Будённовском. Вошёл в трамвай и поставил арбузы один на другой в конце вагона у окна. Пассажиры с удивлением увидели, что верхний арбуз был вровень с началом окна (где-то около метра высоты). Дома, естественно, все удивлялись, в т.ч. соседи, только мама сказала, что в Одессе на Привозе видела такие же.
В октябре начались занятия в институте. Учёба шла своим чередом и однажды объявили, чтобы все принесли справки о зарплате родителей. Оказалось, что часть малоимущих могла с тройками получать стипендию. Меня это не касалось, но справку я принёс – 120 р. пенсия отца, мать не работала, сидела с больным отцом, семья была четыре человека. В нашей группе малоимущие были разные и справки тоже разные, ведь на селе платили трудодни, поэтому в справках сельчан указывалась грошовая зарплата. Там люди имели своё хозяйство, что-то продавали, присылали переводы студентам. У нас была дружная группа, мы хорошо общались, знали реальное материальное положение каждого. Знали также, что родители передавали продукты, ведь известно, что основные деньги расходуются на питание. Я один год был комсоргом группы и сказал нашему старосте Олегу, что здесь не пахнет справедливостью, поскольку некоторые ребята, получившие одну тройку и лишённые стипендии, обижены. На что он посоветовал мне не думать об этом, а студентам надо учиться на твёрдую четвёрку. Некоторые питались слабо: прихожу однажды к Жене Смирнову, за учебником; Женя лежит пластом на кровати и глядит в потолок, к семинару не готовится, ничего не чертит и говорит, что экономит энергию, иначе кушать захочется, а продукты, которые мама прислала из села уже все съел.
По загруженности занятиями 2-й курс был самым лёгким – мало домашних заданий, много свободного времени. Теперь, готовясь к семинарам, я сидел в углу большой комнаты за письменным столом папы (теперь больному стол был не нужен) и работал, слушая замечательную музыку, доносившуюся из окна противоположного дома: «Говорит (ударение на второе о) Сталино-Донбасс, Маяк передаёт лёгкую музыку». Надо отметить, что хорошая традиция передавать по радио весь день музыку сохранялась в стране до начала 1970-х годов, а затем по каким-то причинам сошла на нет. Сделав домашние задания, я был свободен: катался на велосипеде, ходил в кино, встречался с друзьями и знакомыми, которые жили на Сельмаше. Иногда задерживался в институте, чтобы в зале поиграть в волейбол. Во дворе института имелась хорошая баскетбольная площадка; однажды пришёл на тренировку, ведь играл хорошо. Но не тут-то было, наглые ростовские ребята брали в команды только своих, а чужаков не принимали; соревнования между курсами и факультетами не проводились и мне ни разу не удалось сыграть. В волейбол играли в зале, я и Коля Мартухович входили в команду нашего курса. В тренировках участвовали юноши и девушки; помню, что одна из них стоя на 3-м номере у сетки, любила отдёргивать пальчиком трусы у ребят – видимо, похотлива была. Позже, работая на производстве, для баскетбола и волейбола не было времени, однако навыки остались, желание играть всегда имелось. В 1966 г. я на производстве был премирован путёвкой на ВДНХ и посетил во Дворце ЦСКА игру женских команд между «Уралочкой» и ЦСКА; в перерыве не удержался и вышел вместе с несколькими болельщиками поиграть несколько минут, и что удивительно: нас не прогнали.
Начался второй семестр, учёба шла нормально, но с большим трудом все осваивали социалистическую идеологию, которую преподавали в течение всех семестров на протяжении пяти лет, чтобы инженер был «правильным»: марксизм-ленинизм и история партии, исторический материализм, диалектический материализм, политическая экономия, философия – сколько труда, зубрёжки и нервов! Однажды всех собрали в актовом зале, нам зачитали постановление ЦК КПСС о культе личности; выступил парторг института: высокий и худой, как доска, говорил скрипучим басом, ссылался на доклад Хрущёва, зачитанный съезду партии, но сам доклад нам не прочли – его читали в закрытых помещениях членам партии.
По вечерам я иногда ходил в кино, впервые посетил цирк шапито, который располагался на пустыре за кинотеатром «Победа»; в Ростове здание цирка ещё не построили, а в Рубцовск цирк не приезжал, так что живых зверей видел только в кино; посмотрел макак, которые лазали по стене из стальной сетки, но на меня впечатления не произвели. Иногда в институте устраивались танцы на хорошем паркете в большой 119-й аудитории, а поскольку народу было много, танцевали в тесноте и духоте, и это мероприятие старались не пропускать. Как-то наш неизменный профорг группы Нелля Усачёва принесла билеты на вечер в театр им. Ленинского комсомола, который находился в Нахичевани напротив кинотеатра «Спартак». Я был там впервые, но красивый фасад театра, выполненный в античном стиле, замечал давно из окна трамвая; внутренний интерьер этого небольшого, но уютного театра был великолепно отделан, а на прекрасном паркете в фойе танцевать было очень приятно.
Однажды весной нашу группу после занятий отправили на кирпичный завод, где мы в цивильной одежде до вечера грузили вручную на автомашины кирпич для строек – это называлось добровольная комсомольская помощь производству. В течение весеннего семестра преподаватели организовали нам несколько интересных экскурсий; мы посетили полигон, где изготавливались ж/б конструкции, там я впервые увидел, как крановщик башенного крана выполняет одновременно три операции: ход крана по рельсам, подъём груза и поворот стрелы, впечатлило и запомнилось; особенно мне понравилась экскурсия на строительство крупного ростовского элеватора, расположенного на левом берегу Дона; мы поднялись по лестнице и стояли на «рабочем полу», который поднимался вверх двенадцатью домкратами синхронно по ходу бетонирования круглых стен (банок); это было первое знакомство со скользящей опалубкой.
Экзамены я сдавал на пятёрки, оставалась химия; курс читал доцент Приблуда, извиняюсь за каламбур, «приблудился» он в РИСИ из Одессы. Это был тот ещё доцент: престарелый, очень низкого роста, лохматый, небритый и неухоженный, всегда в длинной рубахе навыпуск, подпоясанной тонким ремешком, конец которого болтался почти до колен; но самое главное в внешности – это брюки, которые всегда были настолько спущены ниже живота, что мы боялись, как бы они вообще не упали, ширинка часто была расстёгнута; девочки, встречая его в институте или на улице, отводили глаза. В большой аудитории № 227 он читал лекции таким тихим голосом, что слышно было лишь в первых рядах, на шум вообще не обращал внимание. Во время экзамена отвечал я хорошо, но он задавал всё новые дополнительные вопросы, на которые я также отвечал; наконец во время моего последнего ответа, он открыл зачётку, посмотрел в неё и остановил меня со словами: «Сразу бы сказали, что идёте на повышенную стипендию, зачем я тратил время», и поставил пятёрку.
. Теперь нашему курсу предстояла поездка на военные сборы в лагерь, расположенный под Каменском-Шахтинским на берегу реки Северский Донец. В первый день все переоделись в солдатское обмундирование и перестали узнать друг друга, установили армейские палатки, рассчитанных на отделение в 10 человек. Устроили туалет: выкопали большую яму, над ней уложили два связанных берёзовых ствола – туалет готов; надо было высиживать на «жердочках», удерживая равновесие, чтобы не упасть в г, да и вонь стояла страшная, поэтому всё делалось быстро. Вы усмехнулись или вас перекосило от отвращения – мне безразлично.
Еду привозила полевая кухня, ели за длинными, сколоченными из досок, столами в окружении растущих вокруг молодых дубов. В расположении лагеря нашим начальником был старшина Аликбаев, он проводил ежедневную строевую подготовку обязательно со строевой песней, но иногда мы, шагая по пыльной дороге, пели не советские песни, а на стихи Р.Киплинга:
День – ночь, день – ночь мы идём по Африке,
День – ночь, день – ночь всё по той же Африке,
