Великое село. Повести, рассказы, публицистика

Они не видели, что сразу за ними стоит полураздетый растерянный мальчишка, сдерживающий из последних сил слезы.

– Нужно предупредить всех, чтобы люди были предельно осторожны, зверь может быть где-то тут.

– Мы уже видели его на подходе к твоему кордону, – ответил Русов. – Снова не лег зимовать, будет кружить рядом.

Он обернулся и увидел Кольку с глазами полными слез.

Дед Лукьян подошел к мальчишке и обнял

неловко, прижимая к себе.

– Ничего, Колюшка, не плачь. Посмотри, сколько у тебя родных и друзей на всю твою долгую жизнь. Они тебя никогда не оставят в беде, – говорил растроганно Лукьян, гладя корявой рукой мальчишечьи вихры.

Прибежал из вагончика проснувшийся Васька

И тоже ткнулся деду Лукьяну в плечо.

К ним уже подтягивалось все остальные члены геологической экспедиции.

– Поглядите, – уже улыбаясь сказал Русов, – все мы здесь родня, если не по крови, то по нефти. Братья по нефти.

…Северьянов показал Русову место, где нынешним летом после землетрясения вышла на поверхность нефть. По предположениям старого геолога добраться до фонтана можно было без особого труда.

Русов был необычайно возбужден и разговорчив. Курбан тоже буквально кружил в танце вокруг указанного Северьяновым места.

– Я видел нефть, я видел много Бакинской нефти и я точно скажу: здесь будет новый Баку! Здесь будет много нефти! Столько много, что мы сделаем не только себя, но и всю нашу страну счастливой!

…Сразу же после короткого отдыха приступили к обустройству лагеря и площадки под буровую установку.

Работали слаженно и четко. Кто-то валил лес, и обрубал сучки, трактора стаскивали бревна на площадку, монтажники готовились к монтажу буровой. Работали день и ночь, спали часа по три-четыре.

Русов торопился. Весь его маленький коллектив знал, что старший их товарищ, начальник экспедиции, устав от бесконечных и бесплодных споров о бесперспективности северных районов, совершил дерзкий самостоятельный шаг, за который он мог жестоко поплатиться.

У страны не было лишних денег. И средств на геологические изыскания отпускалось столько, что геологам не хватало денег даже на покупку резиновых сапог. Да что там сапог, не было даже, клея, чтобы чинить изодранную по тайге обувь.

Нынешним летом все же выделены были небольшие средства для организации геологической экспедиции с тракторами и буровой установкой. Начальником назначен был Иван Русов. Только вот маршрут экспедиции лежал совсем в другом направлении от того места, куда стремилась чуткая душа геолога, куда звал его неотступно старый геолог Северьянов, уверявший, что знает точное местонахождение нефти.

Идти с экспедицией на юг, в бесперспективные, по мнению Русова, районы, было выше его сил. И Иван задумал обходной маневр.

Он решил принять условия и выдвинуться на юг, но дорогой поменять направление и стремительным марш-броском выйти к Шаманозеру, смонтировать в кратчайшие сроки буровую установку и пробиться к нефти.

Пропажу его экспедиции не сразу обнаружат, какое-то время можно будет протянуть, передавая нейтральные сообщения, не привязанные к местности, потом их не сразу найдут. И если за это время они сумеют найти нефть, то вряд ли их будут судить за самоуправство. Победителей не судят.

Свое решение Русов держал от всех в секрете, пока они не вышли в путь. В тот же день он собрал всех своих коллег в вагончике и раскрыв карты, объявил о смене маршрута.

На какое-то время в вагончике воцарилась полная тишина. Если бы кто-то из членов экспедиции не захотел идти по измененному маршруту, то дерзкое предприятие Русова тот час провалилось. Но в вагончике не было людей, которые бы не верили в большую нефть Севера, не доверяли полностью своему руководителю.

Первым пришел в себя Курбан. Глаза его осветились радостью и он страстным шепотом, словно боясь, что его услышит кто-то чужой в этой вековой тайге, предложил:

– Ура, товарищи, Ивану Русову! Ура! Да здравствует нефть Шамана!

Не прошло и десяти дней, как над Шаманозером поднялся невиданный железный чум, островерхим концом своим возвышаясь над вершинами сосен. Скоро к таежным звукам и шумам прибавились еще треск дизеля и звон падающего с высоты долота, клюющего шаг за шагом земную твердь…

– Вот, ребята, если вы хотите стать настоящими нефтяниками, то лучшей работы, чем вышкарь, не придумать, – говорил Русов, глядя улыбчиво на мальчишек… Я тоже когда-то начинал с верхового. Кажется, весь мир перед тобой.

Сорокаметровая заиндевевшая вышка поднималась над тайгой, словно космический корабль пришельцев.

Валька поднял голову и голова поплыла вместе с легкими облаками по зимнему небу. Там, на самой верхотуре выше сосен и кедров раскачивалась люлька, в которой стоял Костя и приветствовал их, махая рукой.

– Дядя Ваня! А можно нам подняться наверх?

– Нет, это опасно. А ну, как закружится голова – высоко падать придется.

– Не закружится, дядя Ваня, – дружно атаковали Русова ребята. – Мы люди бывалые…

– Не говори гоп, пока не перепрыгнул! – Осадил Русов хвастунов. – Впрочем, ладно. Но пойдете со мной. И слушать меня беспрекословно.

– Ура! – радостно запрыгали Васька с Колькой.

И вот они поднимаются по крутой лестнице, и весь коллектив буровой, собравшись внизу, переживает за них, подбадривает.

Все выше и выше поднимаются ребята с Русовым.

– Теперь вниз не смотрите, – предупреждает Русов, а то испугаетесь.

Ребята присмирели, слышно только напряженное дыхание да скрип инея на обледеневшем железе. Краем глаза косит Васька на Кольку, стараясь не выдать собственного волнения, и видит, что верный друг его бледен и напряжен. А еще видит Васька, что сосны вокруг буровой опустились вниз, и что Васька И Колькой стали уже вровень с вершинами кедров, по которым скачут и щебечут веселые клесты.

Сразу захотелось обратно, на землю, поближе к жаркой Шурочкиной печке. И желание это было настолько сильным, что Васька едва-едва смог его в себе побороть.

Еще пролет, еще. Хочется непреодолимо взглянуть вниз, но страх сковывает Ваську, и он видит перед собой лишь металлические конструкции, покрытые снежной изморосью.

Наконец, добрались до люльки. Сильные руки Кости приняли ребят и поставили рядом с собой.

– Ну, а теперь, смотрите, да покрепче держитесь. – Скомандовал Русов. Васька с Колькой открыли глаза.

И тут словно что-то взорвалось в них, сначала ребята попятились было назад, но, натолкнувшись на Русова, замерли и с волнением стали осматриваться. И тот час страх сменился радостным восторгом: такое чудесное видение открывалось с высоты.

Внизу, словно в глубоком колодце, передвигались маленькие человечки, махали им руками, что-то кричали. Куржавился дымок над кухней, трактор, размером со спичечный коробок тяжело тащил к буровой бревна Оплетенная трубами буровая, словно самостоятельный организм, жила напряженной жизнью…

Налетел порыв ветра и люлька качнулась, и тотчас крепкие руки Кости и Русова прижали их к себе. Стало покойно и совсем не страшно. Уже без опаски смотрели ребята вниз и кричали приветы стоящему у вагончика деду Лукьяну и счастливой Шурочке, выскочившей из кухни поглазеть на героических ребятишек…

Конец злобного Тарена

Накануне Костя подстрелил у озера несколько белых куропаток и Шурочка решили приготовить их по всем правилам кулинарного мастерства.

Ребятишки с утра крутились на буровой, пока холод не загнал их на кухню. Шурочка усадила их за стол, налила горячего чаю, подала по краюшке сдобного хлеба, а сама накинула на плечи шубейку и сунула ноги в валенки.

– Ты куда? – насторожились ребята.

– Я пойду на болотечко, пособираю из-под снега брусники, – отвечала Шурочка. – Куропатки с брусникой – царское блюдо. Не пробовали?

– Мы с тобой! – Вскочили было Колька и Васька. Но Шурочка их остановила. – Сидите, грейтесь. За печкой следите. Я скоро.

Она прихватила маленькое ведерко, отворила дверь и скрылась удивительно красивая в облаке морозного пара.

Шурочка была единственной девушкой в этом суровом мужском коллективе. Она словно нежный весенний цветок в темной, едва проснувшейся от зимней спячки тайге тихо и скромно украшала суровый мир.

Шурочка спала за занавеской. Крохотный девичий уголок ее был образцом уюта, но заглядывать туда осмеливались только самые юные.

Ее звонкий радостный голосок то и дело раздавался под таежными сводами. Люди на буровой уставали предельно, но стоило только услышать кому легкие Шурочкины шаги, ее ласковый призывный клич: «Обедать!», как тут же усталость словно испарялась и улыбки освещали лица до предела измученных геологов.

Шурочку любили все, но сама она была явно влюблена в Русова, и многие уже многозначительно поглядывали в их сторону, если начальник партии и повар Шурочка оставались один на один.

Шурочка выросла в детдоме, родители ее сгинули в пекле войны и не смогли, не успели напитать ее сердце родительской любовью. Она любила их в воспоминаниях, разговаривала с ними, заботилась, страдала о них. И в страданиях этих, в тоске по родительской ласке, воспиталась тонкая, чувствительная Шурочкина душа, готовая тотчас откликнуться на чужие страдания.

После школы она сразу же поступила в геологическую экспедицию и всем сердцем привязалась к начальнику ее Ивану Русову. И, верно, полюбила его, соединив в нем и образ загадочного принца, которого, наверное, ждет каждая девушка, и образ отца, мудрого и сильного, ласкового и доброго, которого так недоставало в ее маленькой еще жизни.

И Русов почувствовал вдруг непреодолимое влечение к этой тихой голубоглазой хрупкой девчонке. Как не пытался он убедить себя, что он для нее слишком стар – тридцать пять – это вам не баран начихал, что бродячая его профессии не располагает к созданию полноценной семьи, что его постоянные длительные походы по тайге, по болотам до сих пор не позволили развиться сколько-нибудь серьезным отношениям с женщинами, претендовавшими на брачные узы…

Все эти, казалось бы аргументированные соображения, тотчас улетучивались из сознания уже, казалось бы, набравшегося не только производственной, но и житейской мудрости начальника партии, как только встречался он взглядом с Шурочкими небесными глазами, в которых было столько невысказанной любви, что большой и сильный человек терял под ногами землю, голова его шла кругом, и к сердцу подкатывала сладкая истома…

И только огромными усилиями воли Русов не давал воли своим чувствам, пытаясь скрыть за нарочитой суровостью и официальностью разгоравшуюся в его душе нешуточную любовь.

Но скрывай, не скрывай, а все в геологоразведочной партии видели, что между Русовым и Шурочкой начинается роман, и что скорее всего, по возвращению из экспедиции дело закончится свадьбой.

В этот день по поднятым из глубины образцам грунта Русов с Лукьяном и Курбаном предположили, что радостное событие совсем недалеко. Это известие словно на крыльях подняло их маленький сплоченный коллектив. Люди готовы были работать вообще без сна, забывая, что на улице мороз под пятьдесят градусов.

Шурочка, казалось, радовалась больше всех. Она старалась приготовить такой обед, чтобы люди почувствовали настоящий праздник.

…Прошло с полчаса. Васька подкинул в печь дров и вдруг что-то вонзилось в его сердце, оно затрепетало в сильном волнении.

Васька обернулся. Колька Покачев сидел мертвенно бледный у окна. В глазах его был страх.

– Бежим, Васька, скорее! Беда!

Васька, не разговаривая, схватил шапку и бросился к дверям, Колька успел схватить стоящую в углу берданку.

Они почти одновременно выскочили на улицу. След от Шурочкиных маленьких валенок уходил в лесную чащу.

– Шура! Шура! – Закричал в отчаянии Васька, И бросился по следу. Колька бежал за ним, на ходу передергивая затвор берданки.

Метров через триста они увидели истоптанный окровавленный снег. Шурочка лежала навзничь, глядя широко открытыми неживыми глазами в небо, шапка упала с головы, в русых волосах ее застыла кровь, перемешавшаяся со снегом. Страшные когти зверя разорвали ее грудь и высыпавшаяся из ведерка брусника была не отличима на снегу от Шурочкиной горячей крови.

– Нет! —Закричал в страшном отчаянии Васька. И крик его, взметнувшись над соснами перекрыл шум буровой. От нее уже бежали взволнованные люди, прихватывая на пути, кто монтажку, кто гаечный ключ, кто тяжелый лом.

Скоро у растерзанного тела Шурочки собралась вся экспедиция. Люди были потрясены и шокированы случившимся и в первый момент не заметили, что Кольки Покачева среди них нет.

Первым обнаружил пропажу Лукьян. Он попытался по следам на снегу понять, что же тут произошло. Он обошел кругом место трагедии и обнаружил медвежий след, уходящий в глубину леса. А рядом с этим гигантским следом был след валенок маленького человека. Это Колька Покачев отправился с Костиной берданкой убивать взбесившегося ненавистного зверя.

Русов, увидев озабоченного Лукьяна, все понял и лицо его стало вдвое бледней.

– Спаси, парня, Лукьян, – прошептал он одними губами, – Прошу тебя.

Старик немедля ушел в вагончик и вернулся оттуда с ружьем, походным мешком и охотничьими лыжами.

– Я с тобой, дед Лукьян! – Выступил вперед Костюшка.

Вдвоем его легче взять.

– Нет, Костя! На зверя я пойду один, а ты помоги мне вернуть парнишку. Беги скорее за лыжами.

И Лукьян поспешно углубился в лес. Скоро молодые Костины ноги вынесли его на болото, через которое уходили следы зверя, идущего за ним мальчишки и деда Лукьяна. Костя приналег и нагнал старика у сосновой согры.

– Эх, беда! – Выдохнул на ходу старик.– Погибнет мальчишка. Успеть бы.

И тут они увидели Кольку, сидящего на корточках под заиндевевшей сосной. Парнишка выбился из сил, замерз, но крепко сжимал в руках ружье. По щекам его текли слезы и тут же застывали на морозе.

– Я найду тебя, проклятый убийца. – Шептали Колькины губы. – Я посчитаюсь с тобой, злой Тарен, за всех моих родных и близких…

Костя подхватил парнишку на руки. А Лукьян, почти не останавливаясь, стал быстро углубляться в лес.

Он шел широкими шагами по медвежьим следам.

Похоже, этот свирепый убийца и не думал прятаться далеко. Физическое превосходство над людьми сделало его самоуверенным: вряд ли можно было всерьез опасаться этих занятых своими делами людей. Он понял, что они не соперники ему в лесу: видел он намного лучше их, видел даже в темноте, его нюх в сотни раз превосходил обоняние человека, он был в десятки раз сильнее каждого из них, и все это давало возможность уйти целым и невредимым даже от дальнобойных ружей. Медведь снова обрел уверенность в себе и почувствовал себя всесильным хозяином. И он снова, встав на дыбы, снимал с сосен кору на огромной высоте, демонстрируя свою силу и мощь.

И что против его, этого безжалостного лесного правителя мог представлять этот маленький мальчишка или немощный старик Лукьян, уставший от одинокой таежной жизни…

…Охотник медленно приближался к лежке зверя, но медведь не думал тот час же уходить, он лежал на снегу, положив голову на лапы, чутко прослушивая окружающий мир.

Ему слышно было, как гомонили люди на буровой, как хлопали двери вагончика, как кто=то колол дрова топил печь. Тонкий запах дыма достиг его лежки и у медведя непроизвольно дернулся нос. Вот кто=то вышел из вагончика и окликнул собаку, она, по всей видимости, была привязана, потому что стала прыгать и повизгивать…

А охотник все шел и шел размеренно, сокращая расстояние до лежки, и в движении его не было ни малейшего страха.

Медведь поднял голову, принюхался и вдруг потревожено начал вставать.

Он понял своим звериным чутьем: тайгой шел победитель, тайгой шла его смерть.

Медведь, озираясь, уходил в чащу. А за его спиной все так же размеренно шелестели по снегу лыжи и раздавалось размеренное дыхание человека, полностью уверенного в себе.

Медведь бросился бежать, взбивая снежные клубы и сотрясая грузным своим телом землю.

…К концу следующего дня обезумевший зверь вышел почти к самой буровой и обессиленный рухнул в снег. Лукьян был от него в нескольких сотнях метров. Он все так же размеренно и монотонно шел по следу… Через несколько минут их глаза встретились. В глазах медведя был ужас, в глазах человека – решимость.

Лукьян поднял ружье…

…Людоеда привезли к буровой на тракторных санях.

Соболько пришлось привязывать, так он неистовствовал и лаял до хрипоты.

Васька смотрел на поверженного зверя со страхом, смешанным с отвращением. В этой трагедии он всем своим детским сердцем чувствовал нечто большее, чем простая гибель дорогого человека и возмездие зверю. В ней была некая вселенская тайна противостоянии зла и добра. Но тайну эту ему придется постигать всю жизни и вряд хватит ее этой жизни для постижения непостижимого.

В остекленевшем зверином глазу отражалась и тайга, и буровая, и люди, толпящиеся вокруг, и Колька Покачев, в печальной задумчивости разглядывавший зверя.

Медленно, словно встающая заря, всплывали памяти мальчишки события годовой давности, когда дикая злобная сила напала на их стойбище. Он вспомнил и этот звериный оскал окровавленных клыков, и полный ненависти единственный глаз зверя, и эти страшные лапы со стальными когтями, несущие смерть. Это был он, убийца Колькиного рода Щуки с Шаманозера.

Колька закрыл голову руками и убежал прочь в вагончик, где его не тревожили до самого вечера.

Факел над тайгой

Шурочку похоронили недалеко от буровой рядом с могилками Колькиной семьи, поскольку своей семьи, у Шурочки, выросшей в детдоме, не было. Отправить ее на большую землю не было никакой возможности, если только вызывать авиацию. Но тогда пришлось бы раскрыть местонахождение экспедиции и поставить под угрозу все предприятие. Скорее всего разгневанное начальство приказало бы свернуть работы и возвратиться к месту дислокации.

Геологи выпили за помин ее души спирта, погоревали, однако тяжелая работа не давала возможности расслабляться и уходить с головой в горе.

Хотя Русов от горя почернел лицом. Ему казалось, что с гибелью этой девочки, он потерял самого дорого ему человека. Но ведь они ни разу не поговорили откровенно, не открыли друг другу своих чувств. Но и без этого любовь их оказалась, настолько сильна, что захватила обоих безраздельно.

– Отныне, – думал Русов, – вся его оставшаяся жизнь будет освещена этим чистым ясным светом любви и все, чтобы он не делал, к чему ни стремился – все будет обращено к памяти этой девочки, ставшей неразделимой с его душой.

…Ждали вот=вот пойдет нефть. День и ночь не умолкала буровая. Трещали дизеля, визжала лебедка, звенели ставшие от мороза хрупкими обсадные трубы, глухо ухало в глубинах земли долото…

Мороз все жал и жал. Однажды обсадная труба сорвалась с крюка и упала на землю, рассыпавшись на куски.

– Вот пасматрите, – заметил Курбан, – железо и то рассыпается в этих условиях, не выдерживает. А люди работают, да еще как работают. Люди много крепче железа. А спросите их, что заставляет их так работать? Деньги? Желание прославиться? Нэт!

Курбан не успел ответить на свой вопрос, как на буровой неожиданно установилась непривычная тишина. Смолкла лебедка, остановились дизели…

– Что? Что там случилось? —Закричал встревоженный Курбан.

– Плохо дело, – отвечали сверху. – Прихват. Трубы в скажине зажало.

Выскочил из вагончика бледный Русов, на ходу натягивая шапку и полушубок, бросился наверх. Вслед за ним полез на высоту Курбан.

Случилось то, чего больше всего боятся буровики, когда

ситуация грозит поставить крест на всей предыдущей работе. Если трубы из скважины не удастся вызволить, то дальнейшая проходка на скважине будет невозможной. Все надо начинать снова и на новом месте.

Наверху бурильщики пытались спасти ситуацию, вытащить с помощью лебедки прихваченные породой на глубине трубы, провернуть их ротором… Но они намертво застыли и не поддавались усилиям буровиков и механизмов.

Русов мгновенно оценил обстановку.

– Попрошу всех покинуть буровую, – сказал он тоном не терпящим возражений.

– Разрешите остаться, – выступил вперед Константин.

– Нет! – в голосе Русова зазвенел металл. – Всем покинуть буровую.

Бурильщики, понурив головы, стали спускаться.

– И вас я тоже попрошу, – неожиданно на Вы обратился к Курбану Русов.

– Иван! Давай вместе! – Попытался остановить его Курбан.

– Нет! Я повторяю: всем покинуть буровую.

Курбан нехотя повернул назад.

Наконец, Русов остался один на один с буровой. Если сейчас ему не удастся изменить ситуацию, то экспедицию, можно считать проваленной. Зря погибла Шурочка, зря привел он в эти дикие места людей, зря потратил государственные средства. Неудача экспедиции даст козыри оппонентам, утверждающим бесперспективность Западной Сибири, как нефтеносного края и разведка этих мест не коснется еще много лет…

Надо рисковать. Или грудь в крестах, или голова в кустах…

Руки легли на рычаги, взревели дизели, завизжала лебедка, натянулись до предела тросы и сама вышка, кажется, сыпля снежной изморосью, прогнулась под непомерной тяжестью, грозя обрушить всю конструкцию.

Вздулись у Русова от напряжения жилы на лбу. Еще немного, еще чуть-чуть…

Но стоит колонна, намертво зажатая в скважине. Стоит, не шелохнувшись.

И снова руки на рычагах, снова ревут дизели на запредельной мощности, снова прогибается вышка, звенят, готовые лопнуть стальные тросы.

Замерли геологи и буровики в тоскливом ожидании, не имеющие возможности чем-либо помочь командиру.

И снова ревут дизели, гремит лебедка, звенят тросы.

И вдруг заледенелую тайгу сотрясает мощное «ура!»

Колонна шевельнулась и пошла наверх…

– Ура! – Громче всех кричал Курбан. – Ты победил, Иван! Теперь все будет хорошо.

…Наконец, морозы отступили, смягчились. Осел снег вокруг буровой, птицы оживились, залетали весело меж сосен и кедров, оглашая тайгу веселым свистом. Звуки стали мягче, приглушеннее. И даже буровая рычала, трещала и звенела, как-то мягче и ласковее…

Веками настаивалась тишина в этих краях. Громче птичьего крика, да звериного рычания ничего не слыхала тайга. И вот пришли сюда люди, разбудили ее, растормошили, огласили шумом моторов, песнями, победными криками, омыли слезами неизбывной горечи и несказанной радости…

Двадцать дней спустя после начала буровых работ скважина ожила. Из потревоженных глубин вырвалось наружу спрятанное до поры до времени настоящее солнце. Но вместо ожидаемой нефти, охнув богатырски, выбросил Шаман к небу тугую струю газа, озарившего яркой вспышкой сумеречную тайгу на десятки километров. И загудела, зарокотала скважина, оповещая о наступлении нового времени в вековечной таежной Сибири. И увидели это новое солнце, вырвавшееся из глубин земли и в стойбищах, и в рыбацких селениях на Оби, и в спрятавшемся от людских глаз староверческом селении Белый Уймон…

Все бросились к вышке, восторженно крича и бросая в воздух шапки. Русова подхватили, начали качать. Потом качали Курбана, деда Лукьяна, Костю Пирожкова… Ваську Уралова и Кольку Покачева.

Вечером заседал в вагончике высший совет.

– Я думаю, – говорил Иван Русов, – мы вскрыли только

верхний газовый пласт месторождения. Все говорит за то, что под ним находится нефть. Здесь что=то вроде слоеного пирога с начинкой. И эта нефть будет найдена и поставлена на службу людям. Правильно я говорю!

Возражений не последовало.

На следующий день в штабном вагончике оживили вышедшую было из строя рацию. Запела веселым дискантом морзянка, пронзая заснеженные пустынные пространства. Пропавшая в тайге экспедиция Русова вышла на связь с миром.

– При испытаниях разведочной скважины на озере Шаман открыто газоносное месторождение. Начальник экспедиции Русов.

Ответ пришел только часа через два. Запрашивали координаты. А далее рация почти не умолкала.

Задвижку на трубе закрыли, потушив факел, начали готовить площадку на озере для посадки самолета. И среди общего ликования только дед Лукьян ходил задумчиво сосредоточен.

– Переживает дед, – сказал ребятам Костя. – Прикипел он к вам, жалко расставаться. Заберут вас отсюда.

– Как заберут? – Встревожились ребята.

– А вы что думали? – Нарочито рассердился Костя. —А кто за вас учиться будет? Неучи-то кому нужны? Тут, братцы мои, скоро такие дела закрутятся, что без образования никуда. Я и то вот в нефтяной институт собираюсь на заочный. Буду Курбана догонять. Вы себе тоже подходящую специальность выбирайте. Будем все вместе нашу тайгу будить.

Против Костиных аргументов трудно было что-либо возразить. Да и сами ребята понимали, что настала пора возвращаться в мир и готовить себя к новой, большой жизни.

У Васьки Уралова сладко защемило в груди, когда подумал он о детдоме, о девочке Ларисе, о Викторе Акимовиче. Он вспомнил своих недругов, Леньку и Андрюху, но пережитое им поражение уже не казалось катастрофой. Валька понял, что он уже стал другим, более сильным и уверенным в себе, но не столько физически, сколько духовно. Потому побеждает, как понял Васька, не сила побеждает, а дух.