Житейские истории. Юмористическая проза. Рассказы. Том 1

Конечно, не желающим отрываться от поверхности земли более, чем на полметра – метр для передвижения можно бы было порекомендовать автомобиль. А что? Вполне современный и комфортабельный вид транспорта. Не летает, не падает и очень цепко всеми четырьмя колёсами за землю держится. Однако, как ни грустно констатировать, здесь также имеются свои но… Во-первых, на сегодняшний день литр бензина стоит столько же, сколько такое же количество пива и процесс роста цен на горючее идёт по прогрессивной шкале. В сложившейся ситуации человек оказывается перед непростым выбором – какую из этих жидкостей и куда лучше залить, чтобы получить как можно больше удовольствия. По заявлениям авторитетных ученых предпочтение в этом споре не всегда отдаётся бензобаку. Второй немаловажной причиной можно считать тот факт, что за последние годы плотность автоинспекторов на километр обочины дороги возросла настолько резко, что встреча с ними стала неминуемой, как сама судьба. А если при этом ещё учесть, что практически каждый автоинспектор рассматривает владельца авто как солидную прибавку к жалованию, то стоимость проезда на автомобиле уже можно сравнивать с ценою авиабилета, при том непременном условии, что вами будут свято соблюдаться все, без исключения, правила дорожного движения. В противном случае придётся выложить стоимость двух – трёх авиабилетов.

Исходя из выше приведенных соображений, я предпочитаю пользоваться исключительно железнодорожным транспортом и просто обожаю ездить в поездах пассажирских или скорых в зависимости от настроения и плотности кошелька. Причём предпочитаю плацкартные вагоны, которые как-то более демократичны, чем купейные. Народ там подбирается покладистый и без особых притязаний на комфорт. Свой народ не то, что в спальных вагонах – сплошь и рядом надутые индюки с претензиями. Простых людей сторонятся, как будто и нет их вовсе. Забыли, что все мы в одной стране родились и в ней же выросли и продолжаем жить, кто как может. Словно они из иных миров к нам прибыли. Как будто не все мы в детстве бегали в коротких штанишках с пионерскими галстуками на шее и в горн дудели, призывая коммунизм на свои неокрепшие головы. За редким исключением все.

Справедливости ради, стоит отметить, что плацкартный вагон, конечно же, не такой демократичный будет, как общий. Там вообще люди подбираются, ну всё равно, что близкие родственники. На одной скамье, предназначенной для трёх человек средней упитанности, умудряются размещаться по пять, а то и шесть пассажиров. Причём усаживаются так плотно, что если сидящий у окна глубоко вздохнёт, то тот, что с краю всё время падает на пол. Каждый такой пассажир чувствует биение сердца не только соседа, но и следующего гражданина сидящего за ним. И ничего, какие обиды? Ехать всем надо. Впрочем, общие вагоны уже, по всей видимости, отменили. Народ нынче пошёл такой дохлый, что вряд ли выдержит доехать сидя, ну хотя бы, из Симферополя в Москву. Некондиционный пошёл народ. Не найти сегодня здоровяка, который каких-то восемнадцать – двадцать часов мог бы сидеть не двигаясь, как приклеенный. А оставлять место без присмотра в общем вагоне не рекомендуется даже на короткое время, поскольку кое-кто умудряется ещё и стоя ехать. И этот кое-кто глаз не спускает с сидящих пассажиров и очень зорко бдит за наличием в вагоне вакантных мест.

Нет, сейчас, конечно же, общие вагоны не участвуют в железнодорожном движении страны. Не тот, как говорится, век. А плацкартные ещё сохранились и как-то существуют. И ехать в них простому народу с незначительным достатком одно удовольствие и по карману.

Бывает, не без того, случаются отдельные неприятности даже со столь покладистыми людьми, как пассажиры плацкартных вагонов. Им, как говорится, тоже иногда достаётся на орехи от попутчиков.

Лет пять тому назад пришлось мне стать свидетелем довольно безобразной сцены, произошедшей в плацкартном вагоне, на подъезде к городу Белгороду. Четверо относительно молодых людей, направлявшихся, как стало известно позже, в командировку, пробудившись утром, не обнаружили обуви, в которой они, собственно, в этот вагон и пришли. Удивлению и расстройству их не было границ. Поиск начался сразу же по горячим следам. Когда первые попытки справиться с этой, на первый взгляд, несложной задачей своими силами не увенчались успехом, участие в обнаружении злополучных футляров для ног приняли все пассажиры вагона, включая, по всей вероятности, и того, кто эту обувь и спёр. Несмотря на проявленный энтузиазм и готовность перевернуть всё вверх дном, включая срыв стоп-крана и снятие вагона с рельсов, конечный результат оказался весьма неутешительным. Обувь не обнаружилась даже в тамбуре. Как выяснилось при опросе потерпевших, накануне вечером они хорошо посидели у себя в купе, выпивая, закусывая и планируя планы на ближайшую перспективу. Люди, как говорится, культурно отдыхали и никого не трогали. Не грубили, в проход не плевали и пели песни так тихо, что не было слышно даже в соседнем вагоне. И как водится в таких случаях, не предвидя особых бед, через какое-то время угомонились и задремали под монотонный перестук колёс. А обувку оставили здесь же, на полу, под нижней полкой. Пробудившись на следующий день и не совсем понимая с похмелья, что и как, решили слегка освежиться и сбросить отработанные продукты нетрезвой жизнедеятельности в специально отведенные для этой процедуры места. Стали они шарить руками по полу, чтобы, значит, быстро обуться и пойти, поскольку давило сильно и терпеть уже не было никакой физической возможности. За окном ещё не рассвело и определить визуально, где твои ботинки, а где соседа, представлялось делом весьма затруднительным. Поиск проходил исключительно методом беспорядочного ощупывания пола. Вначале один шарил своими трясущимися лапками под лавкой, отбивая морзянку, затем второй примкнул, а минут через десять – пятнадцать от криков и стенаний, сопровождающих поиски, пробудился весь вагон. Но ничто не помогало сдвинуть дело с места: ни ненормативная лексика, очень удачно и к месту применяемая потерпевшими, ни обещания, если что, вынуть душу из угонщика обуви. Явившаяся на шум и крики заспанная проводница, к своему удивлению обнаружила четверых мужиков с лицами цвета болотной тины, которые икая и матерясь, ползали по полу малогабаритного купе, полируя полы до блеска и заглядывая в такие узкие щели, куда и таракан только боком мог протиснуться. Прочие же пассажиры, будущие свидетели, пробудившиеся от возни и шума, стали им всякие полезные советы советовать со своих персональных полок. Сопереживали, как бы.

При виде дамы в мундире с железнодорожными знаками различия, негодование у невыспавшихся участников движения по рельсам достигло высшей точки кипения. На неё, здесь же, все и набросились с упрёками. Мол, что это происходит на подконтрольной ей территории? Воры обувь прут у живых людей, погибели на них нет. Проводница, ничего о ней плохого сказать не могу, жалобы и оскорбления выслушала с интересом, но помощь обещала только моральную.

– Нет, – говорит. – Дорога за обувь ответственности нести не может. Если, – говорит, – мы за каждый шнурок платить станем, то разоримся к чёртовой матери. Тем более, поскольку эти пострадавшие находились накануне в таком безобразном виде с полной потерей чувствительности, что даже не услышали, как у них обувь уносили, то пусть или пьют меньше, или вообще в ботинках спать ложатся. Я, – говорит, – удивляюсь, как их самих не вынесли вместе с обувью.

– Умная какая, нашлась, – обиделся тот, у которого вместе с ботинками ушли и носки. – Нам выходить через пару часов. Как же мы в таком полуразобранном виде по перрону передвигаться будем?

– А это опять же не моё дело кто во что обут, – безапелляционно отбрила проводница. – Йоги индийские вообще понятия не имеют, что такое ботинки. Так всю жизнь босиком и ходят: то по битому стеклу, то по углям раскалённым. А вы по гладкому перрону каких-нибудь сто метров пройтись затрудняетесь.

Один из пострадавших от такой трактовки вопроса даже в лице изменился. У него на зелёном фоне лица пошли разноцветные разводы от злости.

– У этой проводницы, наверное, не все дома. Растрясла интеллект, находясь в постоянном движении, – прошептал он слабым голосом. – На дворе февраль месяц, а она заставляет нас без ботинок по перрону гулять. Вот дурища-то.

– А ну вас к дьяволу, – обиделась проводница. – Это ваши проблемы и меня они не касаются. Своих дел по горло. Но только предупреждаю, поезд на станции Белгород, где вам выходить, всего двадцать минут стоит и ни минутой больше. Так что за этот короткий отрезок времени попрошу очистить вагон от вашего присутствия или оплатить дороге дальнейший проезд. И вообще, граждане пострадавшие, может быть, чай закажете, а то вон у вас какой нездоровый цвет лица. Да и не спит уже никто в вагоне. Всех разбудили своими воплями.

Так и не дождавшись вразумительного ответа на прямо поставленный вопрос о чае, она покинула несчастных командировочных в полной панике и состоянии близком к обморочному. Хорошо, что случай этот в плацкартном вагоне произошёл. Народ здесь подобрался не чёрствый и бесчувственный, а душевный и отзывчивый. Соболезнуют пострадавшим по поводу пропажи, хлопочут, свою обувку двумя руками придерживают так, на всякий случай. Неизвестно, сколько бы времени вся эта неразбериха и кутерьма продолжалась, если бы не один опытный мужичок с третьей полки. Он то и нашёл выход из пикового положения.

– Вы, – говорит, – хлопцы, без толку по полу не ползайте. Прилипли ваши ботиночки к чьим-то нехорошим рукам безвозвратно. Мой совет такой вам будет: найдите пару комнатных тапок и пошлите гонца в обувной магазин на ближайшей станции. Но придётся вам добровольца в своих рядах поискать, поскольку вряд ли кто другой на такой подвиг бесплатно польстится.

По сказанному и получилось. У одного из пострадавших нашлись комнатные тапки. Ему-то и выпало бежать на ближайшей остановке за обувью. Принёс каждому по паре, к всеобщей радости. Но хочу заметить, что в те времена обувь так дорого не стоила, как нынче. На ту сумму, что они четыре пары обуви приобрели, сегодня можно обуть разве что одноногого инвалида, да и то с преогромным трудом. Я, кстати, с тех самых пор без тапок в командировку ни ногой. Какая-никакая, а всё-таки обувь в критической ситуации. Вот так всё благополучно в плацкартном вагоне завершилось. А случись такое в вагоне купейном или спальном – пропали бы мужики. Там же простому человеку не достучаться и не допроситься в экстремальной ситуации. Хотя простые люди вряд ли могут оказаться в числе пассажиров дорогих вагонов. Не по карману им это удовольствие.

Но бывают, правда, и другие случаи, когда вместо поддержки и сочувствия можно получить всеобщее неодобрение и, что там скрывать, даже осуждение с угрозами физического насилия. Подобный инцидент случился со мной и моим товарищем в плацкартном вагоне по пути следования в служебную командировку в город Хмельницкий. А дело было так. Мой попутчик и приятель, Николай Иванович Рогов, человек душевный и компанейский. Отзывчивый, одним словом, человек. Бывать с ним в командировках одно удовольствие. Весёлый и остроумный, он всегда готов поддержать любую компанию, перекинуть рюмочку-другую в ротовую полость и с пользой для здоровья, всё это дело основательно закусить под дорожные разговоры о том, о сём, об этом. А поездка выпала именно на тот исторический момент, когда партия и правительство бывшей большой страны ввязалось в бесперспективную борьбу за трезвость. Бросилось спасать свой утомлённый перестройкой народ от беспробудного пьянства и алкоголизма, как впоследствии выяснилось, для его же пользы. Чем это мероприятие завершилось, наверное, все помнят? Совершенно верно. Братские народы разбежались по республикам, дабы больше не создавать опасного прецедента и исключить возможность повторения эксперимента на пьющих людях. А вы думали, они хотели независимости? Почему же, тогда, все снова здесь? То-то. Николай Иванович, слабо представлявший себе нормальную человеческую жизнь в трезвом виде, совершенно справедливо полагал, что если иногда и выпадал какой-либо чёрный день, в который не удавалось расширить сосуды приемлемой дозой спиртного, то его можно было считать пропавшим и окончательно вычеркнутым из жизни. Ну, а тем более как не выпить в дороге в предвкушении такого ни с чем несравнимого счастья, как недельная разлука с семьёй. Подобного рода отношение к себе и окружающим он вообще считал кощунственным.

В той злополучной поездке спиртное было представлено в довольно широком ассортименте и замаскировано под различные безалкогольные напитки, хранившиеся в двухлитровых полиэтиленовых бутылках. Содержимое первой ёмкости – самогон, настоянный на недозревших грецких орехах, отличался ядовито—чёрным цветом и уже никоим образом не мог вызвать подозрений у работников линейной милиции, несущих ответственность за трезвость в поезде. Чтобы усилить эффект и придать напитку большую правдоподобность на бутылку наклеивался листок в клеточку, вырванный нетрезвой рукой Николая Ивановича из тетради внука—двоечника с лаконичной надписью «Квас». Посвящённые в тайну знали, что этот безобидный, на первый взгляд, напиток обладал огромной убойной силой. Рецепт его приготовления, считавшийся семейным, Николай Иванович хранил в глубочайшей тайне от посторонних глаз. Содержимое двух остальных ёмкостей обладало не столь выраженным эффектом. Бутылки были заполнены водкой и для большего эстетического восприятия закрашены слабым раствором малинового и клубничного сока, дабы сохранить в неприкосновенности первоначальные градусы. Будучи напитками десертными, они предназначались для борьбы с похмельным синдромом на следующий день утром. Вот таким человеком был Николай Иванович – всеобщий любимец и председатель общества трезвости нашего трудового коллектива.

Но, как говорится, всё бы было хорошо, если бы не.… Был у Николая Ивановича один существенный недостаток или, правильнее сказать, дефект организма. Храпел он во сне неимоверно. Вы, конечно, возразите. Ну, что это, мол, за изъян? Нынче многие храпят, чтобы как-то заполнить звуковую паузу во время сна. Не могу с вами не согласиться – это вполне объяснимое с точки зрения медицины явление. У одних внутренний язычок под лаконичным названием «uvula» дрожит от мощной воздушной струи, засасываемой лёгкими, у других толстые щёки по той же причине вибрируют как ненормальные, а третьи вообще издают такие звуки, которые и не встретишь в живой природе. Это действительно бывает у многих. Иногда смотришь и восторгаешься – такая миленькая симпатичная девушка, нежное воздушное создание, выполненное из лепестков роз, а при случае может задать такого храпака, что только держись.

Но те неземные звуки, которые воспроизводил Николай Иванович, были чем-то особенным. Кому выпало несчастье прослушать этот реквием сну, в один голос утверждали, что подобных шумовых эффектов ещё не удавалось издавать ни одному смертному. Его авторское исполнение всегда отличалось уникальностью композиции и разнообразием звучания. По единогласному мнению почитателей столь редкого таланта эти неповторимые колоритные звуки были отнюдь не вульгарным храпом, а какой-то космической симфонией, наводящей на мысль о звёздных войнах. Могу подтвердить, что в подобном утверждении, безусловно, не было и самой малой доли преувеличения. Николай Иванович давал в своих ночных или послеобеденных снах сольные концерты, которые были под силу только очень большому мастеру и виртуозу. И что самое поразительное, исполнение осуществлялось лишь на одном единственном музыкальном инструменте известном широким массам, как верхние дыхательные пути.

Как правило, это творческое безобразие выглядело следующим образом. Едва Николай Иванович смыкал веки, погрузившись в нирвану, сразу же следовала небольшая увертюра или, говоря другими словами, прелюдия, предваряющая основное произведение. На этом творческом отрезке его организм издавал длинный протяжный сигнал – предвестник грядущей бессонницы для тех, кто неосторожно разделил с ним гостиничный номер или имел несчастье оказаться соседом по купе в вагоне.

– Ау – ау – а, ау – ау – а, – начинал он нежно в колыбельном ритме. Первые аккорды ассоциировались с пением заботливой матери у постели младенца. – Ау – ау – а, – нежные заботливые звуки умиротворяли.

Но этот приятный, всем знакомый с детства звук не отличался продолжительностью. Постепенно он креп. Звучание его становился всё настойчивее и требовательнее, напоминая мерзкие крики паршивого койота. В последующих «ау – ау – а» переросших в «яй – яй – я – я —я» уже можно было различить ноты угрозы, звучащие как последнее предупреждение. Так князья Киевской Руси объявляли о своём намерении идти войной на неприятеля.

– Иду на вы, – предупреждал Николай Иванович посредством носоглотки, и это не было пустой угрозой несмотря на то, что он оставался практически неподвижным.

Нарастая по времени и мощи, звучание вскоре достигало своего апогея, уже больше напоминая предсмертные вопли крупного доисторического животного, возможно даже ящера. Несчастным, волею случая разделившим с Николаем Ивановичем ночлег, было уже не до своих персональных снов. Невольно им приходилось сопереживать видения беспокойного соседа. Скользкой холодной змеёй в их душу глубоко проникала беспричинная тревога, трансформирующаяся в неконтролируемый разумом страх. Ни о каком личном сне уже не могло быть и речи.

Через полчаса увертюра прерывалась минутной паузой, которую люди, малознакомые с творчеством Николая Ивановича, ошибочно принимали за окончание всего концерта. Знатоки же готовились к серьёзным испытаниям, зная наверняка, что наступившая пауза всего лишь минута молчания и скорби по их сну. Если бы Вам пришлось оказаться невольным свидетелем происходящего, то перед вашим взором предстала бы картина, выдержанная в самых красочных ритмах ожидания.

Ночь. Купе. На одной из полок угадываются контуры человека, спящего под простынёй. Это Николай Иванович Рогов, уже благополучно отошедший ко сну. Остальные ложа заняты людьми с испуганными глазами, экипированными в одежды, не оставляющие и тени сомнения в их намерении хорошенько выспаться. Бросалось в глаза, что они находятся под сильным впечатлением от только что прослушанной композиции. Веки их тяжелы и слипаются. Им безумно хочется спать. В наступившем затишье жертвы авторского вечера впадают в лёгкую дрёму, готовую при любом удобном случае мгновенно перерасти в глубокий здоровый сон. Но вот тишину нарушает мягкий ненавязчивый рокот. Участники ночного концерта вздрагивают, открывают глаза, и после нескольких минут прослушивания пытаются определить природу этого физического явления и его источник. Вскоре, не без основания, они начинают подозревать, что урчание это исходит из глубины души Николая Ивановича. Подозрения эти, по понятным причинам, растут и крепнут с каждым новым звуком. Кое-кто припоминает, что что-то подобное ему уже приходилось слышать в детстве, стоя на окраине сельской дороги и поджидая попутный транспорт, направляющийся в районный центр. Это был как раз тот самый момент, когда самого транспорта, движущегося в вашу сторону ещё не видно и затруднительно определить грузовик это, автобус или вообще кукурузник, порхающий над полями и опрыскивающий их всякой дрянью. Но с каждой минутой звук становится всё ближе и более узнаваемым. Наконец, сомнения оставляют слушателя. Да, так может работать только двигатель трактора. И как бы подтверждая ваши догадки, Николай Иванович начинает рычать, наращивая обороты дизеля. По истечении времени приходит понимание, что это не какой-то там движущийся по сельской дороге слабосильный колёсный тракторишка «Беларусь», а его могучий гусеничный родственник. Причём это бульдозер, разгребающий огромные кучи тяжёлого грунта. Страдалец-слушатель приходит к окончательному выводу, что так может звучать только бульдозер – громко, настойчиво, ни на минуту не прекращая своего полезного труда.

Но что это?! Сквозь звуки ритмично работающего дизеля воспалённое ухо улавливает неизвестно откуда появившиеся надрывные стоны! Они нарастают с каждой минутой, превращаясь в невыносимый, разрывающий барабанные перепонки, скрежет. И с течением времени, этот звук приобретает столь угрожающий характер, что становится очевидным – случилось чрезвычайное событие. Возникает вполне логичное предположение, что, по всей вероятности, могучий железный конь на всём скаку столкнулся с непреодолимым препятствием, буксуя в бессильной ярости, вспарывая гусеницами землю, и оставляя на ее поверхности глубокие рваные раны. Перед мысленным взором исследователя спектра звуковых колебаний предстаёт картина жесточайшего противостояния техники силам природы. Вновь и вновь тарахтящая и гремящая всеми своими металлическими конструкциями громадина с остервенением набрасывается на непреодолимую преграду и отступает в бессильной ярости. И вот печальный, но закономерный финал – могучий двигатель, не выдержав перегрузки, глохнет. Николай Иванович переворачивается на левый бок.

Наступившая пауза несколько протяжённее предыдущей, но среди присутствующих вряд ли можно обнаружить хотя бы одного оптимиста, заблуждавшегося в отношении продолжительности наступившей тишины. Обманутые первой паузой, они не столь простодушны и самонадеянны, чтобы поверить в то, что все кошмары позади и что, наконец-то, можно спокойно вздремнуть, прикрыв налитые свинцом веки. От усталости и нечеловеческого напряжения организма, вызванного бессонницей, страдалец перестаёт ощущать время. Ничем не обоснованная уверенность в том, что всё-таки несколько часов героически выдержаны без нервного срыва и истерики сменяется полным отчаянием, когда бросив утомлённый бессонницей взгляд на светящийся циферблат часов, несчастный, убеждается, что миновал лишь первый час беспокойной ночи.

Мне всегда казалось, что добрейший из бодрствующих людей, Николай Иванович, специально делал эти паузы во сне для того, чтобы человек волею коварной судьбы, оказавшийся на койке, соседствующей с его ложем, мог поразмыслить о превратностях судьбы и суетности мира. Давал возможность затуманенному мозгу несчастных жертв шумовых эффектов попытаться найти спасение от свалившейся на их голову напасти. И люди, кто как мог, пользовались этим щедрым даром. Во время звукового антракта мысли их приобретали вполне понятную и закономерную направленность. Самые суетливые пытались судорожно натянуть на голову одеяло, рассматривая его как подходящий к данному случаю шумоизолирующий материал. Менее изобретательные индивидуумы в отчаянии прикрывали её же подушкой, но, в конце концов, и те и другие отказывались от бесполезной затеи, задыхаясь от недостатка воздуха. Кто-то, вспомнив полузабытый опыт пионерских походов, пытался применить более радикальные средства защиты. Судорожно роясь в чемодане нетерпеливыми руками, рационализатор, нервно посмеиваясь, извлекал на свет божий рулон качественнейшей туалетной бумаги. Отрывая огромные куски и обильно смачивая их слюной, он судорожно замуровывал слуховые проходы ушных раковин, безуспешно пытаясь таким образом решить проблему снижения уровня шума. Но вскоре, убедившись в бесполезности затеи, и осознав, что бумагу эту практичнее всё-таки использовать по прямому назначению, прекращал сопротивление. Прикинув свои возможности и разумно оценив остаток сил, человек приходил к пониманию, что при таком уровне шума и вибрации до рассвета можно и не дотянуть.

Самые толковые и расторопные довольно быстро приходили к наиболее правильному решению – спешно покинуть купе или номер и попытаться уговорить проводницу или дежурную по этажу дать им хотя бы временное убежище в другом, более спокойном месте. Но в обдумывание деталей плана спасения мягко, но навязчиво вторгались неизвестно откуда возникшие чавкающие звуки, сходные с теми, которые возникают при ходьбе по болоту человека, обутого в резиновые сапоги. Мысли несчастных путаются окончательно. Непроизвольно мозг начинает работать в направлении идентификации звуков. Услужливое воображение подсказывает слушателю, что где-то, что-то подобное ему уже приходилось слышать. Да, действительно эти звуки до боли напомнили поцелуи, которыми наш незабвенный Генеральный секретарь обожал одаривать своих приближённых. Явно прослушивалось слюнявое чмоканье, сопровождающееся глухим стуком вставных челюстей. Каждый такой поцелуй Николай Иванович заканчивал тяжёлым астматическим вдохом. Звуки эти не обладали значительными шумовыми характеристиками, и появлялась надежда, что к ним можно каким-то образом приспособиться. Некоторых тут же посещала заманчивая мысль – а не попробовать ли, подсчитывая их, наконец-то, заснуть.

– Чмок – стук челюстей – астматический вдох – раз. Чмок – стук челюстей – астматический вдох – два. Чмок – стук челюстей – астматический вдох – три, – считает страдалец упорно. – Чмок, стук челюстей, астматический вдох – пятьсот двадцать восемь. Когда цифра переваливала за тысячу, у счетовода начинала крепнуть уверенность, что незабвенный Леонид Ильич расцеловал уже всё политбюро, доцеловывает Верховный совет и если так пойдёт дальше, через непродолжительное время дело может дойти до всего советского народа. И всё бы ничего, если бы в самом неподходящем месте эти нежные и такие уже привычные чмоканья внезапно не прерывал истошный вопль, срывавший несчастную жертву ночного концерта с постели.