Наплыв

– Права? –  Повернулся ко мне редактор. – Правда?! Хм… Как же это вас? Ладно, это другой разговор. Однако… Ладно, проверим и документально и визуально. М-м. Хотя, должен вам сказать, что это одно и то же. – И совершенно сбитый с толку редактор самокритично улыбнулся. – Тогда мотоцикл будет ваш, согласен. Потом. Закрепляю.

– Ага, который раз! – пробурчал вольнолюбивый Куделин.

– Все свободны. А вас, Бусиловский, я попрошу остаться!

Остался позади заливаемый соловьиными трелями редакторский кабинет. В нашем отделе, разыскивая затерявшийся в ворохе бумаг на столе блокнот, Лёнька, раздражённо щурясь, сделал краткое сообщение, о каком сальто говорил редактор. Погнавшись как-то за «волгой», лихой завсельхозотделом, несмотря на завесу поднятой ею пыли, вслепую пошёл на обгон и чуть не врезался во встречную машину. Только чудом ему удалось уйти от крепкого поцелуя с нею влево и на полной скорости подобно каскадёру перелететь через залитый водой кюветище, целый противотанковый ров.

– Полёт вышел поистине мастерский, как на планере. И обошлось бы всё нормально, да в «волге» секретарь райкома сидел, а он в спорте совсем не понимает. Вот и раздули теперь кадило – факел на всю округу, как от попутных газов, ты понял, конечно, каких. Но не лишать же человека руля из-за такой ерунды!

Отыскав, наконец, блокнот, Лёнька, по-прежнему злясь, сорвал с вешалки потрёпанную кожаную куртку и мы пошли к гаражу. Там пчёлкой хлопотал, жужжал Сашка Волков – шоферюга из шоферюг, изгнанный из автобазы, как он сам говорил, за нарушение спортивного режима. Фрукт ещё тот, как выяснилось впоследствии. Это вообще, а в частности, водила он, конечно, от бога. И немножко от чёрта. Короче, когда как – поэтому наш человек.

– Саня, заводи свой кадиллак, – скомандовал Лёнька и полез в кабину, начальник всё ж, хоть и лишённый руля.

– Рад стараться, вашбродь, – хрипло откликнулся Саня, продолжая ковыряться в моторе. –  Только он, сука нехорошая, не заводится!

– Ты брось эти шуточки! – Продолжал мелочиться задетый за живое Куделин.

– Может в бензин что попало? – Предположил я.

– Не исключаю такой возможности. – И Саня ехидно добавил: – Должен вам сказать. Но всё дело в искре, я-то уж знаю, хотя и беспартийный.

– Дай-ка заводилку! – Лёнька вылез. – Я тебе покажу, как искры добываются. Потеть надо, дорогуша, потеть. Витёк, жми педаль!

Полуторка – древняя. Наверно, ещё на фронт снаряды возила. Старый, проржавевший до дыр, капот, сколоченная из досок и фанеры кабина, крылья фордовского фасона образца тридцатых годов, готовые отвалиться над каждой колдобиной, но всё же не отваливающиеся, и, наконец, грохочущий и подпрыгивающий на малейшей кочке деревянный кузов – таков внешний вид нашего кадиллака, а в чём-то может и роллс-ройса. Но! Но внешность его обманчива. Неприглядная надстройка прочно стояла на новой раме, под проржавленным капотом билось, правда, иногда и с перебоями, мощное сердце современного «газона», не менее могучий карданный вал приводил в действие местами сверкающий ещё заводской краской задний мост.

Слишком длинная для полуторки рама вынудила Александра Волкова, главного конструктора этого автометиса, для правильного распределения центра тяжести отнести кузов несколько назад, благодаря чему между ним и кабиной образовался почти метровый просвет. Сверхоригинальная, допотопная конструкция, ярко-зелёный цвет чудо-грузовика, на борту которого Санька большими белыми буквами вывел любимые лозунги-девизы автоинспекторов: бодрый, предостерегающий «Не уверен –  не обгоняй!» и сентиментальный «Тебя ждут дома!» – приводили в восторженное умиление всех шоферов в районе – за его пределы выезд кадиллаку был категорически запрещён. Они давали его водителю блестящие возможности часто воспроизводить в действии знаменитый эпизод из ремарковских «Трёх товарищей».

Выглядывая из кабины для лучшей ориентировки, Сашка корчил уморительно-скорбные рожи, всем своим видом наглядно демонстрируя унизительные переживания молодого шофёра, только что получившего права 3-го класса и волею закономерного поэтому случая попавшего на ископаемую рухлядь. Этим он ещё больше прибавлял веселья на дороге и окончательно усыплял бдительность дорожных асов, наконец получивших шанс самоутвердиться. Кто же у нас упустит возможность над кем-нибудь безнаказанно поизмываться?!

Сегодня сразу за околицей к нам в хвост пристроился новенький небесно-голубой «Зил». Наверняка тоже издеваться будет. Что ж, чему быть – того не миновать! Чубатый шофёр «Зила», сразу по достоинству оценив начертанный на заднем борту сентиментальный призыв подумать о родных, о доме, прежде чем решаться на обгон, чуть ли не по пояс высунулся из своей комфортабельной кабины и выкрикивал что-то совершенно смущённому, робко оглядывающемуся назад Саньке. Поравнявшись с нами, чубатый заорал уже совершенно отчётливо:

– Эй, на гробе! Придержи маленько!

Санька выставил из кабины голову, застенчиво улыбнулся, чем породил у обгонщика взрыв торжествующего хохота, и помахал рукой вперёд, скромно уступая дорогу.

Тут и началась хохма. «Зилок» лихо рванулся на обгон. Но чубастик, собираясь последний раз поржать над допотопной полуторкой, вдруг с изумлением обнаружил, что она по-прежнему, подпрыгивая и громыхая всеми костями, как ни в чём не бывало, бежит рядом. Не веря глазам своим, он постучал по спидометру – всё правильно. «Зил» увеличил скорость по меньшей мере на 20 километров, но это совершенно не отразилось на местоположении гробовидного транспорта.

Мне через заднее стекло было видно, как ликующе подпрыгивал в кабине Лёнька. Представляю, как изысканно проявлял он свои чувства. «Зил» меж тем взвыл дурным голосом и буквально полетел вперёд, ясно, что сейчас уж изо всех сил. Теперь тот, с чубчиком, наверное, не сомневался, что заколдованная полуторка наконец осталась позади и её двуличный негодяй-водитель наконец вволю и поделом наглотается пыли. Бедного хватил столбняк, когда, скосив глаза вправо, он всё на том же месте и расстоянии опять увидел ядовито-зелёную уродливую кабину, из которой скалились две торжествующие рожи. В кузове вполне прилично хохотал и я сам.

– Утри носик, крошка! Чао, бамбино! Не кашляй, урод! – Долетало, как орал чубастику Лёнька, наконец-то у него поправилось настроение.

– Сделай дяде ручкой! – Вопил Санька.

– До свиданья, друг мой, до свиданья! – Кричал даже я, поддавшись всеобщему накалу страстей.

На глазах у впавшего в транс водителя «Зила» полуторка превратилась в ревущего зверя, рванулась вперёд и закрыла всю дорогу густой завесой пыли. Всё было кончено. Один чубчик мы уже напудрили. Закучерявили. Не измывайтесь – и над вами тогда не будут, может быть! По-моему что-то такое всё же где-то есть в моральном нашем кодексе. Или было. Пока не сплыло.

Чистый ветер бил в лицо. И почему-то так хорошо стало на душе. Вот странно, почему-то всегда, когда кого-то обставишь, именно так и становится. Даже когда совсем чуть-чуть обойдёшь. А уже словно бабочки внутри взлетают. Как же мало для счастья надо!

Глава 3. Исполнение желаний

Теперь о делах. Нам предстояла встреча с председателем колхоза «Колос» Дмитрием Лукичом Генераловым. Наверно, с этим заданием – взять у него интервью о подготовке к уборке урожая – я мог бы справиться и один. Однако, как выяснилось, меня редактор решил послать в колхоз лишь на пробу, на стажировку – смогу ли сам или на пару с Лёнькой взять тему, живой желательно. И только затем посмотреть, как я «рисую буквы» и весь ли алфавит помню. Таким образом, Лёньке в обоих случаях отводилась роль ротного старшины при воспитании ушастого новобранца древним и безотказным способом. В армии, как известно, он содержится в команде: «Дела-ай, как я!». А не сделаешь, тогда прости, дорогой – и научим и заставим.

– Приглядитесь к Генералову повнимательней, – отечески напутствовал меня Белошапка. – Человек он, должен вам сказать, несколько капризный и, если кого невзлюбит, с тем и разговаривать даже не станет. Но Леонид Васильевич, как никто, с ним ладит и, думаю, поможет и вам установить контакты. Старайтесь поменьше говорить, побольше слушать, таких Лукич особенно уважает. Ясно-понятно?! И не робейте, слабых он давит сразу.

После столь заботливого напутствия я конечно же и заробел. Мне, естественно, ещё не приходилось брать интервью у таких прославленных людей, как Генералов – много раз награждённый руководитель одного из самых лучших в районе хозяйств, член бюро райкома, депутат краевого Совета, Герой Соцтруда. А тут ещё такая личная характеристика. Да и фамилия сильно говорящая. Отовсюду бог пометил.

– Не кисни, старик, – всё же заметив мой скрытый трепет, подбадривающее сказал сразу после летучки Лёнька. – Во-первых, это просто хитрый и самовлюблённый старикан, который без нашего брата не может жить, а, во-вторых, не забывай, что я с тобой. В обиду не дам. Я за тебя перед начальством нашим и редколлегией теперь в ответе. Цени! Ну?!

– Ценю. А за что ему Героя дали?

– А-а… Это давно было, ещё на конзаводе. За племенных жеребцов, кажется. Да не обращай внимания на звёздочку, а то она тебя совсем загипнотизирует! Ты едешь писать не о Герое, а о колхозе, о механизаторах, которые придумали что-то новое!

Так Лёнька ещё в редакции реализовал плановый вдохновляющий инструктаж новобранца перед первым делом.

Всё правильно. И я бы наверно точно также сделал.

Несколько минут назад мы проскочили под монументальной аркой с бетонными опорами, увитыми огромными металлическими колосьями пшеницы и такими же гроздьями винограда, над которыми цугом грудились вскрытые золотом тяжёлые массивные буквы – КОЛОС. По обе стороны той арки промелькнули два столь же монументальных дискобола, целящих своими снарядами куда-то в сторону райцентра. Уж не по нашей ли редакции?! И хотя на арке под названием хозяйства было высечено помельче и конкретнее: «Наша цель –  коммунизм!», в любом случае, такая визитная карточка, если сильно не задумываться, естественно, сразу же вселяла уважение и придавала особую солидность и значимость земле, которую теперь нахально попирал наш двуличный кадиллак.

Справа и слева от дороги, ставшей ещё ровней и глаже, с короткими просветами-интервалами тянулись густые и словно бы подстриженные под бобрик лесополосы. В тех ритмичных просветах между ними вплотную к дороге подступали буреющие массивы озимых, тёмно-зелёные заросли кукурузных плантаций или уже весёлые, жёлтые поля подсолнечника. Недалеко от грейдера то и дело танкерами проплывали серо-белые приземистые здания коровников, овчарен, потемневшие и осевшие под дождями необъятные скирды прошлогодней соломы. Слева, километрах в четырёх, а может и пяти, за широкой полосой камыша, далеко-далеко, засверкала под солнцем светло-голубая, вдали неуловимо сливающаяся с небом, гладь водохранилища.

– Рыбалку-то как? – Высунувшись из кабины, прокричал Лёнька.

– В принципе-е! – Ветер заставлял просто орать. – А что?!

– Держись тогда за Саню-у! Местный пират! Браконье-ер! – Конечно, это была наивысшая рекомендация.

Впереди в зелёном разливе садов густой россыпью забелели дома. В центре села розовой громадой поднималось большое здание с высоким фронтоном, даже некими колоннами и полуодетыми изваяниями якобы женского пола в палисаде. У некоторых скульптур вполне в античном духе были поколупаны глаза и выломаны руки. Для достоверности. Так что –  вне всякого сомнения, то был Дом культуры. А может даже и Дворец коммунистического труда и досуга, поскольку с цельными руками никто долго не выстоял бы в том парадном палисаде.

Наша фешенебельная полуторка, не снижая скорости, промчалась мимо длинного кирпичного забора, высоких электрических столбов, за которыми шеренгами, по ранжиру построились красные комбайны с белыми парусиновыми тентами над штурвальными площадками и такими же белыми обводами на колёсах. Там же выставились шеренгами грузовики, прицепы, бензовозы и панелевозы, косилки, сеялки, кормораздатки, дождевалки. Не слабо. Совсем не слабо!

Затем полуторка круто свернула влево на широкую асфальтированную улицу и с выключенным двигателем, почти беззвучно, несмотря на своё хищное устройство, подкатила к серому, казённого вида, двухэтажному зданию с высоким парадным входом, над которым по чёрной остеклённой доске уже со средней дистанции можно было прочитать: «Правление колхоза «Колос»». Простенько, но со вкусом.

С Лёнькой произошла метаморфоза. Всегда буйный, стремительный, он не спеша выбрался из кабины, одёрнул куцую кожанку и, кивнув мне, приглашая следовать в его свите, двинулся к подъезду неторопливой, с ленцой походкой отягощённого делами крупного журналиста-международника. Спит и видит себя этот жук наверняка именно таким монстром. За высокими стеклянными дверями было прохладно и сумрачно -стёкла оказались цветными и тёмными. В просторном холле с обеих сторон вдоль стен в тяжёлых кадках стояли густо разросшиеся, до отвращения гладкие и блестящие фикусы, а также худосочные пальмы. По ковровой дорожке, расстеленной посреди тоже гладкого и блестящего пола, совсем недавно отлакированного, мы прошли широким коридором вправо, поднялись по отполированным до зеркального цвета мраморным ступеням на второй этаж и, свернув опять вправо, вошли наконец в приёмную.

Солидность этого здания, высота потолков, строгая отражательность пола и буйство тропической растительности покоев колхозного властелина наверно должны были внушать посетителям одну, но трепетную мысль – сюда с пустяками не ходят. За каждой дверью из всех, мимо которых мы прошли, прочно сидела очень серьёзная тишина, изредка нарушаемая стрекотом каких-то таинственных приборов и приглушенными, а может и придушенными голосами. По всему было ясно – здесь и в самом деле творятся только солидные, только большие дела.

Ещё большее уважение вызывала приёмная председателя. И стены, и потолок её, отделанные под светлый дуб, сверкали всё тем же зеркальным лаком. Прямо напротив входа за широким, да и опять же полированным столом сидела как будто изящная, но всё-таки не античного профиля, и довольно строгая молодая особа. В проёме стола, внизу, затаились довольно симпатичные, мохнатенькие ножки. Рядом сброшенные туфельки. Жарко. Или давят. Впрочем, может, то и другое. Глаза зелёные, обведённые синим, а губы карминно-красные. Короче, и светофор в приёмной оказался в полном порядке. По-другому конечно быть не могло.

Рядом с хозяйкой лаковых приёмных покоев, на отдельном столе, почтительно сгрудились телефоны – белый и чёрный, тёмно-красный и зелёный. Секретарь разговаривала с кем-то по чёрному аппарату, явно открытого доступа, для всех обычных человеков предназначенному. И голос её поэтому казался прям и совсем не светел. – Нда. Нда. Нет! – Сухо чеканила она. – Дмитрий Лукич в поле. Нет, я вам говорю! Звоните… А вам кого? Я вам, я ва-ам говорю! Товарищи-и!

Конечно, это уже нам. Кого ж нам ещё искать в приёмной председателя, как не его самого?!

Она ещё открывала свой рот, включала на полную громкость красный, карминный свет своего запрещающего сигнала, не успевая без туфелек выскочить из-за стола и загородить дорогу, как Лёнька спокойно кивнул ей в ответ. Словно бы с чем-то соглашаясь, он бросил на ходу солидным баском «Добрый день!» (вообще-то у него баритон) и, не слыша нарастающих воплей светофора, открыл массивную дверь под чёрной кожей с медно-золотыми шляпками обивочных гвоздей. Миновав просторный тамбур, в котором, как только мы наступили на площадку, где-то наверху услужливо вспыхнул семафорный зеленоватый свет, мол, колея свободна, валяйте дальше, смельчаки, коли уже здесь – мы вошли таки в кабинет, самое-самое сердце лабиринта.

От входа вдоль стен в два ряда стояли мягкие, обитые алым бархатом полукресла. Весь пол в кабинете был покрыт толстым волосатым ковром, заглушающим звук любых шагов, а также конечно внезапных падений. Посреди, торцом к двери стоял длинный стол под синим сукном, а на дальнем конце его, в глубине кабинета, возвышался стол другой. Был он громадный, как футбольное поле, с полированной двухэтажной крышкой, в которой симпатичной бухтой виднелся глубокий овальный вырез. Последнее время такой мебельный выкрутас даже в городе считался очень модным.

Вот в этом-то вырезе, не за столом, а, можно сказать, в столе, в самой его середине сидел тучный человек. Как будто стоял на якорях в той бухте великолепный океанский лайнер. И не страшны ему были ни ветры, ни шторма, разве что какой-нибудь подленький айсберг прошмыгнёт в виде журналиста. Сбычив огромную с редкими седыми волосами голову, на которую с двух сторон подобострастно гнали прохладный воздух старательные чернокрылые вентиляторы, тот человек-лайнер исподлобья смотрел на нас. Где-то пробили склянки. Это начали отмечать здешнее драгоценное время тоже большие и полированные напольные часы с маятником, стоявшие в углу кабинета.

– А-гм… Писаря явились, – снисходительно, с нехотя появившейся полуусмешкой прогудел председатель, и в самом деле человек-пароход. Точно – Генералов!

– А нам сказали, что вы в поле! – Громко, чтобы услышала и секретарь, воскликнул Лёнька. – Здравствуйте, Дмитрий Лукич!

– Поспею ещё и в поле. – Генералов выпрямился, по всему видно, что перед нашим приходом писал что-то, либо вид такой по-быстрому изобразил, завидев нашу антилопу у своего подъезда и зная, что Лёнька наверняка прорвётся к нему и через батальон отлакированных светофоров. Вложил в чёрную подставку длинную как веретено ручку.

– С чем пожаловали, корреспонденты, признавайтесь?!

– Не с чем, а зачем, – заложив руки за спину, Лёнька с глубокомысленным видом прошёлся вдоль синего стола. – Вчера в райкоме партии шёл разговор о подготовке к уборке урожая…

– То мы знаем, – усмехнулся Дмитрий Лукич, – сами там разговаривали.

– Тем лучше. Тогда вы, наверное, знаете и о том, что Тимофей Кузьмич, – Лёнька многозначительно поднял вверх замурзанный палец, – лично распорядился обобщить ваш опыт на страницах «Авангарда».

– И то мы знаем. – Генералов, кряхтя, развернулся в кресле и бесцеремонно уставился на меня запавшими в морщины колючими глазами. – А это хто?!

Лёнька кашлянул и, ухмыляясь, представил: – Простите, не догадался сразу познакомить. Виктор Шангин, наш сотрудник. А это, – Лёнька склонил как фазан голову в сторону председательского стола и торжественно провозгласил: – А это, Витёк, конечно, если ты всё ещё не догадался, это – сам легендарный председатель знаменитого фирменного колхоза «Колос» Герой Соцтруда Дмитрий Лукич Генера-алов!

– Што это ты так, Лёнь? – Не торопясь, почесал Лукич правое ухо. – Я на самом деле не знаю этого человека.

– Эх, Лукич, Лукич, – вполне натурально посерьёзнел Ленька, он сел рядом со мной и голос его заметно потеплел, – говорил я вам неоднократно, как легко иной раз вы можете обидеть человека. И подавить. В этот-то кабинет колхозники, небось, на полусогнутых входят?! Или вползают, как крепостные?! И немудрено – в такие-то хоромы!

– Ты, Леонид, мне этим в глаза не тычь! – Опять сбычился председатель, теперь очень напоминая какого-то киношного героя. – Хватит, пожили в развалюхах. Сам, поди, всё время пишешь о научно-техническом прогрессе, о совершенствовании руководства. И мы, колхозники, хотим жить по-современному. И живём, начинаем жить! – Колхозник Лукич как бы принципиально хлопнул толстой ручищей по столу. – По сменам работаем, по восемь часов. Графики у нас есть и поточные линии, и диспетчерскую службу не хуже городской организовали. Так чего это я, руководитель такого предприятия, в завалюшке буду посетителей принимать? Ни хрена! И я хочу, как директор завода, чтобы и ковры, и приёмная, и селектор, и своё, служебное телевидение, и всё такое прочее.

– Прочее-то у вас есть, а вот главного нет. Не уважаете вы человека. – Стоял на своём Лёнька и не сдавался. Интересно, зачем он драконит этого Титаника?

– Ты это брось, – тут же среагировал на хорошо ему знакомый наезд председатель. – Эти штучки я слышал-переслышал. У нас народ простой и нечего перед ним выпендриваться. «Ах, пожалуйста, ах, простите!». Да какой же это из меня председатель был, если бы я так хвостом вилял перед людьми?! – Лукич достал из стола пачку сигарет и, чиркнув замысловатой зажигалкой, выпустил пёрышко голубого огня, закурил. – Это мы не будем перенимать у городских. Пусть они у нас перенимают, как без лишних слов дело делать. Что сказано – закон! Коротко и ясно. А рассусоливать, – Генералов повертел возле своего виска двумя растопыренными пальцами, – нам этот театор вовсе ни к чему.

– Опять заехали не туда, – продолжал подначивать Лёнька, продолжая явно принятую у них словесную игру-перебранку. – Кто этого от вас требует – рассусоливать, выпендриваться?! Вы что, навредите себе, своему авторитету, если не с фырканьем и не с рычаньем подойдёте к человеку, а со вниманием и уважением?!

Интересно, а зачем самому-то Генералову эта детская игра в поддавки?! А нравится, нравится же этому седому пацану весь этот спектакль, когда заезжий корреспондентишка, да ещё из районки, как бы осаживает и поучает самого его, великого и ужасного. Наверняка просёк этот старый мудрый кабан и педагогическую направляющую развернувшейся так называемой пикировки. Понял обучающий элемент пылкой речи, для меня, единственного зрителя-слушателя предназначенной – мол, учись, Витёк, правде жизни, пока мы живые. Как мы на таких динозаврах ездим, как укрощаем.

Само собой, подыграл, жалко, что ли. Небрежно и спокойно. Как Леонардо своему подмастерье. Так что стало совершенно ясно, корешки они стародавние и довольно крепко уважают друг друга. Может быть даже под дичь. Отсюда и это дружеское фехтование, притом с дешёвыми театральными эффектами. Поистине филигранная игра в холостой пас звёздных нападающих – буквально в одно касание! Небрежно. Наверное, подобным образом они репетируют постановочные интервью «за жизнь» на случай приезда какой-нибудь действительно важной журналистской шишки.

–Ладно тебе, заталдонил своё, – снова добродушным пароходом прогудел человек Генералов. – Не выйдет, брат, не привык я со слюнявочкой ходить. В колхозе меня уважают. Где ещё так люди живут, как у нас, то есть, как у меня?! И в районе, и в крае крепко ценят. Значит, есть за что. Значит, неплохой я председатель, мягко говоря. Неплохой! Понял?! – Лукич многозначительно-убедительно покосился на меня и помолчал, явно наслаждаясь своей неотразимой логикой. Потом, натужно крякнув, полез из своего стола. – И вообще, парень, приехал за делом, им и занимайся смело. Давай-ка лучше на поля съездим, в бригады заскочим и пиши себе потом на здоровье, выписывайся. Так, Виктором, говоришь, тебя кличут? – Тут Генералов хлопнул меня по плечу, будто в «жучка» играл. – Не слухай ты Лёньку. Мы с ним по-свойски, пошуткуем малость и заново други. А тебя я не хотел обидеть, не думай об этом, ладно?

– Ладно. Не буду.

Лёнька кисло посмеялся, потёр виски, тоже издал некое кряканье и встал. И ему, видать, надоел разминочный спарринг. Потолкались –  и впрямь – пора за дело браться. Тем более, что на меня этот их разогревающий перепих не произвёл ровно никакого впечатления.

– Ничем тебя не проймёшь, старый. Ладно, не в последний раз встречаемся. Идём!

И первым зашагал к двери. Как же можно отдать инициативу?! Получилось, как будто опять приходится делать – лишь как он. И неважно, что это и так подразумевалось. Для того и приходили, чтобы уйти. Но главное изобразить, прежде всего – дать непосредственную команду. Оставить последнее слово за собой. Где вид, там зачастую и суть. Расчёт, конечно, только на такую жизненную пружинку. Как можно дольше корчи из себя лидера, а там глядь-поглядь – и станешь им.

Секретарь предупредительно встала из-за стола. Конечно, уже обулась, милая. Ножки прямо паркет роют, как у паучихи. Теперь от таких мохнатеньких и не убежишь.

– Уезжаете, Дмитрий Лукич? А машину?

Ох, и штучка, в самом деле. Голосок-то какой теперь сладенька-ай! Генералов покосился на Лёньку и отмахнулся от неё:

– Ладно тебе, не егози. Тут пока рядом. Пёхом можно. Минут через двадцать позвони. Пусть к Трифону подъезжает.

Да-а, сразу заметно, что на ходу речь у человека-парохода не такая плавная стала. А что вы хотите – возраст, вес, одышка. Да и гребные лопасти, увы, не те, конечно.

Санька, задрав ноги и выставив их наружу в дверцу, сладко спал в кабине полуторки, отрочески посапывая. Интересно, что ж он тогда ночью делает, коли днём так сходу выключается?!

– Пусть спит, дитя невинное, – увидев, что я навострился к нашей машине, дал новую команду Лёнька. – Мы с Лукичом поедем. Бензин экономить надо, не забывай, родной, на рыбалку копить.

Генералов хмыкнул – «вот, жуки на мою голову!» – и, тяжело переваливаясь, зашагал по тротуару, бескомпромиссно давя асфальт огромными плицами своих башмаков.

– Видал, Лёнь, какой мы себе дворец отгрохали? – Наверняка уж в сотый раз спросил он, показывая на полуодетых гипсовых женщин и розовые мраморные колонны Дома культуры, высоко и гордо, как Акрополь, взметнувшиеся над тополями. – Без малого миллион ухлопали. Выходим, брат, из завалюх, вот в каких хоромах жить начинаем. К подлинной культуре приобщаемся. И село, считай, всё заново отстроили. Посмотри, какие домики колхозники себе поставили! Дедам такое и не снилось. И газ у нас, и водопровод. Как видишь, не одни только конторы беломраморные строим.