Мими

В домоуправлении и паспортном столе настолько поразились дури замороченного русского мужика, к сожалению доктора наук и профессора, что даже пальцами у виска забыли ему покрутить, а так и сидели, оцепенев и с раскрытыми ртами. Мол, даже такое бывает?! Чудны дела твои господи! В завершении просветительских переговоров перемудрившему мудрецу всё-таки отказали. Нашли способ хоть как-то спустить на тормозах очевидно назревавшую у него жилищную трагедию. Полностью замороченному профессору разрешили только временную, на полгода регистрацию и лишь одного Хачика. «Потом – сказали в управлении – не будете знать, как благодарить нас за это!». Это на папу произвело серьёзное впечатление. Воротившись, на шею нетерпеливым сватам бросаться передумал, тем более кричать при этом: «Спасители вы наши!». И те сразу всё поняли: прозрел скотина, раньше времени. Эх, надо было его туда самим сводить и под крепким чабанским присмотром! Чтобы никто и не гавкнул под руку!

Мама Нашхун во время всех перипетий явно унизительного для неё сватовства держалась стойко, подбадривая себя стихами и балладами собственного сочинения, негромко напеваемыми под нос. Однако потом, узнав об отказе в постоянной регистрации, сразу перестала излагать миру свои бессмертные вирши. Карабахская мама страшно обиделась и, не мешкая, отбыла назад за Кавказский хребет слагать новую легенду о чёрной неблагодарности теперь белых туземцев, в лице Люсиных родителей, не оценивших всей героической жертвенности её собственного семейства, почти согласившегося было породниться с такими баранами.

На посошок она произнесла нечто гневное по-армянски, на что несостоявшийся папа Хачик покраснел и впопыхах сказал ей по-русски: «Зачем ты так?! Они ни в чём не виноваты! Старались же!». Затем спохватился и перевёл остолбеневшей жене свою реплику за дружбу народов надёжный оплот. Вроде как, это тебе не «кофэ» с буличкой!

Их сын Гайка тоже сначала дико расстроился, но потом решил превратить ускользающую русскую красавицу в самую статусную из своих наложниц. Сам он по-прежнему обитал в иных, недоступных простым смертным сферах бытия, а вот самый заплёванный торгаш с рынка, его папа явочным порядком спокойно втиснулся в семью русских интеллигентов и стал там кататься как ишачий сыр в масле. Новые сожители деликатно обращались к нему – Хач Саркисович, хотя сам он с непривычки протестовал и предпочитал, чтобы и здесь кликали его как в нормальных торговых рядах – исключительно по творческому псевдониму Хачик. Люсиному папу такое было страшно невдомёк, потому что ранее он всегда считал, что «Хачик» это русское народное ругательство. Оказалось же, что этих шельм так пометил ещё всевидящий господь бог. Кто бы мог подумать?!

В отсутствие гордой и чересчур зоркой мамы Нашхун Хачик Саркисович видимо пользовался у торговок немалым авторитетом, а также довольно существенными преференциями, выражавшимися в некотором количестве отборной «пересортицы», которую он иногда широким жестом выставлял на общий с профессорами обеденный стол. Спустя время он сам же и оценил свой вклад в продовольственную безопасность постепенно и неуклонно обживаемой семьи. Принялся заявлять, что всех тут кормит, тянет на себе и ему сильно невдомёк, как они до его появления не умерли с голоду. Продукты Хачик и вправду приносил, хотя и немного, но почти всегда отличного качества. Марку не терял. Порой за неделю, а то и за две, до их массового появления в продаже. С завидным чувством исконного самоуважения Хач Саркисович при этом заявлял, что, например, настоящие грунтовые, а не тепличные помидоры самыми первыми в городе появляются именно у него. Даже у прокуроров их нет, а у Хачика есть, вот так. Это Хачик, в частности, выяснил во время нового вызова его к районному прокурору по поводу очередных мутных дел его сына Гайки, опять схваченного стражами порядка во время проведения оперативных мероприятий на территории рынка.

Собираясь к прокурору на допрос, Хач Саркисович весьма продуманно оделся в неизвестно где подобранные живописные лохмотья, которыми бы наверно и бомжи побрезговали. Расчёт состоял в том, чтобы предстать пред Оком Саурона в наиболее невзыскательном виде, то есть, с намёком, что больше с него взыскивать будет нечего.

Для безоговорочного достижения требуемой степени убедительности, для смазки и полезного контраста всё же необходим был и некий восточный дар власть предержащему, пусть небольшой, но обязательно очень приятный и полезный. Таковой оказалась нетленная мудрость веков, намертво закрепившаяся в армянских генах ещё со времён их древнего царства Урарту. Заходя на поклон к прокурору, хитроумный Хачик держал в руках большую плетёную корзину действительно грунтовых, замечательно, как в августе пахнущих армянских помидоров. Таких не найти было нигде, тем более в промозглом месяце марте. Месседж Хачик организовал такой, мол, вот и всё, что у нас есть, примите от чистого сердца. Практически любое, даже неживое прокурорское сердце должно было обязательно дрогнуть и смягчиться при виде оборванного несчастного старика, принёсшего в качестве искупительного дара за грехи сына столь замечательную метровую чашу с дарами субтропической армянской природы. От жалости пополам с великодушием обязательно встрепенулось бы, да и отпустило блудного папу обратно в торговые ряды его стихии. Как только что пойманного сомика. И действительно, что с бедного армянина взять, кроме корзины помидоров, ненароком оставленной где-то там у секретарши за шкафом. Так что розыск с Гайки и на этот раз сняли. Один – ноль, в пользу сборной Урарту.

Папе Люсиному армянский папа, удовлетворённо снимая отработанные сценические тряпки, пояснил, назидательно приподняв почему-то средний палец: «Перед властью надо уметь правильно показываться. Этому искусству требуется всю жизнь учиться!». Люсин папа сильно приуныл, потому что сам бы так никогда не смог, даже если бы стал членом-корреспондентом Академии наук. В армяне его тоже бы не приняли, таким следовало родиться, переучиваться тоже было не вариант, хотя бы из-за дефицита остающегося жизненного ресурса. Посему перспектива дальнейшего жизненного устроения у него сильно туманилась и даже мрачнела.

В данном отдельном случае долго дружба столь разных народов продолжаться никак не могла. Прежде всего, неумолимо заканчивался срок шестимесячной регистрации Хача Саркисовича в квартире профессора эволюционной морфологии и генетики. Несостоявшиеся русские родичи держали круговую оборону, намереваясь во что бы то ни стало выпереть любимого Хачика. От напряжения что-то слегка прозванивалось в воздухе и начинало потихоньку осыпаться. Напряг рос и рано или поздно должен был разрешиться серебряный гонгом завершения очередного этапа нетленной дружбы народов. Он должен был возвестить не только очередной бесславный конец межэтнического взаимодействия, но и завершение слишком доброй и потому чересчур бестолковой юности красавицы Люси, почти столь же умной, как и её папа профессор. По ней в отчаянной безнадёге продолжали сохнуть многие нормальные парнишки, но то ли сами не решались приблизиться, то ли бандиты по-прежнему жёстко отгоняли их от девочки, давно и, как им казалось, надёжно заловленной ими в красивую снаружи уголовную клетку.

Хотя срок регистрации в квартире обречённых на гостеприимство болезненно деликатных хозяев, попавших к армянам в разработку и кабалу, давно вышел, настырный гость нисколько не собирался покидать облюбованную малину в центре города. Уходить из настолько питательного места гордый, но всё же пустивший здесь корни азиат не собирался вовсе. Явочным порядком, фирменным буром торговец Хачик влезал в прижизненные почётные члены семейства вузовских преподавателей. Сатана, который когда-то самого Гитлера выгнал из художественной школы для его великих и страшных дел, тут наверняка спасовал бы, не посилил выставить слишком пригревшегося на вкусной поляне доброго армянина. Гитлера – может быть и да, но только не приветливого Хачика, лучшего друга всех русских прокуроров, а заодно и русских профессоров.

Хозяева собирались вешаться от ужаса нескончаемой дружбы народов. Жуткая тягомотина с чуждым, крайне бескультурным, неопрятным пожилым человеком в семье родителей попавшейся на мякине девчонки тянулась до тех пор, пока иногда приходящая к ним в гости Люсина бабушка, видимо тоже когда-то пострадавшая от дружбы народов, по-настоящему не взялась за это дело. Пока у старушки не лопнуло терпение при виде наглой физиономии, и не думающей убираться прочь. Бабуля однажды рассвирепела, схватила мокрую тряпку и с силой отхлестала прилипшего кавказского гостя, а потом, не медля, и за порог выгнала со всеми манатками, словно назойливую муху. Без старой закалки Люсиной бабушки, давно усвоившей истинную цену той самой не к ночи будь упомянутой дружбы народов, Люсины родители страшно мучающиеся от своей мягкотелости, ещё неизвестно сколько продолжали бы страдать от Хачика, сущего наказания неизвестно за какие грехи.

Уходя к себе домой, бабушка так высказалась внучке: «Запомни, Люсенька, свобода это всегда уметь твёрдо выговаривать слово «Нет» и выгонять любого пристающего и влезающего к тебе хама. Иначе жизни никому не будет! Прежде всего, тебе самой».

Однако окончательно гонг судьбы вдарил по всем мозгам и полностью отрезвил, лишь когда Люсин папа перед поездкой на дачу решил заехать на рынок, крышуемый бандой несостоявшегося жениха его дочери – Гаика (по прозвищам Гай Юльевич или Гайка, которые ему дал несостоявшийся, но ещё считавшийся умным тесть). Свою «Ладу» отец оставил на стоянке возле рынка, а сам пошёл закупаться семенами и ядохимикатами для сада-огорода.

Если бы он промедлил выйти из ворот рынка, сделал это хотя бы тремя минутами позже, больше своей машины профессор эволюционной генетики и морфологии не увидел бы никогда. Легко вскрытое чудо российского автопрома пятеро весёлых и добрых джигитов во главе с Гайкой непринуждённо выкатывали на трассу, готовясь либо укатить подальше, чтобы спокойнее разобраться с нею или эвакуировать ещё дальше на разборку до деталей. Не исключено, что и сразу всею шоблой могли рассесться внутри, вырвать из замка зажигания два главных провода, кинуть их на массу, завестись и быстро умчаться своим ходом.

Итак, вот она – картина маслом. Армяне шумною толпою толкали задом паровоз. Весело, с дружескими шутками и смехом. Можно было подумать только то, как оно и выглядело со стороны. Естественно и непринуждённо друзья помогают приятелю толкнуть не заводящуюся тачку. Делов-то! Кто и чего заподозрит?!

Увидев несостоявшегося тестя Гай Юльевич, точнее, Хачикович, будучи действительно матёрым бандюганом, всё сразу просёк, но нисколько не растерялся. Он приветливо но криво поздоровался, стал объяснять, что увидел машину будущего тестя вскрытой и решил на всякий случай отогнать её на другую, более надёжную стоянку. После этого остальные братья уголовнички закавказского происхождения чрезвычайно быстро рассосались, кто куда, как и не было тут никого, только хвосты мелькнули за углом. Гайка, из-за своего бандитского высокомерия не знавший даже, как выглядит машина Люсиного отца, по-прежнему оставался до предела невозмутимым и потрясающе наглым. До какой же степени нужно было быть переполненным чувством презрения даже к хорошо знакомым людям, чуть было не ставшим твоими родственниками!

Бывший жених только наклонился к уху Люсиного отца и сердито, даже обиженно высказался: «Так всё-таки нельзя, Иван Матвеевич! Нужно было заранее предупредить меня, как выглядит ваша машина. Больше так не делайте!» И ушёл, независимо помахивая ключом и брелком от сверкающей чёрным глянцем «БМВ», стоявшей неподалеку. Ошеломлённый Люсин отец только и смог виновато вымолвить вслед: «Откуда я мог знать, чем ты на самом деле промышляешь!». «Зря! – Насмешливо обернулся Гайка. – Тогда хотя бы дочку свою поставил на сигнализацию! Раньше надо было соображать, раньше! Теперь поздно. Скажи спасибо, что пока на запчасти её саму не разбираем, что пока всех удерживаю. Но рано или поздно разберём, вот увидишь! Вы ещё ответите мне за слёзы мамы Нашхун!».

И тут профессор эволюционной морфологии и генетики понял, что далеко не всех доисторических чудовищ он успел изучить. Что самого страшного тираннозавра как-то упустил. Или его ещё наука не описала.

После настолько впечатляющего афронта со стороны судьбы все женихания бандита к Люси естественным образом прекратились – то есть, полностью и бесповоротно. Чётко в день попытки угона несостоявшимся женихом машины несостоявшегося тестя. У всех на всё раскрылись глаза, даже у изредка всё ещё рыдающей Люси. Эта дурочка ведь даже перекрасилась в чёрный цвет, чтобы понравиться родителям жениха, сойти за свою ишачку.

Всё прояснилось до самого упора именно тогда. Шок оказался настолько силён, что сорвал девчонку с остатков родительской привязи. И понеслась красотуля, словно обезумевшая панночка, всё круша перед собой, сама ничего и никого не различая перед собой. Поэтому Люсин отец вместо того, чтобы окончательно стряхнуть дьявольское наваждение, выпороть загулявшую дочку и начать по-прежнему, всё ещё по-человечески жить – вместо всего вот этого, самого по себе подразумевающегося, Люсин папа принялся бегать по всему городу в поисках окончательно вошедшей во вкус грешной любви своей красавицы и умницы дочки. Бегал он преимущественно в тёмное время суток – и по ночным клубам, и по каким-то старым дискотекам, и конечно ресторанам. В бликах мелькающих в полумраке порнографических зарниц и задниц пытался отыскать и распознать милое личико своей резко загулявшей доченьки Люсеньки. А она всё более ударялась во все тяжкие, ибо не существует ничего неостановимее красотки, в полной мере познавшей вкус плода запретного. Об этом даже апостолы, в том числе евангелисты остерегались в полной мере сообщать мирно пасущимся народам. Чтобы уж совсем не разочаровать в дарованной им жизни. Ограничивались туманными намёками, иносказаниями, да прочими запугиваниями наказанием вот этой – истинной карой небесной. Сосудом греха и прочих удовольствий.

Дочь на выданье – вправду наиболее суровое испытание для любой семьи. Как три пожара вместе. Кто же такой истины не знает?! А уж когда девица совсем загуляет, для многих родителей наступает окончательная жесть. Об этом человечество особо предупреждал великий целитель Гиппократ, указывая на подлинный источник всех бед человеческих, болезней, войн и прочих неприятностей. «Виной всему блуждающая матка!». Так и припечатал. Едва принялась блудить – пиши пропало! Управы не будет. Конец света подступит. Прежде всего, в отдельно взятой социальной ячейке.

Иногда вместе с Люсиным отцом бегали по ночным совокупительным танцам и другие отцы, также высматривающие сорвавшихся с привязи дочечек. Когда какую-нибудь совсем потерявшую берега овечку всё-таки удавалось поймать, стреножить, а потом надёжно выдать замуж за хорошего человека, немудрено, что многие изнемогающие отцы сразу же возносили неистовую хвалу всевышнему, услышавшему-таки их отчаянные мольбы, а свежеиспечённого зятя целовали и обнимали с искренними воплями: «Спаситель ты наш!».

Чтобы ещё раз такое испытать?! Да боже упаси!

Под занавес всей этой дружбы народов с Люси приключилось нечто, что могло закончиться не только печально, но и закономерно, вполне в духе: «Так не доставайся же ты никому!». Целеустремлённый словно гюрза перед броском, матёрый бандит Гайка хладнокровно просчитал, где и когда он произведёт полный расчёт с отвергнувшей его девицей. Сразу после выхода той из дамской комнаты одного из ресторанов её с некоторых пор и поджидало бандитское пёрышко в бок. Двое окружают её, заслоняют видимость со стороны. Подходит отвергнутый любимый, лёгкое движение правой руки и несчастная невеста по стенке сползает вниз.

«Граждане, помогите! Скорую! Девушке плохо!». Но никого вокруг. И тишина-а. Только слышно как кричат «Горько!» в соседнем банкетном зале. Считается, что там может быть как-то прорвутся мимо такого.

Всё бы оно так обязательно и случилось, если бы вдруг мимо стоявших в расслабленной позе неподалеку от туалета двух головорезов Гайки и его самого в дамскую комнату стремительной фурией не пронеслась какая-то растрёпанная и неопрятного вида тётка, кажется, где-то тут подрабатывавшая не то уборщицей, не то посудомойкой. После чего никто Люси из туалета так и не дождался. Её там попросту не оказалось, как много раз проверяли подосланные уголовниками другие профуры и прошмандовки. Люси и след простыл вместе с той самой уборщицей или посудомойкой. Только слегка качалась от сквозняка приоткрытая рама верхнего окна, видимо подсадили друг дружку туда те дамочки, просунулись, вылезли на волю и поминай как звали – с полуторного этажа по пожарной лестнице сбоку. Но может и спрыгнули. А что – жить захочешь и не так сиганёшь.