Дорогами войны. 1941-1945

– Ты что, решил наизусть выучить всего Сивкова?

И уже серьезно посоветовал:

– Это хорошо, что тебя интересует все, но на все у тебя не хватит времени. Читай часть третью: работа штабов.

Если укомплектование дивизионной артиллерии материальной частью и личным составом хотя и медленно, но продвигалось, то средств артиллерийской тяги совсем не поступало. Ходили слухи, что артиллерия стрелковых полков получит лошадей, а дивизионная – автомашины. Время шло, но ни лошадей, ни машин не было.

В один день окрестности огласились верблюжьим ревом и фырканьем: в дивизию пригнали большой табун верблюдов. Все были подавлены таким убожеством. Дивизионная артиллерия – и такая средневековая тяга. Кроме того, верблюдов пригнали без всякой амуниции, а та, что предназначалась для коней, верблюдам не годилась. Началась напряженная работа по устройству мало-мальски соответствующей упряжи. Большинство солдат никогда с верблюдами дела не имело. Хорошо еще, что в полку было много солдат-казаков, они мастерили верблюжьи хомуты, в сельских кузницах ковали разные кольца, крюки. Шли все время осенние дожди, верблюды к такой грязи были непривычны, они упрямились, не хотели работать, а если упрямый верблюд лег и не хочет вставать, тогда режь его, стреляй – он не встанет. В этом убедился даже командир дивизии. Как-то позвонил он по телефону командующему артиллерией:

– Послушай, Пономарев, твои артиллеристы у меня под окном с самого раннего утра бьют верблюда, а он не хочет вставать, лишь ревет истошно и плюется. Прекрати, пожалуйста, это безобразие!

Упрямого верблюда оставили лежать у квартиры командира дивизии. Верблюд лежал около часа, потом встал и сам пришел в расположение части. Скоро дивизия выступила на сближение с противником. Первый бой приняла у Ага-Батырь. Впоследствии с боями продвигались степями в направлении Александровская – Невинномысская. К этому времени, потерпев поражение у Моздока, противник с арьергардными боями отходил, но дивизия и преследовать-то его по-настоящему не могла. Собственно, преследовала пехота, артиллерия тащилась, отставая от стрелковых полков на пятьдесят и более километров. Медлительные верблюды за первый же месяц боевых действий были убиты во время бомбежек немецкими самолетами. Постоянная проблема «чем везти?» висела над всеми нерешенной. Пономарев очень переживал свое бессилие выполнять приказы командира дивизии, которого весьма уважал, как он сам говорил, «за его корректность, обширные и разносторонние знания».

К счастью, стали поступать «студебекеры». Первой получила машины батарея Пеккера. Теперь она была вроде пожарной команды: мчалась в нужный район напрямую по грязи, снегу и быстро открывала огонь. Но скоро и первая батарея отстала (остальные батареи во главе с командиром полка, не имея средств передвижения, находились далеко в тылу), начались какие-то неполадки с подвозом бензина. Командующий Пономарев бегал по штабу злой, как тигр. Но вот командир дивизии по рации сообщил, что один из стрелковых полков захватил богатые трофеи, в числе которых пятьдесят бочек бензина. Комдив приказывал прислать машину за бензином и добавил: «Только как можно быстрее, это вопрос жизни людей: стрелки несут большие потери, а поддержать их нечем». Но полковника Пономарева убеждать не надо было, он отлично понимал, во что обходится отставание артиллерии: его подчиненные уже побежали выполнять приказание. Из всех машин слили бензин и заправили одну, она исчезла в снежном вихре. Пеккеру полковник приказал:

– Как привезут бензин, сейчас же заправить машины, а как батарея будет проходить мимо штаба, доложите.

Пять часов Пономарев был как на иголках: то он оденется, то опять разденется, сядет, встанет, бегает по комнате. Наконец, появился Пеккер и доложил:

– Товарищ полковник, батарея к маршу готова.

– Бензин в запасе есть?

– По одной заправке в запасе.

– В полном составе?

– Нет, со мной два орудия, а те догонят.

– Как? И ты говоришь «готов»? – закричал полковник, в каком-то исступлении подскочив в Пеккеру. – Все орудия давай – и бегом!..

– Есть!

Пеккер повернулся, как строевик, по-уставному, и это окончательно взбесило Пономарева.

– Ты что, на параде?

С этими словами Пономарев ударил ногой под зад Пеккера, и тот шаром выкатился в коридор.

Через некоторое время Пеккер второй раз докладывал о готовности к движению батареи в полном составе, а полковник уже спокойно приказал подойти к столу и на карте показал, где найти командира 367-го стрелкового полка и вступить в его распоряжение.

Вскоре весь артполк и истребительно-противотанковый дивизион получили автомашины, и артиллерия дивизии действовала уже в качестве полноценных артиллерийских частей.

Но теперь полковника Пономарева выводила из равновесия бездеятельность начальника штаба подполковника Фролова. В противоположность Пономареву, его бурной деятельности и неутомимой работоспособности Фролов мог всю ночь беспробудно спать, в то время как командующий, не отдыхая, работал по две-три ночи, выполняя и штабную работу. Кроме того, Фролов был прожорливым и великим бабником. Он мог исчезнуть из штаба на весь день, но появляться в неожиданных местах, таких, как медсанбат, где было много женщин, или там, где работали девушки-телефонистки.

Штабные офицеры питались в АХЧ (административно-хозяйственной части) при штабе дивизии, но при желании могли встать на довольствие в штабной батарее и питаться с солдатской кухни. Конечно, кухня АХЧ готовила лучше, и переходить на солдатский паек охотников не было, но Фролов ухитрялся питаться и там, и там. Утром, когда приносят в котелках суп, Фролов возьмет ложку и проверит во всех котелках, кому как налили. При этом он отпускал похабную брань в адрес АХЧ, однако садился и съедал весь суп, потом звал шофера Панасенко и, подавая ему котелок, говорил:

– Пойди в штабную батарею, пусть нальют мне супа.

Когда суп с солдатской кухни был съеден, Панасенко шел за добавкой. Он приходил на кухню батареи и где-нибудь в сторонке стоял с котелочком, пока повар не спросит:

– Ты что стоишь, Панасенко? Ведь ты получил!

– Так я же подполковнику за добавками.

– Может быть, ты хочешь себе получить? – шутил повар.

– Та шо ты, шо я, подполковник чи шо?

Повар под хохот солдат наливал полный котелок супу. Командующий, бывало, отчитывал Фролова за безделье:

– Так нельзя работать! Вы хотя бы с офицерами занятия провели!

Но с Фролова – как с гуся вода. Однако прикажет всем офицерам штаба и батареи собраться у него в землянке, положит на столик лист карты, выберет самого несведущего и вызовет:

– Лейтенант Сеняпкин, подойдите к столу!

Сеняпкин подходит.

– Скажите, что это такое? – спрашивает Фролов, проводя карандашом по рамке листа. Сеняпкин низко наклоняется над картой и рассматривает рамку по всем четырем сторонам листа. Лицо Сеняпкина озабочено, лоб наморщен, он мучительно и долго ищет ответа, уставившись в злосчастную линейку, потом догадывается:

– А-а, так это край карты!

Фролов ржет, открыв свой большой рот:

– Га-га-га! Вот это грамотей, га-га-га!

Натешившись, он выискивает другую жертву для следующего трюка.

Аудитория расходилась из землянки весело, как после хорошего комедийного фильма.

Иногда командующий прибегал к другому способу воздействия на Фролова: он собирал офицеров, в том числе и начальника штаба, и начинал разнос, но все догадывались, что это больше касается Фролова.

Полковник говорит:

– Вас ничто не беспокоит и не интересует – ни противник, ни защита Родины. Вы только три дела выполняете добровольно: спите, жрете и с… и еще есть у вас одна забота, где бы найти бабу.

При последнем слове Фролов ржал своим обычным: га-га-га.

Утром Пономарев выехал на полуторке в артполк, но не успел отъехать от штаба и полкилометра, как впереди показался «мессершмит». Он стремительно приближался. Едва полковник и Панасенко успели выскочить из машины и упасть в снег, как в тот же миг последовала пулеметная очередь. Полетели брызги от разбитых стекол, машина заглохла. Судя по пробоинам в сиденье, командующий и шофер были бы неминуемо убиты. Осмотрев автомашину, Пономарев со смехом сказал:

– Значит, мы с тобой, Панасенко, еще поживем! Да, не время, значит!..

– Так хиба ж узнаешь, колись воно буде – время?.. Полуторку жалко.

Пономарев вернулся в штаб и по пути зашел в штабную батарею отдать распоряжение насчет разбитой полуторки. Лейтенант Бобков, молодой офицер с хорошей строевой выправкой, встретил командующего по всем правилам устава. Полковник недовольно посмотрел на него и заметил:

– Хорошо выполняете строевые приемы, а как ведете хозяйство в батарее? Пойдемте, посмотрим.

Они стали обходить расположенную в двух смежных дворах батарею, и сразу полковник обратил внимание на повозки, которые были поставлены в ненастную погоду и оказались вмороженными в грунт. Пономарев пришел в ярость, устроил Бобкову головомойку. Пошли дальше. В каком-то сожженном помещении, от которого остались одни стены, стояли лошади, дрожащие от холода.

– Лошадей каждый день надо чистить и убирать из-под ног, а в мороз укрывать попонами. Есть у вас щетки, скребницы, попоны?

– Попон нет, товарищ полковник!

– Так какого же хрена не достанете? Щелкать каблуками повторяя «есть! есть!» – это еще не все, надо быть хозяином!

В каком-то чудом уцелевшем коридорчике старшина Нестеренко сделал кладовку, там хранил продукты, обмундирование, фураж и всякую мелочь. Ему слышно было, как командующий разносил комбата. «Обязательно зайдет сюда», – подумал Нестеренко и быстро навел порядок в кладовке: на середину помещения поставил вверх дном ящик, накрыл его простыней, нарезал хлеба и окорока из офицерского доппайка, налил в стакан разведенного спирта. Только старшина успел управиться со своим хозяйством, как дверь открылась, и полковник, дойдя до предельного накала от беспорядков, завопил:

– А это что здесь?

Нестеренко вышел вперед:

– Кладовка, товарищ полковник.

– Что у вас в кладовке?

– У нас все есть, даже можно закусить. Закусите, товарищ полковник.

Полковник посмотрел на стакан:

– А это что?

– Разведенный спирт, товарищ полковник.

Пономарев выпил спирт, взял ломоть хлеба, положил на него листки окорока, сел на подставленный табурет, кивнул на окорок:

– А хорошая штука. У нас в Чувашии раньше тоже ели бутерброды, только особым способом: отрезали большой ломоть хлеба, во всю буханку, брали сало, клали сало на противоположный от себя край ломтя и начинали есть. Когда ломоть хлеба съедался, сало таким же манером перекладывали на другой ломоть, а наевшись, «оставшееся» сало хранили до следующего обеда. Все засмеялись, а Пономарев встал, выходя из помещения, зло посмотрел на Бобкова и, переходя на прежний тон, проворчал:

– Только в кладовке у вас… вашу мать, порядок!

На следующее утро Пономарева отвезли на пароконной линейке на КП командира дивизии. Весь день они провели с командиром дивизии на КП, управляя боем. И когда вечером за полковником Пономаревым пришла линейка, командир дивизии изъявил желание ехать с Пономаревым на подводе. Они сели на подводу вчетвером: командир дивизии, Пономарев, ординарец Пономарева, который всегда с автоматом сопровождал полковника, и четвертый – ездовой. Не доезжая с километр до штаба, наехали на старую противотанковую мину, раздался взрыв большой силы. В результате все четверо были убиты насмерть, линейку разнесло в щепки, обе лошади также убиты. Так погиб Пономарев. Из всех бывших после него командующих он был самым требовательным и самым грамотным артиллеристом. Погиб и командир дивизии, которого очень любил Пономарев.

Дивизия форсировала Дон ниже Ростова и устремилась в направлении Донецка, но была остановлена для завершения неоконченного формирования. Штаб дивизии расположился в греческом селе западнее Ростова. В штаб КАД прибыл новый командующий, полковник Васенков, назначенный с должности командира минометного полка. Человек он неплохой, лет шестидесяти, одевался щеголевато, даже прицепил на сапоги серебряные шпоры. Единственно серьезный недостаток – любил выпить, и ради выпивки он способен был бросить все и бежать на любое расстояние. Во время боев на реке Шуе был такой случай. Дивизии был придан дивизион «катюш» под командой молодого капитана. После окончания операции дивизион отзывали на другой участок фронта, и его надо было отпустить с документами об эффективности работы дивизиона. Для составления такой справки надо было явиться капитану в штаб. Васенков взял трубку телефона:

– Товарищ капитан, вам необходимо явиться сейчас ко мне, и побыстрее!

– Товарищ полковник! Вы мне все дело портите, я жду вас к себе!

– А что там у вас?

– Как что? Все готово: и выпить, и закусить.

– Ну, я сейчас бегу! Я ведь старый солдат: бегу, бегу! Нестеренко! С машиной ко мне!

И так всегда: ради выпивки он готов был явиться по вызову младшего лейтенанта.

Васенков был командующим артиллерией до конца боев на Миусе. После прорыва по вызову поехал к командующему артиллерией армии, ехал в коляске мотоцикла. Мотоцикл вел Нестеренко (тот самый, что был старшиной при Пономареве, а когда позже узнали, что Нестеренко – колхозный механик, то перевели его водить машину командующего). Темной ночью, без света, в пыли они столкнулись со «студебекером». Васенков получил тяжелое увечье (переломы обеих ног), а Нестеренко отделался ушибами.

После Васенкова с быстротой кинокадров менялись командующие, которые проходили, ничем не отмечая свое пребывание на этой должности.

Дивизия стояла на деформировании. Впереди Миус.

В расположение штаба дивизии привели пополнение. Полковнику Васенкову представилась возможность отбирать людей для артиллерии. Отбирал он тех, кто уже служил в артиллерии, кто помоложе и кто пограмотней. Штаб КАД получил человек около сорока молодых ребят 1924 – 1925 годов рождения, почти все городские из Ростова. Ребята, что называется, бедовые, держали себя непринужденно, не делая никакого различия между званиями. Даже с полковником разговаривали, не вынимая папиросы изо рта и отставя ногу.

Полковник вызвал Коробкова.

– Надо помочь Бобкову. Пока нет боевых действий и в штабе нет большой работы, вместе с Бобковым сделайте из этой братии дисциплинированных воинов.

Наспех была составлена программа занятий, и началась учеба. Все дни были насыщены до предела. Занимались строевой подготовкой, изучали стрелковое оружие, а кроме того, каждый взвод занимался по своей специальности: связь, разведка, топография, радиосвязь. Вечером батарея, около ста человек, допоздна маршировала по улицам села и стройно пела:

Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бой!

Через три недели учебы у штаба стоял часовым один из ростовских новичков, Горин. В штабе находился один Коробков, он не мог оставить помещение, поэтому вышел и попросил часового:

– Горин, пойди из землянки позови писаря.

– Я, товарищ старший лейтенант, не могу покидать пост.

Старший лейтенант посмотрел на упрямый лоб Горина и подумал: «Нет, этот не пойдет, какой молодец!» Вошел в комнату телефонистов, взял трубку:

– Бобков! Не забудь на вечерней поверке перед строем вынести благодарность Горину за добросовестное несение караульной службы и знание устава.

– А что он сделал?

– Заставь рассказать его самого, напомни мой с ним разговор.

А какими хорошими, даже талантливыми и смелыми оказались впоследствии эти ростовские ребята! Несколько человек из них были специалистами-добытчиками. Во время боев не всегда удавалось смотать свою связь (кабель), и часто подразделения оставались без кабеля. Вот тут и показывали свое мастерство добытчики.

После проливных дождей грязь невылазная. На крутом подъеме проезжает пароконная подвода, доверху нагруженная катушками кабеля. Кони через каждые 10 метров останавливаются. Один из добытчиков кричит:

– Ребята! Поможем?

Человек двадцать устремляются к повозке, окружают ее, с криком, гиканьем подхватывают повозку. Старик-возчик не оглядывается, погоняет коней, помощники – одни везут, другие снимают катушки, передают третьим. Все кричат:

– Взяли! Еще раз, взяли!

И берут, пока повозка, значительно облегченная, не пойдет без остановок.

Помощники отстают, возчик оглядывается и кричит:

– Спасибо, ребяты!

– Ничего, не стоит! Спасибо и тебе!

Где-то под Житомиром, в рощице, было большое скопление подвод, автомашин, пехоты. Там же и штабная батарея КАД.

– Ребята! Сало будете есть? – вполголоса спрашивает Квятковский.

– Сала не мешало бы закусить, а где ты его возьмешь?

– А вон на повозке солдат ест сало: это у нас с ним общее сало!

Метрах в пятидесяти на подводе действительно сидел старик-солдат, видимо, только мобилизованный, с домашними харчами. Мешок с харчами лежал рядом. Куски сала старик повытаскивал из мешка и разложил около себя для проветривания. От одного куска он отрезал по кусочку и ел, медленно-медленно пережевывая сало с белым хлебом. Квятковский, остановившись в нескольких метрах от повозки и обворожительно улыбаясь, не сводил глаз с украинца.

– Шо? – спросил старик.

– Ты меня не узнаешь? – тоже задал вопрос Квятковский и подошел вплотную к повозке.

Старик не спеша разгладил усы и так же неторопливо басом ответил:

– А на шо ты мини здався?

– Ты ведь брат Панаса Загоруйко?

– Ниякого Панаса не знаю и знаты не хочу.

– Не знаешь Панаса Загоруйко?

– Ни.

– И жинку его, Хиврю, не знаешь?

– И Хиврю не знаю.

– Ну, посмотри на меня и вспомни: мы с Панасом приезжали к вам.

И Квятковский, навалившись на подводу, подставил свое лицо к самым глазам старика для опознавания. Старик отшатнулся назад и, уже повысив голос, почти закричал:

– Та шо ты причипывся, бисова родня! Гэть вид пидводы!

– Врешь ты, хитрый хохол, ты меня хорошо знаешь, только боишься признаться, – загадочно произнес Квятковский в самое лицо озадаченного старика и скрылся в гуще солдат.

Хлопцы из штабной батареи незаметно наблюдали за Квятковским и солдатом. После ухода Квятковского старик некоторое время сидел, очевидно, обдумывая появление странного знакомого. Потом, обнаружив, что у него недостает двух кусков сала, он засуетился, стал нервно бросать в мешок харчи, поднялся на повозку, встал на колени и долго среди солдатской массы отыскивал «знакомого» с двумя кусками сала.

Примерно в мае дивизия заняла оборону по левобережью реки Миус. Началась усиленная разведка обороны противника. Прибыл новый командир дивизии полковник Говоров. Ниже среднего роста, лет шестидесяти, коренастый, с каким-то неприятным лицом, со щетинистыми подстриженными усиками. Он обладал неподражаемой способностью всех и все крыть трехэтажным матом. Мат в то время был не новость, матерились почти все, но обычными ругательствами. У Говорова же ругательства были самые отвратительные, которые можно услышать только от уголовников, шпаны, тюремщиков. Ругательства он обрушивал на всех без исключения – от рядовых до старших офицеров, причем всегда и везде, даже в оперативном отделе, в присутствии машинисток и телефонисток. Слушать матерщину было противно, тем более из уст пожилого человека. Особенно Говоров свирепствовал во время неудачных боев: создавалось впечатление, что ругательствами Говоров пытается прикрыть отсутствие собственных военных знаний.

В целях выявления огневой мощи противника была назначена разведка боем: рота автоматчиков перед рассветом должна была демонстрировать наступление. Весь командный состав занял свои места на наблюдательных пунктах. Отстрелялись батареи, но атаки автоматчиков е последовало. По телефону что-то бормотали нечленораздельное: кто говорил, что командир роты отдыхает, кто говорил, что он заболел. Послали в роту работника политотдела, и тот обстоятельно выяснил, что перед атакой командир роты решил закусить и попросил у старшины сто граммов водки. Старшина налил ротному стакан крепчайшего самогона. Выпив на голодный желудок самогон, старший лейтенант свалился и заснул непробудным сном. Все попытки поднять его на ноги не дали положительных результатов, и атака была сорвана.

Командир дивизии приказал командира роты и старшину арестовать и привести в штаб. Уже утром во двор к командиру дивизии привели арестованных, там же находилось с десяток офицеров штаба. Вышел из дома Говоров и сразу, с порога, указывая на старшего лейтенанта, рявкнул:

– Расстрелять негодяя!

Из стоявших офицеров никто не пошевелился. Полковник посмотрел на них и повторил:

– Слышали? Расстрелять негодяя!

Но и на сей раз никто из офицеров не проявил усердия.

– Э-э-э, вашу мать, трусы!

И полковник обратился к адъютанту:

– Принеси маузер.

Адъютант вынес из квартиры пистолет в деревянной кобуре. Говоров взял пистолет. Старший лейтенант попросил:

– Товарищ полковник, я искуплю свою вину в боях.

– Не надо! – ответил Говоров, продолжая возиться с маузером, который, видимо, держал у себя больше для декорации и пытался стрелять из него впервые.

Прицелился, щелкнул: выстрела не последовало. Еще раз прицелился, щелкнул – пистолет молчал. Говоров бросил пистолет к ногам адъютанта и обратился к одному из офицеров:

– Дай-ка пистолет!

Напротив крыльца была глиняная стенка летней кухни. Обращаясь к арестованному, приказал:

– Стань ближе к стенке!

Старший лейтенант подошел к стенке, и тогда Говоров двумя выстрелами застрелил командира роты. Потом повернулся к побледневшему старшине, потряс возле его носа пистолетом:

– А тебя, так твою… в штрафную роту!

Два раза дивизия пыталась прорвать оборону противника и оба раза, неся громадные потери, откатывалась на исходный рубеж. Говоров во время боев сидел на КП, расставив локти, следил через бинокль за полем боя. Иногда он казался каким-то чудовищем, поглощавшим свою дивизию. Он не принимал никаких доводов от командиров стрелковых полков, не хотел слушать, что атаковать больше некому – в ротах осталось по нескольку человек. Со страшными ругательствами он повторял: «Вперед! Вперед!» В один из дней самых сильных боев Коробков проходил мимо землянки политотдела. Из землянки, чем-то встревоженный, вышел начальник политотдела полковник Федоров. Он жестом остановил Коробкова и приказал:

– Возьмите двух-трех автоматчиков и догоняйте меня!

Сам он бегом пустился под гору, в сторону переднего края. К счастью, у землянки штаба КАД в тени сидели два разведчика, Лопатин и Еремин. Коробков приказал им следовать за собой и не отставать. Начальника политотдела они настигли на открытом склоне реки. Противник заметил бегущую группу из четырех человек и открыл огонь из двух орудий. Местность – как на ладони, видимо, хорошо пристреляна: снаряды стали рваться прямо среди прижавшихся к земле людей. Потом противник решил, что все уничтожены, и прекратил налет. Полковник Федоров, до этого чисто, опрятно одетый, в одно мгновение стал закопченным, китель до неузнаваемости испачкан грязью.

Полковник повернулся и крикнул остальным:

– По одному, к речке!

Сам поднялся и побежал к речке, легко перепрыгивая через промоины. Перешли речку и оказались в устье балки, где местность противником не просматривалась. Балку пересекал ход сообщения.

– Вот здесь останьтесь! – приказал полковник Коробкову. – По балке отходит 865-й стрелковый полк, остановите его, а командира направьте по ходу сообщения ко мне!

Сказав это, он направился по траншее в сторону.

Только полковник отошел от Коробкова, как из-за поворота балки показалась пехота. Шли они толпой, трудно было понять, что они представляют – полк, батальон или только роту. Больше половины из них были забинтованы, здоровые вели раненых товарищей. Коробкову никогда раньше не приходилось выполнять таких приказаний Он подумал: «А если они не послушают и не остановятся, что тогда делать? Стрелять вверх? А если и это не подействует?»

Между тем толпа подошла метров на шестьдесят. Коробков взял у Лопатина автомат, поднял его над головой, как бы преграждая путь, и во всю силу легких крикнул:

– Стой! Садись! Старший – ко мне!

Солдаты сразу остановились и с явным удовольствием повалились на траву. Из отходящей группы отделился офицер. Подойдя к Коробкову, приложил руку к каске, представился:

– Старший лейтенант Иньков.

– Товарищ старший лейтенант, пройдите по ходу сообщения к начальнику политотдела, – направил Коробков Инькова и тяжело вздохнул, как после выполненной тяжелой работы.

Спустя какое-то время полковник с Иньковым возвратились вместе.

– Вы свободны, товарищ Коробков, – сказал полковник. – Возвращайтесь к своим обязанностям.

Вскоре обескровленные остатки дивизии прекратили атаки: о наступлении не могло быть и речи, пополнение поступало прямо в окопы.

У Коробкова выработался в работе своеобразный ритм: ночью, если и случалось отдыхать, он всегда оставался настороже: без конца приходилось запрашивать у наблюдательных пунктов обстановку, так как в любую минуту командование могло затребовать доклад. А незнание обстановки на огневых обычно сопровождалось крупными неприятностями. Утром он получал донесения из артподразделений стрелковых полков, из противотанкового дивизиона, представляли сводки артполка. Получив донесения, он тут же составлял оперативную сводку, разведсводку, копировал их и передавал телефонисту для передачи в корпус. Незакодированные сводки писарь отпечатывал, Коробков проверял их, подписывал и нес на подпись начальнику штаба, после чего сводки с соответствующими схемами отправлялись фельдъегерской почтой. Если было свободное время, Коробков постепенно готовил по установленной схеме месячный отчет о деятельности артиллерии дивизии. Кроме того, он же, пользуясь копиями сводок, составлял полугодовые и годовые отчеты. Этим отчетам уделялось большое внимание, и требовалось много времени и труда по составлению разных схем, таблиц, зарисовок и фотоснимков. Чаще ехал на наблюдательные пункты артиллерийских подразделений, в натуре уточняя цели. В разведотделе дивизии получал новые данные и наносил их на разведкарту, получал цели от службы звукоразведки. Следует отметить, что в штабах артполков эту же работу выполняли два ПНШ: один – по оперативной части, другой – по разведке, а в штабе КАД эту работу выполнял один ПНШ – Коробков.