И.о. Кощея

– А чуди-то не видно, Федор Васильевич. Никакого движения в городе.

– Думаешь пусто тут? Убежали все?

– Вряд ли, босс, – подошел к нам Аристофан. – Баб с малышнёй запрятали по пещерам в натуре, а сами в засаде сидят. Уж больно борзые, что бы всё бросить и типа уйти.

Калымдай согласно кивнул головой:

– Скорее всего – собрались во дворце и нас поджидают.

– Ну, тогда без вариантов, – согласился я. – Идём вниз.

Калымдай разделил отряд на две части, одну возглавил сам, а вторую отдал Аристофану.

– Пройдем город с двух сторон, Федор Васильевич, и встретимся в центре на площади. Ни один гад от нас не уйдёт.

– Угу. Только ты не забывай, что мы тут не с карательной экспедицией, – охладил я его пыл. – Наша цель – артефакт, а все развлечения потом.

– Конечно, – как-то быстро согласился майор. – Только врагов за спиной оставлять, тоже не следует.

– Ладно, пошли.

Мы шли с отрядом Калымдая по правой лестнице, а Аристофан повёл своих по левой. Спускаться было удобно, похоже, что и лестница – тоже дело рук умелых безызвестных мастеров. В городе я сначала шёл, открыв рот, крутя головой по сторонам, но скоро на смену восхищению пришла злость. Эти чуди явно плевать хотели на красоту. Повсюду чернели следы костров, двери и окна в основном были выбиты и сквозь них внутри помещений тоже виднелись пятна от огня. Да еще и зловонные кучи по всем улицам… Бр-р-р…

По пути к площади нам не попалось ни души. Похоже, майор был прав, предположив, что нас поджидают во дворце. Ну и хорошо, не надо будет бегать по городу и вылавливать этих паразитов по всем щелям.

– Подходим, – предупредил Калымдай.

Ага, уже сам вижу. Перед нами внезапно раскинулась площадь, покрытая узором белой плитки. На другой стороне от нас показался Аристофан с ребятами, одновременно с нами достигнувший цели. Отряды сошлись и командиры посмотрели на меня.

Я пожал плечами:

– Во дворец, как и планировали. Только осторожно, не спешим.

И кстати, правильно сделали, что не стали переть всей толпой, а выслали впереди пяток разведчиков. Едва наши ребята подошли к широкой лестнице, с которой и начинался дворец, как на площадку вверху ступенек, вывалила орущая толпа чуди, угрожающе размахивающая оружием.

– Штук триста-четыреста будет, – оценил врагов Калымдай.

– Не вопрос, – хмыкнул Аристофан.

– Начали! – махнул рукой Калымдай и первым зашагал к дворцу.

А я как чувствовал, что без сюрпризов не обойдется, уж больно гладко всё шло. Едва мы прошли половину пути, как вокруг нас засвистели булыжники. Луков, слава богам, у чуди не было, а вот пращи они использовали умело. Сначала один бес схватился за голову, потом шамахан рухнул под ноги товарищей, а град камней только усиливался и я заорал:

– Отходим! Назад! Все назад!

Бойцы дисциплинировано отхлынули назад, подхватив раненных товарищей и, отбежав на безопасное расстояние, замерли, ожидая приказаний.

– Ну, зачем?! – ко мне подбежал Калымдай. – Сейчас навалились бы скопом, да придушили бы всех этих тварей!

– А сколько бы парней твоих там легло, пока бы бежали к дворцу? Остынь, майор. Нет у нас такой задачи – положить весь отряд ради артефакта, понял? – я положил руку ему на плечо. – Добудем мы глазки, куда они от нас денутся? Только не ценой твоих бойцов.

Калымдай виновато кивнул:

– Верно. Нашло что-то на меня, парней наших в ущелье вспомнил.

– Босс, глянь, – окликнул, ухмыляясь, Аристофан. – А вон и обезьянка наша жирная!

На верхних ступенях дворцовой лестницы подпрыгивал и махал руками, корча рожи наш давешний знакомец – вождь чуди.

– Ха! – заорал я ему.

– Ха! – закивал в ответ вождь и полез за пазуху.

Он вытащил какой-то предмет, статуэтку, что ли, погрозил ей нам и вскинул над головой, держа двумя руками.

– Чего это он?.. – начал дед, но осёкся.

Вождь разломил статуэтку и тут же раздался грохот, а гора затряслась.

– Ложись! – заорал Михалыч, но я только отмахнулся.

Площадь посредине вдруг вспучилась, во все стороны полетела белая плитка, а из пролома начало вылезать какое-то чудище. Мы попятились, а оно всё лезло, пока из дыры не выкарабкался огромный, метров десяти ростом, монстр. Здоровенный такой мужик в одной набедренной повязке, с большими, закрученными как у барана рогами на голове, мордой как у Горыныча, только приплюснутой и весь в таких мышцах, что Шварценеггер бы зарыдал от зависти.

– Амбец… – прошептал Аристофан, когда монстр повернулся нам и улыбнулся, открыв на всеобщее обозрение огромные загнутые клыки.

– Ужин, – ласково пробасил мужик, с вожделением смотря на нас.

– Федька! – торопливо зашептал Михалыч. – Ну чаво ты любуешси им? Понравилси? Вот я всё Гюнтеру расскажу! Да не стой ты столбом, пуляй молнией в паразита!

Я схватился за перстень и привычным уже движением, крутанул камень в крайнюю позицию.

– На-а-а! – я вскинул кулак и сжал его, выпуская ослепительную молнию прямо в грудь монстра.

– Чавой-та? – удивился мужик, отшатываясь назад. Потом почесал края дыры на груди, которая затягивалась прямо на глазах и поморщился: – Плохая еда. Ещё и кусается…

– Вот там – вкусная! – заорал я, указывая на чудь. – Обернись, мужик!

Монстр медленно повернулся и уставился на радостно скачущего вождя в окружении таких же счастливых аборигенов.

– Ха! – заорал вождь.

– Ага, – кивнул ему мужик и шагнул к дворцу.

– Отходим, – прошипел Калымдай, потянув меня за полушубок.

Мы на цыпочках рванули за ближайший угол, хотя особо таиться, думаю, смысла не было. Монстр уже добрался до дворцовой лестницы и теперь увлеченно хлопал ладонями по ней, расплющивая за раз по десятку чуди.

– Хорошо, – на всю площадь бормотал он, одной рукой запихивая окровавленные трупы в пасть, а другой не переставая лупить по лестнице. – Вкусно. Не кусается.

– Все в дом, – скомандовал Калымдай. – Там переждём, пока это чудище не наестся.

Мы нырнули в ближайший дом и затаились и только Маша вздохнула, закатив глаза:

– Какой брутальный мужчина… Ну чего вы уставились? Ничего вы в романтических чувствах не понимаете…

Через полчаса мы отправили разведчика, и он вскоре вернулся, заорав с улицы:

– Чисто! Никого нет ни чуди, ни этого… мужика здорового!

Мы выскочили всей толпой и поспешили к дворцу, не переставая опасливо оглядываться по сторонам. Еще раз встретиться с монстром никто больше не хотел. Ну, разве кроме Маши.

Ступени были залиты кровью и я, морщась, брезгливо выбирая места почище, вскарабкался наверх. Красивые резные ворота были распахнуты и, не слушая гневные окрики Михалыча, я вошел во дворец и остановился как вкопанный.

– Офигеть… – протянул у меня за плечом Аристофан.

– Вот и нашим ребяткам свезло, – согласился за другим плечом Калымдай.

– Половину – в казну! – твёрдо заявил я. – А с оставшейся половины не забудьте обычные отчисления в бухгалтерию сдать.

Перед нами высилась в рост человека гора золотых монет, драгоценных камней, всяких ювелирных безделушек и всё это сверкало и радостно подмигивало нам.

– Ага, – сказал Михалыч и, прошмыгнув мимо нас, полез на золотую гору, разбрасывая сапогами золото и алмазы.

– Куда, Михалыч?! – обиженно взревел Аристофан. – Делиться надо!

Дед не обратил на него никакого внимания и, вскарабкавшись на вершину, схватил там что-то и на заднице съехал вниз.

– Держи, внучек, – он протянул мне небольшую шкатулку. – Думаю, они енто, змеиные глазки.

– Ой, – сказал Аристофан. – Извини, Михалыч, типа лоханулся я.

Глазки особого впечатления на нас не произвели. Ну, стекляшки красненькие, ничего особенного. Дед тут же упрятал шкатулку в кошель. Я подошел к сокровищам, немного покопался и выудил симпатичный браслет в виде завившейся спиралью змейки с изумрудными глазами. Варе на память о сегодняшнем походе подарю. Потом развернулся и махнул рукой:

– Налетай, братва!

И еле успел отпрыгнуть в сторону. Никакого уважения к начальству! Так бы и снесли меня, если бы не моя исключительная ловкость и врожденная склонность к акробатическим трюкам.

Вернулись мы домой тяжело нагруженные, но довольные и счастливые.

Бесы с шамаханами, чтобы тут не толкаться, ушли в тронный зал делить добычу под присмотром Агриппины Падловны. Гюнтеру я велел подготовить бойцам пиршественный стол и не жалеть спиртного, да на радостях выставить не самогон, а настоящую водку с царских заводов. А сам, вдруг ощутив неимоверную усталость, даже не стал ужинать, а пошел и завалился спать, доверив деду влить в коробочку со Шмат-разумом ведро самогона.

* * *

Проснулся я сам часов в девять утра. Не знаю, опять Михалыч ручку у генератора скрутил или Дизеля веревками к стулу привязали, но с утра было тихо и я отлично выспался.

В кабинете передо мной открылась картина маслом. Все сотруднички сидели тихо за столом, и каждый горевал о своём. Дед, лохматый и взъерошенный, печально смотрел на небольшой пузырек перед собой. Аристофан дремал, обняв небольшую кадушку с солеными огурцами. Калымдай меланхолично водил точильным камнем по большому ножу, а Маша страдальчески морщилась от резких звуков этого полезного, но такого не к месту, процесса. Одна Олёна улыбалась чему-то над кружкой молока, да Дизель возмущенно ёрзал на диване, обмотанный веревкой как особо опасный преступник. Похоже, я проспал грандиозное веселье, но совершенно не жалел об этом, рассматривая помятые лица моих друзей.

Меня приветствовали сдержанно и вяло. Михалыч вдруг встал, махнул рукой, выругался на матерно-блатном, но вполне понятном и решительно опрокинул в себя содержимое флакончика. Все привычно зажмурились, а я, отвернувшись, поспешил в ванную. Три секунды фейерверка, лёгкий взрыв и дед будет как огурчик. Знаем, проходили.

Когда я вернулся, дед живчиком накрывал на стол, подбадривая остальных и подсовывая страдальцам горячий чай. Ну и мне чайку перепало после каши с тушеным мясом, пирога с ливером, бутербродов с бужениной и, конечно же, сгущенки под блины, которая уже прочно вошла в наше меню.

К чаю заявился и Гюнтер с докладом и против обычного, не отказался и от сгущенки. Распробовали изверги.

– Вчера пока вы отсутствовали, Ваше Величество, – принялся за доклад дворецкий, разделавшийся с чаем и моей сгущенкой, – особых происшествий не было. Разве что потолок в бухгалтерии покрылся лягушачьей кожей и изредка квакает. Но Агриппина Падловна не жалуются, а наоборот, смотрят на потолок и вздыхают.

Сотрудники, немного поправив здоровье полезной и вкусной едой, разбрелись кто куда, а мы остались в кабинете втроём и Гюнтер продолжил доклад:

– Ночью вообще никаких неприятностей не произошло. Я имею в виду змеелюдов. А вот ваши сотрудники, Государь…

– А вот еще блинчик! – быстро перебил дворецкого дед. – И сгущеночки к нему, сгущеночки! Кушай, милай, не болтай во время еды… Не проявили себя ночью змеелюды, вот и славно, а сплетни дворцовые оно батюшке царю и знать не надобно.

Ну, понятно – погуляли знатно, получается. Ладно, когда-никогда, а расслабиться каждому надо. И знать не хочу, что там они ночью натворили. Чтобы потом от зависти не страдать.

В кабинет через потолок влетел Лиховид и сходу заорал:

– Проснулси наконец-то?! Ох и спишь же ты, Федька, ох и спишь! Покажь глаза змеиные колдовские!

Я кивнул деду, всё равно ведь не отстанет и тот предъявил древнему колдуну ларец с последней недостающей частью артефакта. Лиховид радостно нарезал круги, мерзко хихикая, а потом снова завопил:

– Тащи, Федька остальные куски, ща мы врежем айясантам поганым! Как раз все нужные людишки тут собралися!

– Нет, Лиховид Ростиславович, – я кивнул деду и тот живо запрятал ларец в кошель. – Сегодня у меня другие планы. А колдунство ваше, наверное, сложное и не быстрое, много сил и приготовлений потребует. Давайте завтра, а лучше – послезавтра. Отдохнём чуть-чуть от приключений, сил поднаберемся, да и вы спокойно подготовитесь к обряду или как там у вас колдунство это называется.

– Сейчас! – завопил Лиховид так, что в буфете задребезжали стаканы. – Медлить нельзя! Вот-вот змеелюды из-под земли вырвутси и наступит тогда всем полный… А девка где? Только что же тут была? Я на её голос и прилетел…

– На свежий воздух, наверное, пошла подышать, – поспешил выдвинуть версию я и коварно добавил: – Одна, небось, сейчас тишиной наслаждается…

Колдун, позабыв про змеелюдов и даже не попрощавшись, рванул сквозь стену.

– И чего я его так не люблю, внучек? – пожаловался дед, махнув Тишке да Гришке, чтобы шли помогать собирать посуду.

– А кто его любит? – резонно спросил я.

– Государь, – вклинился в беседу Гюнтер, – Агриппина Падловна спрашивают, когда бы вы могли аудиенцию ей устроить?

– А вот сейчас и приглашай, – ответил за меня дед. – Енто по нашему делу, внучек.

– По какому именно? – удивился я.

– Ну как же, – всплеснул руками Михалыч и обратным движением влепил полотенцем пониже спины расшалившемуся Тишке. Или Гришке. – Ты же сам просил управляющего твоей Варьке подыскать!

– А-а-а… Ясно. А бухгалтерия тут при чём?

Ответить дед не успел. В кабинет осторожно вошла наша крупногабаритная главбух, а за её широкой спиной явно кто-то еще суетился, но видно пока не было.

– Ох, – облегченно сказала Агриппина Падловна, усаживаясь на лавку и открывая обзор на пришедших с нею. – А я тебе, Федь, племянницу свою привела.

В кабинет робко шагнул мужик среднего роста, но крепкий коренастый и весь заросший волосами, ну медведь и всё тут. Я удивленно посмотрел на него. Это – племянница?! Но из-за его спины выскочила худая и какая-то корявая что ли, ну очень нескладная девушка, низко поклонилась мне и затараторила:

– А здравствуй на многие лета, батюшка царь! А меня, вона, тётушка с дядюшкой к тебе на службу привели! А ты уж не сумлевайся, отец родной, я тебе верой и правдой служить буду и всё-всё до последнего грошика подсчитаю, ни одной копеечки на сторону не уйдёть!

– Тётушка с дядюшкой?! Это что, ваш супруг, Агриппина Падловна?

Бухгалтерша сплюнула, а мужика передёрнуло и оба отрицательно замотали головами.

– Ничего не понимаю… – я повернулся к хихикающему Михалычу: – Деда?

– Я сама обскажу, – пробасила главбух. – Брат ентого лохматого, кобелюга паршивый, с моей сестричкой Малашкой спуталси, ну и народили они на свет вон ту вот раскрасавицу, Ельку. Еля Малаховна, ежели уважительно. Родители енти дочурку мне подкинули, а сами в Тибет махнули к монахам правду искать, дурни безголовые. Так до сих пор и ищут, паразиты.

– А вы?.. – я взглянул на мужика.

– Сидор я, – проревел мужик. – Сидор Петрович, значица.

– Дядька Елькин, – пояснила главбух, хотя и так уже было понятно. – На службе Кощеевой мне с малой возитьси недосуг было, вот Петрович её и растил пока в возраст не вошла. А там уже я и пристроила Ельку в экономисты.

– Как это? – не понял я. – На работу к себе взяли?

– Фиг ей! – скрутила мощный кукиш милая тётушка. – Сперва учитьси отправила на бухгалтера. Смену себе воспитываю.

– А теперь я, батюшка, – встряла наконец в разговор, нетерпеливо подскакивающая на месте Елька, – на практику к тебе подалася! На десять лет и три месяца. А уж ты не беспокойси! А уж я тебе наслужу!

– Цыц! – рявкнула главбух. – Кудыть поперёк старших лезешь?! От молодежь… Так вот, Федь, бери девку Варваре Никифоровне своей в управляющие, не прогадаешь. Да и Петрович ей подмогнёт.

– Угу, – проревел Петрович. – Я подмогну.

– А справится? – я с сомнением посмотрел на девчонку ни секунды не стоящую спокойно.

– Да мы с дядькой, – Елька потёрлась щекой о плечо Сидора, – кого хош к порядку призовём!

Я взглянул на мужика. Вот тут даже и не сомневаюсь. Идиотов против Петровича этого переть на Руси еще не народилось. Какая-то звериная сила и мощь так и лезли из него.

– Ну, на счет Сидора Петровича, я соглашусь, а сама-то что умеешь?

– А я, батюшка счёт знаю, дебет с кредитом в одну строчку сведу никакой аудитор не подкопаетси! Грамоте обучена, накладные знаю, а как вести крестьянское хозяйство то мы еще ажно на третьем курсе проходили! А у меня все «пятёрки» по семинарам! – похвалилась девчонка. – А ежели надо будет кому в рыло съездить, чтобы порядок и закон чтили, так ты и тут, батюшка не сумлевайси – мне матушка с батюшкой трактат древний по ногомахательному бою от тибетских монахов прислали, так я его от корки до корки вызубрила!

Михалыч заржал у меня за спиной, а я невольно улыбнулся. Прикольная девчонка, а Сидор этот обстоятельный такой, солидный, даже смотреть на него боязно.

– Ну давайте попробуем, – согласился я, – только тут всё от слова вашей будущей хозяйки зависит, Варвары Никифоровны. Как она скажет, так и будет. Поэтому надо вас как-то в Лукошкино переправить на собеседование.

– А мы беса сейчас какого-нибудь поймаем, – выпалила Елька, – за рога его скрутим да тропами подземными в Лукошкино-то и проберёмси!

– Не надо никого ловить, Еля, – остановил я резвую девчушку. – Мы сейчас не схватим, а вежливо попросим кого-нибудь из наших бесов. Только… – я с сомнением посмотрел на мужика, – а как же с тобой, Петрович? Говорят, люди плохо эти бесовские дороги переносят.

– Так я и не человек, батюшка, – солидно поклонился Сидор и тут же поправил себя: – Ну, не совсем человек.

– Это как?

– Оборотень он, – вмешалась Агриппина Падловна. – Вся их семейка такая, да и тот кобель, что сестрицу мою охмурил, тоже перекидывается кажное полнолуние. Только не медведем, а волком.

– Ни чего себе… А ты, Петрович, в медведя, получается превращаешься?

– Оборачиваюсь, – поправил Петрович.

– Ну, я даже не знаю… – протянул я в замешательстве. Оборотень в крестьянском хозяйстве? Ладно он там бурёнку-другую задерёт, тоже жалко конечно, а ну-ка, если на людей начнёт охотиться?

– Не переживай, внучек, – понял меня дед. – Петрович у нас и мухи не обидит. Ему крови и мяса не нать. Просто горница своя нужна, чтобы ночь колдовскую пересидеть где было.

– Точно, Сидор? – строго спросил я у оборотня.

– Да что б меня зайцы загрызли! – побожился он.

– Ну, хорошо, уговорили. Гюнтер, попроси, пожалуйста, кого-нибудь из наших бесов, чтобы доставку нового персонала в город организовали. А вы, родственнички, ждите меня в Лукошкино на Колокольной площади, я вас вашей хозяйке представлю. Найдёте где это?

– Разберёмся, батюшка, – солидно прогудел Сидор.

На том и договорились. Канцелярия наконец-то очистилась от посторонних и я пошел развязывать обиженного Дизеля. А тут и бесенята прискакали за мультиками, раз Дизель освободился.

Михалыч отправился за полушубком и сапогами, а я уже предвкушал скорую встречу с Варей.

Вещь всё-таки этот Шмат-разум. Стояли мы с дедом в Канцелярии и, раз! и уже в Лукошкино!

На Колокольной площади, возле Вариного терема, стояла толпа. Молча, тихо, сосредоточенно. Мы с Михалычем тревожно переглянулись и поспешили к дому. Но едва одолев половину площади, мы замедлили ход и дальше шли чуть ли не на цыпочках.

– Шумит, бушует непогода,

Далёк, далёк бродяге путь.

Укрой, тайга, его глухая, –

Бродяга хочет отдохнуть.

– Как ручеёк журчал печальный девичий голос, вторя жалостливым звукам флейты.

Народ замер, затаив дыхание, только изредка всхлипывала баба, да шумно вздыхал мужик.

– Там, далеко, за тёмным бором

Оставил родину свою,

Оставил мать свою родную,

Детей, любимую жену.

Звуки флейты просто очаровывали, а тонкий голосок поднимался вверх над площадью, будто стараясь убежать от грусти флейты, но волшебные звуки догоняли голосок, и они переплетались в единую печаль.

Варя тоже стояла в толпе, промакивая глазки платочком. Я протиснулся к ней, стал рядом, а она вздохнула, прошептала «Федя» и склонила ко мне голову.

– Ишь паразиты, как выводят душевно, – вздохнул за спиной Михалыч.

Я поднялся на носочки и пораженно уставился на Сидора, сидящего прямо на снегу скрестив ноги и упоенно извлекающего из флейты или свирели, не знаю как правильно, чарующие звуки. Елька стояла рядом с ним, положив руку дядьке на плечо и тоненько тянула:

– Умру, в чужой земле зароют,

Заплачет маменька моя.

Жена найдёт себе другого,

А мать сыночка никогда.

Дуэт закончил песню, а толпа молчала, охваченная будто колдовством, и вдруг одновременно вздохнула и загалдела.

– А люди добрые! – Елька сорвала с Петровича меховую шапку и пошла по рядам зрителей. – А не пожалейте денежки малой бедным страдальцам, замерзающим от холода, умирающим от голода, иссыхающим от жажды в славном городе Лукошкино!

Монеты так и зазвенели, дождём падая в шапку.

Толпа постепенно разошлась, видя, что представление закончено, а Елька с Сидором подошли к нам.

– Ну вот, мне на пряники, а дядьке на бутылку заработали! – засмеялась девушка, подкидывая медь в шапке.

– Чего это вы в уличные артисты подались? – удивился я. – Вот уж не ожидал от вас… Но поёте вы здорово, молодцы!

– Скучно стало ждать, батюшка, – прогудел Сидор, – вот малая и пристала как банный лист к… к спине. Давай, дядька споём, копеечку заработаем, давай, да давай! Неугомонная егоза!

– А грошик-то лишним не бывает! – Елька с интересом рассматривала Варюшу.

– Это твои знакомцы, Федь? – оторвалась от меня Варя.

– Теперь и твои, – хмыкнул я. – Пойдемте в дом.

– Зайдите странники обогрейтесь, – наклонила голову Варюша, – откушайте, чем бог послал.

Во дворе я с любопытством осмотрелся. Ну а как же? Я же финансирую предприятие, значит, и контролировать должен, следить, куда мои кровные утекают. Шучу. Просто интересно было. Забора ограждающего терем от школы еще не было, а вот сама школа поднялась до второго этажа и хоть смотрелась пока сараем, но получалась большая, вместительная. Ух, скоро у Варюши горячие деньки начнутся!

– А ну-ка! – меня решительно отодвинули в сторону, и вперёд шагнул Михалыч. – Это что же за краса нас встречает?

Я завертел головой. Кого это дед заприметил? Из представительниц слабого пола тут были только Варя, Елька, да тётка Пелагея вышла на крыльцо посмотреть, кого еще там черти принесли на её несчастную голову. Пелагея?!

А дед уже соколом взлетел на крыльцо и мартовским котом закрутился вокруг Пелагеи:

– Вот уж не знал, не гадал, что Варька у себя такую красу в тереме прячет! Лицо белое, румянец девичий, брови черные, очи как у Кощея-батюшки огнём полыхают, да не гневным, а страстным!

Мы с Варей захихикали, а тётка Пелагея сначала удивленно посмотрела вниз на гоголем ходящего вокруг неё деда, а потом улыбнулась и потупила глаза.

– И руки белые, ухоженные, а стан тонкий как у берёзки, – продолжал соловьём заливаться Михалыч, – груди высокие как дыни узбекские…

Я закашлялся, а Варюша покраснела.

…– а всё что ниже пояса, – дед обогнул тётку сзади, отошёл на шаг, окинул взглядом знатока описываемую часть тела и категорически заявил: – Мой размерчик!

– Охальник какой! – с удовольствием прогудела Пелагея. – Ишь шустрый да резвый!

– А пойдём, красавица, – дед развернул тётку, подхватил под руку и направил к двери, – хоть терем мне покажешь. Мне про тебя всё интересно, бурёнушка ты моя лебедяшная!

– Кто-кто? – давясь от смеха переспросила Варя.

– Во! – я, хихикая развёл руки в стороны. – И во! – замахал тут же руками, имитируя Горыныча. – Коровка летающая!

Дед не оглядываясь, завёл руку за спину и, показав нам кулак, продолжал запихивать в терем тётку Пелагею:

– И как живёшь, страдая по мужской ласке знать хочу! И по каким дорожкам ножки твои точёные ходят! И на какой кровати тело твоё…

Дед всё-таки вдавил свою пассию в дверь и самое интересное про тело на кровати мы уже не услышали.

– Пролетели мы теперь с обедом, – простонал я сквозь хохот, а Варюша уже рыдала от смеха у меня на груди, и я успокаивающе обнял её и прижал к себе покрепче.

Петрович смущенно ковырял сапогом деревянный настил, а Елька с восторгом оглядывалась по сторонам и вдруг взвизгнула:

– Эх, хорошо живёте баре! Весело!

– Ох, – Варя оторвалась от меня и утирая слезинки, кивнула: – Проходите, странники дорогие, не побрезгуйте.

– А они, Варюш, вовсе и не странники, – я оглядывал знакомую мне горенку, в которой только большой стол с лавками и остались с того периода когда мы тут стратегические планы разрабатывали, да тайные операции готовили.

На окнах уже висели занавески в цветочек, на полу – вязаные дорожки, а на подоконнике и на полочках по всей комнате – какие-то растения в горшочках.

– Странники, не странники, – отмахнулась Варя, – а поют душевно.

– Познакомься, Варюш. Мы тебе на должность управляющих вот эту семейку привели, дядьку с племянницей. Сидор Петрович да Еля Малаховна, прошу любить и жаловать.