скачать книгу бесплатно
Туда, где я сама уже не была целую вечность.
Никаких разговоров о себе или обо мне, ни вопросов, ни ответов, ни малейшего желания понравиться, вызвать восхищение или восхищаться, никаких высоких нот, никакого экстрима, взлета, взмаха. Сейчас я вижу, что Ренц совсем не Джеймс Бонд со своей красной гоночной машиной. Ренц – большой пассажирский сверхтяжелый и сверхнадежный лай- нер. Джеймсы Бонды на его фоне – смешные клоуны, закомплексованные глупые мальчики, живущие в своих мечтах.
Ренц – это реальность, одна-единственная, настоящая. Но какая реальность! Только в приближении к нему и узнаешь, какой на самом деле должна быть реальность, норма реальности. Верить, не верить, терзаться, надеяться – это все не про мир Ренца, всё это какой-то детский сад рядом с Ренцем. Мир Ренца – это ровный гул турбин огромного самолета на огромной высоте, с которым никогда ничего не случится. Где невесомое прикосновение, пушинка касания, сама нежность – не хрупкий цветок, а плотное и надежное полотно. Ренц – это не взрыв, не шок, не событие, не вспышка на солнце и даже не само солнце, Ренц – это вселенная. Ренц – это всё вместе, и он всего сущего достаточный источник.
Эти три дня во Франкфурте – это не проза, это поэзия.
По прилете домой мне нужно прямо в аэропорту сдать диппочту, я же сотрудник министерства иностранных дел, мы пойдем разными коридорами. Он смотрит на меня перед разделением, смотрит внимательно, как будто снимает копию с моего лица.
– За мной должны прислать машину… – начинаю я…
– За мной тоже, – говорит он почти беззвучно, кивает, и я ухожу, я вижу, меня ждут.
Он смотрит мне вслед, я вижу его отражение в стекле ночных окон зоны прилёта.
Рубикон перейден
Глава, в которой я расскажу вам о том, какая я на самом деле
Утром дома я просыпаюсь в спокойствии. Я не сразу понимаю это, я спокойно проживаю весь день, уверенная и всем довольная. Малиновская после семинара замечает это:
– Что хахаль твой немецкий, сломался? Притащил цветочки в зубах? Замуж зовет, умоляет?
Я только смотрю на неё. Как Джоконда. Равновесие наступило в моем мире. Внутри меня покой.
Дело в том, что я не умею жить одна. В это невозможно поверить, глядя на меня со стороны, но это именно так. Я должна знать, что я чья- то. Именно что я кому-то принадлежу, а не я кем-то владею. Я должна ощущать себя чьей-то собственностью: мне нужна защита. Как возникает это чувство, это ощущение, это состояние, я не знаю. Появляется оно само по себе. С этого момента я спокойна и покладиста с мужчиной, я принимаю его форму, я живу в его мире, каков бы он ни был, и между нами нет противоречий.
Я выгляжу абсолютно, тотально самодостаточной, но это не так, мне не хватает одной компоненты – знать, что кто-то любит меня больше всех на свете. «Принимать любовь для тебя важнее, чем любить самой», – так сказала Малиновская, которая знает всё на свете лучше всех, хранитель абсолютных истин. Очень возможно, что она права.
Возможно, именно в этом был секрет долголетия нашего с Андреем брака. Несмотря на все нюансы, он всё равно любил меня намного больше всех, брак оставался крепким, и корабль плыл. Я нуждаюсь в защите, а для Андрея его способность предоставлять мне эту защиту – источник его вдохновения и силы.
Защита эта – моё обязательное условие счастья. Когда у меня нет защиты, я становлюсь настороженной, сосредоточенной, замкнутой и даже агрессивной. Злые ветры рыщут вокруг меня и хлещут прямо по голой коже. Я ищу укрытия, пусть и временного. Навык этот уже автоматический, такая установка моего поведения во всех непонятных ситуациях.
Почему растаяла защита Андрея, почему мне больше не хватает её энергии? Я не знаю. Прошла любовь? Его ко мне? Моя к нему? Прошла уверенность в моей абсолютной власти над ним? Я не знаю, я потом разберусь, ясно только, что те две недели перед операцией, когда я ощутила себя совершенно одинокой на голом льду, не просто лишили меня этой защиты, они открыли мне новый мир – мир совершенного одиночества. Такой арктической зимы на льдине. Любовь обоих моих мужчин, многолетняя, долгая, оказалась их любовью к себе, а не ко мне. И казалось, что это уже навсегда.
Но сегодня утром защита, мощная и абсолютная, как солнце, взошла в моей жизни, я проснулась полностью в её пелене. Ренц теперь моя защита.
Первый рабочий день
Авралы у нас на работе случаются, но редко. Аврал – верный признак плохого планирования
– Настя, катастрофа!
Заходит Андрей ко мне в кабинет ни свет, ни заря, я недовольна, кофе стынет. Даже не отдышавшись, телеграфирует:
– Я не могу быть сегодня на конференции, меня срочно вызывает министр на целый день, будешь руководителем перевода вместо меня.
Мой муж Андрей тоже синхронный переводчик, с английского и японского языков, которые он знает лучше всех у нас в ведомстве. Он лучший среди лучших. Докладывает:
– Сейчас дни Японии в России, и ни одного свободного переводчика с японского нет, я должен сопровождать министра, – важно понижает он голос. – Да, Настя, да, это моя ошибка планирования как начальника отделения восточных языков, ошибка критическая, не будем пока анализировать причины.
Вы уже знаете, что Андрей хочет занять должность начальника нашего отдела, Юрия Ивановича, который уже объявил об уходе на пенсию. У нас огромный отдел, шесть отделений, больше ста высококвалифицированных переводчиков синхронного, самого сложного перевода, каждый достояние республики. Кандидатов трое, Андрей – наиболее вероятный, и, если ничего не случится, мой муж станет моим начальником. Я тоже очень хочу этого, это повышение для нас обоих, это вход в высшее дипломатическое общество, мы с Андреем положили жизнь на этот карьерный алтарь.
– Ты знаешь, Настя Андреевна, что в компетенции нашего отдела обучение стажеров и молодых переводчиков. – Солидно начинает он, на мне пробует руководить мудро, но твердо. – Как раз сегодня первый раз попробует себя очень способный парень, пятикурсник, наш стажер, будущий переводчик с японского языка. Японский язык он знает прекрасно.
– А английский он знает? – недовольно (ритуал утреннего кофе нарушен) спрашиваю я про свой язык, не чуткая к его церемониям, чем перевожу беседу в обыденный регистр.
– Ну, естественно, он из твоей группы в универе, Кирилл, ты его знаешь. Мы, японские переводчики, бравые парни, английский нам пара пустяков! Конечно, по правилам стажировки сопровождать стажера должен профессиональный переводчик с японского, но он же твой студент, и поскольку это не медицинская операция, а просто конференция, мы решили обойтись только твоими английскими силами.
Все это Андрей говорит зеркалу, проверяя, насколько он убедителен и красив. Я молчу. Студент на переводе – это нарушение.
– Не бойся, он хорошо переводит и понимает, я сам проверял, – скороговоркой, нетерпеливо повышает тон Андрей. – Да и ты опытный переводчик, настоящий мастер сложных положений, ты точно справишься, я уверен в тебе.
Давит взглядом. С сомнением, но я соглашаюсь. Встаю, чтобы закрыть за ним дверь поплотнее.
Выбросьте его в мусор!
Утро доброе, утро недоброе. Коллаборация демонов распутства с демонами разгильдяйства ни к чему хорошему не приводит
– Юрий Иванович, какой презерватив, где вы его взяли?
Я тихо говорю по телефону и стремительно иду по длинному коридору: я почти опаздываю на конференцию, а мне ещё с Кириллом, студентом-стажером, надо говорить. Останавливаюсь у лифта. Стараюсь говорить потише, люди кругом.
– Юрий Иванович, выбросьте его в корзину. Положите в конверт и выбросьте. Нет-нет, мы не будем вести следствие. Как вы себе это представляете? Не такое уж это страшное преступление… Ну при чем тут неуважение к коллективу? И что, что прямо в офисе? А где им ещё этим заниматься? Если бы они этот стол сломали, это другой разговор… Ю-юрий Иванович, ну, конечно же, я против секса в офисе, но, если уж так вышло, бросим этот презерватив в мусор, и дело с концом.
Приехал лифт, собираются люди, я стараюсь только слушать, принимать искреннее негодование Юрия Ивановича, он все-таки мой непосредственный начальник. Говорить про секс и презервативы в лифте в девять часов утра не очень удобно, но…
– Юрий Иванович, им по тридцать лет, у них самый сенокос, они не думают о престиже нашего офиса в первую очередь… ну при чем тут гиперсексуальность, презерватив на столе забыть каждый может… Господи, Юрий Иванович, ну какой секс в шестьдесят лет? Стоит ли им вообще заниматься! Тем более на столе. Лег в кровать и спи, радуйся, что за ночь три раза в туалет не проснулся!
Сержусь и не вижу, что за моей спиной стоит целый лифт весьма взрослых и солидных мужчин. Это врачи, они едут вместе со мной на конференцию.
– Кирилл, – медленно говорю я, хоть у нас осталась только одна минута, – не волнуйтесь, это главное. И не торопитесь, перевести правильно важнее, чем перевести быстро. Если возникла серьезная заминка, обращайтесь ко мне, я сяду рядом с вами, я вам помогу.
Кирилл сосредоточенно и серьезно кивает. Он производит хорошее впечатление, он миловидный и приятный. Все в порядке, я спокойна.
Мы все собрались и с приятными улыбками ожидаем представления нас распорядителю конференции, чтобы занять свои места.
– Юрий Иванович, я не могу говорить, – я отошла в угол и шепчу. – Не могу громче. Выбросьте его в мусор. Никакими штрафами секс не запретить. Наш офис станет домом свиданий, заплати штраф и пользуйся на законных основаниях. Этими штрафами мы продадим офис на год вперед. Рядом с кулером придется поставить автомат с презервативами. Не надо никаких запретов, они только разжигают интерес, не могу громче… выбросьте его в мусор!
Меня торопят, стучат по плечу, остальные переводчики уже сели. Моё место первое, самое близкое к выступающим. Я, протискиваясь между стульями, приветливо и бегло оглядываю зал и сразу спотыкаюсь об него взглядом: Ренц.
Таращусь на него, как дура, и не слышу, что говорит наш первый спикер.
Ренц сидит в третьем ряду, не прямо передо мной, а подальше, к концу ряда, сидит с двумя врачами, переговаривается и поглядывает на сцену, если и на меня, то как на предмет мебели, а больше на экран, на котором пока схемы, но сейчас будет видео, его текст лежит передо мной, и мне бы надо его читать, а не гипнотизировать Ренца. Ренц меня не узнает, не здоровается, не кивает головой, он меня не знает.
Я не могу в это поверить. Мы расстались с ним вчера, расстались, как спустились с небес. У него есть мой телефон, он может прислать хотя бы невинный приветик. Но он меня не узнает. Мы были с ним три дня в официальной командировке, об этом имеются документы, он не может меня не знать, он мог бы хоть поприветствовать меня. Подозрительно как раз то, что он совсем меня не замечает, так делают только в одном случае, если хотят отшить, так отшивает своих любовниц Андрей: он попросту перестает их замечать. Всё это носится в моей голове и невозможно готовиться к переводу.
Наш переводчик со шведского, он сидит рядом со мной, легко похлопывает меня по руке, привлекая мое внимание к работе, докладчик уже поздоровался, и мне надо перевести его приветствие для всех, но я молчу.
Пауза виснет в большом зале, все смотрят на меня. Я молчу с гордым и независимым видом. Все смотрят на меня.
– Добрый день, – выручает меня коллега по-шведски, и все остальные по цепочке начинают переводить. На самом деле, я им и не нужна, спикер русский, все его понимают.
Это невозможно представить, но я сижу молча в зале большой конференции, и для меня здесь есть только один человек – Ренц, всех остальных как будто нет. Никак невозможно объяснить, и даже невозможно представить, чтобы я сидела и молчала на переводе. Коллега опять жмет мне руку, и остальные тревожно поглядывают, я вижу это боковым зрением.
– Настя, – шепотом призывают меня сбоку.
Я рывком оглядываюсь на экран. Да я просто неадекватна! Я умею брать себя в руки, но мне не до этого. Мир рушится, как бы рушился надо мной потолок и стены вокруг, и всё вместе неостановимо летело в бездну.
– Настя! – слышу я шепот сквозь всю эту катастрофу. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Плохо. Плохо. Случилось то, чего я боялась всю жизнь. Я проиграла и проиграла у всех на глазах. Я неудачник, я аутсайдер, меня кинули, он меня кинул, я объект его насмешки.
Это не может быть со мной, нет, я всё отрицаю, но рассыпаюсь в прах и изнутри, я низвергнута с Олимпа – он меня не любит.
Я должна очнуться. Я подтягиваю к себе микрофон. Следующий спикер японец. Заявлен по-японски, на Андрея. Только сейчас вспоминаю, что хотела сесть рядом с Кириллом, но он далеко от меня. Вслушиваюсь и включаю микрофон. Говорю. Перевожу автоматически, как робот.
Японец начинает говорить бегло, быстро, как будто стараясь затруднить работу переводчика. Кирилл переводит с японского на английский, все с его английского дальше на свои языки, я рассеянно перевожу на русский.
Вдруг я слышу отчетливые смешки в зале. Я вижу, японец злится, не понимает ничего и злится. Тема очень серьезная, и он серьезен. Я не понимаю в чем дело. Смешки вдруг перерастают в дружный смех.
Мы, переводчики, замираем: косяк явно наш.
Кирилл замолкает, японец обращается к нему, между ними диалог. Не договорив с Кириллом, японец, краснея от напряжения, нетерпеливо, сердито начинает говорить сразу по-английски. Все переводят напрямую его. Все наши переводчики напряжены и сосредоточены до предела, Кирилл хладнокровно молчит, он спокоен, это правильно.
Произошло чрезвычайное происшествие.
Не знаю, ведется ли запись, но завтра нас однозначно ждет разбор полетов, лихорадочно соображаю я. Японец потерял лицо, по японским понятиям это самое страшное, что может случиться с человеком. И причина этой катастрофы мы, а точнее я, как руководитель перевода: мне лучше сразу сделать харакири, не дожидаясь восхода солнца. Только моя смерть может искупить мой позор, мне становится жарко, я понимаю, что потеряла контроль над ситуацией, и единственное, что мне удается, это сохранять невозмутимое выражение лица. Надеюсь, оно не покраснело.
Японец заканчивает, спускается в зал, он сердит; я вижу, внизу его встречает Ренц, он миролюбиво берет его за локоть и очень дружелюбно, медленно, не обращая ни на кого внимания, уводит его из зала. С ними уходят ещё два человека, застыв, не моргая, я смотрю им вслед.
В моей практике такое впервые. Случались ошибки, но это из ряда вон. Из ряда вон всё сразу. В воздухе пахнет не просто грозой, не просто выговором на утренней планерке мне и Андрею, а полным крахом нашей карьеры. Очень похоже, что место начальника отдела улетает от нас, как воздушный шарик в небо. Андрей меня никогда не поймет.
– Анастасия Андреевна, – после конференции все тревожно собрались вокруг меня, нет только Кирилла. – Если не будет жалобы, мы промолчим. Ну не случилось же ничего, не операция, никто не умер. – Таково общее решение. Кивком я благодарю всех за сочувствие, но улыбнуться у меня не получается.
Японца не видно. Не видно и Ренца.
У выхода из здания меня молча ждет Кирилл. Я останавливаюсь. Мы молчим. Я вздыхаю, набираясь мужества.
– Это зона нашей ответственности, Кирилл, извините, что подвергли вас такому стрессу.
– Это и моя самонадеянность тоже, – тут же твердо говорит он. – Это мне на всю жизнь урок, будьте уверены, Анастасия Андреевна. Я понял сегодня, что это за профессия, – он делает акцент на этом слове. – Нам это говорили много раз, но…
– Трудное у вас боевое крещение, Кирилл. Оно бывает у каждого, но у вас экстремальное. Вы молодец, ваше хладнокровие достойно подражания.
Я хочу его поддержать – вина-то только наша с Андреем. На глазах я сникаю. Кирилл смотрит на меня тревожно и заботливо. Какой добрый мальчик.
Я еду домой. Я подавлена. Раздавлена. Как червяк. Юрий Иванович со своим презервативом, Андрей со своей самонадеянностью и со своими вечными богинями секса, этот самурай-японец, этот общий раж-кураж вокруг, вечная переадресация задач, «а это решит Дамблдор», ведёшься на это, как ребенок, я с трудом выгребаю из ощущения личного ничтожества.
А главное Ренц. А ещё пытаюсь объяснить себе его молчание и непричастность ко мне тем, что он, например, хочет скрыть наши отношения, я замужем. Он публичный человек, каждый шаг его на виду. «Он не хочет выдать наших отношений», – говорю я сама себе, но сама же себе и не очень верю.
«Не расстраивайся заранее, – успокаиваю сама себя по дороге домой. – Потерпи».
Зачем нужны друзья
Глава, в которой все надо мной смеются
Зайдя в квартиру, я остро ощущаю её глухую неподвижность, мои мысли как в вакууме, и ничего нет, кроме удушающего их вращения вокруг меня, как вокруг позорного столба. Меня как будто отверг весь мир, внутри меня как воронка разверзлась, и я вся осыпаюсь в неё, как песочный человек, одиночество в этой пустоте буквально угрожает моему физическому существованию. Я накидываю плащ и, спасаясь, выхожу вон.
Ожидая лифта и невыносимо долго спускаясь с шестнадцатого этажа, впервые в жизни я понимаю, как остро мне нужна сейчас живая душа и искренняя жалость, понимаю, что некуда мне сейчас пойти, и как мало у меня близких людей. Кроме Андрея, пожалуй, и никого. Я ведь никогда ничего никому не рассказываю, кроме Андрея. Но Андрею этого не расскажешь, он мужчина и мой муж и должен думать, что моя женская сущность несокрушима. Впервые в жизни мне могут помочь только мои подружки, только универ и наша каморка сейчас мне приют и спасение. Впервые в жизни иду в универ не на семинар, а просто поговорить. Впервые я понимаю, зачем нужны подружки, одно приближение к универу придает мне сил, и даже пробки на дорогах сейчас лучше, чем одиночество.
Мы, конечно, подружки, но не совсем. Мы не дружим семьями, не ходим вместе по кафешкам, хоть и знакомы добрую сотню лет, с Ульяной мы вообще из одного детского сада. Но я бы не сказала, что мы подружки, я бы сказала, что мы дружки.
Первый раз это подметил муж Ульяны. «Вам бы преступные планы вынашивать, а не детей», – сказал он, подслушав нас однажды. «Если бы мне доложили, что вы ограбили магазин или убили человека, я бы сразу поверил». По каким-то признакам мы действительно потенциально дееспособная банда. Интересно, по каким?
Я думаю, нас отличает то, что мы точно знаем, чего хотим. Люди ведь, в основном, знают, чего не хотят. Точно знать, чего хочешь – это осмысленная жизненная позиция. Так вот у нас она осмысленная. По всем аспектам, во всех направлениях.
Мы такие, мы никогда не плачем.
– Он её кинул, прикинь, – Малиновская достает из пачки очередную овсяную печеньку. Она уже знает мою историю, она уже в ней эксперт.
– Этот змей Настю нашу, как эскортницу, заказал, – разъясняет она Ульяне, которая только пришла и вешает плащ на плечики. – Сам, оказывается, шпарит по-немецки лучше Насти. Ренц, он же немец. Как Бенц. Знаешь Мерседес Бенц. Фамилия такая. Классная фамилия! А? А не позвонил!
Достаются бокалы, коробки конфет, намечается сабантуй. Повод есть – меня кинули!
– А сегодня на конференции вообще мимо неё прошел, не узнал, прикинь? – дорисовывает Малиновская на свой вкус недостающие детали. – Прямо «Отверженные» Гюго. Он что думает, что наша Настя – .лядь обыкновенная?
Слово звонко, как стеклянное, падает на стол, Ульяна ахает с восторгом:
– А! Падшая женщина!
Хорошее сочувствие и поддержка. А чего я, собственно, ожидала? А что, собственно, произошло? Так, мелкое ДТП, водитель не рассчитал тормозной путь.
– Вот именно, легкодоступная.
– Куртизанка! – Ульяна знаток Бальзака. Малиновская кивает:
– Гейша! Гетера! Как это поприличнее сказать? Интердевочка! Есть ещё синонимы?
У них разыгрывается фантазия. Малиновская берет свой бокал с шампанским, мы всегда берем шампанское и… шампанское берем короче. Мой муж серьезно беспокоится, что мы алкоголики.
– Корону Настину золотую королевскую, – юродствует Малиновская, – одним легким движением, хоп – закинул за шкаф!
– За печку! – подсказывает Ульяна.
– За свечку! – ловит подачу Малиновская.
– За речку! За крылечко! – Поют и ржут, как кони. Скандируют, как футбольные болельщики, идут в разнос. – Колечко за крылечко! И больше не словечка! А вышла-то осечка! А Настя-то овечка!
