Гидра

– Ты в своём уме? – спросила я.

– В своём.

– Эти люди разнесли твой дом, забрали твою машину и твой магазин, а ты хочешь их поддержать?

Вита оглядела комнату. Встала, подошла к разбитому зеркалу. Это была очень красивая вещь. С розовой каёмкой и котятами по бокам. Овальное, дорогое. Оно вносило во всю квартиру атмосферу роскоши. Когда Вита гляделась в него, она вставала на цыпочки и говорила, что она Анастасия Волочкова. Прекрасная и дорогая, как это зеркало. И что у её ног лежит двадцать олигархов, и она не знает, кого выбрать. Я смеялась в ответ, а она бросала на меня жёсткий взгляд и строго спрашивала: «Ты видишь какую-то разницу между мной и Волочковой?» «Как минимум, ты рыжая», – отвечала я. А она так гордо говорила: «А как максимум, я гораздо красивее».

– Помнишь это зеркало? – вдруг спросила она.

– Конечно, помню. Ты его увидела два года назад в «Родине». Потом мы туда часто заходили. Его всё никто не покупал, потому что его хотела ты. Ты, как будто, заколдовала его. Потом ты его принесла, специально наняла человека его повесить, и сказала, что главная мечта твоей жизни сбылась…

Я замолчала. Вита, в отличие от меня, была из необеспеченной семьи. Это для меня не было значения, какой краской красить волосы, лишь бы цвет был удачный. Это для меня не было значения, сколько стоит мобильник, лишь бы звонил. Это я могла надевать вещи, купленные на китайском рынке, или даже на сэконд-хэнде и ещё считала, что так гораздо круче.

Для Виты ценность вещи была ни в её удобстве, функциональности, модности, красоте, ни в том, насколько она шла Вите и даже не в том, насколько эта вещь была качественной. Вита видела прямую зависимость между ценой и ценностью вещи.

Когда она повесила на свою стену это зеркало, действительно, сбылась её главная мечта – она окружила себя роскошью, которой грезила всю жизнь. И пусть её домик был в ипотеке, и пусть машину она купила в кредит, и пусть на полу лежал ковёр середины советской эпохи… На стене уже висело зеркало, в которое Вита гляделась и чувствовала себя не хуже Волочковой.

– Вита, я тебя не узнаю. После того, как вот это сделали с твоим домом, ты должна была пойти и расхерачить этих ублюдков. А ты…

– Когда они пришли, я закрыла спиной зеркало и сказала, что отдам магазин… Всё, что угодно, только чтобы не трогали зеркало! Тогда они меня отшвырнули. Они… Оно… Оно сильное. Оно одним кулаком уничтожило его. Я разозлилась, побежала в милицию. Мне сказали: «Они показывали Вам грамоту?» Ту самую, в соответствии с которой могут творить, что хотят… Я говорю: «Да». Они говорят: «Тогда какие могут быть вопросы, они действовали на законных основаниях». Я сначала вскипела, а потом поняла. На месте этого зеркала могла быть я. Поэтому я хочу быть с ними. Фрида, для тебя важнее эта безделушка или я?

Для меня важнее, конечно, Вита. Но для неё! Для неё важнее эта овальная штуковина с розовыми котятами по бокам. Без этого зеркала Вита станет бессмысленна. Это зеркало, какое бы никчёмное оно ни было, – это её вера. Вера в то, что если захочешь, можно стать Настей Волочковой, и у твоих ног будет лежать 20 олигархов. Вера в то, что никто не имеет права тебя заставлять мыть деканат или постирочную. Потому что право не имеет. Потому что ты не какая-нибудь идиотка Ботана, которую можно два раза гонять на физ-ру.

– У них есть деньги. У них есть сила. Я не хочу, чтобы меня стёрли в порошок. Я хочу сама стирать в порошок.

Я, конечно, никаких контактов Вите не дала. И, несмотря на то, что нам неплохо платили, в очередной раз убедилась в том, что Лада мудрая женщина. С ними, действительно, стоит дружить. Но быть с ними никак нельзя.

13.

Однако Вита сама их наша. Как-то замолила свой несуществующий грешок и стала их частью. Однако теперь они перестали быть просто толпой придурков, у которых есть приватизированное озеро денег. Теперь они стали огромным чудовищем. Величиной с дом. Чудовищем, имеющем голову, руки, ноги, голос, глаза, уши… Нормальные люди плохо понимали, зачем им это надо. Прозвали их ГидРо, а позже, просто Гидра. Нормальные люди их не любили, плевались от них, но спокойно мирились с их существованием. Старались дружить, но так, чтобы это не трогало их интересы. Да и что такого? Никто же не ругает клуб любителей пива за то, что они существуют или голубых. Они просто есть. Все голубыми или любителями пива стать не могут!

…В тот вечер ко мне должен был зайти Колотун. Мы давно встречались. Я уже свыклась с тем, что он недоделанный, и что с ним всё не так. Однако я опять приготовила борщ, который он не любит, потому что я его люблю и ничего другого готовить не умею. Он пришёл, скривил физиономию: «Опять борщ». «Да, опять, у меня кроме борща ничего не бывает». «Ну так учись». «Не хочу».

Он поставил на стол портвейн, который сам очень любит и который я не люблю. «Опять эта гадость, лучше б пиво взял», – сказала я. «Не нравится, не пей».

В этот вечер, как и во все прочие вечера, мы должны были остаться каждый при своём – я сытая, а он пьяный. По-иному, у нас уже давно не выходило.

Но всё пошло не так. Колотун с горящими глазами (что для него было нехарактерно) сказал, что его и его друга «ты с ним знакома, Амо» берут в Гидру.

– Ну и ладно, нам с тобой по небу всё равно не гулять, – равнодушно ответила я.

Ответила и поняла, что с ним да, не гулять. А с Амо! Я миллионами ночей. Каждую ночь! Я напрасно представляла, что когда-нибудь он поймёт, что по облакам можно ходить только со мной? Напрасно!

Я налила себе в стакан его гадости и выпила залпом. Потом поставила две тарелки. Для себя и него, налила борща.

– Ешь, – сказала я.

Я надеялась, что он, в очередной раз откажется, тогда я заявлю, что мужчина, который не собирается есть мою стрепню, мне не нужен. И дело было не в борще. Просто он мне не нужен. Почему я терплю, что он приходит? Потому что неприлично, если к женщине не приходит никто. Почему он ко мне приходит? Потому что у меня есть кровать, а большее он найдёт в другой раз.

– Ты же знаешь, я не люблю борщ, – ответил он.

– Давай ешь, а то опять с тобой пьяным всю ночь возиться.

Только я собиралась сказать свою заготовленную фразу, как он улыбнулся:

– Ты права, я голодный, как волк.

И равнодушно, как будто ему было всё равно, что есть и с кем спать, стал есть. Он разлил нам в стаканы свой противный портвейн. Встал в торжественной позе и произнёс:

– Ну, за то, чтобы у нас с Амо всё вышло.

Я улыбнулась, потому что в таких случаях принято улыбаться, и чёкнулась с ним. Колотун пригубил и зачерпнул ложкой борща.

– А он, и вправду, неплох, – сказал Колотун.

Я же осушила стакан до дна.

– Слушай, а зачем вам эта Гидра? – спросила я.

– Халтурка подвернулась. Денег намоем.

– Много хоть денег?

– Ну, уж больше, чем мы не зарабатываем сейчас.

– Будете идти и про вас все будут говорить, что вы уроды тупые.

– Нет. Мы будем идти, и все нам будут говорить: «Что вы желаете?» И, какую бы фигню мы ни пожелали, все будут нам её давать…

– А потом отворачиваться и говорить: «Ну и козлы».

– А потом отворачиваться и говорить: «Как повезло этим козлам».

Я снова налила себе портвейна и снова его осушила.

– Лохи вы с Амо, – сказала я.

– … а, ну всё, два стакана – твой предел.

– Лохи. Я вот тоже получаю от Гидры деньги. Но только она сама мне их приносит. А вы, лохи, вы становитесь её рабами. Вы лохи. Ло-хи.

– Во-первых, ты уже пьяная, иди спать. Во-вторых, ты такая же раба Гидры, как и все, ну и, в последних, деньги не пахнут.

Я долго не понимала, почему меня бесит Колотун. Поняла только сейчас. У него ж ничего нет. Вот такой равнодушный человек. Надо поваляться в грязи? Поваляется – ни впадлу. В сущности, чем грязь отличается от золота? Химическим составом. А так, тоже какая-никакая материя.

Я снова налила себе портвейна. Вкус его больше не был таким гадким.

– Если я попрошу, ты сделаешь?

– Ой, только не надо этих пьяных просьб!

– Сделаешь или сейчас же пойдёшь, куда хочешь, и я тебя не знаю?

– Фрида, иди спать!

Он взял меня за локоть. И мне стало омерзительно от того, что он берёт меня за локоть.

Я одёрнула его.

– Или сделаешь или иди, куда хочешь. Понял?

– Да понял я, что ты в плохом настроении.

Я подошла к двери, распахнула её.

– Всё, вали отсюда.

Он засмеялся и принялся доедать борщ. Меня это так взбесило, что я подошла, опрокинула тарелку на него.

– Или сделаешь или пошёл…

И тут в моём мутном сознании проскользнуло, что он сейчас выйдет из себя и двинет мне по лицу. Да, безусловно, можно стерпеть всякое, но нельзя стерпеть, когда на тебя опрокидывают борщ. Но, вопреки моим ожиданиям, он встал, бурча что-то типа «дура, что ты наделала», направился в ванную.

Я громко засмеялась.

– Понял, да? Понял что мне надо? Или сделаешь или вали к чертям! Вали на хрен…

Он вышел из ванны с огромным мокрым пятном.

– Вот дура, тебе ж всё это завтра убирать…

А я всё не унималась.

– Ну, Колечка, ну, сделай! Ну не впадлу.

– И что тебе надо?

– Скажи Амо, чтобы не шёл в эту Гидру. Скажешь, да? Ну, пожалуйста.

– Скажу. И он не пойдёт, потому что ты попросила? Кто ты ему такая?

– Я буду с ним ходить по облакам.

– Не будешь.

– Буду. Ещё как буду. Он мне про троллей будет рассказывать. Знаешь, тролли, они…

– Что ты несёшь? Какие тролли?

– Какого ты так говоришь, что б тебя..?

– Да ты ему на хрен не нужна.

– Нужна. Я ему очень нужна, как он мне.

– А я что тут делаю?

– А хрен тебя знает. Припёрся зачем-то…

– Короче, спи, завтра поговорим.

Он расстелил мою кровать, лёг. Я тоже завалилась рядом. Он понял, что от меня требовать что-либо бессмысленно. А на то, что я буду лежать рядом одетая, ему было плевать. Так и заснули.

Завтра я проснулась не только с больной головой, но и с чуднЫми воспоминаниями о вчерашнем вечере. Мне было неловко смотреть на Колотуна.

– Что передать Амо?

Меня от этого вопроса передёрнуло. Главное, он был задан таким ничего не выражающим голосом, как всё равно что Колотун спросил, что мне купить в магазине. Но не ответить я тоже не могла.

– Передай, если у него проблемы, я могу денег занять или пустить пожить. Ему незачем вступать в Гидру.

Колотун засмеялся:

– Странно ты думаешь о Гидре. Как будто это напасть какая-то. Большая часть рада, что удалось туда пристроиться.

– Я знаю. А впрочем, не разговаривай с ним. Я сама.

Колотун взял из стаканчика свою зубную щётку и кинул её в сумку. При всём том, что я его не любила, я к нему привязалась и не хотела, чтобы он уходил.

– Колотун, прости меня за вчерашнее.

– Хорошо, – сказал он, но щётки обратно не вернул.

– Подожди. Мы не любим друг друга, но это же ничего не значит…

– Ну, да, – согласился он.

– Ты приходи ещё. Как будет время, приходи.

– Хорошо, – ответил он.

Но не пришёл. Никогда больше. Мы провстречались больше года. Но он не звонил, как будто меня не было и нет. Не стоял у окна. Однажды я сама не выдержала, набрала его номер. Он ответил: «Кто это?» Когда я в очередной раз возвращалась с работы домой, Колотун плыл по течению этой многотысячной армии и обнимал какую-то девушку.

14.

Однажды, проходя мимо Гидры, я заметила в ней Ботану.

– Привет, – поздоровалась она.

Её было не узнать – в дорогом костюме, с красивой причёской… Она была на конце одного из щупальцев Гидры, и сидела в очень важном кабинете.

– Ты всё также в Башне?

Я кивнула.

– Молодец. А я вот в избирательной комиссии от партии.

Говорила она дружелюбно, как будто между нами ничего не произошло.

– Голоса на выборах подтасовываешь?

Ботана обиделась.

– Конечно, нет. А вообще я не знаю, я в первый раз.

Меня всегда удивляло, с каким достоинством они говорят о своей «работе на партию». Будто бы это работа, а не переливание денег из баночки в баночку.

– Так твоя работа – подтасовывать голоса. Тебе разве не сказали?

Ботана покачала головой.

– И что ты будешь делать?

– Я привыкла жить честно.

– Не получится честно. Или ты в Гидре и подтасовываешь голоса или ты сама по себе и живёшь честно.

– Что за глупости? Честным можно быть везде.

Ботана смотрела на меня такими искренними глазами, что мне стало её очень жалко – она не понимает, во что ввязалась.

– Ботана. А если придётся, ты сможешь?

Она молча отмахнулась.

– Ботана, ведь и съедать заживо кого-то придётся, и врать, и отбирать, и рушить… Ты это сможешь?

Возможно то, что я говорила, для неё было слишком диким и нереальным. Но вопрос был задан, и отвечать на него надо было. Ботана достала дорогую пачку сигарет, закурила. Закурила, может, скорее для того, чтобы напомнить мне, кто она, а не потому что хотелось курить.

– Конечно, смогу, – манерно и фривольно ответила она, – все ведь могут, чем я хуже? Ты сама как-то говорила, что я не умею жить… Научилась, как видишь.

– Нет, не научилась. Какая была, такая осталась…

Ботану передёрнуло:

– С этого момента поподробнее. Какая?

– Неадекватная.

Когда я сказала это, она просто взорвалась. Эта была её мозоль, на которую, видимо, много лет никому не было дозволено наступать.

– И в чём это я неадекватная? Я, что, крашусь в зелёный свет или хожу зимой в купальнике?

– Ты жить не умеешь. Как не умела всегда, так и до сих пор не умеешь.

– Да, зато получаю больше тебя.

– Не намного.

Как она была смешна в своём бежевом костюме, в своей уверенности, что жизнь удалась. Меня всегда бесила Ботана. Мне всегда было неловко за то, как по-дурацки она живёт. Может, по-этому я ощущала на себе ответственность за неё.

– Я тебе кое-что сейчас скажу. Не обижайся, просто подумай. Злата, Айдия, Вера вступили вовремя. Они за это имеют много. А ты получаешь гроши за то, что повязана с этим чудовищем. Тебе оно надо? Ты на краю. Ты ещё можешь уйти.

– Ты всегда считала меня дурой. А кто ты? Оглянись. От Гидры теперь не может уйти никто. Даже ты.

В этой суматохе. В этой погоне за деньгами и личным счастьем я не заметила главного. Теперь Гидра не была просто толпой придурков, которых слепила воедино круговая порука.

Гидра стала моим городом. Её щупальца, сплетённые из людей, которых я знала, лежали на дорогах, в администрациях города и края, в школах, в милиции. Даже в университете. Одного неловкого телодвижения этого чудовища хватит стереть с лица земли Владивосток.

Гидра теперь не была просто суммой нескольких (даже большого количества) индивидуумов. Гидра стала обособленным животным, которое питало все свои клетки тем, что покупала на озеро денег.

Нас, обычных людей, всё ещё было много. Очень много, в десятки раз больше, чем их. Но мы теперь перестали просто работать для всех и для себя. Мы все обслуживали Гидру. Гидра не могла ничего – ни выращивать картошку, ни выступать в Башне, ни преподавать в университете. Гидра могла только платить за всё, что делают другие. А впрочем, пока может платить, пусть платит.

Пока все ещё были счастливы, и никому это не мешало. Гидра улыбалась не только основным своим ртом, но и каждой клеточкой. Все они были счастливы, что кого-то обошли и теперь могут вершить судьбы. Кого-то – это меня, Ладу, моих родителей – всех тех, кто радуется своим знакомствам с Гидрой и тому, что хватило ума с ними не связываться так, чтобы оказаться в их плену.

Я хотела уже направиться домой, как встретила Правдина. Я, естественно, широко улыбнулась и поздоровалась. Он тоже поздоровался, только грустно.

– Вы сами-то как? – спросил он в своей вечной манере интеллигента называть всех на «Вы».

– Отлично. А вы?

– Я-то ничего. Но меня беспокоят дела в университете.

– А что случилось?

– Представьте себе, ректор выпустил приказ, в соответствии с которым Гидре разрешено входить в состав руководства вуза.

– По-моему, Гидра итак лезет изо всех дыр. Чего такого-то?

Правдин обомлел. Ему было непонятно то, что я сказала, в той же мере как было бы непонятно, если бы Ботана на гостах спросила бы, кто такой Шекспир.

– … как, чего? – только и смог пролепетать он.

Я поняла, что он, наверное, видит в этом что-то страшное. Да ладно! Они же такие же люди, как мы. Слепленные-повязанные, но… Те же. Вита никогда не перестанет быть сильной, самостоятельной, непрогибаемой. Ботана никогда не перестанет быть порядочной, честной и глупой. Амо… Ах, Амо! Он никогда не пойдёт на какое-нибудь дурнопахнущее дело. О чём вы, мой обожаемый педагог? Ничего не случится. Да, нам всем не нравится, что они стали такими. Но они от этого не перестали быть теми, кого мы знали. Они не перестали быть людьми!

А Правдин всё смотрел на меня огромными, не осознающими всей широты моего заблуждения, глазами.

– Как чего… Конец. Вот что.

– Не сгущайте краски, – ответила я и засмеялась. Скорее, чтобы успокоить себя, чем его.

– Я не сгущаю. Просто если Гидра заползёт на руководящие должности, она опутает всё здание, и университет рухнет.

– Да ну. Чё б он рухнул!

– Стены не выдержат, и крыша обвалится.

Его голос задрожал. Так задрожал, что эта тревога передалась и мне.

– Не может быть такого!

– Не только может, но и непременно произойдёт.

Я окинула взглядом Правдина. Он сейчас был похож на князя Мышкина из советской постановки «Идиота». Такой же чистый, и такой же растерянный. И только в этот момент я поняла, почему рухнет университет. Человек, жизнь которого – это «Процесс» Кафки, «Лысая певица» Ионеску, «Трёхгрошовая опера» Брехта, Шекспир… Кто ещё из великих шизофреников составляет мир этого человека? Ему даже женщина не нужна, чтобы гулять по облакам. Его мир – это пугающее, ирриальное небо мировой литературы. Но жизнь – это не Гамлет, где из всех главных героев не выживает никто. В жизни никто не превращается в жука и не говорит одними гласными звуками. Жизнь не делится на мерзавцев и ангелочков. Жизнь – это всего лишь энное количество людей, которые существуют на определённой территории, пользуются достижениями всех эпох, которые были до них, и хотят всего три вещи: комфорта, безопасности и самореализоваться. Не надо думать, что Гидра – это страшное, злое, прожорливое чудовище. Это всего лишь люди, которых мы с вами знаем. Когда они поймут, что быть Гидрой плохо, Гидры не станет. Вот и всё. Не надо думать, что она сметёт университет. Университет смести невозможно! Он появился спустя 20 лет после того, как появился Владивосток. Все люди, которые живут во Владивостоке, в нём учились. Мало того, во Владивосток приезжают со всех окрестных деревень, учатся, пару лет работают, и уезжают.

Всё, что построено в городе, построено для тех, кто сюда приехал учиться. Университет – это и есть Владивосток. Уничтожить его – это значит уничтожить город. Что за глупость такая – рухнет университет? А где люди будут учиться? Это ж нереально, чтобы нигде не учились…

Все, кто стал щупальцами Гидры здесь, учились в этом университете. Они его просто не смогут разрушить! Я посмотрела на здание университета. Его позолоченная крыша отражала лучи солнца. Возле него толпились студенты. Курили, разговаривали, смеялись. Университет окружали статуи в стиле сюрреализма. Корпус, хоть и посеревший от времени, выглядел огромной нерушимой глыбой. Щупальца Гидры. Щупальца страшной, всепроникающей Гидры, на фоне университета казались тонкими лианами. Нет, не рухнет. Никогда не рухнет.

15.

Я пришла на работу, села перед окном. Мой Владивосток… Такой офигительный. Такой большой. Такой свободный. Во что он превратился? Город, некогда раскрашенный цветной рекламой, граффити, киосками, стоящими где кому вздумалось… Город, который горел по ночам миллионами огней, а днём превращался в длинную реку из безупречных японских машин. Что с ним стало?

Его окутала паутиной эта чудовищная Гидра. Я вышла в эфир и начала:

– Вы не заметили, что наш город изменился? Вы не заметили, что на Луговой висело десять рекламных растяжек? Их сняли. Якобы они портили архитектуру города. Однако остаётся вопрос: почему реклама пива, реклама кроссовок, что они там ещё рекламировали… Портит архитектуру города, а вот аналогичная реклама новой восхитительной веры, президента, и, конечно, нашей обожаемой Гидры, размещённая на тех же носителях, не портит? Вы считаете это нормально? Вы считаете, нормальным, что в суд из десяти компаний, проплаченную рекламу которых сняли, обратились только три. И, естественно, проиграли.

Ректор Университета выпустил приказ, что на руководящие посты в университете разрешено брать только граждан, состоящих в Гидре. Преподавательский состав в шоке. Люди уверены – если Гидра будет занимать руководящие посты, она опутает здание Университета, его конструкция не выдержит, и он рухнет.

На остановке Первая речка были незаконно снесены три киоска. Их просто схватило в охапку одно из щупалец Гидры, и выкинуло вон. Местная ячейка объясняет это тем, что у киоскёров не было документов на землю. Однако вы можете видеть – это далеко не так. Договоры аренды у вас перед глазами, они действуют до декабря следующего года.

А ещё хотелось бы отметить…

Связь прервалась. Я не поняла, почему, и стала осматривать, какой из проводков не работает. В этот момент дверь распахнулась, в эфир вползло щупальце. На его конце была Люба, моя бывшая одногрупница, любовь моего любимого Амо. В общем, неплохая девчонка.

– Привет, Люба, чё-то аппаратура глючит. Ты чего это?

– Здравствуйте, мы, как Ваш основной рекламодатель, выражаем своё неодобрение информацией, которую вы пускаете в эфир…

Люба, с которой мы проучились пять лет, смотрела на меня стеклянными глазами, как будто вообще меня не знает, как будто то, что она в Гидре, важнее всего её прошлого, университета, киосков, всего нашего города. Как будто договориться не получиться – нечего и пробовать. Я ответила ей в том же духе:

– Я всего лишь исполняю свои служебные обязанности. Мне от руководства никаких ограничений по информации не поступало.

– Тогда я хотела бы переговорить с Вашим руководством.

Если бы всё зависело от меня, я послала бы к чертям это хреново щупальце. Даже если бы мне стали платить меньше. Но… всё зависело не от меня. Я не могла распоряжаться всем одна. У меня есть Лада, которой может за меня влететь. Я выбежала в коридор, стала стучать во все двери, за которыми она могла быть, и за которыми её никогда не бывало. Сколько это длилось? Минут пять? Нет, гораздо больше. Иногда время, которое показывают часы и время, которое кажется тебе, несоизмеримы. Этот год пролетел, как будто за день. А эти чудовищные пять минут длились как будто неделю. Нет, даже больше – месяц. Нет. Всю жизнь. Меня колотил страх. За эфир, за Башню, за себя, за Ладу… И ещё за что-то, что я не могла обозначить словами. Когда напряжение приблизилось к точке кипения, к его 100 градусам по Цельсию, когда вот-вот, и я в бессилии сползла бы по стене и стала, как идиотка, посреди коридора обливаться слезами, откуда-то вынырнула Лада.

– В чём дело? Почему нет эфира? – раздражённо спросила она.

– Гидра отрубила.

Лада побелела и побежала в наш кабинет.

– Так. Это что за произвол? Вы знаете, что по закону 132-ФЗ никто не имеет право вмешиваться в частную собственность? Вы хотите, чтобы вас посадили на три года?

Нет, Лада не была так глупа, чтобы думать, что Любу (по сути, Гидру) кто-то посадит за то, что она сделала всё правильно, с точки зрения Гидры. Просто надо было им продемонстрировать, что мы тоже свои права знаем.

Люба в какой-то момент замешкалась. Но у неё была цель. Нет, не цель, вернее, задача. Даже не так. Программа. Как у компьютера. И отойти от этой программы она не могла никак.

– Мы являемся вашим основным рекламодателем и требуем, чтобы информация, прочащая нас, в эфире не появлялась.

– Ваши требования противоречат уставу Башни, федеральному закону «Об информации» и здравому смыслу. Вы проплатили только пять часов эфира. Во всё прочее время мы обязаны выдавать ту информацию, которая является актуальной и беспристрастной.

Люба сдаваться не хотела. Она потребовала показать ей Устав и федеральный закон.

– Я не обязана показывать Вам устав – это корпоративный документ, а Федеральный закон доступен любому. Посмотрите в Интернете.

– В таком случае, вы ссылаетесь на нормотивные акты, которые выдумали сами, – холодно ответила Люба.

От этой наглости Ладу перекосило. Я видела, как наливаются злостью её глаза, как руки сжимаются в кулаки. Мне казалось, ещё секунда, и Лада вцепится в эту тварь, станет рвать её на куски – на тупых никчёмных людишек.

Но она просто взяла стул, громко поставила его возле шкафа, встала на него прямо в обуви, стала копаться в бумагах. Она достала устав и тоненькую книжку закона «Об информации», пролистала устав.