Лето, когда ты была невестой

– Отдохнём, – тяжко выдохнул Хойбур, оседая наземь. – Ты спи, а я покараулю, потом поменяемся.

Измотанная Сольгерд рухнула в мягкий мох, который принял её, словно перина родной детской кроватки, обнял уставшее тело, окутал беспокойный разум ночным туманом и вмиг убаюкал, предлагая сладкие видения в обмен на мучительную реальность.

Хойбур сжевал один из припасённых на дорогу пирожков, чтобы заглушить настойчиво бурчащий от голода живот, сменил окровавленные повязки на чистые, а потом принялся изучать чёрное звёздное небо. Он не нашёл ни одного знакомого созвездия – расположение и рисунок звёзд здесь были иными.

Потихоньку полугнома начало клонить в сон. Чтобы взбодриться, он прошёлся туда-сюда по поляне, и ноги сами привели его к кромке спокойной чёрной воды. В ней отражались две луны и звёздное небо, верхушки деревьев, но… не отражался Хойбур. Он склонился к воде ниже, помахал рукой – ничего.

Вдруг, вместо собственной физиономии, с поверхности тёмной глади на него глянула Сольгерд. Хойбур резко обернулся, но девушка по-прежнему спала там, где он её оставил. Перевёл опасливый взгляд обратно к озеру – отражение не исчезло, смотрело на него глазами цесаревны не мигая, но будто и не видя полугнома. Белоснежная кожа сияла неведомым светом, а на плечи падали чёрные пряди расплетаемой косы-ошейника. Хойбуру показалось, что коса расплетается сама, но тут за спиной отражения мелькнула иссушенная рука с чёрными обломанными когтями, а следом появилось уродливое безглазое лицо старухи Арабаш. Полугном вздрогнул и едва сдержал крепкое словцо, поймав его уже на слёте с губ. Старуха не смотрела на него, она была полностью занята отражением Сольгерд, медленно распускала её косу и гладила волосы с безмолвным восторженным наслаждением.

– Эй ты, гнильё болотное! – тихонько окликнул её Хойбур, но она не обратила на него внимания.

– Арабаш, мертвечина проклятая, тебе говорю! – пробасил он уже громче, но всё так же безрезультатно.

– Вот ведь нежить паскудная, не трожь её! – Хойбур ткнул в отражение древком секиры, и вода приняла его, не поморщившись рябью, не пустив кругов.

Древко с силой ударило Арабаш в плечо, и та наконец-то оборотила пустоглазое лицо на полугнома, но косы цесаревны из скрюченных пальцев не выпустила.

– Не трожь, говорю! – грозно повторил Хойбур.

Улыбка старухи была словно трещина, сквозь которую выглянули острые, полусгнившие зубы. Когтистая рука погладила отражение Сольгерд по плечу: «Моя добыча!»

– Меня возьми, – твёрдо и бесстрастно отозвался на этот жест Хойбур, и лысые брови Арабаш взметнулись вверх. – Её оставь!

Сольгерд проснулась от какого-то неприятного сна, который тут же забыла. Стояла звёздная, двухлунная ночь, Хойбура рядом не было. Она поднялась на ноги, заметив неясное движение среди деревьев.

– Хойбур? Это ты?

В ответ раздалось лишь знакомое кряхтение – полугном будто пытался поднять с земли что-то очень тяжёлое.

– Хойбур?

Сольгерд сделала несколько шагов вперёд, и ей открылась вся картина полностью: на кусочке очищенной от мха сырой взрыхлённой земли небольшой горсткой лежали, чуть подрагивая, несколько мелких светленьких рыбёшек, а чуть дальше Хойбур изо всех сил тащил из земли за хвост огромную склизкую серо-сизую рыбину. Рыба вырывалась и сопротивлялась, руки полугнома скользили по её туше и хвосту в отвратительной слизи, упускали добычу, и она, извернувшись всем телом, отскакивала на шаг, а потом вниз головой вбуравливалась в жирную землю. Полугном успевал настичь её хвост за мгновение до того, как тот исчезнет под землёй, и его пальцы вновь смыкались вокруг плавника и тащили рыбину обратно.

– Что это, Хойбур?! – шёпотом, полным омерзения и ужаса, спросила Сольгерд.

– Где? – тревожно пробасили за её спиной.

Она обернулась, едва сдержав вскрик. Позади стоял Хойбур, в руках его была вовсе не рыба, а привычная секира. Сольгерд повернулась обратно к отвратительному зрелищу с рыбой, но там уже ничего не было: ни Хойбура, ни рыб, ни даже голой земли – сплошной ковёр зелёного мха.

– Что там? – полугном тревожно вгляделся через её плечо.

– Да так, показалось, – замялась цесаревна. – Теперь ты отдохни, а я подежурю.

Они вернулись на место своего привала, Хойбур прилёг, но почти сразу поднялся.

– Знаешь, спать-то и не хочется. Давай-ка я тебе лучше кое-что покажу. – Он подхватил секиру, подозвав Сольгерд ближе. – Глядишь, пригодится! – Полугном деловито встал в боевую стойку. – Так, смотри сюда. Левой рукой крепко держишь за конец рукояти, правая – широким хватом – немного ниже лезвия. Ты лёгкая, силой тебе многого не сделать, нужно использовать полёт лезвия. Замахнись, а дальше только направляй его, это просто!

Сольгерд неуверенно взяла протянутую секиру, махнула ею и чуть не упала, потеряв равновесие, но Хойбур успел её подхватить.

– Э-э-э, девочка! Этак не ты секиру направляешь, а она тебя за собой тащит! – усмехнулся наставник.

Он рухнул на четвереньки и руками переставил её ноги в нужное положение:

– Вот так, шире, и не выставляй одну вперед! А теперь давай ещё вот по тому дереву!

Сольгерд широко замахнулась и вновь не удержалась на ногах: тяжёлая секира увлекла её в противоположную от дерева сторону.

– Опять не то! – запротестовал полугном, едва успев убраться с неожиданной траектории удара. – Смотри, ещё раз показываю. – Он отобрал оружие у Сольгерд. – Левой – крепко держишь рукоять, правой – скользишь по ней. Только не выпускай! Твой вес прибавится к весу лезвия и увеличит силу удара. Попробуй ещё разок! – Хойбур ободряюще улыбнулся, протянув ей секиру. – Погоди! Отойду подальше.

Прежде, чем всё получилось, Сольгерд упала ещё раз пять. Но в конце концов она смогла всадить лезвие в указанный ствол и остаться при этом на ногах.

– Сразу видно – моя выучка! – ухмыльнулся Хойбур, довольно оглаживая бороду. – У меня и то хуже в первый раз получилось.

Сольгерд метнула на него удивлённый взгляд.

– Мне, правда, тогда только три минуло, – смущённо пробухтел наставник, – и ростом я был в треть секиры… но ты всё равно молодец! Давай-ка ещё разок!

Утро было холодным, совершенно непохожим на вчерашний день, и Сольгерд втайне порадовалась, что нянюшка позаботилась одеть её потеплее. Они шли вперёд около часа, пока не вышли на ту же поляну, на которой ночевали, но с другой стороны.

– Эко мы! Где-то сбились, – пробухтел Хойбур и вновь свернул в лес.

Сольгерд упорно шла за ним, глядя себе под ноги, и баюкала в памяти последнюю встречу с Брегиром. Всё тело ломило после вчерашнего перехода, кружилась голова, было тяжело дышать, но это не имело никакого значения. Она должна успеть. Она должна найти белого медведя, иначе… иначе всё было зря. Не только свадьба с Рейславом, плетение косы и поход в Нордскогур. Вся её жизнь казалась совершенно пустой без Брегира. Таковой и останется, если Сольгерд не сможет, не успеет вернуть его. Всё будет бессмысленно.

Что-то небольшое с размаху шмякнулось ей под ноги, выдернув из задумчивости: на земле, распластав крылья, лежала мёртвая чёрная птица. Следом упала ещё одна такая же. Сольгерд подняла взгляд и увидела сквозь ветви множество стремительно приближающихся тёмных точек. В следующее мгновение путников накрыл дождь из дохлых птиц.

Сольгерд и Хойбур побежали вперёд, прикрывая головы и лица, а сверху на них сыпались маленькие, ещё тёплые тельца, били по спине, царапали длинными острыми клювиками по рукам и падали под ноги. Сольгерд старалась не наступать на них, но под ногами то и дело хрупали их косточки. И вдруг всё закончилось – ещё неожиданнее, чем началось. Сольгерд и Хойбур остановились и огляделись: впереди, в нескольких шагах от них, из-за деревьев выглядывала уже знакомая поляна с чёрным озером. Птиц на ней не было.

– Да что б тебя! – плюнул полугном себе под ноги, – вот ведь кружит, проклятый! Обратно нас загоняет!

К тому времени стало совсем холодно, как обычно бывает не на излёте лета, а за вершиной осени, когда на землю плотным покровом ложится снег. Коченели пальцы, дыхание срывалось с губ плотным белым облачком. В Нордскогуре был не только свой лунный период, но и собственная смена времён года.

Когда путники вновь углубились в чащу в надежде уйти от злосчастного озера, пошёл снег. Он опускался на их волосы и плечи большими мягкими хлопьями, таял на длинных ресницах Сольгерд лишь когда они касались горячих щёк, и тогда он стекал по ним потоками слёз.

Они шли, и воздух вокруг менялся с густого, душного и влажного, на хрусткий и гладкий. Пахло холодом, влажным деревом и мокрым снегом. Сольгерд на миг остановилась, запрокинув голову, сверху на неё смотрело пустое бледно-серое небо.

– Хойбур, куда делись листья? – с изумлением выдохнула она.

Деревья, ещё вчера пышно-зелёные, неподвижно раскинули голые серые ветви навстречу снежным хлопьям. И на земле не было ни одного опавшего листа. Полугном окинул беглым взглядом лес и лишь пожал плечом, не замедляя шага. Идти было всё тяжелее: его ноги будто норовили врасти в землю, становясь неподъёмными, как и секира, что весила всё больше. Рана разболелась с удвоенной силой. Дыхание обжигало грудь и горло холодом, воздуха не хватало, отчего голова шла кругом, лоб покрыла испарина, а перед глазами рябили чёрные точки. Стоило остановиться лишь на миг, следующий шаг сделать было почти невозможно.

Сольгерд заметила, что с ним что-то неладно: сгорбившись, он с видимым трудом преодолевал каждый шаг, словно шёл по пояс в трясине.

– Хойбур, всё в порядке? – неуверенно спросила она, но полугном не ответил, даже не повернул головы.

Подождав, она хотела повторить вопрос, но Хойбур вдруг замер, секира опустилась в ослабевшей руке, клюнула остриём пушистый слой снега. Сольгерд увидела через его плечо уже знакомое чёрное озеро, оправленное, словно в белую раму, в заснеженные берега.

– Не отпускает, – едва слышно произнёс Хойбур и обернулся.

На его посеревшем лице вспухли синие вены.

– Уже почти забрала, да? – печально спросил он.

Увидев испуг цесаревны, кивнул, потупив взгляд, и протянул ей секиру.

– Я дал ей слово не сопротивляться…

Позади треснула сухая ветка, Сольгерд обернулась. Из-за дерева выглядывала иссиня-чёрная морда, похожая на волчью. Скорее, это был узкомордый череп, обтянутый кожей. Пустые провалы глазниц струили желтоватый свет, который вдруг прервался – существо моргнуло. Потом сделало осторожный шаг вперёд, пригибая голову к земле. Над опущенной холкой, словно сложенные крылья, вздыбились острые лопатки. Из-под искривлённой беззвучным рыком чёрной губы выглянули белоснежные клыки. Из-за ближайших деревьев выступило ещё с десяток подобных тварей.

– Что это, Хойбур? – севшим голосом, едва слышно прошептала Сольгерд.

Так и не дождавшись, что она возьмёт его секиру, полугном бросил оружие к её ногам и сделал шаг назад, к озеру.

– Что ты делаешь?

В голосе Сольгерд, словно до звона натянутая струна, дрожало отчаяние, приземистую, коренастую фигуру Хойбура искажали вскипевшие на глазах слёзы.

– Это хорошая история, – выдохнул он, – спасибо, девочка, что позволила стать её частью! – Хойбур сделал ещё шаг назад. – Доведи её до счастливого конца, ладно?

Ещё шаг.

– И скажи моей ягодке: полугном не зря топтал эту землю полвека! – Он раскинул руки. – Забирайте! – крикнул Хойбур, из последних сил стараясь не закрывать глаза.

Мгновение Сольгерд видела его таким, тяжко дышавшим, до синевы белым, с растрёпанными волосами, усыпанными бусинами с руническими символами. Он с видимым трудом выпрямил спину и поднял голову, раскинул руки, словно собирался обнять весь мир. И в его широкие, некогда сокрушительные, объятия бросилась стая чёрной клыкастой нежити. Холодный воздух бесшумно взорвался брызгами крови, и стая в один миг скрылась вместе со своей добычей под ровными водами чёрного озера.

Сольгерд не слышала собственного крика, рвавшего её горло, сколько хватило дыхания, пока голос не слетел на хрип, не чувствовала обжигающих заледеневшие щёки слёз. Не помнила, как упала на колени, впилась пальцами глубоко в землю, скрючившись, будто от нестерпимой боли.

По каплям крови, раскиданным по снегу, словно переспелые ягоды брусники, Сольгерд доползла до края озера, но из ровной чёрной воды на неё глянуло лишь искорёженное болью отражение. Она наклонилась ниже, и из озера выстрелила костлявая зеленоватая рука, схватив цесаревну за свесившуюся через плечо косу.

От сильного рывка Сольгерд едва не нырнула в воду, но удержалась на кромке берега, и, задыхаясь, перехватила косу повыше мёртвой руки, дёрнулась, пытаясь высвободиться. Несколько мгновений она сопротивлялась, но Арабаш была сильней, пригибала её лицо всё ниже и ниже к воде. И тут Сольгерд вспомнила про кинжал за голенищем сапога. Мысль мелькнула, обожгла серебряным отблеском. Сольгерд выхватила кинжал и вонзила его в костлявое запястье. Ладонь тут же разжалась, выпуская косу, и ушла под невозмутимый покров воды вместе с оружием.

Сольгерд отползла подальше от проклятого озера. В ушах шумело, перед глазами всё плыло, над головой кричала какая-то птица. Нет, это не птица – это эхо, возвращающее её хриплые всхлипы, отражённые от чёрного озёрного зеркала. Она скрючилась на холодной, припорошенной снегом земле, что было сил прижала к груди намотанную на кулак косу.

…Когда Сольгерд очнулась, было уже темно. Подняться с первого раза не получилось, и она обнаружила, что её тёплый плащ накрепко, почти до середины, врос в землю, покрылся заснеженным мхом и кровоточащими грибами, похожими на человеческие пальцы. Лес пытался удержать её не только руками старухи Арабаш.

Плащ пришлось оставить. Это ничего, главное – цела коса, будущий ошейник. В груди было холодно и пусто. Гулко и одиноко стучало сердце. Зато в воспалённом разуме творился настоящий кавардак. «Я не буду обращать на это внимание, – прошептали пересохшие губы, – надо просто идти». В нескольких шагах от неё из-под кружевного снега блеснула секира Хойбура – словно позвала, и Сольгерд рассеянно ей кивнула.

Она очень долго плелась, утопая в рыхлом снегу, который становился всё глубже. Ноги и спину ломило, каждый вдох отдавался болью в груди и между лопатками. Секира, которую Сольгерд тащила за собой, казалась всё тяжелее, фляга с водой опустела. Неудержимо клонило в сон. Но она не останавливалась, продолжала идти, пусть и очень медленно: если она перестанет двигаться, лес заберёт её.

«Где же он? – стучало у неё в висках, – где он?!» – и слезящиеся, покрасневшие глаза жаждали увидеть среди серых древесных стволов белый медвежий мех, но вокруг был лишь снег – и только.

Лес брал её измором.

Сольгерд за что-то запнулась и всем телом рухнула в ледяную белую перину, упёрлась ладонями, попыталась встать и поняла, что не может подняться: силы окончательно оставили её. Она сделала ещё попытку – поднялась на колени, но вновь упала, когда попыталась встать на непослушных, дрожащих от усталости ногах. Злость и отчаяние затопили её грудь и выхлестнулись обжигающими рыданиями.

«Помоги мне! Найди меня! Услышь!» – шептала она сквозь всхлипы, не видя ничего, кроме расплывающейся перед глазами черноты… А потом всё стихло. И ослепительно-белый свет обжёг веки Сольгерд. Она с трудом разлепила смёрзшиеся ресницы: леса вокруг не было. Цесаревна лежала посреди бескрайной снежной пустыни, а на душе было спокойно и торжественно. Наверное, так и должно быть, когда отправляешься на встречу с богами. Её тело заледенело настолько, что она уже не чувствовала холода укрывавшего её снега, не чувствовала ничего.

Всё правильно. Так и должно быть. Здесь её никто не найдёт. Как и она не найдёт того, кого она ищет… На границе сознания появился смутный образ огромного белого зверя. Сольгерд знала, что это – человек, и что он нужен ей, словно воздух, но… она не могла вспомнить, как его зовут.

«Подождите, всемилостивые боги! – взмолилась она всем своим существом, едва заметным облачком пара сорвавшимся с губ. – Подождите! Я приду. Но позвольте мне вспомнить его имя! Не забирайте, оставьте мне хотя бы имя!» И под вновь смежившимися веками, словно красочное действо, промелькнуло всё уходящее лето.

Она слышала звук, далёкий, слабый, едва уловимый. Он всё нарастал и приближался, пока не превратился в настойчивый зов. Чья-то рука настойчиво трясла её за плечо, пытаясь разбудить. Сольгерд сделала ещё одно усилие и открыла глаза: перед ней стоял… Брегир?

Нет, этот худой, высокий мальчишка лет тринадцати не мог быть Брегиром, несмотря на очевидное с ним сходство. Длинные чёрные волосы туго стянуты на затылке и заплетены в косичку, взгляд тёмных глаз не по возрасту серьёзен и строг, в руке – секира Хойбура.

– Вставай, – произнёс мальчик, видимо, уже не в первый раз. – Он здесь!

Вдруг совсем близко от них снег скрутился, словно поднятый небольшим смерчем, и сложился в фигуру белого волка. Зверь оскалился и бросился на них, но в полёте острое лезвие секиры полоснуло ему по горлу, и волк осыпался наземь грудой снега. Таких снежных пирамидок вокруг Сольгерд было не меньше десятка. Мальчик вновь обернулся к ней, и она только сейчас заметила его тяжёлое дыхание, испарину на лбу и порванный рукав.

– Вставай, мама! – успел выкрикнуть он, прежде чем бросился наперерез ещё двум волкам, что возникли из снежных вихрей.

Мама?! Сольгерд поднялась на дрожащие, подламывающиеся ноги, и увидела, как из-за снежного холма вырастает лохматый, сутулый медвежий силуэт. Он шёл плавно, словно плыл среди снегов, опустив морду, исподлобья взирал на свою вероятную добычу, подчиняя её себе жёлтым звериным взглядом. Глубоко в недрах мощной груди зарождался утробный рык.

– Давай, мама! – мальчик, расправившись с очередным снежным волком, протянул руку в требовательном жесте, и зачарованная Сольгерд словно очнулась, оторвала взгляд от медвежьих глаз.

Окоченевшие, непослушные пальцы принялись отцеплять от пояса флакон с сонным зельем. Они путались в завязках и пряжках, дрожали и мешали друг другу. Когда флакон был снят и переброшен в руки мальчишке, тот щедро полил снадобьем лезвие секиры и бесстрашно бросился на медведя.

Огромный зверь рычал и махал когтистыми лапами, защищаясь от оружия, что назойливо маячило перед его мордой. Худенький ловкий мальчик с тугой чёрной косицей танцевал вокруг него, пытаясь достать мохнатую шкуру лезвием. И ему это удалось: секира чиркнула по плечу зверя. Медведь взревел, запыхавшийся мальчик едва успел отскочить от последнего замаха мощной лапы. Зверь словно налетел на невидимую стену, пошатнулся и рухнул наземь, взвив в воздух снежные хлопья.

Сольгерд кинулась сквозь оседающие снежинки к медведю и чуть не упала, зацепившись за что-то мыском сапога. Это было древко секиры, которую она держала в своих же руках кверху лезвием. Как такое может быть, ведь оружие было у мальчика?!

Снежная волна, вздыбленная падением медвежьего тела, осела. Под ногами Сольгерд лежал огромный мохнатый зверь, в стороне валялся пузырёк от сонного зелья и пробка. Мальчика не было и следа.

Она перехватила секиру поудобнее и отрезала косу. Оба её конца были перевязаны лентой, чтобы ошейник не расплёлся, когда волосы будут отрезаны. Тяжело упала на колени возле белого медведя, обвила онемевшими руками его шею и соединила концы ошейника, связав вместе обе ленты. Медведь лежал, вытянув морду, закрыв глаза. Медленно вздымался ровным глубоким дыханием мохнатый бок. Ничего не происходило.

Обряд свадьбы с Рейславом не был завершён, Сольгерд не могла в полной мере считаться его женой, как и он – цесарем. Видимо, этого было мало для того, чтобы разрушить проклятие.

– Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – шептала она сквозь душащие слёзы, перебирая непослушными пальцами густую белую шерсть. – Услышь меня! Услышь меня, Брегир! Вернись ко мне! Услышь, как я зову тебя по имени и вернись ко мне, ответь мне! Я нашла тебя. Нашла, и больше никуда не отпущу. Я слышу твоё сердце. Чувствую твоё дыхание. Ты здесь, под моими ладонями, но ты так далеко! Услышь меня, Брегир, услышь, как я зову тебя, и вернись… Вернись ко мне!

Она обнимала большого спящего зверя, вцепившись в его густой мех, и дышала в лад с ним: слишком глубокий вдох, едва помещающийся в девичей груди, слишком долгий выдох, забирающий весь воздух, до онемения лёгких, до темноты в глазах. Она чувствовала его дыхание и дышала вместе с ним.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Мир постепенно угасал, сжимался, уходил куда-то далеко-далеко. Всё растворялось, исчезало, оставалось лишь дыхание – одно на двоих. В какой-то момент оно стало не таким мучительно-глубоким, и под пальцами Сольгерд ощутила не медвежью шерсть, а тепло человеческой кожи и знакомый шрам от арбалетного болта у левого плеча.

Эпилог

Стоял удивительно тёплый для исхода первого осеннего месяца вечер. Забор Дома Душ, испещрённый тайными руническими знаками, был украшен папоротником и белыми цветами, переплетёнными алыми лентами, а калитка между мирами – приотворена. Брегир сделал широкий шаг, легко перенося Сольгерд через вино и зёрна, выплеснутые у порога. Охрана закрыла за ними дверь, он опустил невесту на ноги в первобрачной комнате, и белое платье раскинулось длинным шлейфом по мягкому ковру. Белые цветы были вплетены в короткие, едва доходящие до плеч волосы цесаревны, и щёки её стали так же белы, стоило ей окинуть взглядом опочивальню.

Она была здесь лишь раз, в ночь, когда умер Рейслав. Казалось, комната до сих пор хранила запах крови и гари, ощущение рвущегося кружева тонкой, как паутина, надежды и накатывающей безысходности. Сольгерд зябко передёрнула худыми плечами, потупила взор. Это не укрылось от внимательных глаз Брегира. Он пристегнул обратно к бедру снятый было меч и протянул невесте руку:

– Пойдём отсюда.

Сольгерд вскинула на него испуганный взгляд.

– Мы не можем!

– Почему?

– Это традиция! Цесарская чета должна провести ночь после свадьбы в первобрачной комнате.

– Ну ты же королева теперь, – улыбнулся Брегир, – можешь придумать новую традицию. Пойдём!

Он вывел её из Дома Душ, посадил перед собой в седло и повёз в лес. Они остановились на маленькой полянке, засыпанной ковром пожелтевших листьев. Брегир раскинул на земле тёплый плащ как плед для пикника и привлёк к себе Сольгерд.

– Потанцуй со мной, – шепнул он, обнимая её за талию.

Осенний лес укутывал их тёплыми грибными запахами опавшей листвы, влажной земли и вековых замшелых деревьев; лунный свет серебрил чёрные волосы, отражаясь в глазах; ночной туман, словно лёгкая вуаль, поднимался от земли… И два дыхания сливались в одно, срываясь с губ едва заметными облачками белого пара.

Драконий лекарь

Это короткая история о пути протяжённостью в целую жизнь и продолжительностью всего в три дня.

История пути, неразрывно связавшего последнего в этом мире дракона и меня, его убийцу.

Змееяд

Я делаю ещё шаг и замираю. По лиловым обрывкам туч расплавленным золотом разливается закатный свет, словно отчаянный крик тонущего за горизонтом солнца. Я слышу её. Даже мёртвую, я продолжаю слышать её всем своим сердцем, всем своим существом. Я закрываю глаза и касаюсь пальцами шершавой и влажной от растаявшего снега поверхности серо-синих валунов совсем близко от её холодной белой руки.

Кажется очень странным то, что она остаётся здесь, на острых камнях, с небьющимся сердцем, с остановившимся взглядом. Для такой, как она, было бы гораздо естественней исчезнуть, раствориться, растаять, обратиться пеплом, да что угодно! Только не оставлять после себя здесь это холодное прекрасное тело, пугающее своей непохожестью на неё живую, оставить лишь слёзы наши, и боль мою, и память о себе прозрачной невесомой дымкой, призванной отныне застилать мой взор, с каждым днём отодвигая привычный мир всё дальше.

Я оборачиваюсь и смотрю вниз, в холодную черноту воронёных доспехов, и чувствую, как под узорчатыми панцирями человеческие сердца захлёбываются подкатывающим ужасом пред чем-то неминуемым. Они увидели, что произошло, раньше, чем я почувствовал. Странно, ведь произошло это со мной…

1

Изольда

Она вздрогнула и проснулась, не успев понять, что же её напугало. То ли какой лесной шорох, то ли всё тот же сон про чёрную стрелу у неё под рёбрами и изумрудный яд, разносящийся по раскалённой крови. Рассвет ещё не наступил, но был уже близко настолько, что она ощущала в воздухе его запах, звеняще-чистый и холодный. И запах дождя, пролившегося этой ночью над сосновым бором далеко к северу отсюда. Холодает. К полудню будет снег. Надо поторапливаться.

Она выбралась из своего укрытия, застланного еловыми лапами углубления под замшелыми валунами, и, не успев распрямиться во весь рост, зашлась страшным хрипящим кашлем. На бурые листья упало несколько капель крови – иссиня-чёрной, густой, словно вулканическая лава.