Вороны вещают о смерти

Оказалось, и нечисть не прельщает исполнять чью-то чужую волю. А объединяет нас то, что ни у кого нет выбора. Лихо уготовано приносить несчастья, и он будет, и изменить это нельзя.

– Лихо… А имя у тебя есть?

Он задумался ненадолго, прикрыл глаз, словно пытался отыскать нечто давно забытое внутри себя. Пожал плечами:

– Может, и было, но теперь я его не помню. Здесь некому звать меня по имени.

– Так выбери себе любое. У нас говорят, что в имени кроется особая сила, как в волосах и зубах, и что если оставить ребенка безымянным, он так и не сможет отыскать свой путь.

– Путь… – задумчиво повторил он, после чего обвел окружающее руками. – Разве же может быть что-то, помимо этого?

Пришел черед мне пожать плечами:

– Кто знает.

– Лес и людские горести. Вот и весь мой мир, и путь, и смысл.

Прозвучало это с печальной уверенностью давно смирившегося с заточением узника. Я попыталась представить себя на его месте. Не смогла.

– Должно быть, тяжело в одиночку…

Даже как-то не задумываешься, что нечисть так сильно похожа на людей.

– Что ж, я подумаю над именем. А как твое?

– Огнеслава. Друзья зовут Огнишей. – Я замялась на миг и робко улыбнулась: – И ты тоже можешь.

– Ог-ни-ша… – протянул он, будто пробуя имя на вкус. На лице появились смущение и замешательство одновременно. – Считаешь, мы можем стать друзьями?

– А как же. Ты помогаешь мне, хотя и не обязан. И разговаривать с тобой интересно. – Моя улыбка стала шире, и я надеялась, что он разглядит в ней искренность. – Похоже на начало дружбы.

Лихо приподнял уголки губ в ответ. Потом вдруг помрачнел, улыбка потухла, как догоревшая в ночи свеча. Он опустил взгляд к земле, проговорил с тоской:

– Хотелось бы, чтобы это было так, но… – Из груди вырвался тяжкий вздох, выражающий больше, чем любые слова. – Испокон веков существует порядок: нечисть либо служит человеку, либо владеет им.

Я нахмурилась:

– Не верю, что не может быть иначе.

Лихо только сокрушенно покачал головой:

– Спасибо за твои слова, Огниша. Но, кажется, я стал забывать свое место. Не просто так Лихо скрывается ото всех в дремучем лесу. Лихо приносит беду всем, кого встретит. Зря я попросил тебя остаться. Как бы не случилось теперь худого.

– С Рябиной ведь не случилось, – упрямо возразила я, но в душе уже начали проклевываться сомнения.

Глядя на этого юношу, так легко можно было забыть, что не человек передо мной, а одна из самых опасных нечистей.

– У волхва был дар. Только дар и защитит от нечистой силы. – Лихо запахнул мшистую мантию, спрятав руки. – Расскажи про ребенка и уходи, пока проклятие к тебе не прицепилось.

Я поджала губы, но спорить не стала. Он хотел как лучше, и мне следовало быть благодарной за это. Но горечь обиды все же прокралась в сердце. Обиды не на Лихо, а на тех, кто придумал обойтись с ним так несправедливо.

Но пока следовало сосредоточиться на мальчике и на том, что еще можно исправить.

– У него и жар, и озноб. Дрожит постоянно, и даже судороги были. Сознание спутанное, почти не просыпается. И еще хрипы – видно, дышать тяжело.

– Похоже на болотную лихорадку. В селе, наверно, думают, что это я болезнь навел?

– Ну… – Не хотелось лишний раз напоминать ему, что народ винит нечисть в любых своих невзгодах. Хотя, кажется, он успел смириться с таким отношением и не ожидал иного. – Это ведь не так, правда?

– Я уже давно подобным не занимаюсь. Когда-то, в начале пути… – Лихо задумался было, вгляделся в полузабытое прошлое, но потом встряхнул пепельными волосами, снова обратив ко мне взгляд. – Ну да ладно. До первых сумерек собери горькую полынь, листья сирени и кору ивы. Из них приготовь отвар и пои ребенка по ложке три раза в день. Вот только без Слова отвар может и не помочь. Если ребенок не поправится, не будут ли родители винить тебя в этом?

В горле вдруг пересохло. Сама старалась не думать о плохом, но и не тешиться бессмысленной надеждой. И я боялась, очень. Боялась так, что не раз возникали мысли не вмешиваться. Пробормотала:

– Я все же попробую. Вдруг это единственный шанс для ребенка излечиться? Нельзя упустить его из страха перед неудачей.

– Как знаешь, – вздохнул собеседник. – А теперь ступай, Огниша.

– Полынь, сирень и ива… Благодарю за помощь.

Хотелось сказать еще многое. Но простое слово не могло выразить того, что переполняло меня в этот момент. Да я и сама не осознавала всего. Казалось, внутри зарождалось нечто новое, неизвестное, пока еще не обретшее форму. Пообещала:

– Я еще вернусь. Можно?

Лихо какое-то время раздумывал в молчании. Хмурая морщинка показалась на миг между бровей, а потом так же быстро исчезла, и лицо снова стало похоже на высеченную из камня маску.

– Хорошо. Но только с оберегом. Сделай себе такой оберег, который защитит от болезней, проклятий и влияния нечистой силы.

Я кивнула и поднялась. Прошлогодняя хвоя тут же захрустела под обмотанными тряпицей ступнями. Навьи духи вдруг затихли, затаились. Замолк и дятел, что без устали выстукивал где-то в вышине. Даже ветер не нарушал воцарившуюся тишину шелестом листьев.

Лихо глядел на меня желтым глазом из-под нависших на лицо прядей. В нем отражалось смирение. И темное, как бездонное ущелье, вековое одиночество.

Сбор трав я закончила далеко за полдень. Домой решила не заходить перед тем, как отправиться в дом кузнеца. А то ведь матушка начнет допытываться, где это я так долго пропадала, или, чего доброго, вообще запретит покидать двор. К тому же волхв однажды сказал, что отвар, приготовленный на углях из кузни, будет иметь большую силу.

В доме стоял густой запах жженого чертополоха, а на каждом окне и у порога торчали свежие ветви ежевики. Так старшая сестра хотела оградить сына от нечисти. Использовала все знакомые ей средства: на лоб мальчику повязала ленту с обережной вышивкой, у головы над его лавкой повесила вязанки чеснока и даже драгоценную соль рассыпала в ногах.

Я застала Зоряну там же, где и оставила. Женщина сидела на полу, гладила руку сына и тихо напевала колыбельную. Обернулась на скрип двери.

– Огниша! – воскликнула Зоряна со смесью надежды и волнения. Взглянула на тростниковую корзинку у меня в руках. – Ну как, принесла что-то?

– Да, но… – тяжко вздохнула, подходя к ней ближе. – Я все же не волховка. Знаю, как приготовить отвар, но он может и не сработать. Хуже от него не станет, но ты должна быть готова, что…

– Я на что угодно готова, – перебила женщина хмуро, – но только не провожать сына на костер.

В тишине мы глядели на мальчика. Его бледные щеки влажно блестели в свете из окон, заполняющем просторную комнату. Он иногда вздрагивал во сне, беззвучно шевелил губами.

– Ты была чуть старше, когда я покинула дом, – тихо сказала Зоряна. – Наверно, и не помнишь, как я плакала в страхе перед замужеством. Думала, чужая изба и чужая семья никогда не сможет заменить мою. Но вот заменила, а я даже и не заметила когда.

Я легонько сжала ее руку:

– Как зовут мальчика? Бушуй уже выбрал ему имя на постриг?

– Выбрал, – кивнула женщина. – Но пока мы зовем его Млад.

– Хорошо. Давай поможем Младу, сестрица. Принеси из кузницы несколько углей, а я затоплю печь.

Зоряна помедлила миг, но спрашивать ничего не стала и вышла, прихватив с собой лопату для золы. Я же уложила на переднем краю горнила поленья и бересту, затем подвинула их кочергой к красным тлеющим углям. Открыла зольник, чтобы воздух помог огню разгореться. Постепенно береста начала тлеть, появился оранжевый огонек. Медленно, неторопливо он ухватился за дерево и стал набирать силу.

Тем временем я наполнила чугунок водой, покрошила кору ивы, листья сирени и верхние побеги серебристой полыни. Терпкий, пряный аромат тут же заполнил избу, вытеснив запахи чеснока и горелого чертополоха.

Скрипнула дверь – Зоряна внесла в избу раскаленные угли на лопате:

– Хватит столько?

– Хватит.

Женщина закинула угли в печь, а я подцепила чугунок ухватом и поставила его в под. Обернулась к Зоряне:

– Как вода вскипит, оставь потомиться немного, потом пусть остынет. Отвар нужно процедить и давать по ложке трижды в день. А я приду к вам завтра проведать.

Зоряна отрешенно кивнула, постоянно поглядывая на сына:

– Ладно. Спасибо, Огниша.

Во дворе я оглянулась на избу – из окон наблюдали остальные домочадцы. Лица их отнюдь не выражали дружелюбие. Сдвинутые брови, осуждающе поджатые губы. И даже один из братьев Бушуя, что тоже работал в кузнице, провожал меня с порога хмурым взглядом. Наверно, гадали они все: что может знать о целебных травах простая девчонка, ни одного дня не проходившая в учениках у волхва? Не сделает ли она только хуже? Меня и саму трясло от таких мыслей, и я старалась гнать их прочь. Теперь остается лишь ждать и наблюдать. Молиться богам о здоровье мальчика, и, может, они проявят милость.

На столбе у ворот сидела черная ворона. Птица хрипло каркнула и взлетела, стоило только приблизиться к ней. О беде ли она возвещает?..

Изба кузнеца стояла на краю села близ речки, где над водой торчали валуны и где все местные бабы стирали одежду. Сейчас у реки было безлюдно: день близился к завершению, сельчане оканчивали работу в полях и огородах и тянулись к избам на вечернюю трапезу. Я вдруг вспомнила, что со вчерашнего вечера во рту и маковой росинки не было. Пустой желудок тут же дал о себе знать.

Тропа к родному дому вела через село, но я решила обойти краем, по полю, чтобы собрать немного зелени на ужин. Наши запасы подходили к концу, до первого урожая еще далеко, так что и питались по весне дикими травами. Сейчас, когда зелень молодая и сочная, самое время ее собирать.

В поле на пологом склоне холма я отыскала съедобные растения: дикую горчицу с мелкими желтыми цветками, чертополох, пригодный не только для отпугивания нечисти, кусты просвирника, усыпанные крупными розовыми цветами. Из всего этого можно приготовить похлебку. Иван-чай тоже годился, но следовало рвать юные побеги, до цветения, пока они еще не стали жесткими. А у самой земли можно было отыскать щавель. Скоро моя тростниковая корзина наполнилась зеленью, и я поспешила к дому.

Изба встретила привычной темнотой и запахом трав. Матушка спала, отвернувшись к стене. Не хотелось тревожить ее, но печь затопить придется – иначе как приготовить ужин?

Я принесла свежих яиц из курятника и тихо принялась стряпать. В котелок с водой покрошила щавель и иван-чай, молодые листья просвирника, стебли чертополоха. Горчица годилась целиком – и листья, и тонкие стебли. Осталось лишь вмешать пару яиц для густоты и сытости и потомить немного в печи.

Скорлупа разбилась о край котелка с тихим треском. Яйцо скользнуло к листьям, а я нахмурилась, учуяв странный запах. Открыла ставню над столом и ахнула.

Налитый кровью желток растекся по зелени, источая слабый тошнотворный дух гниения. В руках появилась дрожь.

С замиранием сердца я разбила оставшиеся яйца в отдельную посуду. Каждое оказалось испорчено. Верный признак сглаза.

К горлу подступила тошнота.

Миска кровавых сгустков блестела в свете уходящего солнца, а я никак не желала принимать, что это значит.

Глава 6. Из-за сена и коровы

Я распахнула глаза и едва смогла вздохнуть. На грудь словно камень давил. Заозиралась дико вокруг, пока проходило оцепенение в первые мгновения после сна.

Тусклый рассвет пробивался в щели рассохшегося дерева. Матушка беззвучно спала спиной ко мне у другой стены избы. Но что-то снова было не в порядке, я чувствовала это, как иные птицы чувствуют приближение бури или как собаки лают перед грозой.

Сны в последнее время одолевали беспокойные, тревожные. Казалось, это предвестье, знак свыше, и если бы удалось их разгадать… Однако поутру они забывались, словно кто-то нарочно стирал видения. И, как ни старалась, я не могла их вспомнить. Оставался лишь смутный след, нехорошее предчувствие и уверенность, что все это не случайно.

Повинуясь охватившему беспокойству, я накинула поверх ночной рубахи платок и вышла на двор. Босые ступни намокли от холодной росы, мягкая трава щекотала кожу. С востока сквозь рваные облака и островерхие ели сочился слабый рыжеватый луч зари. Но не получалось радоваться новому дню. Душу все еще терзала смута.

Оглядела двор и прислушалась. Соловьиные трели доносились из зарослей кустарников, в траве стрекотали кузнечики, а в селе то в одном, то в другом дворе кричали первые петухи.

Только в моем сарае было тихо.

Я проглотила подступившую горечь и медленно пошла к курятнику. Сердце стучало все громче, до краев наполненное безотчетной тревогой.

Дверь оказалась заперта на щеколду, как я и оставила с вечера. Отворилась с жалобным скрипом ржавых петель. В темень сарая проникло немного света. В нос ударил влажный, надышанный коровой за ночь воздух. Но на этот раз что-то в нем изменилось. Что-то постороннее примешалось к привычным запахам навоза и сена.

Я сделала шаг. Навстречу выбежали из своего угла перепуганные куры и тут же разбежались по двору. Всего четыре из дюжины, и все чем-то перемазанные.

Чуть дальше впереди лежала первая тушка.

По спине пробежал холод. Я медленно оглядела насесты, боясь того, что предстоит увидеть.

Мертвые куры лежали тут и там, разбросанные по всему курятнику. Шеи перекушены, а у некоторых головы отсутствовали напрочь. На соломе остались пятна крови и перья – следы борьбы.

Я попятилась прочь из сарая. Ноги ослабли и подгибались, руки дрожали. Рухнув в траву, я сжала края платка в кулаках и часто-часто задышала. Но запах все не желал выветриваться, он будто застрял у меня внутри. Смрад свернувшейся крови.

Должно быть, бешеная лиса забралась в курятник. Или хорек. Такое случается часто, но я не желала верить, что произойдет и со мной.

Как быть теперь? Весной, когда до сбора первого урожая еще несколько месяцев, а прошлогодние запасы подходят к концу, потеря большей половины птиц сильно ударит по нам. Придется затянуть пояса. О себе я не так переживала – здоровая и молодая, прокормлюсь как-нибудь и полевыми травами, не привыкать. А вот матушка… Она и так в последнее время почти ничего не ела.

Когда немного пришла в себя и свыклась с произошедшим, я взяла пустое ведро и снова зашла в сарай. Скоро ведро наполнилось тушками птиц.

Утренние заботы тянулись сплошной непрерывной полосой разученных действий, тогда как мысли были заняты совершенно иным. Сперва подоила корову, поставила выпекаться хлеб. Пока недостатка в муке не было, но на всякий случай я решила поберечь продукты. Вмешала в тесто вместе с ячменем и рожью растертую в порошок сосновую кору. После спустилась к речке с корзиной рубах.

Все проходило в каком-то оцепенении. Образы мертвых птиц в темном сарае все стояли перед глазами. Мои бедные несушки и единственный петух. К осени нужно непременно раздобыть нескольких цыплят. Вот только нечего мне было предложить взамен.

Кто-то дотронулся до моего плеча, заставив вздрогнуть и обернуться. Рядом по колено в воде с подвернутым повыше подолом рубахи стояла Нежана.

– Что это с тобой, подруга? – обеспокоенно нахмурилась она.

Я окинула ее рассеянным взглядом, только теперь увидев стоящих неподалеку девушек. Сколько я уже терла рубаху о камень, не замечая ни холода, ни времени, ни окликов?

– Не слышала, как вы подошли, – откликнулась я, распрямляя затекшую спину.

– Не заболела ли ты, Огниша? – обратилась ко мне Беляна. – Или случилось что? А то на тебе лица нет.

Девушки глядели на меня с такой искренней заботой, что я едва не пустила слезу от нахлынувших вдруг чувств. Бросила выстиранную рубаху в корзину и вышла на берег. Ноги онемели от ледяной воды и едва слушались.

– Страшно мне, подружки, – прошептала я наконец и сама удивилась тому, что решилась высказать это вслух.

Опустилась без сил на мягкую траву, укрывающую подходы к реке, и взволнованные девушки расселись рядом.

– Что такое, Огниша? Расскажи, может, придумаем, чем помочь.

Я сокрушенно покачала головой:

– Ох, девочки, боюсь, что поможет здесь только чудо… Ночью в курятник забрался зверь и передушил почти всех кур.

– Батюшки!

– Боишься, что зверь снова вернется?

– Нет, Милаша. Беспокоюсь, но… Боюсь я другого, что туго нам с матушкой придется. Репа с тыквой совсем чахлые, плохо растут в этом году. Я их и поливаю – по дюжине ведер с речки таскаю каждый день – и землю рыхлю. Не растут! И корова того и гляди перестанет молоко давать. Еще и яйца эти кровавые…

– Как пить дать, кто-то порчу навел! – с уверенностью заявила Нежана. – Каждый знает: если яйцо покатать по плечам и разбить, а оно тухлое, значит, порча или сглаз на человеке, а то и нечистая сила на плечах сидит! Может, кто-то на тебя зло затаил, вот и не ладится все: и куры дохнут, и посевы чахнут. – Она ахнула и широко распахнула глаза: – А может, и матушка твоя так долго болеет из-за порчи!

Я ответила хмурым взглядом:

– Нет, не может быть. Не верю я в это.

Но в голосе помимо воли отразилось сомнение.

– Когда ты впервые кровавые яйца нашла?

– Три дня назад…

– А что до этого было, помнишь? Может, поссорилась с кем?

– Да ничего такого… Слушайте, ну какая порча? Я же никому в жизни плохого не сделала, да и нет у меня ничего, чтобы от зависти насолить хотели.

– Ты добрячка, Огниша, – заметила Милана, – но иногда и с такими беды случаются. Какой там второй признак порчи?

– Сворачивается молоко сразу же после дойки. Бывало?

Я задумалась, пытаясь припомнить, когда в последний раз оставляла кувшин в доме.

– Молоко я сразу пью или в тесто использую. – Помедлила и напряженно обвела подруг взглядом. – А третий какой признак?

– Тяжелый сон, – ответила Нежана, и я застыла, с усилием сглотнув вставший поперек горла ком. – Говорят, если плохо спишь и будто не отдохнувши встаешь, да еще если грудь болит наутро, верный знак, что по ночам на груди сидит нечисть или колдун, силы твои пьет.

Не сразу получилось собраться с мыслями и заново взглянуть на все, что произошло недавно. Да, в порчу было бы проще всего поверить. Столько несчастий навалилось разом. Но они все могли оказаться и простым совпадением.

– А как тогда болезнь матушки объяснить? Если бы она была вызвана дурным влиянием, волхв бы это заметил.

Нежана только развела руками:

– Значит, это все Лихо.

– Нет, – отрезала я с такой уверенностью, что подруги разом замолкли и с подозрением воззрились на меня. Поспешно добавила: – Ну, плохое просто случается. Может, Недоля сейчас мою судьбу плетет.

– А я все же думаю, что это колдун, – прищурилась Милаша, а Беляна поникла:

– Значит, ничем мы помочь не сможем…

– Знаю я, что может помочь. – Милана обратила ко мне серьезное и даже жесткое лицо. – Замуж тебе надо выйти.

Я испустила тяжкий вздох и с укоризной протянула:

– Милаша!

– А что? Сама подумай. Если не соберешь достаточный урожай, не запасешься дровами и сеном к зиме, туго вам с матерью придется. А вдруг и корова того? Что будешь делать, а? То-то.

Слова подруги не на шутку меня рассердили.

– Не стану я из-за сена и коровы замуж выходить.

– Ха. Вы, подружки, часто говорите мне, что я слишком горделива. Но даже мне гордость не помешала бы исполнить долг. А как бы вы поступили?

Нежана поджала губы и отвела взгляд, признавая правоту Миланы, и только светловолосая Беляна с досадой покачала головой:

– Надо тебе быть сдержаннее, Милаша. В селе что-то нехорошее творится, а ты про женихов…

В неуютном молчании я закончила накатывать рубахи и поспешила к дому.

Не хотелось признавать этого, но в чем-то подруга была права. Мне едва хватило сил в прошлом году заготовить достаточно сена. Корова ест много. Я косила дни напролет, потом ворочала подсохшие стожки вилами, чтобы не загнивали. Скручивала сено в плотные снопы и носила привязанными к спине на сеновал, что отец когда-то устроил на чердаке сарая.

Вместо хороших дров иногда приходилось использовать шишки и ветки – колоть поваленные деревья на чурки и носить их из леса на двор у меня просто не хватало сил.

А был бы муж, он взял бы тяжелую работу на себя. Я занялась бы как следует огородом, ткала и шила бы рубахи, как все прочие женщины.

Но мне такая жизнь претила. Не важно, таскала я сено или стряпала, чинила крышу или резала ложки, не ощущала я себя на месте. Всегда хотелось делать нечто большее, чем просто обеспечивать собственную жизнь.

Глава 7. Верный признак

К полудню затянувшие небосвод облака поредели. Дождей не было уже с седмицу. Я брела через поле к избе кузнеца и думала: отсутствие волхва Рябины влияет на все село гораздо больше, чем показалось вначале. Волхв мог договориться с ветрами, чтобы те пронесли дождевые облака над нашими землями, мог делать охранные заговоры на жилища и скот, читать знаки. Волхв ухаживал за капищем и разжигал Живой огонь. Как мы теперь без него?

Но самое главное – он знал, как лечить. Я же застыла у порога избы с волнением. За дверью ждали хворый мальчик и его беспокойная мать. Они нуждались в помощи, и больше всего я боялась, что так и не смогу им помочь.

Отворила дверь с тихим скрипом и прошла через сени в светлую и просторную комнату. Привычно пахло полынью и чертополохом. Сквозь аромат трав пробивался другой запах, слабый, но явственный. Запах недуга.

Я все поняла еще до того, как Зоряна подняла на меня заплаканное посеревшее лицо, оторвавшись от тонкой руки сына. Слова застряли в горле. Я молча приблизилась и коснулась плеча сестры.

– Ничего, – прохрипела женщина. – Три дня прошло. Я даю ему отвар трижды в день, как ты велела. Сначала показалось, что Младу стало лучше. Жар немного спал, и он даже стал просыпаться, разговаривать! Но этой ночью его снова трясло. Так трясло, что держать пришлось! – Зоряна вцепилась пальцами в мою запону и с отчаянием возопила: – Что же теперь делать, Огниша?

– Кабы я знала… – Потом нахмурилась от пришедшей вдруг на ум догадки. – Три дня, говоришь? Приступ повторился через три дня?

– А что такое?

– Не знаю, сестрица, я не уверена. Не хочется самой в такое верить, но… может, и правы были подруги.

– О чем ты?

Мрачная, как грозовая туча, я опустилась на пол рядом с Зоряной:

– Может, слышала, что в селе говорят, будто колдун у нас завелся?

– Как не слышать. Бабы только о том и болтают.

– Я не поверила сначала, да и теперь сомневаюсь: вдруг и правда? Три дня назад, когда пришла от тебя, разбила куриные яйца, а они все гнилые. Это ведь в тот день у Млада первый приступ случился? А сегодня вот в курятнике мертвых кур нашла. У всех шеи перекушены. Подумала, лиса или еще какой зверь. Но теперь не уверена.

– Думаешь, и твои птицы, и болезнь сына – это из-за чьего-то злого глаза? Проклятие над нами, думаешь?

– Можно лишь гадать…

– Нет, погоди-ка! Говорят же, что есть способ опознать сглаз и порчу. Вот и проверим.

Зоряна едва ли не бегом вышла на двор и скоро вернулась с яйцом в руке. А следом за ней зашел и угрюмый кузнец Бушуй. Он остановился в дверях, вытирая руки о закопченный рабочий фартук.

Я тут же поняла, о какой проверке речь. Осторожно обхватила мальчика за плечи и приподняла, придерживая голову, а Зоряна покатала яйцо по его худым плечам, спине и груди. Ребенок даже не проснулся – натужно дышал во сне с тихим присвистом.

Женщина разбила яйцо в деревянную плошку и ахнула. Обратила к подошедшему к ней мужу испуганный и растерянный взор. Бушуй долго глядел на кровавый желток в молчании, потом опустился на лавку в ногах сына.

– Значит, порча? – упавшим голосом заключил он. – Травы тут не помогут…

– Что же делать, Огниша? Должно быть какое-то средство!

Я потупилась растерянно. Понимала, ничего тут не поделаешь.

– Только волхв умел отводить порчу и проклятия, – напомнил кузнец. – Где ж он пропадает, когда так нужен?

Его слова эхом отразились в моих мыслях. Было во всем происходящем нечто неправильное, скрытое. Нечто, что я никак не могла уловить. Неспроста несчастья посыпались одно за другим, стоило только волхву отправиться в леса. И Лихо тут совершенно ни при чем.

Я вскинула голову от пришедшей на ум новой пугающей догадки:

– А вдруг его исчезновение не случайно? Вдруг лишь волхв стоял на пути у того, кто замыслил зло причинить? Не стало его – и некому теперь село оберегать от темных чар.

– Думаешь, колдун и с ним мог что-то сотворить? – обхватила себя руками Зоряна. – Ох, батюшки, что же такое творится!

Кузнец недоверчиво хмыкнул:

– Погоди, жена, смуту подымать. Может, и нет никакого колдуна.

– Ты же сам видел яйцо, Бушуй! – Зоряна снова протянула ему плошку, которую тот оттеснил от себя громадной мозолистой ладонью. – Что это, если не порча?