Скиталец: Страшные сказки

Яга сварила похлёбку на детских рёбрышках.

***

Солнце уже почти взошло над лесом, когда Морен выбрался из избы с серым свёртком в руках, сделанным из шали Бабушки Яги, и своими же седельными сумками. Куцик восседал у него на плече и, как всегда, вертел головой, ловя каждый случайный звук: от птичьих трелей до хруста веток и лошадиного фырканья. Факелы почти догорели, и лишь угли тлели в пустых глазницах черепов, указывая путь. Поляну окутал прозрачный утренний туман, что приятно холодил обожжённую кожу, и казалось, весь мир ненадолго замер, дабы отдышаться перед долгим днём. Но Морен с трудом мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя настолько опустошённым.

Малу он нашёл на окраине леса – она гладила спутанную гриву его кобылы, расчёсывала её пальцами и хихикала себе под нос. Когда Морен спросил, как она себя чувствует, Мала с широкой улыбкой протянула: «О-о-о!», и засмеялась. Её реакция ему не понравилась.

– Я видела, как изба ходила по поляне! На курьих ножках, представляешь? – спросила она, заливаясь смехом.

Морен привязал свёрток к седлу и закинул на лошадиный круп сумки. Освободив руки, он поймал лицо девочки в ладони, повернул его к солнцу и нахмурился. Зрачки её были расширены и не подумали сужаться, когда он вывел её из тени.

– Ты что-то съела?

Мала наморщила носик и вырвалась из его рук.

– Ну, съела. Пару ягодок всего. Я есть хочу! А у тебя перчатки противные: мокрые и воняют!

Морен хмыкнул и повернулся к лошади.

– А где Бабушка Яга? – источая возбуждение и бодрость, спросила Мала. – Вы с ней договорились?

Отвечать Морену не хотелось. Он закрепил сумки, проверил седло, отвязал поводья. Когда всё было готово, снял перчатку и протянул девочке руку, но та и не подумала давать свою.

– Я помогу тебе забраться в седло, – объяснил он терпеливо.

– Не хочу с тобой ехать! – она сложила руки на груди. – Это мой конь, мне его Бабушка Яга подарила!

В любой другой ситуации Морен, вероятно, разозлился бы. Но сейчас он был слишком подавлен, устал, да и понимал, что Мала наелась красавки, потому и ведёт себя так. Вместо того чтобы спорить, он подхватил её за талию, оторвал от земли и закинул себе на плечо. Куцик любезно спорхнул, уступив место. Мала тут же принялась кричать, бить его по спине, вырываться и не прекратила, даже когда он усадил её в седло и запрыгнул следом, устраиваясь позади.

– Не дёргайся, а то свалишься, – предупредил её Морен, натягивая поводья.

Только тогда она затихла, и он погнал лошадь галопом.

Ещё на подъезде к деревне его взгляд привлекли кони при полном снаряжении, ожидавшие всадников. Морен почувствовал дурное – в Закутьи прибыли гости, и ему оставалось лишь надеяться, что не по его душу. А сразу за воротами, на главной дороге, собиралась толпа. Кто-то заметил их ещё издали, и навстречу вышло, казалось, всё поселение. Люди расступались перед Скитальцем, но всё равно толпа оставалась такой плотной, что не протолкнуться. Староста вышел вперёд, а следом за ним и Матвей в сопровождении личной свиты. Но стоило Морену остановить лошадь, к ним, расталкивая деревенских, прорвалась Марфа.

– Малуша! Доченька!

– Матушка! – откликнулась на зов счастливая Мала.

Морен выбрался из седла и спустил девочку на землю. К тому часу, когда они добрались до селения, яд красавки уже отпустил её. Мала кинулась навстречу матери, и та, опустившись на колени, приняла её в свои объятия. Плача, она неистово покрывала лицо и ручки дочери поцелуями, то и дело повторяя:

– Жива, здорова, вернулась!

– Я была у Бабушки Яги, – сообщила ей Мала. – Она хотела одарить меня, представляешь?

Морен отвернулся от них и обратился к старосте. На Матвея он старался не смотреть – не хватало духу.

– Не показывайте это детям.

Он отвязал свёрток и бросил его точно в руки главы поселения. Староста поймал его и сразу же развернул, но увидев, что внутри, вскрикнул от ужаса и выронил из рук. Отрубленная голова Бабушки Яги покатилась к ногам Матвея. Толпа ахнула, зашумела, те, кто был ближе всех, отпрянули, а Мала истошно закричала. Как бы Марфа ни пыталась отвернуть её голову, закрыть глаза или увести дочь, та вырывалась, рыдала и всё продолжала кричать:

– Он убил Бабушку Ягу!

По толпе прокатился стон, так похожий на стон боли. Кто-то охал, кто-то кричал: «Как же так?!», другие спорили, обсуждали, переспрашивали, не веря в услышанное. Люди шептались, толпа зашевелилась, многие пытались подойти ближе и посмотреть, тут и там звучало: «Неужто правда?» С каждым словом гул голосов становился всё громче, будто кипящая вода в закрытом котле. Морен прожигал взглядом старосту. На его лице так и читалось: «Я же просил!», но глава деревни не замечал ничего вокруг. Бледный, оцепеневший, он не мог отвести широко распахнутых глаз от заляпанной чёрной кровью головы. Мала рыдала на груди у матери. А Морен ловил выкрики и шепотки из толпы:

– Он нашу богиню убил!

– Что же теперь будет?

– Кто теперь защитит нас от проклятых?

– Кто будет провожать мёртвых?

– Они останутся здесь, будут скитаться и душить живых!

– Как нам теперь жить?

– Кто его вообще позвал?!

Куцик щёлкнул клювом – он нервничал, чувствуя недовольство толпы, что росло с каждым людским словом.

– Она убивала и ела ваших детей! – Морен повысил голос, чтобы каждый услышал его, но смотрел по-прежнему только на старосту. – Она никогда не была богом, вы же видите, у неё тёмная кровь. Найдите её избу в лесу и сами во всём убедитесь.

– Где Вадим?

Это был Матвей. Такой же бледный, как и глава поселения, он поднял на Морена тяжёлый взгляд. Пусть он и молчал до сих пор, но один его вопрос ранил сильнее, чем все обидные выкрики толпы. Потому что Морен не знал, что ему ответить.

– Я… я не успел, – выдавил он из себя. Язык не слушался, и голос подвёл, надломившись.

Матвей растянул губы в кривой болезненной усмешке.

– Ну да… – произнёс он с едкой горечью. – Ты ведь проклятых убиваешь, а не людей спасаешь. Так ты тогда сказал?

Слова ударили, как пощёчина. Тогда, в кабинете епархия, Морен лишь хотел поставить Матвея на место, теперь же случайно брошенная фраза обернулась против него. Уже много лет он не ощущал себя настолько паршиво. Словно хватаясь за последнюю нить, Морен снова взглянул на старосту, но тот покачал головой, так и не поднимая взгляда.

– Я говорил, тебе тут не будут рады.

Шум толпы становился всё громче и уже звучал как угроза. Каждый хотел, чтобы Скиталец услышал придуманное им оскорбление, порой премерзкое, грязное. Морен поспешил забраться в седло, и в этот момент кто-то бросил в него камень. Тот угодил в лошадиный круп, и гнедая тут же встала на дыбы. Толпа отпрянула – люди будто бы ждали, что он нападёт на них. Но едва Морен успокоил лошадь, кто-то бросил ещё один камень, и его труды пошли прахом.

– Убирайся из моего края, пока я не приказал спустить на тебя собак! – во всю глотку рявкнул Матвей.

Куцик нервно щёлкнул клювом, расправил крылья. Морен развернул лошадь и сразу же сорвал её с места, спеша убраться отсюда. В спину прилетел ещё один мелкий камушек, а когда он выехал за ворота, то ясно слышал, как ему кричали вслед:

– Убирайся отсюда, проклятый!

Невидящие очи

320 год Рассвета

Царь Меди́с был слеп. Его глаза скрывала маска из чистого золота, что составляла с короной единое целое и закрывала половину лица, подобно забралу. Узнав, что на порог его дома явился Скиталец, он не стал прогонять его или даже спрашивать, зачем тот пожаловал. Вместо этого царь приказал устроить пир и пригласил его к столу, как дорогого гостя. Его – изгоя, которого боялись и люди, и проклятые, – он посадил по левую руку от себя. Уже давно никто не принимал Морена с таким радушием. Глубокий старик с иссохшими трясущимися руками, тонкими и редкими белоснежно-седыми кудрями, с кожей настолько сухой и дряблой, что казалось, она отвалится от него, если прикоснуться, Медис всё время улыбался и говорил по-ребячески живо и бодро, сохранив ясный ум.

– Есть ли у вас имя? – поинтересовался он. – Или друзья тоже зовут вас Скиталец, точно собаку?

– Морен.

– Мо-рен, – протянул царь, словно пробуя имя на вкус. – Приятно слышать, что вы не отрицаете наличие друзей. Так вы больше человек, чем проклятый?

– Каждый считает по-своему.

Длинный стол был полон гостей, но царь не посчитал нужным представить их. Морен рассудил по одеяниям, что это приближённые к короне дворяне. Они вели разговоры между собой и почти не обращали внимания на правителя, лишь иногда искоса и с любопытством поглядывали на его гостя. Два кресла по правую от Медиса руку пустовали. Слуги исправно ставили перед ними тарелки с едой и меняли их, когда приходило время, хоть никто и не притрагивался к ним. Ни гости, ни Медис не обращали на пустующие места никакого внимания. Все словно ждали кого-то, кто никак не приходил, но чьё опоздание считалось естественным порядком вещей.

Морен и за столом не снимал свою маску – та уходила под ворот рубахи и закрывала не только нижнюю часть лица, но и шею до самых ключиц. Так она сидела плотно и не задиралась во время боя. Вытянув нижний край, Морен приподнимал и удерживал её второй рукой, когда подносил ложку ко рту.

– Она вам не мешает? – спросил его вдруг Медис.

Морен поднял на царя изумлённый взгляд и ещё раз вгляделся в украшение на его лице. Из-под огибавшей переносицу маски выглядывала тонкая хлопковая лента, по-видимому, закрывавшая рану на месте глаз. Лицо Медиса было обращено к нему, но не оставалось сомнений: даже не будь царь слеп, за золотом и тканью на лице он ничего не мог видеть.

– Вы имеете в виду?.. – осторожно уточнил Морен.

– Ваша пасть. Я слышал много россказней и историй про вас. Одни говорят, будто бы вы питаетесь человечиной, чтобы на время получать силу проклятых. Другие, в частности Единая Церковь, утверждают, будто бы вас послал нам Единый Бог и вы едва ли не сын его. Но чаще всего я слышу историю, что вы и сам проклятый. Что в День Чёрного Солнца ваша кровь почернела, мышцы раздулись и вы получили силу десятерых мужчин, но поплатились за неё лицом. Зубы ваши удлинились и превратились в клыки, челюсть вы сомкнуть не смогли, и кожа на щеках разорвалась, превратив ваш рот в пасть. Её-то вы и прячете за маской.

– Да, я слышал об этом, – не стал отпираться Морен. – Ещё говорят, будто бы этой пастью я могу заглотить целиком живую кошку и не поморщиться.

Медис рассмеялся. Громко, запрокидывая голову, сотрясаясь всем телом. Многие за столом прекратили разговоры, чтобы обернуться и посмотреть на царя, но, когда он успокоился, отвернулись, как ни в чём не бывало.

Медис смахнул несуществующие слёзы со щёк.

– Какую только ерунду не говорят глупые люди. Будь это так, вряд ли бы вы смогли вести со мной светскую беседу. Дайте угадаю… Вы здесь из-за слухов, которые ходят вокруг меня?

– Не стану вам лгать. – Морен не желал того совершенно искренне – этот старик удивительным образом располагал к себе. – Кое-кто из ваших приближённых считает, что вы в сговоре с проклятыми или даже один из них.

– Чушь! – Медис громко фыркнул. – Необразованные невежды! По-вашему, я похож на проклятого?

Морен посмотрел на него внимательно, пристально, точно и сам желал убедиться в своих выводах, а затем уверенно произнёс:

– Нет. Но я не получил бы деньги, не приехав к вам, чтобы убедиться лично.

– Что ж, убеждайтесь сколько влезет. Вы мой гость. Вам хватило ума и чести прийти ко мне и сказать обо всём в лицо, в моих же интересах не мешать вам… расследовать, – Медис поморщился, вложив всё своё неприятие в это последнее слово. – Я прикажу подготовить вам комнату. Оставайтесь на три дня. Надеюсь, этого времени вам хватит?

– Более чем.

Угощение на пиру было скромным, хоть и весьма вкусным. Запечённый хлеб с мясом внутри, грибная похлёбка со сливками, лук, зажаренный в тесте, худой поросёнок с яблоками в меду. Глядя на последнего, Морен не мог избавиться от мысли: если такого подают к царскому столу, что же тогда достаётся простым крестьянам?

Несмотря на свою слепоту, Медис не нуждался в помощи. Он тянулся к блюдам, безошибочно выбирая нужные, ломал и накладывал себе хлеб, посыпал мясо зелёным луком, точно зная, где что стоит и лежит. Даже приступив к похлебке, он не искал ложку по столу, а уверенно взял с отведённого ей места. Впрочем, в выверенных за годы привычках Морен не нашёл ничего удивительного.

– Так вы знаете, почему именно ваши приближённые считают, что вы опасны? – спросил он Медиса между переменой блюд.

– Конечно! Я, может, и слепой, но не идиот. А ещё я умею слушать, когда они говорят мне, даже если не согласен с ними. – Медис склонил голову, помолчал немного и заговорил тише, точно делился тайной только для них двоих: – Мой край голодает. – Морен уловил в его голосе затаённую боль. – Людям не хватает пищи. Наши земли не плодородные, мы выращиваем скот, ловим зверей на мясо и шкуры. Но в последние годы скотина дохнет, дичь уходит из лесов, а проклятых вокруг становится всё больше. Они пожирают наших овец, распугивают оленей, не дают людям жить! Откуда, по-вашему, они берутся? – вдруг переменил он тон, заговорив как прежде.

– Часть из них: животные и люди, обращённые в День Чёрного Солнца. Другие – все, каждый, кто появился после, – люди и звери, поддавшиеся сильным порочным чувствам. Гнев, похоть, алчность… Когда они завладевают человеком, то отравляют его, точно скверна, пробуждая Проклятье. Говорят, оно есть в каждом из нас, главное – не дать ему пробудиться.

Медис «смотрел» прямо на него, словно знал, куда смотреть.

– Хотите сказать, что убиваете людей?

– К сожалению.

– Чушь! – взмахнул он руками. – Вы не похожи на убийцу, Морен. Вот что я вам скажу: проклятые – обычные животные, звери. Да, они появились вслед за Чёрным Солнцем, никто не может этого отрицать, но они всего лишь звери. Крупнее и агрессивнее прочих, согласен, но медведь тоже крупнее и злее собаки. А то, что говорите мне вы, мол, проклятым может стать любой, кто поддастся ярости или другому пороку, – всего лишь легенда, придуманная единоверцами. Придуманная, чтобы мы славили их бога и боялись. Придуманная, чтобы пробудить в нас кротость, чтобы вести нас подобно стаду овец. Ведь кто может быть покорнее, чем праведные из страха, что их покарают за гнев? А? Скажите мне!

– В ваших словах есть доля истины, и я не стану оспаривать её. – Морен и сам искренне желал, чтобы сказанное Медисом когда-нибудь стало правдой. – Но я видел, как порок и Проклятье, следующее за ним, пожирают человека. Видел, как тот теряет всё человеческое и обращается…

– В чудовище? – перебил его Медис. – Для этого его достаточно напоить.

– Вы не верите мне, – сказал Морен устало, не спрашивая – утверждая.

– Я не хочу вам верить. Удовлетворит ли вас такой ответ?

– Более чем какой-либо другой.

Их спор окончился ничем, но не оставил осадка. К столу подали сладкое – малину, политую молоком и щедро посыпанную сахаром. Поднеся ложку ко рту и учуяв запах, Медис поморщился и жестом подозвал слугу.

– Мальва не любит малину. Принеси что-нибудь другое!

Тот поклонился и покинул зал, не задавая вопросов. Спустя несколько минут у одного из пустующих мест забрали тарелку с ягодным лакомством и на его место поставили запечённые в меду груши.

После пира Медис лично проводил Скитальца в отведённые ему покои и покинул его со словами, что в старчестве полюбил ложиться как можно раньше. Морен не смел возражать – его и так почтили бо́льшим вниманием, чем он заслуживал. Медис не был его царём, но являлся правителем пусть и малого, но всё-таки царства, и Морен ощущал себя неловко, беседуя с ним на равных.

Не прошло и получаса, как в его комнату ворвались, не посчитав нужным постучаться. Долговязый мужчина, облачённый в бордовый кафтан, – Морен уже был знаком с ним. Именно Бранимир обратился к Единой Церкви, чтобы найти его и пригласить во владения Медиса. Сейчас же, отбросив приветствия и другие прелюдии, положенные по этикету, он заявил буквально с порога:

– Вы выяснили что-нибудь?

И ведь не спрашивал – требовал. Морен невольно подумал, что когда Бранимир просил его об услуге, то был куда более вежлив.

– Я только приехал. И нет, Медис не проклятый, если вы об этом.

– Уверены? Я слышал неоднократно, многие проклятые сохраняют человеческий разум.

– Да, но теряют человеческий облик. Даже если Медис – новый, неизученный вид, проклятые не могут контролировать свой порок. Разозлите его, и когда он выйдет из себя, то явит свою истинную сущность.

Бранимир издал громкий, презрительный смешок.

– На заседаниях Совета он выходит из себя по любому поводу.

– Тогда я не понимаю, чего вы хотите от меня.

– Но он нездоров! – почти прокричал Бранимир. Лицо его побагровело, а вздёрнутые усы затрепетали. – Его рассудок помутился!

– Даже если и так, к Проклятью это не имеет никакого отношения.

– Послушайте меня!

Бранимир шагнул к нему, вставая лицом к лицу. Он возвышался над Мореном почти на целую голову, хотя тот не был низким. Но Морену хватило одного лишь холодного взгляда, чтобы дворянин взял свою ярость под контроль. Видимо, Бранимир вспомнил, с кем говорит и на что способен Скиталец, ибо немедленно стушевался и повторил уже тише:

– Послушайте меня. Он заставляет своих людей охотиться на проклятых в лесах. А потом пойманную дичь подавать к столу, точно это какой-то кабан!

– Вашим охотникам хоть раз удалось поймать проклятого?

– Нет, – стушевался Бранимир. – Они даже не пытаются! Медис слеп, поэтому они приносят ему обыкновенных зверей, а кухарка подаёт их к столу. Никто в здравом уме не стал бы есть… их.

– То есть вы обманываете его? – Морен услышал главное, стараясь игнорировать то, с каким отвращением прозвучало «их» из уст дворянина.

– А что ещё нам остаётся?

– Медис сказал, что люди голодают. Насколько это правда?

– Здесь он не соврал, – с неохотой признался Бранимир. – Проклятые пугают дичь и убивают скот. Про людей я уже молчу. Сначала Медис объявил награду за их истребление, пообещал горсть золота тому, кто убьёт хоть одного. Но, как я уже говорил, охотники боятся идти на них. Люди убивали своих коров и лошадей, кто победнее – пойманных в лесу оленей, и приносили их Медису, чтобы получить награду. Однажды он приказал подать к столу один из таких трофеев, сказал, что хочет попробовать его. Кухарка не посмела ослушаться. Тогда-то всё и началось.

– Полагаю, с каждого такого зверя вы получали монету себе в карман? Тогда выходит, вы сами повинны в своих бедах.

Бранимир побагровел пуще прежнего, а усы его задрожали. Видя его состояние, Морен поспешил сменить тему, тем более что один вопрос никак не давал ему покоя:

– Лучше расскажите мне, кто такая Мальва.

– Его дочь. Она умерла от оспы больше десяти лет назад. Медис не смог смириться с утратой и верит, что она всё ещё жива.

– И вы этому способствуете? – Морен был в ужасе и не скрывал этого. – На пиру никто и рта не открыл.

– А что нам остаётся? – повторял, как заклинание, Бранимир. – Он ведь царь, с царём спорить бесполезно! С Медисом уж точно. Он ведь ослеп не сразу и, когда умерла Мальва, ещё видел, пускай и совсем плохо. В первые дни, когда ему только сообщили о смерти дочери, он не находил себе места от горя. Показывал то на одну, то на другую служанку и кричал: «Но Мальва вот она, она жива! Зачем вы обманываете меня?» Это было невыносимо… Всем стало легче, когда он успокоился. И никто не посмел ему возразить, когда однажды утром, спустя несколько месяцев, он вдруг приказал выделить за столом два места, которые обязаны были оставаться пустыми. Слуги пожалели его…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.