Горький шоколад

– Понимаешь, наша улица очень длинная, – сказала, наконец, Лиза, потягиваясь (она еще лежала в постели, прижимая трубку к уху) – но ты прямо заинтриговал. А знаешь что? Пригласи ее куда-нибудь. Давайте все вместе погуляем, зайдем на выставку. Хоть завтра.

– Все вместе? – озадачился Рома, – вообще-то мы хотели вдвоем побродить…

–Ну, вдвоем мы всегда успеем. Я позову еще Максика.

Так и тянуло ответить «это с Максиком ты всегда успеешь», но сердиться не хотелось, бездарный очкарик с курса Лизы вызывал лишь жалость. Высокий и тщедушный, одежда на нем висела слишком свободно, как на шесте, обращаясь в бесформенную накидку привидения. Да еще огромные очки на пол лица и жидкая козлиная бородка серого оттенка. Он постоянно слушал в наушниках тяжелый рок, тайно писал садистские стихи и ждал конца света. С этим вырождением Лиза время от времени общалась, и это было по-настоящему отвратительно. Рома мог бы движением одного пальца его прикончить. Только повода пока не находилось. Максик вел себя очень скромно, в компаниях был услужлив и молчалив. Иногда скорбным, будто придавленным, голосом жаловался на несовершенство окружающего мира, мизерную стипендию, которой хватало лишь на корм коту, тесноту в вагонах метро и слишком теплую для зимы погоду. Об такого нытика руки не очень-то хочется пачкать. Ему шел уже тридцатый год, и он все еще жил со своей мамой, на полном ее содержании. Как утверждала Лиза, на курсе с ним никто не дружил. Только посмеивались над его костюмом и обсуждали, когда же он купит себе новые ботинки. Максик казался одиноким, никому ненужным, оэтому она и села с ним за один стол. Рома пытался объяснить, что жалость – плохой фундамент не только для любви, но и для дружбы. Но она не поняла. Либо не захотела понять.

Как бы то ни было, приходилось мириться с существованием Максика, что было не только грустно, но и смешно, и абсурдно. Рома был уверен, что рано или поздно этот хмырь обязательно совершит какую-либо гадость. Например, напишет маркером очередное мерзкое стихотворение на стене Лизиного подъезда, или заявится на праздник с сумкой, полной дохлых крыс. От такого можно ждать все, что угодно!

– Пожалуйста, давай не будем сейчас, – попросила Лиза, – ты хочешь, чтобы я жила в четырех стенах и ни с кем не общалась?

– Разве нам скучно вдвоем?

– Да, нет.

Отключив телефон, Лиза некоторое время лежала в кровати с книгой Маркеса. Сегодня никуда можно не торопиться, три выходных подряд, ближайшая работа лишь после праздников. Утренний свет разливается по комнате, окутывая каждый предмет серебристым мерцанием.

Вчера ночью она каталась на коньках в парке Горького, не смотря на теплую погоду, искусственный лед все еще держался. Из динамиков рвалась скучная музыка, певица стенала о потерянном рае, ее голос осыпался искрами чужих планет, что исчезают под утро. В тусклом небе остаются лишь грязные разводы, и солнце, разорвав пелену туч, медленно рождается в мир живых. Больно и тяжело. На месте разрыва всегда выступает кровь. Край неба окрашивается в розовый, и вот уже первый прохожий спешит на работу…

Лиза легко кружилась по льду, чувствовала, как тело становится все более невесомым и послушным, выходит в иное измерение; как глубоко внутри, под сердцем, скапливается жар и, прорываясь огнем, будто втягивает в стремительный водоворот, заставляя двигаться все быстрее и быстрее. Уф, жарко. Она затормозила, сдернула шапку и прижала ее к лицу. Прохлада дождевых капель… Оказывается, давно крапает тихий дождь и на месте катка уже образовалось светло-голубое озеро. Никого больше нет, только золотые слитки фонарей неподвижно застыли в темном воздухе. Лиза подпрыгнула и, вытянув носок, сделала еще несколько поворотов. Да, лед стал мягким, коньки проваливались и не скользили.

Пройдет лет пять. Может быть, десять или сорок, что не так уж и важно, поскольку все наше прошлое, каким бы протяженным оно не было – укладывается в одну единственную минуту, не больше. И жизнь, вновь обернувшись зерном, упадет в землю. Ветер исполнит свою победную песню, и расцветут незабудки в лесу.

Лиза встала, вскипятила воду и, дожидаясь пока заварится чай с корицей, протерла тряпкой коньки. Их лезвия немного затупились, но нет необходимости нести мастеру для заточки. Возможно, коньки возьмет кто-то из подруг, а может быть, они так и останутся лежать в кладовке, а со временем плавно и скорбно переместятся в мусорный контейнер. В детстве Лиза немного занималась фигурным катанием, с тех пор прошло много лет, гибкость и навыки давно утратились. Сейчас она на льду, как слон. Что не исключает, впрочем, удовольствия. Свежий вкус ветра на губах, точно поцелуй неба. Скольжение по обочине мироздания. Стеклянная корочка льда, испещренная голубыми нитями, что тянутся за коньками и совершенно ровная поверхность там, впереди, в белом сиянии солнца. Если бы можно было собрать все следы, отпечатки пальцев на стекле в автобусе, когда она, стирая перчаткой мутный слой влаги, выводила надпись «Рома + Лиза», все шаги и встречи – в один клубок. Не истраченный, не запутанный? Невозможно. Но и сейчас судьба еще не растрачена до конца, множество томительных и прекрасных минут, расплывшись, манят в таинственных снах своей близостью. Лизе были не знакомы поэтические метания Байрона и преждевременная старость души. Ей казалось, что радость проникает в каждую, даже самую отдаленную, область жизни. Что ни возьми. Если подумать, декабрьский дождь по-своему прекрасен. Он стучит в стекло, будто играет на музыкальном инструменте. У него холодные жесткие пальцы, еще немного, и они станут белой пряжей, снежными бабочками, парящими в силках мороза. Сейчас на кухне остывает чай с палочкой корицы. Лиза переодевается. Натягивая майку, с удивлением замечает, как постепенно, с каждым днем все более, грудь наливается силой. Еще недавно она была незаметной и легкой, как у подростка. Так, созревая, тело приближается к своему совершенству. Даже кожа стала белее, чем раньше, голос звонче.

Хочется, ни теряя ни минуты, взять все, что есть у тебя и, приподняв на ладонях, ступить в белые просторы. Принести в дар. Золотые ворота сомкнутся за спиной. Ну а связки нитей, брошенные за спиной, следы от встреч и коньков, случайных слов и незавершенных дел, сначала будут тускло мерцать на пути. Вскоре выпадет снег, стирая неровности. А потом растает. И все забудется. Исчезнет в дымке нового дня.

6

Ровно в десять часов тридцать одну минуту Катя была в полной готовности. Теперь ее было не узнать! Стильные джинсы, заправленные в сапоги. Легкий полушубок на круглых пуговицах с оранжевым воротником. Густые волосы отливали сиянием спелой пшеницы, что колышется на ветру в знойном воздухе августа. Вся эта груда кудрей в романтическом беспорядке спускалась до талии. На самом деле, конечно, беспорядок был тщательно спланирован, Катенька умело определила точное место каждой кудряшки, просчитала, как расположить, чтобы подчеркнуть профиль, чуть округлить высокий лоб, закрыть ухо, но не полностью, а так, чтобы просвечивала золотая сережка с крохотным изумрудом посередине. Оттенок розовой помады идеально подходил к браслету на запястье, а тонкие каблуки на сапогах – цвету и толщине ремешка, обхватившего бедра. Образ дополняла маленькая белая сумочка. Сколько всего в нее удалось вместить. Не только телефон и зеркальце с расческой, но еще и Альпен Гольд к чаю, кирпич популярного романа Харпер Ли, сменные туфли-балетки, горбушка ржаного хлеба, завернутая в пакет, для голубей, плеер, кожаная визитница, мягкий Вини-Пух с бочонком меда – на счастье. Сумка трещала по швам, но пока держалась. Некоторое время Катя думала, стоит ли одевать шапку. Вроде бы на улице тепло. Но кто знает, что будет вечером? Ладно. Секундочку… И компромисс был найден. Правда, для того, чтобы застегнуть молнию, сумочку пришлось прижать коленом к стене и, собравшись с силами, потянуть бегунок. Та-а-к… р-р-раз! И еще р-р-раз! Готово. Теперь можно идти.

Катюша последний раз взглянула в зеркало. И осталась довольна. Она выглядела естественно и мило. Никто бы даже не догадался, сколько сил и времени вложено, чтобы достичь этого непринужденного очарования.

Не смотря на легкую тоску по разрушенной семейной жизни (наверное, так начинается депрессия), настроение у Кати было хорошее. Правда, она не успела утром почитать сонник, чтобы узнать: к чему сняться твои бывшие на белом коне? Возможно, к новым встречам. Ведь именно после такого сна в гости пришел загадочный Рома. И все-таки этот момент надо уточнить.

Она вышла на крыльцо и, не успев ни о чем подумать, проехалась – у-а-а-а – ших-ших, от крыльца по серой ленте вчерашнего ручья. Потом ступила на асфальт. Сделала неровный шаг, один-второй… и аккуратно растянулась прямо под окнами собственного дома. Сумочка, подпрыгнув, отлетела в одну сторону, а перчатки в другую.

Всего за одно утро город преобразился и стал стеклянным. Солнце играло в окнах многоэтажек, мягко золотились стеклянные веточки стеклянных кустов, а дорога была такой гладкой, что если провести по ней рукой, смахнув налетевшую пыль, можно смотреться как в зеркало. Вот это да. Мороз больно ущипнул за щеку. Раскинув руки, первоклассники весело ехали на новогодние елки, а ловкие старушки – в пенсионный фонд, используя клюшку как дополнительный мотор. И только Катя оставалась лежать. Так вот сразу придти в себя не получалось. Было не столько больно, сколько обидно. Не самое удачное начало рабочего дня! Более того, резко захотелось спать. А в сумочке, что отъехала метров на десять, тем временем звонил телефон.

7

У каждого есть свои сокровенные воспоминания, наполненные внутренней музыкой. Так Лизе запомнилось, как в детстве она гостила у бабушки в Серпухове. Ночами читала старинные книги, которые лежали в шкафу. В них были описаны молчаливые люди, жившие в пустыне, где только львы изредка пробегут, взрывая лапами сухой песок. Старцы годами молились в глубоких пещерах. Красивые девушки, казненные в семнадцать лет, но так и не исполнившие желаний римского диктатора. Сила их веры притягивала и страшила одновременно. Приковывала своей далекой недостижимостью. По вечерам Лиза часами бродила по улицам города с соседкой Зоей.

Постепенно перемещаясь в иное, прежде неведомое, измерение, они забывали дорогу домой. Сапоги уже давно промокли и пирожки, купленные на последнюю карманную мелочь, закончились, а возвращаться все не хотелось. Иногда они выходили к вокзалу и смотрели, как мимо проносятся поезда; издав протяжный гудок, навсегда исчезают в непроницаемой вечерней темноте. На другой стороне от железной дороги в бревенчатых домах загорался свет, а из некоторых труб поднимался густой дым. Можно было предположить, что хозяева сидят перед самоваром и пьют крепкий, душистый чай, а их дети играют на коврике, болтая золотистым фантиком на ниточке перед носом серого Барсика. Мирный вечер перерастет в кроткую ночь, где лодочка месяца будет скользить над крышами, и далекие звезды тихо сиять.

Они спускались погреться в переход, и там их встречала музыка, задыхающийся бой гитары. «Есть только миг» – громко пел, чуть откинув голову, дивной красоты мальчик лет пятнадцати. Его светлые волосы, беспорядочные космы оттенка выцветшей травы, обрамляли узкое лицо с выразительными серыми глазами, которые странно блестели, когда он садился передохнуть на ступени, будто вспрыснутые лаком. Он ходил в черном свитере крупной вязки, которая только подчеркивала бледность и худобу, потертых джинсах и кроссовках – всегда, в любую погоду, и в жару, и в мороз. В раскинутом чехле гитары непременно сияло несколько монет; более крупные купюры он, торопливо смяв, засовывал в карманы, а затем покупал на них газировку, связку бананов и сигареты. Спустя некоторое время мальчик исчез. Возможно, его убили. Дело в том, что ближе к весне в сугробе, недалеко от перехода, сотрудники милиции обнаружили чье-то тело, об этом с упоением на большой перемене рассказывали одноклассники Зои. А, может быть, он просто уехал, сел на случайную электричку да умчался в Москву.

Подруги уже спешили по пустынным улицам домой, а голос неизвестного гитариста продолжал звенеть, точно птица, которая пытается, но никак не может взлететь.

Так все и смешалось в один вихрь… Древние века, пустыни, святые люди, тела которых даже после смерти оставались нетленными. Они и сейчас были живы. Живее многих. Ходили невидимо где-то совсем рядом. Дышали за спиной. А «прекрасный миг» настоящего распадался сухими песчинками, рассеивался без остатка на ветру… Так, словно кто-то слепил из влажного песка случайный комок и швырнул его об стену.

8

Отряхнувшись, Катя осторожно пошла в сторону метро. На правую ногу было больно наступать, а бок сумочки теперь портила огромная вмятина, похожая на лунку, которую выкапывает садовник, сажая персиковое дерево.

– Ну чего там… – звучал тем временем в телефонной трубке бодрый голос одноклассницы Марины, – пойдем сегодня вечером в кафешку, м?

– Какую… – глотая слезы, спросила Катя.

– В «Шоколадницу» на Чеховской.

– Не знаю… не знаю…Мне еще вещи надо от Вадима забрать. Кто бы помог…

– Ну-у-у, – расстроилась Марина, – решайся скорей. Не хочешь на Чеховскую, можно на Лубянке. Поболтаем, хоть.

Стеклянные улицы отражались в хрустальном блеске стеклянных домов, и небо было таким же: казалось, что по нему можно скользить. На лестнице, ведущей в подземный переход, Катюша вновь чуть не подвернула ногу, благо, успела схватиться за перилла, а парень, что оказался рядом, вовремя протянул руку. «Напялят каблуки, а после шандарахаются – недовольно просипела старушка в бежевом пальто и такой же бежевой шляпке, украшенном черным бантом, – такая вот молодежь пошла».

«Я же не знала, что сегодня так скользко», – собиралась ответить Катя, но, конечно, промолчала. Тем более, что старушка тут же исчезла, растворилась в толпе, а вот услужливый парень слишком уж крепко держал ее за руку, помогая спускаться.

– Не хочешь сегодня вечером сходить в кино? – спросил он напоследок, – меня, кстати, Александром зовут.

– Ну уж нет! – Катя резко выдернула ладонь, отодвигаясь, – Александр.

– Саша. Можно и просто – Сашок, – проговорил он, как-то натянуто улыбнувшись.

Ей никогда не нравились слабохарактерные парни. Мямлы, лишенные даже намека на брутальность. Рядом с такими чувствуешь себя неуютно, точно под небом во время дождя. Впрочем, у этого типа неуверенность смешана с наглостью, да еще какой.

Оказавшись внизу, Катя быстро, почти бегом, зацокала к эскалатору, хорошо, что билет приготовила заранее: удалось оперативно скрыться и вовремя заскочить в поезд. Как только двери поезда соединились, Катюша тут же легкомысленно забыла о неприятной встрече на лестнице. Она нисколько не сожалела о разрушенных планетах и взорванных городах. Более того, на повестке стояли другие, более срочные, дела: проявив чудеса прыткости, она успела занять свободное место прямо перед носом лысыватого мужчины. Вот тебе и плюс крохотной сумочки по сравнению с пузатым портфелем, что замедляет ход. Прислонилась к мягкой спинке, закрыла глаза. Улыбнулась. После ряда неудач день, несомненно, начинал задаваться.

В то скользкое утро Катя благополучно добралась до офиса и, поздоровавшись с коллегами, уже ставила сумочку на стол, как вновь зазвонил телефон. В помещении разговаривать на личные темы считалось опасным, слишком много лишних ушей, поэтому она схватила телефон и выскочила в коридор. Для подстраховки забежала в туалет и включила воду. Это звонил Вадим.

– Слушай, ты, – сказал он без всякого предисловия, – забирай свои шманатки. Сегодня же, а то выброшу. Меня достали твои тюбики и платья. Разбросала везде. Дура.

– Что-о-о?!

– А ничего. – И он отключился.

Дрожащими пальцами Катя ткнула «вызов» и тут же выпалила в пустоту, что образовалась после третьего гудка.

– Не везде! А в шкафу и ванной. На полочке. И не смей их трогать.

– Сегодня. Или я выброшу. Нафиг, все спущу в унитаз.

В трубке посыпались частые монеты.

От такой перспективы у Кати перехватило дыхание, она прижалась к стене. Хотелось обратиться в шпаклевку, что ровным слоем лежит на сером и холодном бетоне… И больше ничего не существует. Стена. Прозрачные границы между людьми. Каждый ходит, словно под колпаком, ничего не видит и не слышит. Только подумать, чем ему помешали флакончики духов и шампунь, синие французское платье, похожее на удлиненную рубашку, с белым бантиком под воротником?

Дернулась ручка, кто-то кашлянул за дверью.

Хватило сил не разрыдаться, хладнокровно приподнять задвижку и выйти в коридор, все такой же красивой и спокойной, разве что, чуть более бледной, чем обычно. М-да… встречу с одноклассницей вновь придется отложить… Сколько не собирайся, не готовься к расставанию, не мечтай об этом, все равно, происходит это неожиданно, будто с неба падает молоток. И вечно так: что-нибудь да забудешь. От грустных размышлений могла избавить только работа, предстояло позвонить всем, кто оставил заявки, а также сверить таблицу заказов. На некоторое время она переступила в пространство белых листов и голосов, обитающих в трубке без тела. Уже давно все разговоры с незнакомыми людьми ей представлялись в виде змеек, что сворачиваются на дне цилиндра и послушно поднимаются, раздувая жабры, стоит только сказать «алле». Примерно после сотого «але» Катя поняла, что не будет забирать вещи от Вадима. На душе стало легко и так свободно, будто после сильного весеннего дождя, что прошелся по улицам и разом смыл всю мерзость последнего, грязного снега.

В обеденный перерыв Катя успела сбегать в киоск и купить журнал «Жизненные происшествия». Дома обрели цвет спелого персика, а встречные люди улыбались.

9

Под ногами что-то всколыхнулось, а затем нырнуло в дряблую темень кустов. Жидкие сливки фонарей с трудом разбавляли черноту подворотни.

– От-ть… – Рома остановился.

За кустами образовались две яркие зеленые точки. Кошка.

Рома осторожно подкрался и уже в следующее мгновение держал, стараясь не прижимать к себе, огромного рыжего кота.

– Мяу! – возопил кот. Видимо, это был какой-то уличный бродяга, об этом свидетельствовали колючие усы, слишком твердые подушечки лап, и простуженный голос, в котором, впрочем, угадывались и ноты оперного баса.

– Брысь, – великодушно согласился Рома и отпустил кота, – мы ошиблись.

Но кот, видимо, так не считал. Он недоверчиво посмотрел на своего похитителя и, подняв хвост трубой, побежал рядом.

– Брысь, брысь…

«Какое брысь, ты чего, хозяин, – кажется, говорил весь вид рыжего басиста, – кто ошибся-то? Это я и есть. Тот самый кот».

– Ты – не «тот самый» ! – на языке жестов пояснил Рома.

– Ну, а почему ты так решил? – не сдавался котяра, – где доказательства?

Из-за крыш выглянула полная луна, и сразу стало светлее, будто кто-то перемешал ложечкой кофе с молоком. Действительно, а где доказательства?

– «Тот самый» кот – должен знать дорогу к своему дому! – вышел из ситуации Рома.

– Не спорю, ох не спорю, – и кот уверенно побежал вперед, изредка оглядываясь. «Вроде как ведет меня!» – изумился Рома и пошел следом.

Путь был долгим и мокрым, сквозь лужи, вода для которых сочилась из туч, и метель, что вязла под ногами; гораздо приятнее провести это время в теплой квартире Вероники.

Меж тем Катя, вернувшись с работы, поужинала, приняла душ и теперь, устроившись в кресле с томиком Харпер Ли, пыталась приступить к чтению. Заодно просмотрела журнал «Жизненные происшествия». Все истории оказались удивительно бледными и невыразительными. Счастливые любовники, квадраты и многогранники, чужое наследство, крушения самолетов и судьбы двойняшек, которые сорок лет искали друг друга в огромном городе.

На улице опять моросил дождик. Капли мягко ударялись в окно, создавая ритмическое колыхание аргентинской колыбельной. Перед тем как лечь спать, она выпила чашку зеленого чая с плиточкой молочного шоколада. Мм… как вкусно. Незаметно съела еще несколько ломтиков. Сладкая вязкость, растекаясь внутри, коснулась сердца, и сразу стало так тепло, что захотелось петь и танцевать без причины. Однако дождь все баюкал, тихо гудели над городом провода, и ровно в десять часов, как и положено по расписанию, Катюша заснула. В одиннадцать ночи пришла смс-ка от Марины с предложением встретиться завтра в «Му-му» и, наконец, поболтать от души, а ближе к двенадцати – раздался стук в дверь.

10

Первое время Лиза часто вспоминала этого мальчика. Несколько раз она даже специально спускалась в переход, но его не было. Только поезда глухо шумели. И как-то раз, в монотонном стуке колес, она явственно уловила голос, который без слов только ритмом – что кружил, срывая всевозможные преграды своей радостью и печалью неизвестных дорог – пропел: жизнь чудесна, и она ждет, ждет, ждет. Каждое «ждет» падало точной каплей. После были долгие осенние сырые вечера, снежные зимы и цветущие летние луга. Лиза ездила на море, любовалась видом, что открывается с высоких крымских гор. Усевшись на край обрыва, считала звезды, и волны пели свою вечную колыбельную.

Мир был так прекрасен, что хотелось плакать. Особенно, когда она видела, как лучи рассвета ложатся на мостовую и соседние дома, вспыхивая, окрашиваются в бледно-розовый, или как цветет под окном каштан, роняя белые лепестки. Лиза пыталась записать свои ощущения, но не всегда получалось. Впрочем, она никому и не показывала. Даже Роме. Самое страшное, что в этой красоте таилась червоточина. Томный яд разложения, струясь невидимыми потоками, присутствовал во всем. И в тихой улыбке спящего ребенка, и в полевых, еще не сорванных, цветах…

11

Катя уже не удивилась, когда темные сумерки сна вдруг свернулись и посыпались упругими мячиками стука. Можно было даже не смотреть в глазок, и сразу открывать дверь. За порогом стоял Рома, а рядом – огромный рыжий кот с глазами апельсинового цвета.

– Вот, тот самый! – без всякого приветствия тут же объявил Роман. – Между прочим, его зовут Апрель.

– Э-э… а ты… уверен? – Все это было слишком странно, если не сказать больше – абсурдно.

Вместо хоть какого-то вразумительного ответа и пояснения, кот шагнул в квартиру и побежал на кухню проверить миску.

– Покорми лучше бедолагу! У них же нет паспортов, верно? Значит, тот самый. И он нашел свой путь…

– Его вела сила любви, – неожиданно сказала Катя и сама удивилась своим словам.

– Возможно.

Только тут она осознала, что стоит в одной длинной футболке и босиком перед чужим, почти незнакомым, человеком, возможно, преступником, недавно вернувшимся из тюрьмы, смотрит ему в глаза, улыбается, как последняя дурочка. А он, сдерживая ответную улыбку, тоже никуда не торопится, и крупные снежинки таят на его ресницах.

– Спасибо, что котика спас, – добавила Катя и чуть не расплакалась.

– Да не за что…

Эта пастораль могла бы продолжаться очень долго, если бы на кухне не раздался сначала треск, а затем звон.

Кот по имени Апрель явно был возмущен, что к его приходу так скверно подготовились. Пустая миска. Ни воды тебе, ни питания. Вот и пришлось разбить тарелку, пока пробирался к кастрюле. Однако и вожделенная кастрюля оказалась пустой. Один запах.

– Тихо-тихо, – порхала по кухне Катя, – сейчас найду сухой корм… Где-то он был.

Странно как-то – накормить кота, но ничем не угостить его спасителя. Заодно Катюша отварила сардельки, разогрела макароны, достала пряники с черносливом, заварила чай «Молочный улун» и… ночной пир начался. Каждому было что вспомнить и отметить. Апрель праздновал свое возвращение, Катя – избавление от тягостного прошлого, фальшивых отношений, прогнивших насквозь (Теперь, только вперед! Только настоящее!), ну а Рома – долгожданную встречу с любимой девушкой. Наконец-то Лиза изменилась, это произошло неожиданно, но очень естественно.

– Если честно, я уже не ожидал, что будет по-иному, – помолчав, сказал он. – Наверное, и твои советы помогли. И то, что к Веронике съездил… попытался съездить.

– Правда?

– Да. Наконец, познакомился с мамой Лизы.

Их квартира на окраине Москвы оказалась маленькой, но очень уютной. Кругом книги, белое пианино, заставленное разными поделками из бисера. В комнате Лизы, за круглым столом, они смотрели старые фотоальбомы. Еще запомнились цветы, лиана, бегущая по стене. На кремовых шторах были вышиты птицы с розовыми, широко распахнутыми крыльями…

Все как во сне… Шутки, пирог. Тонкие пальцы Лизы, блеск ее распущенных волос, когда она склоняет голову. Тихонько, пока никто не слышит, мама поделилась, что давно, очень давно ждала. И так рада!

Он представлял маму Лизы сухой и грустной, в бесформенном длинном платье. Боялся встретиться с черствой богомольностью и равнодушной отрешенностью от всего свежего, настоящего. А в реальности оказалось все по-иному. Даже икон в доме было не слишком много. Они стояли на полках, и золотистые нимбы походили на тонкую луну, что плывет из темноты мироздания, освещая путь.