Мой дорогой Глеб

Анастасия Буданова

Мой дорогой Глеб

Начало пути

Один, два, три, четыре … Бронетранспортер, пожарная машина, вертолет, – слышу я по дороге домой. Так со мной общается шестилетний сын.

У Глеба расстройство аутистического спектра. Он испытывает сложности в повседневной жизни, но старается приспособиться к этому миру. Об этом я хочу рассказать в своей книге.

Меня зовут Анастасия, и я мама этого необычного мальчика. В своем детстве, я всегда мечтала об идеальном ребёнке. О таком, который будет знать таблицу умножения с рождения и одновременно играть на скрипке. Я усаживала игрушки перед наспех сделанной доской и рассказывала им истории. Казалось, они всё понимали. Это дало мне толчок в выборе профессии и помогло найти любимое дело. Я стала педагогом-психологом. Конечно, детские мечты зачастую остаются лишь мечтами. И я прекрасно осознавала, что каждый человек с рождения – это отдельная личность. И задача родителей – любить, воспитывать, а в нужный момент отпустить. Перед появлением Глеба, я уже обзавелась парой прекрасных детей. Я всегда думала, что моя семья будет многодетной. Я росла одна и всегда хотела иметь рядом близкого человека. Этого же желала и своим детям. Старший сын мечтал о брате, а дочь просто была рада младшему члену семьи. Мы не представляли, как вскоре изменится наша жизнь.

Зимней ночью после продолжительных родов появился на свет малыш. Знаю, что для каждой матери ее ребенок самый красивый. Но мой казался мне ангелом, с ямочками на щеках и очаровательной улыбкой. Дома дети боролись за возможность подержать его на руках и переодеть, носили его на руках и показывали игрушки. Начались будни с малышом. Первый год жизни обычно проходит незаметно, так получилось и у нас. Множество новых приобретенных навыков, первые "агу", улыбки родителям и брату с сестрой. Глеб уверенно ползком догонял нашу собаку и обнимал ее, пока она терпеливо ждала. Сосредоточенно полз к коту, с любопытством играя с его хвостом. Кот, конечно, относился настороженно. Думала ли я, что мой сын не такой? На тот момент нет. Были ли предпосылки к дальнейшим событиям? Тоже нет. Развитие Глеба шло как по учебнику. Чётко и без отклонений. Я наслаждалась временем, проведённым с ним. В положенные сроки начал сидеть, стоять у опоры, ходить. Веселил нас своим беззаботным смехом, неустанно ползал повсюду. Поведение Глеба не отличалось от поведения любого другого ребёнка. До тех пор, пока ему не исполнилось полтора года.

Постепенно, днём за днём мой сын становился всё угрюмее и задумчивее. Казалось, он просто потерял радость в своей малышовой жизни. Сначала Глеб перестал отзываться на своё имя. Я могла звать его несколько раз, он не оборачивался. Но при этом я точно знала, что он прекрасно слышит. Специально провела несколько простых тестов дома и смотрела на реакцию ребёнка. В роддоме слух проверяли, поэтому здесь подозрения быстро сошли на нет. Затем, его времяпровождение начало сводиться к прокручиванию колёсиков на машинках. Он не катал их, не играл с ними. Просто крутил как заворожённый. Когда мы выходили на прогулку, веселый и жизнерадостный ранее ребёнок сидел в коляске и смотрел по сторонам абсолютно безразлично. Он не реагировал на окружающий мир от слова совсем. Как будто его поцеловал дементор из книги о Гарри Поттере. Сначала изменения в поведении сына замечала лишь я, затем начал обращать внимание и муж. Но тогда он не видел в этом ничего особенного, считал, что это такой своеобразный момент развития. Я же начала немного паниковать и стала искать информацию.

Помните фильм с Томом Крузом и Дастином Хоффманом?Я имею в виду «Человек дождя». Тогда я как раз посмотрела его впервые, понятия не имея об аутистах и обо всём, что с ними связано. Конечно, в большинстве фильмов показаны исключительно саванты. То есть люди, обладающие невероятными способностями. В обычной жизни таких не встретить, это редкость. Одаренные математики, музыканты или полиглоты. Тогда я и об этом не знала и мне казалось, что эти люди просто с небольшими странностями. Здесь речь пойдет именно о таком ребенке. Я не смогу сказать, что мой сын-аутист станет известным айтишником или художником, или моделью. Будет чудом, если он сможет окончить школу. Но и об этом я пока даже не мечтаю. Быть родителем ребенка без особых перспектив на будущее невыносимо трудно, понять это может лишь родитель такого же ребенка. Об этом я и хочу рассказать.

Осознание проблем

Глеб становился более замкнутым. Наши первые диалоги с мужем по этому поводу напоминали бесконечный замкнутый круг, который не приводил к какому-либо решению.

– Смотри, он уже полчаса крутит колёса на машинке, – говорю я.

– Ну и что, он так играет. В будущем станет инженером, – парирует муж.

– Но так не должно быть. Дети катают машинки, играют с ними, они не ведут себя подобным образом, – не успокаивалась я.

– Вот увидишь, ты зря переживаешь об этом. Наш сын в порядке, – муж был непреклонен.

Я убирала свои неспокойные мысли подальше. В конце концов, если я не могу ничего изменить зачем волноваться? Подобная философия часто помогала мне раньше, помогла и в то время. Как говорила Скарлетт О'Хара:

«Подумаю об этом завтра».

Настало время немного рассказать о месте, где мы живём. Это совсем небольшой городок, где очень мало людей, плохо с коммунальными услуги и в целом сейчас находится в довольно запущенном состоянии. То же касается и медицинского обслуживания, и педагогических кадров. Зато старшие дети счастливы, что могут гулять со своими друзьями во дворе, самостоятельно посещать дополнительные занятия и я могу спокойно их отпустить. Весь район можно обойти за десять минут. Вдоль города обустроили место для прогулок с собакой, мы часто ходим туда вместе.

Первые опасения я рассказала нашему неврологу.

– Пойдем, Глеб, не бойся, – успокаиваю я больше его, чем себя. Мы зашли в кабинет.

– Как он сегодня, готов сотрудничать? – спросила наш врач немного шутливо.

– Боюсь, что не совсем. Он не любит больницы, – отвечала я и держала сына за руку. Он пытался убежать, всем видом выражая свое недовольство.

Вопросы, которые задавал врач, были стандартными. Предназначались мне, а не сыну. Тот все еще нервничал. Рост, вес, как прошли роды, чем болел, что настораживает в его самочувствии и поведении, говорит ли что-то, проверка рефлексов, запись в карту. Я рассказала ей свои жалобы на его странное поведение, отсутствие желания контактировать со мной, на его выборочный слух, на зацикленность на однообразных действиях. На что мне было сказано, что он ещё слишком мал и большинство детей в его возрасте ещё не говорят. Поставила в карте запись ЗРР и отпустила домой, сказав прийти через три месяца на повторный приём.

«Глеб, смотри какая птичка!», пыталась я привлечь внимание сына по дороге домой. Он прямо и совершенно отстраненно сидел в своей коляске. Я начала хлопать в ладоши, чтобы привлечь его. Никакого внимания.

Меня очень разочаровывало отсутствие определенности. Ведь обычно человеку легче принять ситуацию, если он понимает ее суть. Он должен пережить все пять стадий, от отрицания до принятия. Это как в случае с потерей близкого человека. Ведь родители особенных детей в каком-то смысле тоже их проходят. Они хоронят свои мечты, представления, образ своего ребенка, мысли и планы об его светлом будущем и в конце концов принимают то, что случилось. Это происходит не одномоментно, иногда требуются месяцы или даже годы. Некоторые так и не смогут смириться с ситуацией.

После посещения врача я начала изучать информацию, просто вбив список того, что меня беспокоит в поисковую строку. Наткнулась на описание теста MCHAT, прошла его с Глебом. Он получил большинство ответов «Да» и компьютер выдал мне высокий риск аутизма. Я ещё тогда не получила официального подтверждения диагноза, но уже знала, что мой сын – аутист. Ему было всего полтора года, а вся его будущая жизнь уже пролетела перед моими глазами. Я представила как он никогда не окончит школу и университет, не встретит свою вторую половинку, не заведёт детей и не сможет жить самостоятельно. Меня как будто ударили обухом по голове. Несколько дней я ходила, погруженная в свои мысли. Тем временем, подошел срок первого похода в детский сад.

Глеб стал идеальным ребенком во время адаптации в яслях. Он не плакал и не кричал, когда я уходила, даже не смотрел в мою сторону. С третьего дня остался на полный день без каких-либо проблем. Другие родители завидовали мне. Они слушали крики и плач своих детей, когда оставляли их в саду. Знали бы они, что завидовать тут совсем нечему. Но тогда я ещё не говорила о своих подозрениях никому, включая мужа. Знала, что он не готов к такому разговору.

Сын ел, спал, гулял со всеми на улице. Но в то же время всегда держался отстраненно. Ему не нравились игрушки, его раздражали окружающие дети. Он спокойно мог идти сквозь человека, абсолютно его не замечая. На занятиях в музыкальном зале Глеб стоял, закрывая уши руками. Потом я узнала, что у него повышенная сенсорная чувствительность. Его перестали брать на занятия, чтобы не спровоцировать истерику. Свой день мой маленький сын проводил стоя у окна в ожидании меня. Я в то время уже начала работать и не могла забирать его рано домой. Воспитатели делились своими наблюдениями, а я все больше утверждалась в своих подозрениях. Мне было безумно жаль его, жаль себя, жаль всех нас. Бесконечные вопросы: «Почему именно я?», «За что это моему сыну?» всплывали в моей голове. Я потеряла ощущение счастья в жизни, всё происходящее стало казаться страшным сном, которому не было конца.

Я решила добиться ответов на свои вопросы и получить официальное подтверждение состояния здоровья моего сына, обратившись в Московский Федеральный ресурсный центр. К моему удивлению, совсем скоро мне ответили и записали на приём. Так как ехать туда лично было слишком далеко, я выбрала дистанционный формат тестирования. После нескольких онлайн консультаций со специалистами мне прислали документ с умениями и навыками ребенка в соответствии с его возрастом. Все выглядело плачевно. В свои два года развитие сына было на 6 месяцев. Это то, что касалось речевых навыков и способностей к коммуникации. Внизу листа стоял предварительный диагноз РДА и рекомендация обратиться к психиатру по месту жительства. Стало совсем грустно. Не говоря никому о своем эмоциональном состоянии, я взяла детей и уехала в отпуск. Мне было необходимо сменить обстановку и отвлечься от этих бесконечных размышлений об аутизме, я хотела вернуть себе свою жизнь, понять что я такая не одна.

Мне попалась на глаза небольшая реклама об интегративном лагере для детей с ОВЗ в группе в ВК. Я договорилась с их куратором и записалась. Преграды начались еще перед самим путешествием. Глеб впервые был на вокзале и увидел эскалатор. Это была любовь с первого взгляда. Час, оставшийся до отправления, мы провели на нем. Катались вверх и вниз беспрерывно. Дочь убежала на игровую площадку, оставив меня с Глебом. Люди, проходящие мимо, рассматривали нас с удивлением, даже охранник подошел спросить все ли в порядке. Конечно, сели в поезд мы с трудом. Также я поняла, что нужно было брать купе, а лучше ехать на машине. Плацкарт – это не то место, где нужно ездить детям с такими особенностями. Глеб часто кричал, закрывал уши руками, боялся людей. Он предпочитал смотреть в окно, сидя на самом краю полки у столика. Наконец, мы добрались до места назначения.

Что меня удивило в этом лагере, нас прибыло несколько семей из самых разных уголков России. Но все мы были тем не менее очень похожи. Своими проблемами, переживаниями, сложностями. Мы делились друг с другом своими мыслями, многие сдружились. Туда приехали дети не только с ментальными расстройствами, но и с нарушениями опорно-двигательного аппарата. Мы помогали друг другу и везде катали их на колясках. Днём приходили специалисты и проводили разные мастер-классы для детей. Также мы говорили с психологом. Тогда я впервые осознала, что я не виновата в том, что случилось. Просто мне достался такой вот ребёнок. И нет никакого смысла жалеть себя или его. Он родился таким, для моего сына нет ничего особенного в его жизни. Особенный он лишь для нас. И самое главное, что я должна сейчас пытаться сделать – это максимально помочь, сделать всё, от меня зависящее.

Среди нас была одна удивительная семья. Могу смело сказать, что восхищаюсь ими. Родители, бабушка и сын. Очень сложный мальчишка с тяжелой формой аутизма. Это сильно бросалось в глаза, но он выглядел абсолютно счастливым. Его родные водили его за руку, помогали на экскурсиях, ходили с ним на пляж и на экскурсии, помогали в случае его срывов и всегда были рядом. Столько любви и внимания очень часто не получают и здоровые дети. Да, вся их жизнь была посвящена сыну и его потребностям. Но родители не сдавались и не опускали руки. Мальчику было двенадцать, он не говорил, но выражал свои чувства как мог. Видно было как сильно он любит свою семью.

Мы провели множество интересных дней, гуляя по разным заброшенным местам, путешествуя по горам и купаясь в море. Действительно страна очень красивая. Отдельное внимание хочу уделить поездке на фуникулере. Наш куратор вывез нас в Сочи на подъемник. Глеб был в шоке от увиденного. Он конечно же решил, что это такая своего рода карусель. Мы с детьми сели на нее, пристегнулись ремнями. Кабинки были открытые и двигались непрерывно. Глеб тут же захотел спрыгнуть вниз. Конечно, мы крепко пристегнули детей и хорошо их держали. Но это было ещё одно напоминание мне о том, насколько мой сын не осознаёт опасности. Он был на тот момент самым маленьким участником лагеря, но и другие дети вели себя также как он. Я понимала, что дальше будет ещё сложнее.

Методы «лечения» или больничные лабиринты

Я осознанно написала слово «лечение» в кавычках. Ведь любой, кто более-менее знаком с проблемой РАС знает, что лечения не существует. Хочется верить, что когда-нибудь изобретут лекарство от аутизма и какой-то учёный прославится на этом, получит Нобелевскую премию и все дети будут здоровы. Но это всего лишь утопические фантазии. В реальности приходится сталкиваться с непринятием, трудностями в адаптации, нарушениями элементарных бытовых навыков.

– Зачем ты делаешь из него инвалида? Он нормальный ребенок, ты все это придумала, – говорил мне муж на нашем очередном обсуждении беспокоящих меня моментов.

– Но ты же видишь, что он ведет себя не как обычные дети. Он не играет, игнорирует нас, не отзывается, когда его зовешь. Тем более, я уже прошла с ним осмотр и диагноз подтвердили.

– Ты не права, он не такой. Онлайн консультация еще ничего не решает. Если Глеба сейчас поставить на учёт к психиатру, он не сможет в будущем получить права, пойти в армию, работать в хорошем месте, – муж стоял на своем. А я не загадывала настолько далеко, да и на самом деле уже предполагала, что шанс на получение прав или службу в армии у сына минимален. Тем более это не самое главное в его будущей жизни.

Подобный диалог, но с разными вариациями повторялся довольно часто. Мы обсуждали до ночи свои переживания и мысли, скидывали друг другу ссылки на статьи в интернете и вместе начали ездить по врачам. Мой супруг задавал даже больше вопросов, чем я. Он хотел точно знать, что происходит с сыном. К сожалению, на тот момент мало кто из врачей мог сказать нам точный ответ. Один врач подтверждал РАС, а другой в то же время говорил, что это просто модный диагноз и сейчас его ставят всем подряд. Это внушало надежду моему супругу, а у меня вызывало сомнения в компетентности специалиста. Никогда бы не хотела своему ребёнку «модного» диагноза.

Переломным моментом в принятии мужем особенностей нашего ребенка стало посещение детского сада. Я попросила мужа неделю забирать и приводить по утрам сына в группу. Надеясь, что он сможет понаблюдать за нормальными детьми в обычной обстановке. Ведь он уже совсем не помнил старших детей маленькими. Спустя некоторое время, он подошел ко мне и согласился со всеми моими доводами. Он смог найти в себе силы признать очевидное и беспристрастно сравнить нашего сына с другими. Сказал, чтобы я ехала с сыном к психиатру и на врачебную комиссию. Случилось то, чего он никак не хотел признавать. Но как ни назови, смысл от этого не изменится. Мы действительно родители ребенка с аутизмом, особенного, не такого как все.

Многим не нравится слово «особенный». Будто бы этим словом можно назвать только одарённый детей, обладающих выдающимися навыками. Я с этим не согласна. Расценивать значение этого слова можно по-разному. Возможно, мне действительно просто психологически легче считать своего сына особенным. И для меня он такой и есть.

В половине семей после подобных испытаний происходят переломные изменения. Папы убегают из семей. Они не хотят вкладывать свои силы и время в своего родного, но больного ребенка. Они не готовы взять на себя такую большую ответственность. И мамы остаются один на один со своими проблемами. Есть и исключения, когда сбегают мамы, но это редкость. Многим некому помочь и они безвылазно сидят дома, погружаясь в депрессию. Знаю, так как видела такие семьи. Начиная этот долгий путь, я познакомилась с огромным количеством людей с похожими проблемами и с совершенно разными историями. Половина из них воспитывает детей самостоятельно. Но даже среди тех пап, кто остался в семье, многие стесняются своих детей. Не берут их на праздники, не водят в кафе, не упоминают на ужинах с друзьями. Как будто их просто не существует. Замалчивание не является хорошим способом в таких ситуациях, но мужчины решают, что так проще. Вдруг если молчать об этом, проблема исчезнет сама собой. Понятно, что это не так.

У большинства детей с аутизмом проблемы с посещением врачей и лечением в целом. Они ведь не могут объяснить, что у них болит или что их беспокоит. Родители вынуждены зачастую гадать, особенно это сложно у неговорящих детей. Эта проблема коснулась и нас. Именно поэтому я очень агитирую за альтернативную коммуникацию и карточки ПЭКС. На этом я ещё остановлюсь подробнее, но это очень важный элемент для полноценного взаимодействия родителей и детей.

Мы с Глебом ходили к педиатру на осмотры, как и положено по графику, потом ходили лишь когда он болел. В последнее время, признаю, мы не ходим туда вовсе. Если он простудился или кашляет, я лечу его дома самостоятельно. А иначе каждый наш поход превращается в испытание. Глеб не хочет заходить в здание больницы, потом в кабинет. Ни на одной двери кабинета нет надписи о том, что родители с детьми-инвалидами проходят без очереди. Я стараюсь всегда записаться заранее и никого не пропускаю вперед. Но бывает, что ожидание затягивается, тогда приходится объяснять всем ожидающим, что ребенок не в состоянии ждать. Начинается истерика.

Я затаскиваю сына и стою, держа ручку у двери. Иначе он просто убегает. Осмотр в тишине тоже не проходит никогда. Врач не может послушать его или посмотреть горло. Он извивается как уж на сковороде. Никакие объяснения и уговоры не помогают исправить ситуацию. Нас слышит весь коридор. Выхожу под недоуменные взгляды мамочек с тихо сидящими в коридоре детишками. Некоторые особо впечатлительные тут же начинают раздавать советы о том, как мне нужно воспитывать сына. Я глубоко вздыхаю, чтобы не сорваться, и мы уходим. Подобные ситуации возникают в любой больнице.

Приходилось держать сына, когда ему делали необходимые обследования, когда брали кровь на анализы или делали электрокардиограмму. Ни о каком нормальном результате речь уже не шла. Я брала с собой мужа, иначе удержать ребенка было просто невозможно. Я не знаю какое зрение у моего сына и в каком состоянии его зубы. С ужасом жду момента, когда придется силком тащить его к стоматологу. Однажды он не захотел заходить в продуктовый магазин, потому что издалека он напомнил ему больницу. В итоге мы пошли в другой. Я изучила кучу литературы о том, как можно решить эту проблему. Но пока это не помогло. Ни просмотр роликов, ни социальные истории, ни игра в больницу не сработали.

Также ко мне не сразу пришло понимание о необходимости медикаментозной помощи. Я всячески сама оттягивала этот момент, переживая за сосостояние моего ребёнка после таких серьёзных лекарств. За годы мы посетили бесчисленное количество неврологов, психологов, психиатров и разных других специалистов. Все они спрашивали принимает ли мой сын таблетки, а я не видела в этом необходимости. Несмотря на стимы от которых страдал мой ребенок. Каждый раз появлялось что-то новое. Первое время он когда расстраивался, начинал биться головой об пол. Я тогда только начинала изучать тему самоагрессии у аутистов и не знала, что увижу подобное вживую. К счастью, в скором времени это проявление прошло само собой. После этого началось зажмуривание и закатывание глаз . Это раздражало, но я со временем научилась различать в какие моменты это происходит и старалась успокоить сына заранее. Но были и стимы, к которым я оказалась не готова.

Это бесконечные прыжки на месте или бег по квартире. Я пыталась помочь Глебу, но не знала как. Подобные стимуляции помогают ребенку с аутизмом ощущать свое тело, так как у них по большей части нарушено ощущение себя в пространстве. Таким образом мой ребенок возвращал себе контроль над телом. Это все хорошо в теории, но не на практике. К нам начали приходить соседи. Сын бегал вечерами и я понимала, что его поведение доставляло неудобства. Мы купили домой батут. Тогда он на время переключился на него. Проблему это не решило, но дало нам передышку. Я поехала к психиатру с просьбой о помощи. Впервые получила рецепт на нейролептик. Купила лекарство, прочитала огромный лист с перечислением побочных эффектов. Было страшно, но я вынудила себя дать его ребенку. Глеб стал вести себя пугающе. После приема препарата, мы поехали на занятие к нашему дефектологу. Она не узнала его. Обычно очень подвижный и шумный ребёнок просидел весь урок, засыпая на ходу. Мне не хотелось бросать, не дав данному препарату шанс, и я дала очередную таблетку на следующее утро. Все повторилось в точности. Мой сын стал амёбой, апатичной и бездейственной.

Лекарство отменила, стала искать аналоги с менее выраженным эффектом. К врачу я обратилась вновь спустя месяц. Объяснила действие и попросила другое средство. К слову, до этого неврологи выписывали целую кучу разных ноотропов для развития мозга. Существенных сдвигов я не заметила, но активности становилось еще больше с каждым днем. Сын не мог усидеть на одном месте, он садился собирать сортёр, подрывался и убегал. Возвращался снова, но его хватало буквально на несколько минут. Затем он снова бежал, бежал и бежал. Это было просто непереносимо. Он стал вести себя всё хуже дома и в саду. Каждый раз идя после работы в группу, я знала что моему сыну там тяжёло. Но бросить работу не могла, в том числе из-за финансовой необходимости.

Именно поэтому при таких проявлениях аутизма, препараты необходимы. Но подобрать их сложно. Одно лекарство подходит одному, но на другом ребёнке оказывается недейственным. Несколько попыток спустя, я нашла тот самый препарат. Он вернул мне моего сына. Теперь Глеб занимался с педагогом, перестал бесконечно бегать вечерами, стал больше говорить осмысленных фраз и в целом его поведение улучшилось в разы. Естественно, у любого такого серьезного антипсихотического средства есть побочные эффекты. В нашем случае это оказалось значительное увеличение аппетита. Глеб стал есть как не в себя. У него в целом никогда не было проблем с едой. Наслушавшись подобных историй, я ждала похожего и от своего, но ничего такого не случилось. Он ел, как и мы. Были свои любимые блюда, но они есть и у любого нормального ребенка. А после начала приема препарата, Глеб начал жить у холодильника. Я нарезала ему овощи, фрукты и оставляла на столе. Он мог съесть килограмм яблок и полкочана капусты за раз. Это помимо обычной еды, которую он также прекрасно ел. Шутка о том, что у нас растет кролик, появилась в нашей семье. Почитав форумы о детях, принимающих данный препарат, я поняла, что не одинока. Но увы, универсального удобного решения нет. Или заново выбирать подходящее средство, что очень сложно и скажется на психическом состоянии ребенка, или терпеть возможное увеличение веса. Пока мы остановились на втором.

В центрах куда мы ездили часто видела этаких маленьких колобочков с мамами. Я думала, что в этом виноваты погрешности в питании, но сейчас понимаю, что могла ошибаться. Вероятнее всего, это тот же побочный эффект, что грозит и моему сыну. Переход на другие подобные препараты осуществляется постепенно и под присмотром лечащего психиатра. У многих детей случаются откаты в навыках на фоне этого.

Знаю, что иногда родителям предлагают положить ребенка в стационар одного. Я не представляю для себя как можно решиться на это. Чужие люди, чужое место, отсутствие родителей рядом. Сейчас врачи уже перестали настаивать на этой процедуре как на обязательной. Но еще совсем недавно детям отказывались оформлять инвалидность без подобной диагностики в стационаре. И те, кто соглашались отдать детей в психоневрологические интернаты, не всегда получали назад своих детей в прежнем состоянии. После подобных перемен, дети откатывались в развитии, не узнавали родителей, замыкались в себе еще сильнее. Подобные истории слышала лично, поэтому для себя приняла решение пойти другим путем. Как альтернативу, наш психиатр предложила стоять на учёте у нее не менее полугода и регулярно ездить на приёмы. Это был приемлемый для меня вариант. Я не спешила с оформлением инвалидности, но пришла к этому вскоре. Диагноз ребёнка никуда не денется, но зато он сможет получать помощь, положенную ему государством.