скачать книгу бесплатно
– А чего ей работать-то? У нас хозяйство большое. Или я её не прокормлю что ли? Я своей бабе так и сказал: «Сиди дома, прокормлю».
– Ага, ловкий ты, только и успеваешь лес продавать.
– Так это ж вы правильные да честные, потому и бедные, жить не умеете, а я умею.
– Ну да, ну да, – покачала головой Манька.
25. Соловей
Хорошая деревня Мелёхино, полно в ней добрых людей и добрых событий, но и горестей – хоть отбавляй. Да и где этих горестей нет? Их что росы поутру – не счесть.
В советские годы велено было разрушить церковь и на её месте построить дом культуры, а на церковном кладбище сделать спортивную площадку. Прогневили люди небеса… Все те, кто разбирал храм, вскоре перемёрли не своей смертью: то несчастный случай, то вдруг рак скрутил – молодые мужики-то были.
С тех пор посыпались на деревню несчастья одно за другим. Мужик, живший на той улице, которая вела к реке, до чего допил, что сошёл с ума. Схватил ружьё и пристрелил председателя – вот горе горькое – хороший человек был этот председатель. А потом обезумевший пьяница поспешил домой. Его жена за столом сидела, спиной к нему. Так он сзади подошёл и перерезал ей горло. С молодости глумился над ней: место на ней живого не было. На столе убийца оставил записку: обозначил, куда пошёл топиться, чтобы его тело потом вытащили. Не захотел остаться не похороненным.
– Ой, убивец! Ой, ирод несчастный, – голосили потом в деревне.
В том доме после убийства долгие годы никто не желал жить – проклятый он. Много лет спустя их внук, уже будучи молодым и красивым мужчиной, какое-то время пожил там с женой и сынишкой, но брак вскоре распался, и парень перешёл жить к матери, а проклятый дом вновь опустел. Через несколько лет парень заживо, во сне сгорел вместе с домом, пока его мама была в гостях. После этой трагедии бедная женщина поселилась в родительском доме.
Много бед познала горемычная деревня. Убийства были одно за другим: то пьяный мужик пырнёт в драке недруга – несколько случаев было, то муж жену совком по голове насмерть ударит. Да… убийство за убийством – на улицу страшно выходить – сосед мог пристрелить или прирезать. Считай, каждый год несчастья случались, а то и по нескольку кряду сыпались. И всё молодёжь мёрла…
Потом даже батюшка, который приехал в Мелёхино на какой-то праздник, послушал эти истории, посмотрел на здание клуба, на бывшее церковное кладбище, на котором была заросшая бурьяном спортивная площадка, покачал головой и посоветовал построить рядышком хотя бы маленькую часовенку.
А пока что смерти продолжали сыпаться одна за другой, и не было им конца и края.
Одну смерть Настя хорошо помнила. На ферме работала дояркой тётка Маланья. Как-то пожаловал в коровник её муж, Колька-пьяница, зверюга ещё тот, всю жизнь над ней изгилялся, избивал – чёрная на работу приходила. А тут стал пакостить последними словами. Она осадила его:
– Ишь ты, заявился! Иди к дьяволу, чёрт!
Дядька Коля рассвирепел, достал из-за голенища сапога нож и ткнул тётку Маланью в бок – она охнула, схватилась руками за больное место, да так и осела, чертя спиной по стене, а потом повалилась на грязный пол. Перепуганные доярки сбежались на крик. Дядька Коля, отбросив нож в сторону, смотрел на трясущиеся руки.
Ветврач выскочил из коровника, сел на мотоцикл и поехал за фельдшером и за колхозным водителем. Тётю Малю осторожно понесли к подоспевшей машине.
Уже потом фельдшер рассказала, что тётя Маля в последний раз окинула взглядом коровник и улыбнулась:
– А давай-ка споём, Владимировна!
И соловьём затянула любимую песню, которую певала в молодости – певунья была и умница-разумница (в школе хорошо училась). У Галины Владимировнаы так сердце и дрогнуло – не жилец Маланья, раз песню петь вздумала. Так и вышло – громко пела доярка, из последних сил душу надрывала – все бинты насквозь закровила – боль заглушала. И фельдшер, не сдерживая слёз, подпевала ей сорвавшимся голосом. Тётя Маля оборвала песню, вдруг замолкла:
– Холодно мне что-то. Ой, смотри, мама идёт меня встречать.
А её старуха-мать уж лет десять как в земле лежала. Тётка Маланья прикрыла глаза и поморщилась:
– Не бойся, не помру. Ещё снова споём.
Не довезли – отмучался соловей.
26. Самодур
В соседский дом летом приезжала Настина ровесница Соня. Девчушек многое объединяло: они обе не могли жить без книг, иногда даже вслух читали по очереди, а потом обсуждали прочитанное; обе хорошо учились, обе амбициозные и волевые.
Хорошо запомнилось, как папа Рома вёз их, малявочек, на речку. Ехали втроём на велосипеде «Аист». Настя сидела на раме, вцепившись в руль, а Соня – на багажнике. Когда мчались с горки, девчонки от страха и восторга визжали и смеялись! Папа подбадривал: «Не боись, не упадёте!»
Как-то раз подружки убежали без спросу на речку – мамы их нашли и объявили им бойкот. Ещё девочки катались на велосипедах, репетировали песни и танцы; пололи грядки и бегали от бодачих коз.
Сонин дед – бывший председатель колхоза, человек грозный и деспотичный; для таких есть подходящее слово «самодур». Высокий, крупный, подтянутый, Илья Лукич горделиво нёс себя и говорил исключительно в повелительном тоне. Глаза у него красивые – ясно-голубые, а взгляд недобрый и неприятный, словно бы маслянистый.
Он держал семью в страхе, только Соне было всё ни по чём.
Однажды пёс по кличке Гром ослушался деда, за что тут же поплатился. Илья Лукич ударил несчастное животное, на что собака оскалила зубы и побежала прочь. Илья Лукин рассвирепел, понёсся в дом, а через несколько секунд уже выбежал с ружьём. Страшно бахнуло – раздался выстрел, пёс пронзительно завизжал.
В это время Настя и Сонька были у дровяника, обдирали с поленьев кору на растопку. Как только они увидели убегающую собаку и разъярённого мужчину, тут же шмыгнули на сеновал и зарылись в сено. Они вздрогнули от звука выстрела, пискнули, а затем примолкли. Илья Лукич их не видел, когда проходил мимо сеновала. Он тащил за собой поскуливающую, умирающую собаку. Девочки заплакали – жалко Грома. Сонька теперь и вовсе возненавидела деда – они и раньше никогда не ладили, а тут и вовсе не за что было его любить.
На кухне все молчали – и жена, и взрослые дочки Ильи Лукича. Они боялись этого нелюдя. Потом, не выдержав, жена сказала:
– Давай, всех нас перебей. И нас, и всех коз перестреляй, Иуда проклятый!
– Молчать, старая, – прорычал Илья Лукич. Желваки так и ходили по лицу.
Соня убежала к Насте, была у неё до позднего вечера. Девочки не могли понять, откуда у людей берётся столько злости и жестокости.
Чтобы девочки хоть немного развеялись, мама отправила их встречать с поля корову. Пока стадо не показалось у загона, Соня и Настя бродили у фермы и собирали крапиву, чтобы потом заварить корове витамины. Насте не нравился запах крапивы, запаренной крутым кипятком, но она понимала, что корове от неё будет польза. Да и волосы хорошо прополаскивать крапивным отваром. Стадо всё не возвращалось. Тогда подруги отправились гулять по развалинам, рассматривали стены, исписанные мелом. Потом они пошли к огромной перевёрнутой бочке. Настя заглянула в полую ножку и ахнула:
– Соня, Соня, иди сюда! – позвала она шёпотом.
Там, куда она показывала, в гнезде лежали голубоватые в крапинку яички. Птицы не было на месте. Девочки стали каждый день наведываться к бочке. Сначала появились лысые, скользкие сгустки, потом они обросли нежным пухом. Только раз за всё время девочки увидели взрослую птицу. Они побоялись её вспугнуть, чтобы мама не бросила малышей, и больше к бочке не приближались.
27. Лето
Для кого-то лето – это долгожданный отдых, а для кого-то – нервотрёпка. Тут уж как повезёт – всё от погоды зависит. Она, как дирижёр, всем процессом руководит.
Кто живёт в деревне и держит хозяйство, не понаслышке знает, что такое сенокос. Страда начиналась, когда травы наливались и были готовы к покосу.
В Настином крае поле называется «план». На плану за домом росла добрая травка: тимофеевка и клевер. Вплетались и всевозможные цветные букеты.
Траву косили то косой, то колхозной косилкой, а потом поднатужились, затянули пояс и купили свой трактор и грузовую машину.
На второй день скошенное сено загребали в валки – три прокоса объединяли в один. Ближе к вечеру подсохшую траву копнали. Ночью она вялилась. Если погода портилась и задувал ветер, то копны накрывали плёнкой, подтыкали и прижимали кирпичами, досками или ветками.
Наутро, когда роса сходила и луг высыхал, почти готовое сено растряхивали.
После обеда его ворошили граблями. Деревянные палки гладкие, за многие годы отполированы руками. Сами грабли пластмассовые – двое белых, одни чёрные. Часа через два-три сено загребали в валки. Руки работают, а голова отдыхает от ненужных мыслей.
Чуть пообдует сено, и можно грузить на машину. Папа снизу подавал вилами сено, а мама собирала подгрёбки. Дочка забиралась в коляску. Тут тоже сноровка нужна: кидай сено не абы куда, а распределяй так, чтобы оно всё поместилось, чтобы раньше времени верх не закруглился, не превратился в бугор. Тот, кто стоит наверху, должен распределять сенцо и приминать его, чтобы плотно улеглось, утрамбовалось. Пока приминаешь сено, нужно ходить туда-сюда, подхватывать новые пучки граблями. Снизу сено подают вилами: того и смотри – напорешься – не зевай. Ноги поднимаешь высоко, как аист, – непросто ходить – проваливаешься.
Если машина ломалась, а сено нужно было убирать, то брали старое покрывало или чёрную плотную клеёнку и таскали сено на себе. Иногда помогала тётя Надя, соседка.
– Но, девочки, поехали! – давала она команду и подшучивала. – Потянем, Зорьки-Голубки!
Две лошадки поднатуживались и тянули покрывало дальше, в гору.
У сеновала воз скидывали. Начиналось самое неприятное – носить сено в сарай и приминать его. На сеновале колко, душно и тесно. Бригада из трёх человек так ухлопывалась за день, что еле ноги держали.
После, уже закончив работу, Ольга Матвеевна, которая никогда не жаловалась, всё же призналась:
– Ой, сил нет, Наденька! Ухайдакались! Попью водички!
Сколько характера было в этой маленькой женщине! Слабенькая от природы, но между тем выносливая и терпеливая. Сказать, что Настя восхищалась своей мамой – ничего не сказать!
Да, непросто давались семье деньги, вырученные с хозяйства… Зато они свои, кровные, честные!
В одно лето на плану за домом наведался небольшой ураган. Поднял копну, покружил сено в воздухе, а потом развесил по проводам. Немного сена унесло даже на соседнюю улицу. Жалко труда, но даже мама посмеялась – видано ли такое, чтобы сено летало!
Это неплохой сценарий сенокоса. Но когда появлялась туча или вдруг, при ясном небе начинал накрапывать дождик, начиналась беготня – жалко своих трудов.
После уборки сена всегда ждала жаркая баня – такая, что прям дух прочь горячая-прегорячая! Аж дух захватывало! Смывали колкое сено и трудовой пот – хорошо! Ночью все спали без задних ног.
Утренний сон, особенно на каникулах, самый счастливый. Одеялко мягонькое, тёплое, подушки так и манят. Настя перевернула подушку на холодную сторону, как мама учила в детстве – свежо, хорошо!
Котёнок Пынишек скрёб дверь, а потом открывал её головой. Тык-дык – разгоняется кот. Плюх – и Пынишек уже в кровати, с довольной мордочкой укладывается поудобнее.
Одно утреннее пробуждение запомнилось Насте больше всего. Она проснулась, пожмурила глаза – рядом спит Пыня. А это что такое? По всей кровати маленькие кучки – Пыня постарался, оставил «приветствия» с добрым утром! Хорошо ещё, что на подушку не забрался! Настя не стала наказывать кота – она любила животных. А «подарочки» отправила в стирку.
Нежки уже не было. В деревне травили собак, вот собачка и съела отраву, даже парным молоком не отпоили. Для семьи Берестовых смерть любимицы была горем.
Решили больше не заводить животных, но так уж получилось, что в доме появилась собачка Лада. Ладушку по-домашнему называли Тетей. Чёрный крохотный комочек с блестящей волнистой шерстью – таким был щенок. Лада плакала по маме Дейзи, поэтому малышку ублажали, как могли, даже клали с собой спать.
И снова пополнение в доме Берестовых: котята Дёня и Чита. Оба чёрно-белые, гладкошёрстные. Пынышек, уже взрослый котик, по-отечески принял их. Чита поначалу всех дичилась, пряталась под кресла, но потом освоилась. Со временем из нескладного подростка Чита превратилась в красивую, грациозную кошку. Дёня, кличка которого незаметно поменялась на Зюню, любил спать в раковине. Если он не спал, то всё время что-то ел. Потюмшит, потюмшит, вздохнёт – и опять принимается за еду – великий труженик! Только мышек он не ловил: боялся. Однажды даже упал в обморок при виде серого комочка.
Стоило маме выйти из кухни, как Зюня тут же что-нибудь стибривал со стола. А однажды он съел со сковороды всю поджарку. В большой семье не щёлкай клювом!
28. Снова Топольки
Когда Настя повзрослела, то стала ездить к бабушке Лиде и деду Матвею на автобусе в деревню Топольки.
Бабушка Лида – приземистая толстушка с маленькими добрыми глазками-бусинками, гладкой кожей без морщин и когда-то чёрными, а теперь седыми волосами. Про такое лицо как у бабули принято говорить «хорошее», и дело тут не в отсутствии морщин и не в чертах лица. Хорошее, красивое лицо – это доброе лицо; им приятно любоваться, от него веет любовью, спокойствием, участием и щедростью. Такая, знаете ли, благородная старческая красота. Не зря говаривают, что в старости душа проглядывает, просвечивает, и становится понятно, что ты за человек, какую жизнь прожил, достоин ты рая или же нет. Такие лица бывают у святых и у людей, которые живут сердцем.
Нельзя сказать, что бабушка горя и слёз не знала: знала. Она прожила тяжёлую жизнь, полную работы, страха и обид, но душевного тепла и задора не растеряла. Бабушке помогал жить лёгкий характер: и так ладно, и так хорошо.
Была у неё одна малюсенькая слабость: каждый раз, приезжая в райцентр, бабушка Лида покупала вкусное мороженое, ела его с наслаждением. Рождённая до войны, она, старшая дочь, редко видела сладкий кусок – отдавала младшим братьям-сёстрам, а было их, меньших, четверо. Теперь можно было побаловать себя вкусностями. Такой было бабушка.
А каким был дед Матвей? Он до глубокой старости сохранил удивительно прямую осанку и статность, голову всегда держал высоко, горделиво. Светлые волосы с рыжинкой никогда не посетила седина. Взгляд строгий, внимательный – настоящий хозяин. Ольга Матвеевна часто говаривала, что её отец – жизнелюб, хоть частенько и ворчал, но на самом деле жизнью был доволен и жить планировал долго. Больше всего на свете он любил работать, да не абы как, а до изнеможения, с полной отдачей делу.
Непростой, сложный он человек, да… но интересный. С детства избалованный прабабкой Ириньей, он был заносчив и честолюбив. Порой резкий, но открытый, без подвоха, нежадный. В деревне его ценили за трудолюбие, но побаивались, особенно лодыри; они, завидев Матвея издали, разворачивали носки сапог в обратную сторону. Были ли у него близкие, задушевные друзья? Да – в молодости, но все они недолго топтали эту землю.
Деда Матвея порой раздражали маленькие внуки. Все-то ему мешали: включит телевизор громко, и не дай Бог кому проскользнуть мимо – всё, туши деревню! Со свету, конечно, не сживёт, но испепелит строгим взглядом.
Когда он ложился спать, по дому нужно было ходить на цыпочках, зато он не считался с другими – врубал приёмник или телевизор на полную громкость в пять утра и никто не смел пикнуть, что шумно.
В молодости дед Матвей был красивым, статным – сразу бросался в глаза, но от жены не погуливал. Полюбовниц он не заводил, но, однозначно, в такого мужчину грех было не влюбиться.
И вот однажды, вскоре после того, как он вернулся из санатория, в Топольки пришло письмо. Какая-то курортница положила глаз на Матвея, а потом не сдержала своих чувств да и написала ему – где-то узнала его адрес.
Почтальонша передала письмо Лиде. Ох, что тут и было! Лида собрала детей и ушла к матери в соседнюю деревню. Матвей рассердился. Он пришёл к жене и пригрозил ей:
– Коли не вернёшься, то всю скотину нарушу.
Покорная Лидия повелась на запугивание и вернулась.
Дети сызмальства побаивались своего отца и никогда не смели ему перечить. Лида всё больше помалкивала да терпела, за то и прослыла человеком с золотым характером. Ей бы взбунтоваться и показать супругу почём фунт лиха! Да какое там…
Шли годы. Время от времени дед разыгрывал спектакли, устраивал театр одного актёра: он вызывал к себе своих детей, требовал, чтобы они незамедлительно являлись к нему, и делал вид, что умирает. «Умирал» он уже бесконечное количество раз, трепля нервы всем: и жене, и детям. Ему нравилось, что они бросали свои дела и приезжали к нему, нравилось читать тревогу на их лицах и страх в глазах. Бывало, звонит бабушка: «Дедке кваску захотелось!» И нужно было везти квас, а путь неблизкий, около шестидесяти километров в одну сторону будет! Везли…
Но уж нужно отдать должное: дед был щедрым как никто другой. Односельчан в беде никогда не оставлял. И детям, и внукам всегда деньгами и продуктами подсоблял, и с жильём всем помог, а сам жил в старом-престаром доме, а мог бы отгрохать себе особняк и на золоте есть. Дожил старик до глубокой старости – у них в роду все были долгожителями. И всё так же, как в далёкой молодости, работал, трудился, без дела никогда не сидел. Ещё давно, в колхозе, он работал на трелёвочнике, который ездил потихоньку, не спеша. Теперь на своём обычном, колёсном тракторе он тоже ехал так же медленно, как и на гусеничном, чем вызывал улыбку у тех, кто наблюдал эту картину.
… Итак, Настя ехала в Топольки.
Каждый свой приезд внучка начинала с уборки: у неё в крови была любовь к чистоте. Настя привыкла, что в родительском доме всегда чисто, у каждой вещи есть своё место. У стариков на порядок не оставалось сил и времени: попробуй-ка справиться с огромным стадом, сенокосом, огородом и картофельными полями. А ведь сколько дел нужно переделать кроме этого – не счесть…
Повсюду стояли пластмассовые кладбищенские цветы – их дед дарил бабушке, потому что они не вяли, не портились. Настя втихаря понемногу избавлялась от этой пакости – не место похоронному атрибуту в жилом доме!
В остальном же Насте нравились Топольки. Бабушка Лида – душа этого дома – топила русскую печь, и дом оживал. Стряпала бабуля вкусно, стол ломился от еды. Чего там только не было: серые щи из крошева (перед тем, как попасть на стол, они долго томились в прогорающих углях); картофельная запеканка, пышные пироги с румяной корочкой, ватрушки, воздушные олашки, пирог «рыбник». Выпечку бабушка накрывала чистым полотенцем. Зимой бабушка делала холодец, а потом приговаривала, сильно окая:
– Мясо варила, так не горазд холодец подвытопился.
Больше всего Насте нравилось топлёное молоко из глиняного горшочка. Она доставала из ящика расписную деревянную ложку (обычной металлической было неинтересно есть), прокалывала застывшую коричневато-жёлтую корочку и начинала орудовать. Топлёное молоко вкуснее вприкуску с колотым сахаром. Объедение! Когда дед и внучка ели горячее топлёное молоко, то шутя отвоёвывали друг у друга хрустящую молочную корочку.
– Оленька, у нас всё хорошо. Настеньку легко накормить – всё ест! – нахваливала бабушка внучку, мягко выводя звук «о». Она звонила от соседки бабы Дуси, у которой дома был телефон. У неё же покупали мёд – свежий, тягучий, янтарный – прелесть!
После трапезы Настя продолжала приводить дом в порядок: скоблила, оттирала, чистила, мыла, разбирала вещи в шкафах. Настя скрипела зубами и мыла, мыла, мыла… Уф! Чисто!
Рано утром бабушка разбудила внучку:
– Вставай, родимушка, я кашу сладила, – Настя поелозила щекой по подушке. – Сегодня пойдёшь с Виталькой пасти овец.
Виталька – бабушкин родной племянник, сын её самого младшего брата. Он на несколько лет старше Насти. Небольшого роста, хорошо сложен, темноволосый, с очень смуглой кожей – вот таким Настя впервые увидела Виталика. Из-под густых чёрных ресниц тепло, по-дружески смотрели выразительные зелёные глаза.
Ребята всегда помогали старшим по хозяйству, например, пасли овец или цыплят. Их с детства приучали к труду, чтобы не выросли лодырями и неумехами.
Виталик, маленькая Настя и соседский парень Денис пасли скот на поляне у леса. Мальчики сидели на крыше старой кабины трактора, а Настя – внутри. Ребята рассказывали анекдоты и делились деревенскими историями. Настя читала «Золотой ключик» – в местной библиотеке взяла.
Овцы щипали траву и косили глаза на ребят. Хитрая скотина! Стоит немного отвернуться, как они тут же бежали к лесу. Ребята спрыгивали с кабины и заворачивали стадо. Шерстяные комочки с недовольным блеянием ковыляли в обратную сторону. Сколько овец за все годы попало в зубы волкам – не счесть! Нужно держать ухо востро.
Когда Настя стала постарше, она уже пасла коров. Бабушка Лида, Настя и двоюродный брат Олежек, гостивший у другой своей бабушки, отправлялись на пастьбу. Светленький, быстроглазый балагур нравился всем деревенским девчонкам.
Олежек орал дурным голосом, ударяя веточкой по забору:
– Белянка, куда пошла?! Заворачивай! Долинка, пошустрее!
