скачать книгу бесплатно
«За кого он держит меня – за комнатного пёсика, за цветок, который достаточно только пересаживать время от времени, чтобы не чах, или за обыкновенную дуру?.. А кто же я… Купили, продали, перекупили… Привёз меня сюда, милый, снисходительный Мэттью, палач и апостол… Он хочет мне добра?.. Он хочет быть вдовцом?.. Он хочет моей благодарности или просто освободиться, как те, в старом доме?.. Считает, что приносит мне радость, не так ли?.. Предложил лучшую цену и перекупил, так что же, владеет теперь?.. Управляет. Намечает маршрут. Но, кто-нибудь! Хоть кто-то с чутьём: здесь ведь нет ничего… гектары пустой земли… Пустая земля, ничего в себе не кроющая… Эта земля, как и я… На много миль вокруг – ничего… Всё здесь – могилы Энни… Ничего, ничего, ничего, ничего… но мы копаем, мы вгрызаемся в землю, мы мучаем её ни за что!.. За что мы мучаем меня, её?.. И ведь откапываем… Бессмыслица, чепуха!.. Он думает, я не знаю. Его люди закапывают ночью старые трупы, уже отрытые кем-то, чтобы я нашла их днём… Страшные, страшные дни, театр… Он считает, я не слышу, как они работают ночи напролёт… Земля после них совсем свежая, рыхлая, всякий догадался бы, что её намедни перерывали… Мои раскопки – фарс, фермерское поле!.. Огород: Мэттью садит, я послушно пожинаю плоды… За кого он держит меня?.. За кого эта земля…»
Отдалённые, путаные размышления перемежались с отрывочными воспоминаниями о детстве, о снах, что продолжали посещать её ночью. Энни Блейз смотрела вниз с мостика, муж рядом заботливо чуть касался её тощего острого локтя, но картинка карьера, взрываемого дважды в сутки с одной и той же обманной целью, перекликалась, наслаивалась на другую: тоже взрытую землю, тоже безбожную яму, тоже с находкой, что обманула ожидания юной девочки-землеройки, молчаливой и деловитой.
Скелет с черепом наоборот, кости в шкуре, скелеты и шкуры с запахом гнили и тления, с тлеющими мечтами, над которыми уже залетали мухи, привлечённые атмосферой разложения…
– Да-да, скелеты и шкуры, – пробормотала Энни Блейз, мягко высвободившись из объятий мужа. Подошла к самому краю мостика с невидящим взором, схватилась за грубо вытесанные перильца, что пальцы побелели на проступивших выпуклостях костяшек, перегнулась туда, к бездне, где не только гулял ветер, но и, едва различимые ею, разбредались в конце рабочего дня люди. И, обернувшись к Мэттью Блейзу с неожиданной улыбкой, Энни спросила громко:
– А что, дорогой мой, может ли человек жить со свернутой шеей?
<30 сентября 2008>
ЭГОИСТКА
(урезанный) рассказ
Беседа движется бестолково, словно по схематическому кругу. Или, скорее, по спирали, с каждым новым оборотом набирая скорость.
Я в полной растерянности.
– Ты такая эгоистка! – бросает мне Нина в итоге. Её тон резок, он обвиняет, ранит намеренно. – Всегда была. Невозможно! Дурацкая Луиза.
В этой рассерженной фразе чувствуется нацеленность.
Меня впервые укоряют в тщеславии и самодовольстве. Раньше никто не называл меня эгоистичной, и у меня в голове не укладывается.
Раньше и Нина никогда не критиковала мои недостатки столь бурно.
Мы, в принципе, крайне редко ссорились. То есть, Нина в силу непростого характера ссорилась часто, но почти никогда – со мной. Мы уживались идеально, и я искренне недоумеваю, что на неё нашло этим утром.
Моя растерянность возрастает; я говорю только «Ладно», и это, скорее, едва слышное бормотание, нежели настоящая прямая речь. Я надеюсь, что моя сговорчивость погасит конфликт, но мне не удаётся усмирить взбешённую девушку.
– Как ты не понимаешь, – запальчиво продолжает Нина, – что ты не чёртов центр этого мироздания! Помимо тебя в нашем мире полно других людей, вещей, событий и, не знаю, просто… прочих классных штук! Ты должна перестать вечно обращать на себя всеобщее внимание, это реально достало уже!!
Меня слегка подташнивает. Я молчу, просто давая Нине возможность выплеснуть накопившееся.
Возможно, в ней говорит элементарная ревность к неким моим успехам, которые самой Нине не дались пока. Недовольство вниманием, получаемым мной от каких-то людей? Надеюсь, дело только в этом. Иначе у нас проблемы.
– Ты не пуп земли, Луиза, ты всего лишь обычная девчонка из глубинки, такая же выскочка, как тысячи, что приехали в столицу, надеясь на что-то! Почему ты постоянно строишь из себя этакую непревзойдённую диву и считаешь, будто я должна подобострастно упасть тебе в ноги, как все остальные?
Интонации нарастают: Нина не на шутку злится на меня. Меня уже по-настоящему мутит, но я стараюсь сохранять выражение своего лица внешне спокойным; если повезёт, даже немного участливым.
– Чего ты молчишь да молчишь, когда я тут пытаюсь разобраться с тобой? Как, по-твоему, это повлияет на нас?!
Она такая грозная сейчас, что я хочу просто спрятаться от её взгляда. Затем до меня доходят некоторые её слова, и я непроизвольно растягиваю губы в широкой счастливой улыбке: мы знакомы всего восемь месяцев (с тех пор, как меня приняли в труппу), но, оказывается, Нина воспринимала наше общение очень серьёзно. И это так здорово, что просто крышу сносит.
Пусть у неё есть какие-то причины для профессионального недовольства мною и моей якобы заносчивостью, я могу это пережить. В том случае, конечно, если Нина поможет мне найти компромисс и прийти к какому-то мирному соглашению с ней, а не к очередному раунду затянувшейся склоки.
Но улыбка моя окончательно выводит распалённую девушку из себя, и она сердито пихает мои плечи.
– Прекрати истерику, – указываю я, ловя её руки и непроизвольно на полтона повышая голос. Всё-таки, сорвалась: не круто, Луиза, совсем не круто.
Нина, видимо, тоже понимает это, моментально ощетиниваясь:
– А ты прекрати на меня кричать!
– Если ты успокоишься. – Благоразумно предлагаю я. Мы можем всё обсудить.
Нина не согласна, она яростно бросает мне в лицо:
– Какого?.. Я вообще жалею о том, что ты – часть моей жизни!
И это последняя капля сегодня.
– Окей, – говорю я глухо. – Твоя жизнь ужасна, потому что в ней появилась я, так? Хорошо, меня в ней больше нет. Ты довольна?
Во мне сейчас, большей частью, говорит обида. Если бы момент не был настолько нагнетённым, я бы никогда не решилась на крайние меры.
– Ух ты, – говорит Нина потрясённо. Это её первая реакция. Потом в её глазах появляется подозрительность, она ищет подвох, озираясь, будто ожидая, что сейчас обнаружится тайная комната или подпольный люк, где я могла бы спрятаться. Но здесь ничего такого, разумеется, нет; это всё ещё всего-навсего моя комната в общежитии.
– Это какой-то трюк? – спрашивает Нина, озвучивая вслух своё предположение, неподкреплённое действительностью.
– Не-а, – отвечаю я обыденно. – Нравится?
Её взгляд продолжает рассеянно скользить по пустой комнате. Понемногу она понимает, что это произошло на самом деле: я сказала, и я сделала.
– Ха! – улыбается Нина почти восхищённо. – Никогда не подумала бы, что ты… – она мотает головой; её светлые длинные волосы, как всегда, распрямлённые утюжком, немного изменяют манеру своего лежания на её плечах и спине. – Знала бы, что ты действительно сделаешь это, заставила бы тебя исчезнуть ещё после того эпичного раза, когда ты трусливо сбежала после… того случая, даже не соизволив обсудить произошедшее.
– Я просто запаниковала, – оправдываюсь я в тысячный раз. – Действовала на автомате. Не хотела причинить тебе боль – просто испугалась, что запутала всё. И испортила.
– Да, спасшись бегством.
– Я же извинилась!
– И что?
– И ты сказала, что никто ведь не пострадал, и мы об этом забудем.
– Ага, а ты подумала, что отделалась так легко, да?
Как хорошо, что Нина сейчас не способна увидеть моих пунцовых щёк. Стыд мне и позор.
– Как бы там ни было, теперь тебе лучше покинуть это место. – Поморщившись, советую я. – Сюда скоро вернутся теперешние жильцы, кем бы они ни оказались, они вряд ли обрадуются твоему присутствию в своей комнате. Да и внятно объяснить им, кто ты и почему здесь оказалась, ты не сможешь.
– Хочешь сказать, тебя совсем нет больше? – всё ещё не до конца усвоив этот концепт, Нина вздёргивает брови. – Ва-а-ау. Я думала, что это распространяется только на меня, а чтобы так глобально…
– Не умею делать дела наполовину, – признаю я, невесело усмехаясь. Нина отстранённо кивает, словно нехотя подтверждая мою правоту:
– Уж в чём, а в отсутствии должного усердия тебя обвинить нельзя.
Нина всё ещё продолжает стоять на пороге комнаты, так и не открыв дверь. Она оглядывает оставляемое ею помещение странным нечитаемым взглядом.
Когда я пытаюсь выяснить у неё причины задержки, она встряхивает головой, словно изгоняя из неё какую-то мысль, а затем улыбается замершей, показательно насмешливой улыбкой, нисколько не иронизируя на деле:
– Я даже не заметила, в какой момент… но теперь вижу, что здесь даже нет уже ни единой твоей вещи. Вся эта обстановка… – Она кусает губы, а потом отшучивается: – Что я могу сказать? Беспорядка теперь гораздо меньше. Твоё воздействие губительно сказывалось на этом месте – теперь злосчастное влияние ушло, и всё стало словно…
Не договорив, Нина останавливает себя и быстро покидает комнату, громко захлопывая дверь за своей спиной. Улыбка хранится на её прелестно тонких губах, будто на крайний случай. Она напевает себе под нос, игнорируя взгляды горожан, бросаемые на неё. Мотив песенки подчёркнуто радостный.
Мне тоскливо.
Если она не поскупится открыть дорогущее подарочное вино, чтобы отпраздновать моё исчезновение, или начнёт в порыве благодушия раздавать всю свою наличность случайным попрошайкам, ознаменовывая тем самым своё доброе расположение духа, я совсем не удивлюсь.
Сначала мне кажется, Нина просто гуляет, наслаждаясь отличной погодой и своим неожиданным одиночеством, но затем я замечаю, что маршрут её узнаваем, и цель этого неспешного пешего похода по суетливым городским улицам конкретна.
Мне ли не угадать пересечение этого времени и места: уже почти полдень, и Нина направляется в нашу любимую кофейню на традиционный ланч.
Ох, погодите. Я сказала «нашу»? Да уж. Учитывая обстоятельства на данный момент, это определение даже в моей голове звучит до смешного нелепо.
Как бы то ни было, Нина входит в кофейню, точная как часы, ровно в двенадцать утра. Это так привычно.
Даже проводя протяжённость дня порознь, мы всё равно всегда встречались с Ниной здесь в полдень, чтобы разделить кофе, пончики и лёгкий десерт, чтобы поболтать полчасика, чтобы подержаться за руки, делясь новостями.
Мы делали это на протяжении двухсот двадцати девяти дней, ни разу не нарушив заведённого где-то в начале знакомства обычая. Когда я только вошла в новый коллектив, обычай этот ввела Нина, которая без обиняков объявила остальной труппе себя моим «неофициальным ментором», мотивируя своё решение элементарно тем, что мои глаза «чертовски чёрные», и взялась знакомить меня планомерно и с театром, и с городом, и с собой. Нина, как личность ослепительно яркая, была самой интересной достопримечательностью, нельзя не согласиться.
Я не пропустила наш совместный ланч даже в день после «несчастного случая»: трусила появиться в театре и показаться там на глаза разъярённой моим бегством Нине, пережив незабываемый инцидент, но не нашла в себе сил проигнорировать эти наши кофейные встречи, на тот момент имеющие стаж более, чем в четыре месяца.
Скандал тогда Нина устроила, что надо, профессионалка.
Наверное, необходимость являться именно в эту кофейню и занимать невзрачный столик в дальней части помещения въелась в подкорку наших с Ниной мозгов, потому что сейчас – обстоятельства кардинально изменились, а Нина всё равно вполне предсказуемо следует многократно повторённому сценарию.
Она сидит на своём стуле, катая ладонью по столу перевёрнутую на бок миниатюрную солонку. Спустя какое-то время бариста за стойкой называет её имя. Раскрепощённой походкой Нина подходит, чтобы забрать свой заказ, когда вдруг происходит непредвиденное. Ей предлагают порцию на двоих. Всё просто: Нина всегда заказывала на нас обеих, и в этот раз, вероятно, повторилась машинально.
Теперь она смотрит на два картонных стаканчика эспрессо, на четыре аппетитных медовых пончика, на широкую пиалу сливочного мороженого с двумя десертными ложечками, и не верит собственным глазам. Какую-то секунду она выглядит как кошка, которой наступили на хвост.
Но затем берёт себя в руки и говорит холодным тоном:
– Мне не нужно столько. Мой заказ – на одну персону.
– Но… – растерянно возражает бариста, что Нина пресекает хлёстким:
– Уберите лишнее, я сказала.
– Должно быть, на кассе ошиблись, записывая заказ. – Миролюбиво признаёт парень за стойкой, прикусывая губу, и покорно избавляет поднос Нины от дополнительного груза.
Оплатив, Нина забирает свою половину и, гордо задрав нос, возвращается к нашему столику. Бариста досадливо смотрит ей вслед, прежде чем вернуться к работе не без смиренного вздоха.
– Но ведь ошибки не было. – Я сочувствую пареньку.
– Что с того? – отвечает мне Нина неэмоционально. – Я не собираюсь доплачивать за еду для того, кого даже не существует.
– Резонно, – фыркаю я.
Дальше разговор какое-то время не вяжется. К моменту, когда, покончив с остальным, Нина вяло ковыряет ложечкой свой шарик мороженного, пачкая его в вишнёвом сиропе, между нами завязывается, наконец, диалог, но он не радует меня – в нём нет былой непосредственности. Только спустя какое-то время я понимаю возможную причину зажатости Нины: ей трудно разговаривать с собеседником, которого нельзя увидеть.
Для меня очевидно, что её удручает именно это, и я просто милосердно сворачиваю нашу беседу, чтобы дать девушке спокойно доесть.
По крайней мере, я каким-то образом подспудно ощущаю, что Нина если всё ещё дуется на меня в связи с утренней ссорой, то уже и вполовину не так сильно, как прежде.
Вытирая губы после приёма пищи, Нина спрашивает у меня, не выпачкала ли лицо, и я говорю, с какой стороны рот нужно ещё раз промокнуть салфеткой.
Затем Нина кивает пустоте и, покинув кофейню, ловит такси, чтобы успеть в театр.
На заднем сидении чужого авто Нина в обход безразличного водителя вдруг начинает демонстрировать мне довольство своей улыбкой.
– Э-э-эй, ты пропустишь самое интересное сегодня.
Действительно, вспоминаю я, нынче должны объявить результаты отбора актёров в новую постановку.
– Тебя ведь не будет там в действительности, правильно? – я киваю, хотя знаю, что Нина не сможет увидеть этого; да ей и нет нужды. – А то у меня, наконец-то, появился шанс заполучить большую роль, представь себе!
– Поздравляю, – говорю я искренне. Я присутствовала на её пробах два дня назад, и Нина была великолепна. Постановочная группа окажется просто сборищем ослов, если проигнорирует её блестящее выступление.
– Точно. Если мне удалось впечатлить их, то у меня будет столько же слов, сколько обычно бывает у тебя.
– Не волнуйся на этот счёт. У меня больше не может быть никаких слов, Нина, вообще. – Напоминаю я мягко, и девушка мрачнеет; всё довольство жизнью и открытая детская горделивость моментально спадают с неё, как некачественно закреплённая вуаль.
– Ну да, – говорит Нина после продолжительной паузы; её голос отрывистый и почти злой, но в этот раз я не чувствую, что злится она на меня. – Знаешь, не так весело думать о том, что я, наконец, догоню тебя или вовсе обставлю, учитывая, что ты добровольно сошла с дистанции.
– Так будет лучше для тебя, – уверяю я её, но она лишь вяло огрызается, демонстрируя мне средний палец.
Намёк весьма красноречив и предельно ясен. Я замолкаю. Всю оставшуюся часть пути до театра мы проезжаем в тишине.
Потом на целых два часа я отвлекаюсь на наблюдение за стайкой рыжих голубей, живущих в щелях под резным фасадом театра, и о существовании которых я прежде и не подозревала. Когда я спохватываюсь и возвращаюсь к Нине, она уже ругается с помощником режиссёра.
Молодой человек старается оставаться вежливым и даже деликатным, не понимая, в чём оказался не прав. Он пытается донести до рассерженной актрисы мнение своего начальства мирно, но та умеет раздражать своим упрямством и прямолинейностью. Особенно, когда не в духе.
Я вслушиваюсь в их диалог на повышенных тонах, и улавливаю суть.
Нине отвели главную женскую роль. Это её шанс раскрыться, доказать всем, на что способен её талант. Нина против: она считает, что эта партия находится вне рамок её возможного репертуара, персонаж абсолютно не из её амплуа, даже касательно физических характеристик. И ей кажется бессмысленным пытаться втиснуться в роль, которая ей явно «не по размеру».
Дело не в том, что Нина вдруг испугалась свалившегося на её голову шанса или трусит брать на себя большую, чем обычно, ответственность. Она просто рассудительна, и соизмеряет свои силы объективно; она не хочет подвести всех.
Что и пытается втолковать режиссёрскому ассистенту.
В конце концов, тот предсказуемо сдаётся и говорит, что в таком случае господин Ш. передаст роль следующей кандидатке: М.
– М.? – не веря, повторяет Нина.
Она смотрит на парня так, будто он сморозил несусветную глупость, поэтому тот моментально принимается активно вчитываться в какие-то бумаги, которые извлекает из серой папки.
