Не смотри в мои глаза

– У меня ничего не болит, я просто поперхнулся печенькой, которую хотел съесть по секрету. – Его глаза наливаются слезами, он, вероятно, ждёт, что я рассержусь, но я начинаю смеяться. Второй раз за последний час – не к добру.

– Беги пока в машину, Марта ждёт, а мне нужно сказать пару слов твоей вонючке.

Ну давайте, подайте на меня в суд за невоспитанность и плохой пример ребёнку. Майки округляет глаза, не до конца веря, что я не просто не сержусь за то, что он пытался втайне слопать печенье – малыш, 0% осуждения, 100% понимания в нашей ситуации, – но ещё и назвала Клавдию Петровну вонючкой. Вот только мне сейчас далеко не до этикета, я хочу свернуть этой женщине шею. Майки бежит к машине, а я направляюсь в корпус. Ох, как удачно, на ловца и зверь…

– Клавдия Петровна, – зову я, но эта мымра с высоким начесом, красными губами, похожими на куриную жопу, и подведёнными снизу синим карандашом глазами открывает рот, чтобы снова выплюнуть какую-то гадость. Но не сегодня, дорогая, я в ярости: – Уделите мне минутку, я бы хотела написать заявление.

Эта мымра даже не скрывает улыбку, думает, что я собираюсь забрать Майки. Ну да, конечно.

– Конечно, Ана, пройдём в кабинет.

Войдя, она достаёт из принтера бумагу и протягивает мне, причем не предлагая присесть. Ну ничего, мы не из гордых, не дожидаясь приглашения, я прохожу и падаю в кресло для посетителей. Разворачиваю конфету, хоть и терпеть такие не могу, но дёргающийся глаз вонючки лишь подстёгивает продолжать выводить её из себя. Может, начать чавкать? Внутри меня словно разгорается давно потухший шар удовольствия – как приятно иногда перестать быть взрослой и ответственной, благовоспитанным членом общества. Для полноты образа закидываю правую лодыжку на колено левой, хорошо что я в джинсах. И начинаю писать. Я сказала заявление? Простите, я не очень разбираюсь в этих документах. Имела в виду: жалобу. На то, что моего ребенка с подозрением на болезнь не просто оставили без присмотра, но и выставили на улицу. Осенью. Без шапки. Доказательства по запросу будут предоставлены. Когда я протягиваю лист вонючке, краска с её и без того трупно-бледного лица схлынивает, губы поджимаются еще сильнее, а взгляд мечет молнии.

Она разрывает этот лист и улыбается. Я улыбаюсь в ответ.

– Благодарю, Клавдия Петровна. Давно хотела заехать в Роспотребнадзор, а может и сразу в прокуратуру, там довольно симпатишный прокурор работает, так что благодарю за повод. Думаю, ему будет интересно узнать пару подробностей, а также то, как вы рвёте заявления и обращения. Разворачиваюсь, чтобы уйти, но меня резко дёргают за руку, я еле удерживаю равновесие.

– Ты можешь смело идти в прокуратуру, соплячка, ведь на первый же вопрос я отвечу, что разорвала заявление лишь потому, что его писал посторонний ребенку человек, ведь у вас же ещё не оформлена опека? Думаю, пора позвонить в социальную службу. Мы пошли навстречу, решили дать время на свой страх и риск, ведь сразу после потери семьи для ребёнка будет ударом потерять ещё и единственную сестру. Но мы больше не можем нарушать закон, к тому же сестра не справляется, ей нужна помощь государства.

Может, сейчас я заплачу? Но я лишь смотрю в эти безжалостные глаза и понимаю, что она позвонит. Даже если я не пойду в прокуратуру. Она позвонит. Если уже не позвонила.

На дрожащих ногах плетусь в машину, и Марта, должно быть, по моему взгляду понимает все. Мы молча едем в офис, где мне предстоит пройти собеседование. И есть ли во всём этом смысл, если ребёнка отберут. Нет, не отберут, я найду в себе силы его отвоевать и докажу, что в состоянии растить его. А для этого мне нужна хорошая работа.

Я глубоко вдыхаю и пытаюсь откинуть все лишние мысли, для них у меня будет целая бессонная ночь. Сейчас я должна думать лишь о собеседовании. Это мой шанс.

Арсен

Встреча с инвесторами прошла отвратительно. Эти люди, понятия не имеющие о том, как прибить гвоздь, на протяжении двух часов пытались докопаться до каждой линии в проекте. Я считаю, мне полагается медаль за выдержку. И бутылка виски, потому что я сейчас в состоянии разнести что-то и кого-то. Когда закончится этот день, чтобы я мог стереть его и обнулиться?

Вместо этого я притащился обратно в офис, потому что Евгения уверенным голосом объявила, что нашла мне ассистента. Я не стал говорить, что в таком состоянии вряд ли способен нанять кого-то, точнее вряд ли кто-то выдержит даже пять минут со мной в одном помещении, смоется, как предыдущие особы. А если быть ещё точнее, это меня не устроит сейчас никто, даже если там будет сидеть профессионал с огромным стажем и дипломом с каким-нибудь вычурным названием вуза.

Единственная, кто не просто выдерживает меня, но и каким-то чудом умудряется усмирить, это Евгения. Поэтому я вхожу в её кабинет и замираю, когда вижу в углу маленького мальчика. Перед ним книжка с картинками, раскраска, карандаши, но он сидит насупившись, сложив руки на груди. Парень, как я тебя понимаю. Смотрю на Евгению вопросительно.

– Не знал, что у тебя…

– Арсен, познакомься, это Микаэл. Если подружишься, разрешит называть себя Майки. Он ждёт здесь свою сестру, которая ждёт собеседования. – Улыбка всё шире расползается на лице Евгении, а в глазах блестит хитрость. Она так загорается, когда что-то задумала. Настораживаюсь.

– Соискатель с ребенком? Жень, ты из ума выжила?

– Знаю, знаю, но дай ей шанс, точнее – это она твой последний шанс, – играет бровями исчадие ада. – Это не будет, – она запинается, подбирая слова, но сдаётся и просто тише произносит, – проблемой. Они здесь уже час, а я от него не услышала и слова. Сидит спокойно, – говорит она, уже подойдя ко мне. Выглядываю из-за её плеча и рассматриваю мальца. Он внимательно смотрит на меня, словно я собираюсь отнять у него всё. – И она ещё не сбежала, так что ставлю на то, что и дальше сможет тебя терпеть, – хлопает меня по плечу.

– Доиграешься, Женечка Григорьевна, сама будешь носить мне кофе.

Она хмыкает и возвращается на свое место. На её лице написано любопытство. Что-то в этой ситуации её забавляет, но у меня нет сейчас ни желания, ни настроения с этим разбираться. Разворачиваюсь и направляюсь к своему кабинету.

Дверь в приемную открыта. Вхожу и замираю на пороге. Девушка стоит ко мне спиной и смотрится в зеркало. Закатываю глаза: снова самовлюбленная принцесса, которая большую часть времени будет проводить перед зеркалом, а оставшееся тратить на соблазнение. Знаем, проходили. Не то чтобы мне не нравилось, когда у меня под рукой, простите за каламбур, есть личное успокоительное, но работать же кто-то должен. Смотрю на девушку и понимаю, что в отражении она смотрит не на себя. Интересно. Приваливаюсь к косяку, меня она пока не заметила, сильно занята бормотанием и какими-то артикуляционными упражнениями? Что? Заинтригованно продолжаю наблюдать, пока она не поднимает глаза и не смотрит на своё лицо, репетируя мимику.

Меня пронзает молнией, в груди становится тесно, а по телу пробегает дрожь. Меня сейчас стошнит. Хочу развернуться и бежать. Никогда больше не видеть эти глаза. Точнее, чтобы эти глаза никогда не видели меня. Мне становится тяжело дышать, я снова там, в этой темноте, задыхаюсь. Бежать. Остаться без ассистента. Бежать. Но вместо этого предательские ноги делают шаг вперед, а голос произносит:

– Добрый день, проходите! – уверенным тоном говорю я, словно секунду назад не был готов исчезнуть, и, не глядя на неё, прохожу мимо и вхожу в свой кабинет. Главное, не смотреть ей в глаза. Не знаю, почему, но я не хочу знать, помнит ли она что-то, помнит ли она меня. Вешаю пиджак трясущимися руками на спинку стула, чувствуя спиной, как неуверенно она входит и останавливается у стола. Молчит.

– Присаживайтесь, – бросаю я резче, чем планировал. Сажусь и сразу хватаю её резюме – спасибо, Евгения – и прячу за ним лицо.

– Добрый день, – тихо произносит она. – Меня зовут Анастасия, я на соискание должности ассистента, – уже чуть увереннее. Далее следует пауза, я делаю вид, что изучаю резюме, она делает вид, что не тревожится и просто ждёт.

У неё неоконченное высшее, 3 курса факультета журналистики окончены на отлично, опыта работы нет, достижений и наград нет. Что я ищу? Отослать её, вы нам не подходите и дело с концом. Мне только не хватало сейчас каждый день шарахаться от нее, от воспоминаний, от желания…

– Вы приняты. Рабочий день с 9:00 до 18:00, но иногда потребуется задержаться, командировки по требованию, возможно, вызов в выходной. Всё безусловно оплачивается. Стиль одежды деловой. Джинсы и футболки оставьте для барбекю на уик-эндах. Желательно умение варить вкусный кофе.

Она втягивает воздух, хочет возразить? Ошеломлена? Что-то спросить? Спроси, я сам не знаю, какого чёрта творю. Видимо, всё же я мазохист или окончательно сошел с ума. Видимо, всё-таки получил травму головы. Или меня пришибло чувством вины.

– Но вы пока на испытательном сроке до первого замечания, опоздания и отгула. Мне нужна вторая рука, – Айдар сейчас бы отпустил пошлую шутку, – которая будет всегда готова. Вам подходит? Есть вопросы?

– В чем подвох?

Хочется рассмеяться, но приходится сдерживаться. Оставляю резюме и поворачиваюсь к компьютеру, у меня же столько важных дел. Закатываю мысленно глаза.

– Никаких подвохов: тяжелая, изнурительная, стрессовая работа. У меня нет времени проводить поиски, поэтому вы приняты до первой осечки. Мне срочно нужен ассистент.

– И даже не спросите, умею ли я включать компьютер?

Я чуть не поперхнулся воздухом и на мгновение растерялся.

– А вы умеете включать компьютер? – переспрашиваю как идиот.

– Безусловно, умею, – произносит она тоном, словно говорит с умственно отсталым. – Это был ритори… а впрочем неважно. Спасибо, господин Давыдов, до завтра. – Она встаёт, задерживается на секунду, будто ждёт, скажу ли я ещё что-то, потом выходит из кабинета. И только тогда мне удаётся сделать глубокий вдох.

Какого черта?

Глава 3

Ана

Сегодня мой первый рабочий день и мне нужно сконцентрироваться на этом вопросе, но я не могу, в моей голове, словно рой пчел, жужжат проблемы: Майки снова не пошёл в сад, потому что эта воспитательница-вонючка позвонила в опеку и к нам сегодня или завтра должны приехать с проверкой. По какой-то одной ей ведомой причине, она объявила, что пока не разберёмся с документами, сад не может принять ребенка. Ну бред же! Может, стоит всё же в министерство написать? И всё это именно в первые дни моей новой работы…

Хотя после разговора по телефону с сотрудником опеки я немного успокоилась, он обещал заехать вечером, когда я вернусь с работы. Но, возможно, он усыпляет мою бдительность? Марта сможет в эти дни посидеть с Майки до 18:00, но вдруг мне придется задержаться? Тревожность зашкаливает и рисует сценарии, которые не имеют ничего общего с реальностью, но мой мозг отказывается останавливаться, подкидывая мне всё больше поводов для тревоги. Третий раз захожу в комнату и не помню, зачем мне надо было сюда.

Подхожу к зеркалу, рассматриваю, не забыла ли ничего: лёгкий макияж, волосы расчесаны, одежда – не совсем соответствует уровню компании, но что имеем, не нравится, пусть выплачивают аванс, я куплю деловой костюм. Дезодорант, духи, часы… так зачем же я сюда пришла? Проверяю сумку, всё тоже на месте, документы, кошелёк, телефон, расчёска, ежедневник и ручка, может, взять еще одну ручку? Отбрасываю идею, неужели в офисе не будет ручки. Снова поворачиваюсь к зеркалу, пытаюсь улыбнуться, но выходит какой-то вымученный оскал. Дыши, Ана, дыши. Выхожу из комнаты и иду к выходу, когда до меня доносится голос Майки:

– Нана, ты забыла кофе! Марта говорит, что нужно выпить для храбрости!

Сдерживаю смешок и делаю мысленную пометку, поговорить с подругой о воспитании детей.

– Спасибо, Майки. Я разволновалась и забыла.

– А почему ты волнуешься?

– Я устроилась на новую работу и переживаю, что не справлюсь!

Он хихикает и внимательно смотрит на меня. Я жду, когда он что-то скажет на это. Но его ещё больше распирает от смеха, хоть он и пытается сдержаться. Не выдерживаю:

– Что тебя рассмешило?

Он качает головой, не признаваясь. Но обычно этот жест означает: попроси меня получше.

– Майки-и-и-и, – тяну я, придав голосу серьезные нотки, но подхожу ближе и начинаю щекотать.

Он заливается смехом и сдается:

– Скажи им, что ты не е…э…как же там, а, не ебанутая палочка и можешь работать без электричества, но если будут тебя раздражать, ударишь током.

Я на миг столбенею, услышав мат из уст ребенка, краснею, но потом разражаюсь таким смехом, вспоминая ситуацию, о которой говорит Майки, хоть и не понимает сути и значения слова. Когда я в очередной раз ругалась с его воистину ебанутой воспитательницей, то не сдержалась и обозвалу эту дуру не слишком цензурно. Майки услышал и пришлось объяснять-оправдываться, что я просто хотела сказать, что эта тётя эбонитовая палочка, он узнает о ней в школе, когда вырастет, наэлектризовалась и ведёт себя, как будто её током ударило! Конечно, я слежу за речью при ребёнке.

Обнимаю Майки – долго, крепко, он сопит, но не вырывается.

– Посмотришь пока мультики, Марта придёт через 15 минут, а мне надо бежать, а то опоздаю.

– Задержишься, – бормочет брат.

– Что? – не сразу понимаю, мысли уносят не в ту степь, начинаю думать, что мне придётся задержаться дома до прихода Марты, но Майки возвращает меня в реальность.

– Правильно не «опоздаю», а «задержусь».

Может, я сейчас заплачу? Что может быть трогательнее, чем сцена, где пятилетний брат проводит сеанс терапии для старшей сестры. Слишком рано пришлось ему повзрослеть. И как же мне хочется продлить его детство, дать ему всё…

Глаза сухие. Тяжело вздыхаю, улыбаюсь Майки и машу на прощание.

Если сейчас эта рухлядь, которая в накладной, скорее всего, числится как новый высокотехнологичный автобус, не тронется, я опоздаю. Шикарно. Уволена, не проработав ни дня. Может, я пешком быстрее добегу? Что лучше: опоздать на несколько минут или ворваться вовремя, но растрепанной и бездыханной?

В итоге – оба варианта одновременно.

Я врываюсь в холл, и охранник, кажется, хочет перекреститься. Но я завидую его выдержке, он улыбается мне. Возможно, просто сдерживает смех. Еще бы, в холле вижу себя в зеркало: волосы растрепались и выползли из-под резинки, дыхание сбито, нос покраснел от ветра. Прекрасно. Шпильки предательски цокают по полу, и я ощущаю себя воробьём на деловой встрече орлов.

По пути меня встречает Евгения Григорьевна, выдаёт бейдж, папку и, ускоряя шаг, выпаливает на ходу:

– Срочно в кабинет к Арсену Тимуровичу. Он уже ждёт. С утра злющий как собака, чуть не сорвалась встреча. Вот, – вручает мне ещё одну папку. – Там документы для делегации, тебе нужно их подготовить.

Не дав мне и вымолвить слова, задать вопрос, что подготовить и как, Евгения сворачивает в сторону отдела кадров.

Мой первый день. Ни объяснений, ни инструкций. Только имя Арсен Тимурович звучит, как приговор.

Я влетаю в приёмную, но замедляюсь, словно впереди минное поле. Дверь в его кабинет приоткрыта, и я замечаю, как он стоит у окна. Высокий, с идеальной осанкой, словно выточен из мрамора. Свет скользит по линии плеч, подчёркивая точёный профиль. Костюм сидит на нём безупречно – не просто по меркам, а как будто сшит на вдохновении. Бросаю документы на свой стол, стараюсь быстро привести волосы в порядок, восстановить дыхание и делаю шаг в кабинет.

Ни одного взгляда в мою сторону.

– Доброе утро, – бормочу.

Он не отвечает на приветствие. Лишь сухо, почти машинально:

– Вы опоздали. На сервере лежат файлы с пометкой "HOLAMEL". Их нужно распечатать, разложить по папкам. Подготовить распечатки и отчеты, Евгения должна была передать. Презентация в 10:00, – выпаливает он на одном дыхании, словно не человек, а робот, которому не требуется делать вдох.

– И… кофе. Чёрный. С одной ложкой сахара. Немедленно.

Ни имени, ни «пожалуйста», ни взгляда. Только голос – ровный, хладнокровный, как будто я… мебель. Новая, пока ещё непроверенная.

Я киваю, глотаю обиду и выхожу из кабинета. В углу приёмной закуток, возможно, это так называемся кухня.

Кофе. Я умею варить кофе, на предыдущей работе часто подменяла бариста, но здесь другая кофемашина, другой сорт кофе. С первой зарплаты схожу к врачу – нервы ни к черту. Ладони потеют, чуть не выронила пакет с зернами. На столе – три кружки, я гадаю, какую выбрать. Беру самую сдержанную, вряд ли этот айсберг пьёт кофе из кружки с миньоном.

Когда кофе готов, ставлю на поднос, но предательские руки так трясутся, что я боюсь всё выронить, пролить. Ана, чёрт возьми, соберись. Отбрасываю идею с подносом и несу просто в чашке. Интересно, его величество переживёт такое пренебрежение этикетом?

Войдя в кабинет, вижу, что он уже сидит за столом и что-то внимательно рассматривает в экране компьютера. Снова ноль реакции. Ставлю чашку и так же незаметно пытаюсь уйти, когда он берёт чашку, не глядя, делает глоток – и отдёргивает руку, словно обжёгся. Лицо кривится, хотя он пытается сдержаться.

Смотрит на кружку, потом – мимо меня. Протягивает брезгливо её мне:

– Вы серьёзно?.. – он выдыхает, почти раздражённо. – Это… отвратительно. Я просил кофе, а не солёный раствор песка, который к тому же скрипит на зубах.

Я растерянно молчу. Сейчас меня уволят. Я стою, как глупая, с этой кружкой, будто предлагаю ему свою беспомощность в фарфоре. Хочется исчезнуть, закричать, бросить: «Ну и варите свой кофе сами, ледяное чудище!»

Может, теперь я заплачу? Но я не плачу. Слёзы как вода в колодце – если ты долго не черпаешь, она просто уходит.

– Займитесь лучше документами. Время идёт, – бросает он пренебрежительно, но не повышая тон. Просто отрезает, и всё.

Молча выхожу, сажусь на рабоче место. Надо включить ноутбук, но я не шевелюсь. В груди щемит. Я сжимаю пальцы до боли. Руки дрожат, а в горле – ком. Я ненавижу, когда меня трясёт от беспомощности. Это делает меня маленькой, слабой. А я больше не слабая. Я не имею права быть слабой.

Арсен

Я не смотрел ей в глаза. Потому что знал: стоит взглянуть – узнает. Стоит взгляду зацепиться – не смогу разорвать. Больше не дам ей отвернуться и закрыть глаза первой. Больше не потеряю. Я не хотел грубить. Я лишь хочу держаться на расстоянии – без тепла, без эмпатии, без права на близость. Я не имею права.

Но кофе оказался горьким. Или она. Или всё сразу.

Я понимаю, что веду себя как полный придурок. Жестокий, непримиримый, грубый. Иногда мне кажется, что я не способен на мягкость или какую-то нежность. Да какой там, я даже на понимание не способен. Постоянная гонка, жёсткие дедлайны, обнаглевшие подрядчики, жадные инвесторы и жаждущие откусить от тебя кусок конкуренты – весь этот ритм и образ жизни, вероятно, сломал что-то во мне.

Постоянная попытка быть сильнее, быстрее, лучше превратил меня в бесчувственного робота. Когда я испытывал хоть какие-то чувства, которые способны дарить мне тепло или улыбку? Последний раз, вероятно, когда ворвался в кабинет отца, ожидая услышать заветные «Я горжусь тобой, сынок», вместо чего в моей памяти теперь выбита «Ты мог лучше».

Мог, но для чего? Во имя чего и за счет чего? Отец был лучшим. Но только в бизнесе. А для семьи? Да и была ли – семья. Мой терапевт говорит, что мне навязали модель семьи и нужно сломать, переписать сценарий. А как? Если мне 27, а я не способен даже построить хоть какие-то отношения с женщиной. Если бы в нашем обществе у мужчин не было негласного карт-бланша, меня ещё месяц назад вполне можно было назвать шлюхой. Но в мужском роде почему-то это слово приобретает другую форму и читается как «альфа-самец», причем с положительной коннотацией. Вот вам магия вне Хоггвартса. Или как в фильме «лёгким движением руки слово «шлюха» превращается, превращается…»

Где-то чувствуется полнейшее надувательство, но мне ли совершать революцию? Я не создан для семьи, потому что не знаю, как быть лучшим для кого-то. Как заставить охладевшее к жизни сердце биться ради кого-то. Оно замерло с последним вдохом матери, единственной, к кому я испытывал хоть что-то похожее на любовь. Хочется вернуться в прошлое, встряхнуть и отца, и мать и заорать: научите меня любить!

Но знали ли они сами, что такое любовь? Я знаю, как она выглядит со стороны – смотрю на своего друга Айдара и его жену и вижу эту любовь. Или же несколько минут наблюдений из окна за Аной и Майки уже показало мне, как выглядит любовь. Но каково это – ощущать это чувство, мне никто не расскажет.

Может, я груб с ней, потому что завидую? У неё нет ничего: ни денег, ни нормального жилья, у неё проблемы с органами опеки и с учёбой, но она улыбается каждый грёбаный раз, когда рядом этот ребёнок.

А может, моя грубость – это крик утопающего о помощи? Посмотри, я тону под ворохом своей ненависти и страха, заметь меня, вытащи. Какой парадокс. Всячески избегать её, зная, что, как только она увидит мои глаза, то узнает и возненавидит, но при этом хотеть, чтобы она меня увидела. Увидела по-настоящему. Почему мне кажется, что только она ещё сможет увидеть меня.

Глава 4

Арсен

Утро начинается с хриплого кашля за дверью. Не громкого – но достаточного, чтобы я услышал даже сквозь перегородку. Какого чёрта?

Я не сразу узнаю голос, но через пару секунд понимаю – это она. Ана.

Прекрасно. Ещё вчера она была в порядке, гневно фырчала на мои выпады, а теперь…

Теперь она пришла на работу с простудой или воспалением лёгких. Или попыткой умереть на рабочем месте из-за чувства долга. Восхитительно безрассудно. И тут меня пронзает чувство вины, ведь это я ей запретил болеть и брать больничный, отгулы и прочее дерьмо. Чёрт.

Я уже собираюсь выйти, сказать, чтобы шла домой, но замечаю нашего охранника. А ведь он мне нравился. Приветливый, ответственный, надежный. И теперь он стоит с кружкой и… пледом.

Пледом, чёрт возьми.

Я выхожу в приёмную и замираю в дверях. Охранник суетится над ней, как курица над яйцом. Ана сидит, укутанная в этот клетчатый абсурд, с румянцем не от косметики, а от температуры. Она даже не в состоянии возразить – просто кивает, вцепившись в чашку с миньоном, в котором, я уверен, какой-нибудь чай с лимоном. Сцена семейного уюта в стиле «я болею, а ты меня спасаешь». Только вместо него тут мог быть я. Если бы я был нормальным. Отгоняю эту идиотскую мысль, откуда она вообще взялась. Соберись, Арсен.

Я скриплю зубами и делаю шаг вперед. Охранник поднимает на меня глаза и замирает. Он считывает всё правильно. Я ж говорил: профессионал.

– У вас совещание, сэр, я… я просто подумал, что…

– Ты слишком много думаешь. На пост. Сейчас.

Он уходит быстро, даже не оборачивается. Молодец, ещё поработает тут. Я смотрю на кружку в её руках. Не поднимай взгляд. Не смотри в мои глаза. Конечно же, она смотрит в мою сторону. Поворачиваюсь к полке с папками, будто вышел за документами.

– Почему вы в этом состоянии пришли на работу?

Она открывает рот – может, чтобы соврать, может, чтобы сказать «я в порядке». Мне плевать.

– Если вам так необходима премия посмертно – оставьте завещание. В остальном – оформите больничный и идите домой. Нечего разносить заразу.

Ну и мразь же ты, Арсен. И считается ли за сумасшествие разговор с собой в третьем лице? Я возвращаюсь в кабинет, естественно не взял ничего из папок. Не жду ответа. Если она осмелится заплакать – я не выдержу. Если она останется – я сорвусь.

И, конечно, она остаётся.

Я не понимаю, зачем она это делает. Может быть, просто упрямится, потому что привыкла идти до конца. Может быть, боится – не меня, нет, а неизвестности, в которую так просто выскользнуть, если сейчас просто уйти. А может быть – и эта мысль самая тяжёлая – она остаётся из-за меня. И тогда всё это приобретает невыносимый оттенок. Идиот. Из-за тебя… Ну да, конечно. Она делает это ради ребёнка.

Я весь оставшийся день срываюсь по мелочам. Мне нужна моя корица, я ничего не могу с собой поделать. Я цепляюсь за любую причину, чтобы снова вызвать её в кабинет: подписи стоят не на тех строках – переделайте. Пустяк, но этого достаточно. Лишний повод, чтобы она вернулась, прошла мимо, оставила после себя запах лимона.

Я прекрасно осознаю, насколько это подло – заставлять её бегать туда-сюда в её состоянии, видеть, как ей тяжело, и всё равно делать вид, что это рабочие моменты. Но, может, так она сорвётся и сбежит? Гореть мне в аду за это. Кофе холодный – выливаю в раковину. Отчёт не на той бумаге – выбрасываю. Все мои действия нарочито демонстративны, с холодной точностью выверены до жеста, до отсутствующего взгляда. Во мне умер артист театра. Станиславский бы мне поверил.

После очередной мелочи, до которой я решил докопаться, говорю ей:

– Ваша невнимательность граничит с саботажем. Это не детский утренник в саду. Здесь нет места «почти правильно».