скачать книгу бесплатно
Патруль джиннов на Фиолетовой ветке
Дипа Анаппара
Литературные хиты: Коллекция
Джай живет в басти – в индийских трущобах безымянного города – с родителями и сестрой. Их жизнь окутана бесконечным смогом, нищетой и трудностями, но Джай не унывает и, как любой мальчишка, всегда успевает найти приключения. Когда в басти начинают таинственно пропадать дети, Джай с друзьями решают провести собственное расследование – ведь полиция бездействует, а он видел так много фильмов про детективов, что лучше него с этим делом не справиться никому. Джай, Пари и Фаиз опрашивают свидетелей, бегают по базару и строят догадки. Но по мере того как смог густеет, зима вступает в свои права, а список пропавших растет, атмосфера меняется. Может ли быть так, что Джай и сам угодит в ловушку, и джинны заберут его навсегда?
Дипа Анаппара
Патруль джиннов на фиолетовой ветке
Deepa Anappara
Djinn patrol on the purple line
Copyright © Deepa Anappara 2020
© Новикова К., перевод на русский язык, 2020
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2020
Посвящается Дивье Анаппара и Параму
Один
Эта история спасет твою жизнь
При жизни Псих был боссом восемнадцати или двадцати ребят, и он почти никогда не поднимал руку ни на кого из них. Каждую неделю он давал им шоколадку «5 Стар», чтобы они разделили ее на всех, или пачку драже «Джемс», а еще он делал их невидимками для полиции и для разных евангелистов-проповедников, что хотели спасти их с улиц, и для мужчин, что голодными глазами наблюдали за детьми, спрыгивающими на железнодорожные пути за пластиковыми бутылками, прежде чем их переедет поезд.
Псих не злился, если его мальчишки-мусорщики приносили ему пять бутылок из-под «Бислери» вместо пятидесяти, или если ловил их в лучшем наряде в те часы, когда они должны были работать, у кинотеатра, в очереди за билетом на премьеру, который они не могли себе позволить. Но в те дни, когда они заявлялись к нему с красными носами, со словами, что мешались в их речи как кровь и вода, и глазами, опухшими, как полные луны, от того, что они нанюхались замазки-корректора, он обрушивал на них весь свой гнев. Псих тушил «Голд Флейк Кингз» об их запястья и плечи и называл это пустой тратой сигарет.
Острый запах горелой плоти преследовал его мальчишек и стирал сладкий и короткий кайф от «Дендрайта» и «Эрейзекса». Псих чуток вправил им мозги, о да.
Мы никогда не встречали его, потому что он жил в этом районе задолго до нас. Но люди, которые его знали: парикмахер, что бреет щетинистые щеки уже несколько десятков лет, и безумец, что натирает пеплом грудь и зовет себя святым, – до сих пор говорят о нем. Они говорят, что ребята Психа никогда не устраивали драк из-за того, кто запрыгнул в несущийся поезд первым, и из-за того, кто возьмет себе мягкую игрушку или завалившуюся в щель за сиденьем гоночную машинку. Псих учил своих мальчишек быть иными. Вот почему они жили дольше остальных детей, работавших на вокзалах по всей стране.
Но однажды умер сам Псих. Его мальчишки знали, он этого не планировал. Он был молод и здоров и обещал взять напрокат микроавтобус и отвезти их в Тадж, прежде чем муссоны придут в город. Oни оплакивали его несколько дней. На бесплодной земле, омытой их слезами, выросла трава.
А потом мальчишкам пришлось работать на людей, совсем не похожих на Психа. В их новой жизни не было ни шоколадок, ни фильмов: лишь руки, обожженные железнодорожными рельсами, сверкающими золотом на жарком летнем солнце, из-за которого воздух нагревался до сорока пяти градусов уже к одиннадцати утра. Зимой же температура падала до одного-двух градусов, и иногда, когда туман становился белым и зернистым, как пыль, острые, словно бритвы, края ледяных рельсов срезали кожу с их мозолистых пальцев.
Каждый день после сбора мусора ребята умывались водой, капавшей из протекающей трубы на станции, и все вместе молились Психу, чтобы он спас их, прежде чем колеса поезда перемелют их руки и ноги в костную пыль или в воздухе просвистит ремень, разрывая сгорбленные спины пополам, и они никогда больше не смогут ходить.
За месяцы, последовавшие за смертью Психа, в погоне за поездами погибли два мальчика. Коршуны вились над их трупами, а мухи целовали их в сине-черные губы. Люди, на которых они работали, решили, что подбирать и кремировать тела – пустая трата денег. Поезда не останавливались, паровозы по-прежнему гудели по ночам.
Однажды вечером, вскоре после тех смертей, трое мальчишек Психа перешли дорогу, отделявшую вокзал от нагромождения магазинов и отелей с красно-белыми телефонными вышками и черными бочками «Синтекс» на террасах. Неоновые вывески мигали словами «ЭКОЛОГИЧНЫЕ ВЕГЕТАРИАНСКИЕ ПРОДУКТЫ» и «ВИД НА СТАНЦИЮ», и «НЕВЕРОЯТНАЯ ИНДИЯ», и «СЕМЕЙНЫЙ КОМФОРТ». Ребята направлялись в одно место неподалеку: к кирпичной стене с железными перилами, на которых Псих сушил одежду и под которыми он спал по ночам, крепко, как жену, обнимая мешок со всем своим имуществом.
В желто-розовом свете букв «ОТЕЛЬ РОЯЛ ПИНК» они увидели маленьких глиняных богов, которых Псих расставил в стенной нише: Господа Ганешу с хоботом, свернутым на груди, и Господа Ханумана, поднимающего гору одной рукой, и Господа Кришну, играющего на флейте, а высушенные солнцем бархатцы были придавлены камнями у их ног. Ребята прижались лбами к стене и спросили Психа, как же он мог умереть. Когда один из них прошептал ветру настоящее имя Психа – секрет, известный лишь им, – в переулке зашевелилась тень. Ребята подумали, что это кошка или летучая лисица, хотя в воздухе появилось напряжение, а на их языках – металлический привкус электричества, мигнула радужная вспышка света и исчезла так быстро, словно им померещилось. Их вымотала охота за бутылками, и головы кружились от голода. Но на следующий день, копаясь в мусоре на полу поезда, под разными сиденьями каждый из тех трех мальчиков нашел по пятьдесят рупий.
Они поняли, что деньги – это подарок от Психа-призрака, потому что воздух вокруг них заструился теплым дыханием и запах сигаретами «Голд Флейк Кингз». Он пришел к ним, потому что они назвали его настоящее имя. Мальчишки начали оставлять у его стены сигареты и чашки из фольги с пряным нутом, приправленным соком лайма и украшенным листьями кориандра и кусочками красного лука. Они отпускали грубые шутки о запахах и звуках, которые Псих издавал в те дни, когда съедал четверть кило нута за один присест. Призраку не было дела до их шуток, и потом они находили на рубашках дырки от сигарет.
Мальчишек Психа теперь разбросало по всему городу, и, по слухам, некоторые из них стали взрослыми, женились и завели собственных детей. Но и сегодня голодный мальчик, что заснет с настоящим именем Психа на потрескавшихся губах, проснется и встретит белого туриста, что купит ему мороженого, или пожилую леди, что сунет парату ему в руки. Не бог весть что, но Псих при жизни не был богачом, не стал он богатым и в своем призрачном воплощении.
Забавно, что прозвище Психу дали его мальчишки. Впервые встретив его, они поняли, что он во многом суров, но его взгляд смягчался, когда они показывали ему недостающий пальчик на ноге или извивающийся, словно умирающая рыба, шрам на задней стороне бедра – след от побоев раскаленными железными цепями. Они решили, что только Псих может быть полудобрым в этом прогнившем мире. Но сперва они звали его Братом, а самые маленькие – Дядей, и лишь намного позже они стали говорить: «Псих, глянь-ка, сколько бутылок я нашел сегодня», – и он не возражал, потому что знал, отчего они остановились на этом прозвище.
Через несколько месяцев после того как он стал Психом, весенней ночью, осушив несколько стаканов бханга[1 - Психотропный напиток на основе конопли.], он купил мальчикам кремовых фирни[2 - Десерт, похожий на пудинг.] в глиняных чашках и прошептал им имя, которое дали ему родители. Он рассказал, что сбежал из дома в семь лет, после того как мать отшлепала его за то, что он прогулял школу и болтался с Уличными Ромео, что разражаются пронзительной песней всякий раз, когда мимо них проходит девушка.
Первые недели в городе Псих жил на вокзале, охотился за объедками из пакетов с едой, что пассажиры выбрасывали из окон поездов, и прятался от полиции в нишах под пешеходными мостами. Каждый шаг снизу ощущался как удар по голове. Какое-то время он верил, что родители приедут на поезде, чтобы его найти, отругать за то, что напугал их, и забрать его домой. По ночам он то и дело просыпался, потому что слышал, как мать зовет его по имени, но то был лишь ветер, грохот поезда или безжизненный женский голос, объявляющий, что Северо-Восточный экспресс из Шиллонга задерживается на четыре часа. Псих думал вернуться домой, но не сделал этого, потому что ему было стыдно и потому, что город превращал мальчиков в мужчин, а ему до смерти надоело быть ребенком: он хотел стать мужчиной.
Теперь, когда Псих стал призраком, он мечтает, чтобы ему снова было семь лет. Мы думаем, именно поэтому он хочет слышать свое прежнее имя. Оно напоминает ему о родителях и о мальчике, которым он был, прежде чем запрыгнул в тот поезд.
Настоящее имя Психа – секрет. Его мальчишки никому не расскажут. Мы думаем, это имя настолько хорошее, что если бы Псих оказался в Мумбаи, а не здесь, то какая-нибудь кинозвезда стащила бы его себе.
В этом городе много таких, как Псих. Мы не должны их бояться. Наши боги слишком заняты, чтобы слушать наши молитвы, но духи – духам нечего делать, кроме как ждать и бродить, бродить и ждать, и они всегда нас слушают, ведь им скучно, а это – один из способов скоротать время.
Но помните, они не работают бесплатно. Они помогают нам, только если мы предлагаем им что-то взамен. Для Психа это голос, называющий его настоящее имя, а для других – стаканчик выпивки или гирлянда жасмина, или кебаб от Устада. Никакой разницы с тем, что просят у людей боги, вот только в отличие от богов большинство духов не хотят, чтобы мы постились или жгли лампы и свечи, или раз за разом писали их имена в тетрадке.
Самое сложное – найти правильного призрака. Псих – только для мальчишек, потому что девчонок он никогда не брал, но есть духи-женщины и духи-старухи, и даже духи-девочки, которые могут защитить девушек. Может быть, нам духи нужны больше всех, потому что мы – мальчишки с железной дороги, и у нас нет ни родителей, ни дома. Если мы все еще здесь, то только потому, что знаем, как вызывать духов.
Некоторые думают, что мы верим в сверхъестественное, потому что нюхаем клей, вдыхаем героин и пьем такую крепкую деси дару[3 - Индийский самогон низкого качества.], что от нее вырастают усы даже у младенцев. Но этих людей, людей из мира мраморных полов и электрических обогревателей, их не было рядом с мальчишками Психа той зимней ночью, когда полиция прогнала их с вокзала.
Той ночью в городе дул сильный ледяной ветер и превращал пути в камень. У мальчиков не было даже двадцати рупий на всех, чтобы арендовать одеяло на восемь часов, и одеяльщик-валла выругался на них, когда они спросили, не мог бы он дать им одеяло в кредит. Они сидели, дрожа, под потухшим уличным фонарем с разбитым стеклянным плафоном на улице у ночлежки, в которой не осталось свободных мест. В их руки и ноги иглами вонзалась боль. И когда они больше не могли ее выносить, они позвали Психа.
«Извини, что беспокоим тебя снова, – сказали они. – Но мы боимся, что можем умереть».
Разбитый уличный фонарь затрещал и засветился. Мальчики посмотрели вверх. Лучи света, сладкого и желтого, с теплотой полились на них.
«Стойте-ка, – сказал им призрак Психа, – давайте посмотрим, что еще я могу сделать».
Я смотрю на наш дом,
перевернутый вверх тормашками, и насчитываю пять дырок в жестяной крыше. Их, может быть, и больше, но я их не вижу, потому что черный смог снаружи стер с неба все звезды. Я представляю, как по крыше спускается джинн: его глаз вращается, словно ключ в замке, наблюдая за нами в дырку, – он ждет, пока Ма, Папа и Руну-Диди не уснут, чтобы он мог выпить мою душу. Джиннов не существует, но если бы они существовали, то воровали бы только детей, потому что у нас самые вкусные души.
Мои локти на кровати дрожат, поэтому я прислоняюсь ногами к стене. Руну-Диди перестает считать секунды, которые я простоял вверх ногами, и говорит: «Аррей, Джай, я тут, прямо перед тобой, а ты все равно жульничаешь-жульничаешь. Тебе не стыдно, кья?» Голос у нее высокий и взволнованный, потому что она слишком радуется, что я не могу простоять на голове так же долго, как она.
У нас с Диди соревнование по стойке на голове, но оно нечестное. Занятия йогой у нас в школе начинаются с шестого класса, а Руну-Диди в седьмом, так что она может учиться у настоящего учителя. А я в четвертом, поэтому приходится рассчитывать только на Девананда Бабу из телевизора, который говорит, что если дети будут стоять на голове, то они:
? никогда в жизни не будут носить очки;
? никогда не будут иметь седины в волосах или черных дырок в зубах;
? никогда не будут иметь разжижения в мозгах или медлительности в руках и ногах;
? всегда будут № 1 в школе + колледже + офисе + дома.
Мне нравится стоять на голове намного больше, чем делать упражнения-пыхтелки, скрестив ноги в позе лотоса, как Девананд Баба. Но если я прямо сейчас продолжу стоять вверх ногами, то сломаю шею, поэтому я плюхаюсь на кровать, которая пахнет порошком кориандра и сырым луком и Ма, кирпичами и цементом и Папой.
– Джай Баба оказался мошенником, – кричит Руну-Диди, как дикторы с лицами, красными от злых новостей, что они должны читать по телевизору каждый вечер. – Неужели наша нация будет просто стоять и смотреть?
– Уфф, Руну, у меня голова болит от твоих криков, – говорит Ма из кухонного угла нашего дома. Она превращает лепешку роти в идеальный круг той же скалкой, которой бьет меня по заднице, если я кричу плохие слова, когда Диди разговаривает с Наной и Нани по мобильному телефону Ма.
– Я победила, победила, победила, – поет Диди. Она громче, чем телевизор соседей и чем плачущий ребенок соседей соседей, и чем другие соседи, которые каждый день ругаются из-за того, кто украл воду из чьей бочки.
Я затыкаю уши пальцами. Губы Руну-Диди двигаются, но она как рыба, что разговаривает пузырьками внутри аквариума. Я не слышу ни слова из ее чик-чириканья. Если бы я жил в большом доме, я бы побежал с заткнутыми ушами наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и забился бы в шкаф. Но мы живем в басти, поэтому в нашем доме всего одна комната. Папа любит говорить, что в этой комнате есть все, что нужно для счастья. Он имеет в виду меня и Диди, и Ма, а не телевизор – лучшую вещь, что у нас есть.
Со своего места на кровати я хорошо вижу телевизор. Он смотрит на меня с полки, еще на ней стоят стальные тарелки и алюминиевые банки. Круглые буквы на экране телевизора гласят: «Дилли: пропавший кот Комиссара полиции обнаружен». Иногда индийские новости написаны такими буквами, словно они сейчас брызнут кровью, особенно когда задаются сложными вопросами, на которые у нас нет ответа, например:
Живет ли в Верховном суде призрак?
или
Голубей-террористов тренирует Пакистан?
или
Бык – лучший клиент в магазине Сари Варанаси?
или
Разгулла[4 - Шарики из творога и сахарного сиропа.] разрушила брак актрисы Вины?
Ма любит такие истории, потому что они с Папой могут спорить о них часами.
Мои любимые шоу – это те, которые, как Ма говорит, я еще не дорос смотреть, например, «Полицейский патруль» и «Преступление в прямом эфире». Иногда Ма выключает телевизор прямо посреди убийства, потому что говорит, что ее от этого тошнит. Но иногда и не выключает, потому что ей нравится угадывать злодеев и говорить мне, что полицейские – сычиные дети – не могут обнаружить преступников так же быстро, как она.
Руну-Диди перестала болтать и теперь растягивает руки за спиной. Она думает, что она Усэйн Болт, но она всего лишь бегает эстафеты за школьную команду. Эстафеты – это не настоящий спорт. Вот почему Ма и Папа позволили ей заниматься, хотя некоторые из чач и чачи[5 - Дядюшек и тетушек.] у нас в басти говорят, что бег приносит девушкам бесчестье. Диди говорит, что люди из басти сразу же заткнутся, как только ее команда выиграет районный турнир, а еще чемпионаты штата.
Пальцы в ушах немеют, поэтому я вытаскиваю их и вытираю о домашние штаны, которые уже забрызганы чернилами и грязью, и жиром. Вся моя одежда грязная, как эти штаны, и форма тоже.
Я просил Ма позволить мне надеть новую форму, которую нам бесплатно дали в школе, но она хранит ее на полке, до которой мне не достать. Она говорит, что только богатые люди выбрасывают одежду, пока она еще цела. Если я покажу ей, что мои коричневые штаны заканчиваются уже сильно выше лодыжек, Ма скажет, что даже кинозвезды теперь носят одежду не по размеру, потому что это сейчас модно.
Она все это выдумывает, чтобы обмануть меня, как раньше, когда я был младше. Она не знает, что каждое утро Пари и Фаиз смеются, когда видят меня и говорят, что я похож на ароматическую палочку, но с ароматом пердежа.
– Ма, слушай, моя форма, – говорю я и останавливаюсь, потому что снаружи раздается такой громкий крик, что мне кажется, он снесет стены нашего дома. Руну-Диди охает, а рука Ма по ошибке хватается за горячую сковородку, и ее лицо сморщивается, как шкурка горькой тыквы.
Я думаю, это Папа пытается нас напугать. Он вечно распевает старые индийские песни хриплым голосом, который катится по улочкам нашей басти, как пустой газовый баллон, будит бездомных собак и детей, заставляя их подвывать. Но тут новый крик бьет в наши стены, Ма выключает плитку, и мы выбегаем из дома.
Холод скользит вверх по босым ногам. По всей улице мечутся тени и голоса. Смог расчесывает мои волосы пальцами, одновременно дымными и влажными. Люди кричат: «Что происходит? Что-то случилось? Кто кричит? Кто-то кричал?» Козы, наряженные хозяевами в старые свитера и рубашки, чтобы они не простудились от холода, прячутся под чарпаями[6 - Плетеная платформа на четырех низких ножках, используется в Индии и странах Средней Азии для приема пищи и отдыха.] по обе стороны улицы. Огни в хайфай-зданиях возле нашей басти мигают, как светлячки, а затем исчезают. Отключилось электричество.
Я не знаю, где Ма и Руну-Диди. Женщины, звеня стеклянными браслетами, выставляют перед собой фонарики мобильных телефонов и керосиновые лампы, но их свет в смоге слабый-слабый.
Все вокруг выше меня, и их взволнованные бедра и локти попадают мне в лицо, пока они расспрашивают друг друга про крики. Сейчас уже понятно, что крики идут из дома Пьяницы Лалу.
– Там творится что-то плохое, – говорит чача, который живет на нашей улице. – Жена Лалу бегала по басти, спрашивала, не видел ли кто ее сына. Ходила даже на свалку, звала его.
– Да этот Лалу, на, все время бьет жену, бьет детей, – говорит какая-то женщина. – Еще увидите, однажды и его жена исчезнет. На что тогда этот никчемный малый пойдет ради денег? Откуда будет добывать свою выпивку, хаан?
Интересно, кто из сыновей Пьяницы Лалу пропал. Самый старший, Бахадур-заика, учится в моем классе.
Земля дрожит, когда где-то под ней недалеко от нас грохочет метро. Оно выползет из туннеля, приблизится к недостроенным хайфай-домам и заберется по мосту на наземную станцию, прежде чем вернуться обратно в город, потому что именно там заканчивается Фиолетовая ветка. Станция метро новая, и Папа был одним из тех, кто строил ее блестящие стены. Сейчас он строит башню, такую высокую, что у нее на крыше нужно будет поставить мигающие красные огоньки, чтобы они предупреждали пилотов не летать слишком низко.
Крики прекратились. Мне холодно, зубы стучат. Затем из тьмы вырывается рука Руну-Диди, хватает и тащит меня вперед. Она бежит быстро, как будто в эстафете, а я – палочка, которую нужно передать товарищу по команде.
– Стоп, – говорю я и торможу. – Куда мы бежим?
– Ты чего, не слышал, что люди говорили про Бахадура?
– Он потерялся?
– Ты что, не хочешь разузнать побольше?
Руну-Диди не видит мое лицо в смоге, но я киваю. Мы следуем за фонарем, который качается у кого-то в руках, но он недостаточно яркий, чтобы осветить лужи воды, оставшиеся после мытья посуды, и мы постоянно в них наступаем. Вода грязная, и мне надо бы вернуться, но я тоже хочу узнать, что случилось с Бахадуром. Учителя никогда не спрашивают его на уроках из-за заикания. Когда я был во втором классе, я тоже попробовал начать делать ка-ка-ка, но мне за это настучали по пальцам деревянной линейкой. Линейкой намного больнее, чем розгами.
Я почти спотыкаюсь о буйвола Фатимы-бен, который лежит посреди переулка, словно гигантское черное пятно, неотличимое от смога. Ма говорит, что буйвол подобен мудрецу, который медитировал сотни и сотни лет под солнцем, дождем и снегом. Мы с Фаизом как-то раз притворились львами и зарычали на Буйвола-Бабу, и бросались в него галькой, но он даже не моргнул своим большим буйволиным глазом и не помахал на нас изогнутыми назад рогами.
Все фонари и огоньки телефонов остановились возле дома Бахадура. Нам ничего не видно из-за толпы. Я говорю Руну-Диди подождать и проталкиваюсь между ногами, одетыми в штаны, сари и дхоти, и руками, что пахнут керосином, потом, едой и металлом. Мама Бахадура плачет на пороге, сложившись пополам, как лист бумаги: моя Ма – с одной стороны от нее, а наша соседка Шанти-Чачи – с другой. На корточках рядом с ними сидит Пьяница Лалу, его голова дрожит, а красные в прожилках глаза косятся на наши лица.
Я не знаю, как Ма попала сюда раньше меня. Шанти-Чачи гладит маму Бахадура по волосам, по спине и говорит что-то вроде: «Он всего лишь ребенок, он должен быть где-то поблизости. Не мог уйти далеко». Мама Бахадура не перестает рыдать, но промежутки между ее всхлипами становятся дольше. Это потому, что в руках Шанти-Чачи есть магия: Ма говорит, что чачи – лучшая акушерка в мире. Если ребенок рождается синий и тихий, чачи может вернуть румянец ему на щеки и вложить крик в его губы, просто пощекотав его пятки. Ма видит меня в толпе и спрашивает:
– Джай, Бахадур сегодня был в школе?
– Нет, – говорю я. Мама Бахадура выглядит такой грустной, что мне очень хочется вспомнить, когда я в последний раз его видел. Бахадур особо не разговаривает, поэтому никто не замечает, есть он в классе или нет.
И тут из моря ног высовывается Пари и говорит:
– Он не ходил в школу. Мы видели его в прошлый четверг.
Сегодня вторник, а значит, Бахадура нет уже пять дней. Пари и Фаиз бормочут «в сторону – в сторону – в сторону» словно официанты с подносами горячего чая, и люди расступаются перед ними. Затем они встают рядом со мной. Они оба все еще в нашей школьной форме. Ма велела мне переодеваться в домашнюю одежду, как только я вхожу в дом, чтобы моя форма не испачкалась еще сильнее. Она слишком строгая.
– Где ты был? – спрашивает Пари. – Мы тебя повсюду искали.
– Только тут, – говорю я.
Пари заколола челку так высоко, что стала похожа на половину луковичного купола мечети. Прежде чем мне удается спросить, почему до сегодняшнего дня никто не понял, что Бахадур пропал, Пари и Фаиз мне объясняют, ведь они мои друзья, и могут читать мысли у меня в голове.
– Его мамы тут не было неделю или около того, – шепчет Фаиз.
– А его папа…
– …главный в мире алкаш № 1. Даже если бандикут[7 - Крупный грызун подсемейства мышиных, один из самых распространенных видов грызунов в Индии.] отгрызет ему уши, он этого не поймет, потому что все время пьяный, – громко говорит Пари, словно хочет, чтобы Пьяница Лалу услышал ее. – Чачи-соседки должны были заметить, что Бахадур пропал, как думаешь?
Пари всегда спешит обвинять других, потому что считает, что она сама идеальна.
– Чачи приглядывали за братом и сестрой Бахадура, – объясняет мне Фаиз. – Они думали, что Бахадур гостит у друга.
Я подталкиваю Пари и смотрю в сторону Омвира, который прячется за взрослыми и крутит на пальце колечко, светящееся белым в темноте. Омвир – единственный друг Бахадура, хотя учится в пятом классе и нечасто ходит в школу, потому что ему приходится помогать папе, гладильщику-валле, что выглаживает мятую одежду хайфай-людей.
– Послушай, Омвир, ты не знаешь, где Бахадур? – спрашивает Пари.
Омвир прячется в свой бордовый свитер, но уши мамы Бахадура уже услышали вопрос.
– Он не знает, – говорит она. – Я у него первого спросила.
