Дом в соснах

Не исключалось – и это казалось Дэну наиболее вероятным – что Кристину постигла участь многих молодых людей в таких городах, как Питтсфилд. У тамошних экстравагантных жителей были весьма популярны тяжелые препараты. Это объясняло выражение ее лица. Она была не первой, кто отключился на публике: на каждой заправке, в баре и общественном туалете в этой части штата вывешены таблички с инструкцией, что делать, если кто-то перебрал с дозой. А полиция возила наркан.

Он признавал странным совпадение, что и Кристина, и Обри умерли, находясь в компании Фрэнка. Бесспорно, это жутко – но смерть Обри хотя и представляла собой редкий случай, тоже не вызывала подозрений. Мнение Дэна – изложенное, как показалось Майе, так, словно она была присяжным заседателем, – состояло в том, что ей следует сдать билет, полежать несколько дней, справиться с желудочной болезнью и позаботиться о себе.

Сейчас было самое подходящее время признаться, что у нее не было проблем с желудком, что она слишком много выпила, чтобы как-то заменить закончившиеся таблетки, о которых он не знал. Но Майе важно было успеть на автобус. И последнее, что ей было нужно, это чтобы Дэн усомнился в ее психическом здоровье.

– Если Фрэнк не опасен, – проговорила она, – что плохого в том, что я поеду туда на некоторое время? Увижусь с мамой. Я возьму больничный. Я за целый год не брала его ни разу.

Дэн сделал печальное лицо.

И она вспомнила о собаке. На следующий день после того, как Дэн сдаст выпускные экзамены, у них был запланирован поход за питомцем в приют для бездомных животных. Они с нетерпением ждали этого, неделями, часами обсуждая имена. Как Майя могла забыть? Ее плечи поникли.

– Я знаю, что сейчас неподходящее время, – признала она, – но мне очень нужна эта поездка. Я должна вернуться, как раз чтобы успеть в приют.

Дэн вздохнул.

Она взглянула на часы. 6:23 утра.

– Береги себя, – произнес он с такой покорностью в голосе, что ей стало больно. Она сдерживала слезы ровно настолько, чтобы поцеловать его на прощание.

* * *

Начальник Майи отнесся с пониманием, когда она сообщила, что заболела. В конце концов, она проработала в садовом центре три года и хорошо справлялась как с растениями, так и с покупателями. Ей бы нравилась эта работа, если бы достаточно платили и у нее имелась страховка, но как бы то ни было, босс был единственным человеком, которому можно было спокойно лгать. Она проверила свой банковский баланс и обнаружила, что может позволить себе пропустить три рабочих дня, а то и четыре, если будет экономной.

Все два часа поездки на автобусе Майя провела, уткнувшись в свой телефон, ища Фрэнка в Интернете. Она то и дело пила воду из бутылки, купленной на вокзале, похмелье было в самом разгаре, желудок скручивало каждый раз, когда водитель тормозил, жилка под ее левым глазом дергалась. Фрэнк каким-то образом умудрился не оставить никакого цифрового следа.

В последний раз она встречала его, когда умерла Обри. Это было позже в тот же день, Майя как раз выходила из полицейского участка после четырехчасового допроса. Фрэнка отпустили раньше, чем ее – она заметила его на стоянке, когда он садился в свою машину. Он был свободен. Майя застыла в ужасе. Ее мать, которая шла рядом, спросила, что случилось, но Фрэнк уже уехал к тому времени, как Майя обрела дар речи. И по сей день Бренда его не видела.

Для нее он существовал как объект бредовой одержимости ее дочери, человеческая версия Силвер-Лейк. Но для Майи он был настоящим. Ее желудок сжимался каждый раз, когда она видела кого-то, похожего на него, а это случалось часто. Фрэнк был среднего роста, худощавого телосложения, с маленьким подбородком, темными волосами и бледной кожей. Казалось, половина мужчин в Бостоне могли бы сойти за Фрэнка. И ему было бы так легко убить ее! Даже не пришлось бы заявляться к ней домой посреди ночи или запирать ее в своем багажнике.

Он мог бы убить ее публично, при дневном свете, и это сошло бы ему с рук. Майя очень боялась повторить судьбу Кристины, и именно поэтому она должна была защитить себя. Она должна была разгадать его секрет. Она стала умнее по сравнению с собой семнадцатилетней. Менее уязвимой. Она будет держаться на расстоянии, пока не узнает, как обезопасить себя.

Автобус углублялся в лес. Она подозревала, что Фрэнк пытался связаться с ней на протяжении многих лет, но как и почти во всем остальном, что касалось его, невозможно было знать наверняка. Она ни разу не ответила на неизвестный телефонный номер, никогда не открывала электронное письмо от незнакомого человека, однако до сих пор, когда она вводила свое имя в Google, первым предлагаемым результатом поиска было «Майя Эдвардс + Обри Уэст».

Из вентиляционных отверстий хлынул горячий воздух. Так и не найдя информацию о Фрэнке, она поискала Кристину Льюис. Девушки тоже не было в социальных сетях, и ее имя оказалось достаточно распространенным: Майя пролистала не одну страницу результатов поиска в Google, прежде чем нашла в списке художников, которые выставлялись в MASS MoCA,[13] нужную Кристину Льюис.

Она кликнула на имя девушки и попала на ее личный сайт. Минималистичный дизайн: светло-голубая страница, треть которой занимала одна из работ Кристины. Майя поднесла телефон поближе к лицу. На картине была изображена бескрайняя белая равнина под пустым небом. Чужая планета, безжизненная, по ее иссушенной поверхности расползаются трещины, но название – Бонневильские солончаки – наводило на мысль, что на самом деле это планета Земля.

Нельзя было отрицать талант Кристины. Холодную, сдержанную красоту ее работ. Все дело было в свете, в том, как он падал от солнца, которого не было видно на картине. Имя Кристины обнаружилось мелким шрифтом в нижней части веб-сайта вместе с адресом ее электронной почты. И больше ничего.

Майя запустила обратный поиск изображений картины и нашла общедоступную страницу в социальных сетях, посвященную памяти Кристины, призванную сохранить ее искусство и поделиться им с миром. Группа насчитывала одиннадцать участников, но единственным, кто разместил пост, был администратор по имени Стивен Лэнг.

Судя по фотографии в его профиле, это был коренастый лысый мужчина лет тридцати. Рядом с ним на заснеженной пешеходной тропе стояла Кристина. Она была на фут ниже его и казалась еще меньше в своем пушистом желтом пальто. На таком мелком изображении любой мог бы принять ее за Майю.

В отличие от Майи Стивен, казалось, совсем не беспокоился о конфиденциальности в Интернете. Она быстро узнала, что он работал с Кристиной в Беркширском музее, хотя и не поняла, чем он там занимался, а адрес его электронной почты отыскала в течение нескольких минут.

Здравствуйте, вы меня не знаете, меня зовут Майя. Я посмотрела видео с Кристиной. Очень сожалею о вашей потере… Я пытаюсь получить хоть какую-то информацию о парне, с которым она была, когда это случилось, о Фрэнке Беллами. Не могли бы мы как-нибудь поговорить?

Она нажала «Отправить», затем откинулась на спинку сиденья и стала ждать. Закрыла глаза, надеясь заснуть, но быстро сдалась и уставилась на проносящиеся мимо голые, покрытые инеем деревья.

Семь

Майя, стоя на коленях на заднем дворе, задыхается от смеха. Небо пронзительно голубое. Воздух на вкус как трава. Она не может вспомнить, что ее настолько рассмешило, но не может остановиться, и это даже пугает, но когда Обри снова произносит слово – то самое, из-за которого они катаются по траве, – страх уходит.

– Зя-зя… – Обри не может выдавить его из себя. Слезы текут по ее лицу.

Смех вырывается из горла Майи.

– О боже, – бормочет она, – о боже мой, боже мой…

– Зяб…

– Остановись! – кричит Майя. – Прекрати! – Она изо всех сил стучит ладонью по твердой земле.

– Зябко!!

Они обе падают от смеха.

Как долго они хохочут? Минуту? Час? Год?

– Зябко! – Майя взвизгивает. – Не могу в это поверить, я не могу поверить… – Во что она не может поверить? – Не могу поверить, что есть такое слово.

– Я тоже, – вторит ей Обри. – Не могу поверить… – Она замолкает, и больше не смеется.

Майя поднимает влажную голову с ее предплечья и сквозь завесу растрепанных волос и видит, как подруга водит рукой по траве, поглаживая ее, как прекрасную меховую шубу.

– Она такая мягкая! – задумчиво произносит Обри.

Майя переворачивается на спину и устраивается поудобнее. Она двигает конечностями, как снежный ангел в замедленной съемке, и чувствует каждую травинку, которая касается ее кожи.

– Это невероятно, – говорит она. На ней повседневные укороченные шорты и безразмерная рубашка в черно-белую полоску на пуговицах из Goodwill, которая, по ее мнению, выглядит забавно. – Небо, – громко шепчет она. – Небо! – Ее огромные солнцезащитные очки, усыпанные стразами, тоже из Goodwill; и хорошо, что Майя их надела, потому что у нее расширены зрачки, а солнце излучает волны. Она видит, как они плывут по небу, и это напоминает ей о давнем уроке естествознания. – Помнишь, – спрашивает она, – что мистер Мерфи сказал о солнце и электромагнитных волнах?

– Не-а.

– Я тоже, – говорит Майя, хотя на самом деле это не так. – Просто теперь… я чувствую, что все поняла. Представляешь? – Она поворачивает голову, чтобы посмотреть на Обри, и та смотрит на нее в ответ из-за своих очков-авиаторов с темно-зелеными линзами. Они частенько вместе делают покупки в Goodwill.

– Серьезно?

– Да, – выпаливает Майя. – Это будто бы космос сделан из воды, просто один большой океан, а солнце – камешек, брошенный на его поверхность… От него по воде расходятся круги. – Она поднимает руки, шевелит пальцами и ощущает, как по воде пробегает рябь.

– Вау… – выдыхает Обри. – Сейдж действительно постарался на этот раз, да?

Майя хихикает, вспоминая, как в последний раз они получили кислоту от стареющего кассира-хиппи из Big Y[14], где Обри работает упаковщицей. Сейдж, с его седеющим конским хвостом, пахнущим пачули, влюблен в Обри, поэтому кислота всегда бесплатная, но последняя партия была настолько слабой, что они задумались, не фальшивая ли она, как и его имя[15].

– Эта хрень, – произносит Майя, – определенно настоящая.

– Что еще за хрень? – спрашивает мама. Пальцы Майи замирают на полпути. Она крепко зажмуривает глаза, как будто это может сделать ее невидимой. – Ты не хочешь рассказать мне, что здесь происходит? – Мать убьет ее за подобные забавы. Но только если узнает. Майя опускает руки, поправляет свою полосатую рубашку и садится, у нее в волосах торчат травинки. Она улыбается как можно небрежнее.

– Привет, мам!

Мама стоит в двух футах от нее, на краю сада. Неизвестно, как долго она там пробыла.

Обычно Бренда не такая внушительная – несмотря на то, что она крупная, почти на фут выше своей миниатюрной дочери, и мускулистая, – но прямо сейчас она похожа на разгневанного бога солнца: руки скрещены на груди, развевающиеся локоны обрамляют ее лицо, как золотистые языки пламени. Она в униформе «Скорой помощи»: белая рубашка, темно-синие брюки, черные кроссовки. Подведенные карандашом сведенные брови подчеркивают недовольство, голубые глаза – прищурены.

– Я… думала, ты на работе, – лепечет Майя.

– Я и была. Но теперь-то я дома – и что я вижу? Беспорядок на кухне? Телевизор работает так громко, что его слышно снаружи? И не тот ли это «Магический кристалл», который вы смотрите? – Мама слишком хорошо знает их обеих.

– Привет, Бренда, – произносит Обри слишком высоким голосом.

– Привет, Обри! – Девушка сникает от этого тона. – Что вы обе приняли? Ну?! – Бренда переводит взгляд с одной на другого и обратно. Майя чувствует, что ее накрывает, и старается не паниковать.

– Кислоту, – мямлит она, зная, что скрывать бесполезно.

Бренда качает головой.

– Марш внутрь, обе! – Прогулка через двор, вдоль сада, и подъем по трем ступенькам на кухню становятся тяжелым испытанием. Земля на ощупь губчатая и похожа на зыбучий песок. – Стоять! – велит мама, когда они с Обри начинают размазывать грязь по кухне. Она протягивает каждой по влажному полотенцу, свирепо глядя на их ноги.

Девушки неуклюже опускаются на пол. Они и впрямь смотрели «Магический кристалл», когда Обри захотелось побыть на природе, поэтому они некоторое время бродили по саду, прежде чем их накрыло, потому что она вдруг брякнула «зябко».

Майя вытирает грязь с пальцев ног, пяток и лодыжек.

– Ты расскажешь моему отчиму? – спрашивает Обри.

Бренда садится за стол.

– Пока не знаю, – отвечает она усталым голосом.

Именно тогда Майя замечает повязку на руке своей матери.

– Что случилось?

– Ерунда, всего несколько швов, – отмахивается мама. – Не беспокойся об этом.

Но Майя беспокоится. Работа мамы ее пугает – мигающие огни, воющие сирены и кричащие люди. Это пугает Майю, даже когда она в нормальном состоянии, – и теперь она не отрываясь смотрит на белую повязку.

– Пожалуйста, не говори Даррену, – хнычет Обри.

Майя тоже плачет. Она любит свою маму и не хочет, чтобы той было больно.

– Ладно, вы обе, успокойтесь! – требует Бренда. Но произносит это ласково, поднимая руку, чтобы доказать, что все в порядке и она не волнуется, как могли бы другие родители, потому что она может с этим справиться. На работе она видит всякое – измененное сознание, серьезные передозировки, ножевые ранения. – Как давно вы это приняли? – спокойно спрашивает она.

Майя и Обри обмениваются взглядами. Действительно, как давно это было? Шесть часов? Семь? Бренда вздыхает.

– В котором часу вы это сделали?

– Сегодня утром? – неуверенно бормочет Обри. – Наверное, где-то в одиннадцать?

Бренда бросает взгляд на часы на микроволновой печи. 13:32.

– Похоже, у нас есть чем заняться…

* * *

Они втроем смотрят «Магический кристалл» с самого начала. Майя и ее мама – на диване, Обри – растянувшись в кресле. Вентилятор в углу обеспечивает циркуляцию по гостиной прохладного ветерка, который одновременно является ветром в джунглях Тра[16]. Майя понимает, что она в беде, что мама только и ждет, когда ее отпустит, прежде чем произнести какую-нибудь суровую речь и наказать ее, но пока все идеально. Майя здесь и одновременно в фильме, испытывает то же удивление, что и в детстве, когда она смотрела его еще до того, как появилась разница между реальностью и волшебством.

Так, должно быть, чувствуют себя люди в церкви, созерцая Эдем, горюя по тем временам, когда никто не догадывался о своей наготе, а разговоры с Богом были нормой. Подобно им Майя тоскует по детству не из-за какой-то потребности убежать от реальности – она прекрасна, – а просто потому, что она такой уродилась. Со способностью грустить по куда более волшебным временам. Это ее четвертый кислотный трип[17], так что она знает о печали падения, о чувстве, что Бог покинул сад. А Обри воспринимает все еще тяжелее, чем Майя.

Когда Бренда в тот вечер отвозит девушку домой, та выглядит мрачной, несмотря на то что мама Майи согласилась ничего не говорить о кислоте ее отчиму. Они молча подъезжают к двухэтажному дому Обри. В сумерках Силвер-Лейк блестит прямо за зданием, как обсидиан. Обри живет намного ближе к озеру. Если быть честной, то именно поэтому Майя хотела принять кислоту у себя дома. Правда в том, что Майя немного боится этого водоема. Она бы никогда никому в этом не призналась, потому что сделать это значило бы походить на тетю Лизу.

Хотя если бы Майя могла говорить откровенно, она бы указала на местные легенды об озере, меняющем цвет ночью, и о паре, поднимающемся с его поверхности зимой. Она бы сказала, что вода в нем действительно загрязнена, и кто знает, до какой степени PSB могут навредить человеку?

– Спасибо, что подвезла, – говорит Обри, выходя из машины.

– Если это еще раз повторится, я расскажу твоим родителям.

По дороге домой Майя интересуется, как сильно она будет наказана. Мама некоторое время не отвечает. Она сменила униформу «Скорой помощи» на футболку, хлопчатобумажные шорты и сандалии, но рука все еще перевязана. Теперь Майя знает, что она порезалась об осколки металла, когда вытаскивала молодого человека из автомобиля после аварии. Майя ожидает, что мама будет злиться, но та просто становится грустной.

– Я не хочу наказывать тебя, – вздыхает она. – Ты все равно уедешь отсюда меньше чем через три месяца и будешь делать все что пожелаешь. Я просто хотела бы… я хотела бы, чтобы ты видела то, что вижу я. Я имею в виду, когда работаю на машине скорой помощи. Ты бы осознала, как легко, как быстро все может пойти наперекосяк.

– Я понимаю, мам. Я буду осторожна. Мы же не были за рулем.

Мама заезжает на подъездную дорожку, глушит двигатель и поворачивается к ней.

– Ты же знаешь, что дело не только в этом. Ты можешь закончить, как…

– Дай-ка я угадаю. Тетя Лиза?

– Это у тебя в генах. Ты восприимчива – почему ты не хочешь этого понять? Такой наркотик может спровоцировать что-то… какой-нибудь приступ.

Майя театрально вздыхает. Почему ее мама не может понять, что однократный прием кислоты – ничто по сравнению с интенсивным употреблением Лизой тяжелых наркотиков и ее очевидными проблемами с алкоголем? Майя будет учиться в Бостонском университете, смогла получить полную стипендию. Она достаточно умна, чтобы понять сразу две вещи – и то, что ее тетя страдала галлюцинациями, и то, что Силвер-Лейк в какой-то степени токсично. Но мать, похоже, намерена видеть мир в черно-белом цвете, поэтому Майя просто соглашается:

– Ладно, извини. Отныне я буду осторожнее.

Восемь

Майя прислонила свою раскалывающуюся голову к окну машины, пока ее мама везла их домой с автобусной станции. Они проехали мимо церкви Святого Иосифа, куда ходили ее дедушка с бабушкой, и YMCA[18], где она научилась плавать. Улицы в центре Питтсфилда были застроены величественными историческими зданиями. Старые универмаги. Театр Позолоченного века[19]. Мраморное здание суда. Когда Бренда была ребенком, подростки по вечерам в четверг катались взад-вперед по Норд-стрит – они называли это прогулкой. Майе подобная забава казалась странной. Если бы она увидела, что кто-то делает нечто похожее сегодня, то решила бы, что они продают наркотики.

Машина свернула на улицу, где она выросла. Девушка знала эти места наизусть: большие многоквартирные дома, облупившуюся краску, спутниковые тарелки, неровные газоны. Даже рождественские украшения соседей были прежними, до боли знакомыми – гигантская леденцовая трость и надувной Санта. Дом, в котором она выросла, был обшит такой же ветхой вагонкой, как и другие, и окрашен в лимонно-желтый цвет. Голубой брезент укрывал от снега небольшой сад перед домом. Это был самый маленький дом на улице, но как любила говорить Бренда, он принадлежал им. Она купила его, когда Майе исполнилось восемь.

За последнее время Бренда сдала и работала уже не на «Скорой помощи», а су-шефом и пекарем в роскошном реабилитационном центре. Она сменила профессию, потому что, по ее словам, слишком постарела, чтобы работать в машинах скорой помощи. Ее мучила мигрень, были потянуты мышцы спины и травмированы лодыжки. Ей было невыносимо видеть, как умирают люди. Ее руки стали тоньше, торс шире, а темно-русые кудри начали седеть, но Майя с радостью отметила, что мама выглядит счастливее. Или, по крайней мере, более расслабленной.

Холодная слякоть просочилась сквозь подошвы кроссовок Майи, когда она выходила из машины. Был полдень зимнего воскресенья – пасмурно и тихо. Седина в волосах матери при таком освещении казалась более заметной. Или, возможно, Майя отсутствовала дольше, чем она думала.

В последние время она редко приезжала домой и знала, что это причиняло боль маме, но правда заключалась в том, что Майя все еще таила обиду за прошлое. Однако признать это означало бы признать, что какая-то ее часть все еще верит, что Фрэнк убил Обри. А Майя никогда не смогла бы рассказать это своей маме. Бренда сразу бы запаниковала, решила, что ее дочь пошла по стопам тети Лизы, и, конечно, позвонила бы доктору Барри.

– Не терпится узнать, что ты думаешь о переменах в комнате, – сказала Бренда, присаживаясь на низкую скамеечку у двери, чтобы снять ботинки. – Ты первой опробуешь новую кровать.

– Ты избавилась от моей кровати?

Мама фыркнула.

– Твоей кровати? Когда ты в последний раз на ней спала? – Вопрос повис тяжелым грузом вины. – Новая кровать с пиллоу-топ[20], – добавила Бренда.

Скинув кроссовки и пальто, Майя пошла посмотреть «новую комнату», которая была ее старой спальней, переделанной для сдачи в аренду на Airbnb[21]. Мама, казалось, чувствовала себя более спокойно с тех пор, как уволилась с прежней работы, но вместе с тем значительно сократилась ее зарплата, а до пенсии ей было далеко.

Открыв дверь, Майя с трудом узнала комнату, которая принадлежала ей с восьми до восемнадцати лет. Мама обставила ее как в лучших домах Беркшира, этого святилища туризма, надеясь этим привлечь отдыхающих. Вместо плакатов фильма «Лабиринт Фавна» и группы Tender Wallpaper на стенах в рамках висели гравюры работы Нормана Роквелла и фотографии Питтсфилда времен его расцвета, когда классические автомобили, блестя хромом, катились по оживленной Норд-стрит. Лампа на письменном столе сияла, а красно-золотые занавески напоминали осеннюю листву.

Майя желала своей маме успеха и надеялась, что туристы приедут. Но Питтсфилд был не совсем тем местом назначения, коим являлся Сток-Бридж, или Ленокс, или любой другой маленький городок в Беркшире. Каждые несколько лет, или около того, журнал включал его в список перспективных городов или писал, что он возрождается, и Бренде очень хотелось, чтобы это было правдой, чтобы ее родной город был таким, каким он казался ей в детстве. Но насколько могла судить Майя, этому еще только предстояло произойти.

– Ну, что скажешь?

– Выглядит великолепно, – ответила Майя.

Но было что-то тревожное в том, что она видела свою старую, знакомую комнату, заполненную незнакомой мебелью. Все было новым: кровать, туалетный столик, маленький телевизор с плоским экраном. Единственной вещью, которую сохранила ее мама, оказалась прикроватная тумба.

– Попробуй кровать, – предложила мама, указывая на голый матрас.

Майя села, позволила себе откинуться назад и слегка провалилась.

– Мягко.

– Простыни в сушилке. Я схожу за ними.

Уставившись в потолок, Майя узнала картинку – она не изменилась. Пятно от воды над ее кроватью было знакомо, как родимое. Оставшись одна, она повернулась на бок и заметила, что мама удалила наклейки, которые Майя приклеила к прикроватной тумбочке, когда была маленькой. Ее старая коллекция. На дереве все еще оставались следы. Она подалась ближе, заглянула через край кровати и увидела часть наклейки, не оторвавшейся полностью. Черная с фиолетовой надписью с любимой группой Обри Tender Wallpaper. Они вдвоем были на их концерте в ночь перед смертью Обри.

Эта наклейка прилагалась к билетам, которые купила Майя, и ее вид вернул девушку не только в ту ночь, где она танцевала, закрыв глаза, рядом с подругой, но и в следующий день, когда та упала в обморок на крыльце.

Майя услышала шаги.

Бренда сразу поняла, что что-то не так. Майя прочитала это на ее лице, когда та вошла с охапкой простыней: беспокойство матери за своего ребенка. Первым порывом Майи было рассказать ей, выложить все, снять с себя бремя страха и вины, которые давили на нее.

Но риск показаться похожей на тетю Лизу остановил ее. Не сейчас, когда необходимо, чтобы ее воспринимали всерьез. Однако ей пришлось объяснить слезы на своем лице, поэтому она откровенно рассказала о другой своей проблеме:

– Я принимала транквилизатор каждую ночь, чтобы уснуть, и на прошлой неделе он у меня закончился. С тех пор я вообще почти не спала.

Беспокойство на лице женщины стало еще сильнее. До ситуации с Фрэнком Майя все обсуждала с мамой. Теперь она говорила, пока они вместе застилали кровать, заправляя простыни под матрас и накрывая их одеялами. Было приятно вернуться к тому, как все было раньше. До того, как у нее появилась привычка скрывать некоторые вещи.

– Сколько ты принимала?

– Два-три миллиграмма на ночь… и обычно еще половину в течение дня.

Бренда выглядела расстроенной, но не удивленной.

– Доктор Барри никогда не прописывал тебе такие дозы, не так ли?

Майя покачала головой. Когда Бренда направилась к ней, она решила, что та хочет ее обнять. Но оказалось она собиралась проверить пульс дочери.

– Ты знаешь, как опасно резко отменять препараты?

– Потому я и здесь. – Не вся правда, но, по крайней мере, реальные факты.

Мама пристально посмотрела ей в глаза. Проверяла состояние зрачков.

Майя отстранилась.

– Хотя я почти уверена, что самое худшее уже позади. Мне просто нужно перетерпеть это и немного поспать.

На самом деле это было серьезно – за последние дни она спала лишь несколько часов, и ей действительно не помешало бы это объятие или любой другой утешительный жест. Но вместо этого Майя почувствовала, как и в другие трудные времена, что мама в своем беспокойстве относится к ней, как к пациентке. Она прижала ладонь к виску дочери.