скачать книгу бесплатно
– Так она…
– Точнее, я. Мы тут в одной компании…
– Герр Манн? – услышал детектив после секундной паузы. – Рада с вами познакомиться. Вы хотели что-то спросить?
– Кристина… Можно мне вас так называть?
– Конечно! А я вас – Тиль.
– Хотелось бы поговорить, но не по телефону.
– Назначаете свидание?
– Именно. По очень важному делу.
– Свидание по делу – очень пикантно. Давайте в кафе «Сабатино» через… скажем, полчаса. Годится?
Пешком до «Сабатино» быстрым шагом – минут сорок. Придется заняться спортивной ходьбой. Или полдороги бежать. Или поехать на машине, что проще всего.
– Годится, – сказал Манн.
Он отправился на велосипеде.
* * *
Увидев Эльзу рядом с Кристиной ван дер Мей, высокой, подтянутой, одетой в прекрасный брючный костюм цвета морской волны, Манн позволил себе чуть приподнять брови, но этого оказалось достаточно.
– Шеф, – сказала Эльза, когда Кристина села напротив Манна, пожав ему руку и небрежно бросив на стол голубые перчатки, – если вы предпочитаете беседовать с глазу на глаз, я уйду. Но поскольку вы сказали, что разговор сугубо деловой, я думала…
– Садись, – сказал Манн, – и включи свое записывающее устройство. Магнитофончик, – обратился он к Кристине, – находится у Эльзы в голове.
– Я знаю, какая у Эльзы прекрасная память, – улыбнулась Кристина. – По дороге она рассказала мне вашу биографию, так что мне известно, что родились вы 12 марта 1964 года в Мервеншдате, отец ваш был краснодеревщиком, а мама…
– Стоп! – поднял руки Манн. – О себе я знаю все, честное слово. И даже больше того, что знает обо мне Эльза. Что будете пить, девушки?
– Сладкое «божоле», – сказала Кристина.
– Немного виски с содовой, – решила Эльза.
– А я буду пива. «Хейнекен» годится, – сказал Манн подошедшему официанту.
– Криста, вы знакомы с творчеством Христиана Ритвелда? – обратился он к девушке после пятиминутного, пустого, как стоявшая на столе цветочная ваза, разговора о погоде, ремонте трамвайных путей на Дамраке и повышении цен на железных дорогах. – Вы были недавно на его вернисаже?
– И даже написала об этом заметку в «Телеграф», – кивнула Кристина. – Ее пока не опубликовали, редактор решил, что статья слишком злобная.
– Вам не понравилось?
– Видите ли, Тиль, картины, если смотреть на них впервые, конечно, замечательные. Манера не современная, тонкий мазок, тщательно выписанная деталь, сейчас это выглядит старомодно. Попытка соединить экспрессионизм с классической формой. Впечатляет. Особенно пейзаж на фоне… Вы видели эти картины?
– Да, – кивнул Манн.
– Помните ту, где гроза? Она называется "Грозовой закат". Очень сильно, так и слышишь отдаленные раскаты грома.
– Но вы говорите, что вам не понравилось.
– Потому что я видела оригиналы, когда Ритвелд выставлял их семь лет назад перед тем, как отдать в типографию. Вы помните ту историю? Все сгорело, от картин остался пепел… Как пепел Клааса, он стучал в сердце Ритвелда и заставил художника семь лет спустя повторить по памяти то, что было результатом вдохновения. Но понимаете… За эти годы он изменился, изменились его представления о жизни, другой стала техника. Он, конечно, старался подражать самому себе, но когда подражаешь, это заметно с первого взгляда. То, что было написано с вдохновеньем, легко отличишь от копии, даже если копию делал сам автор. Нет, Тиль, уверяю вас, это ужасно, на это просто невозможно смотреть!
– Ну… Так уж и невозможно. Я видел картины, они мне очень понравились. Честно говоря, я до сих пор под впечатлением.
– Потому что вы не видели оригиналы! Потому что планка оценки у вас занижена на порядок! Потому, черт возьми, что вы ничего в живописи не понимаете!
– Спасибо за комплимент, – улыбнулся Манн. – Впрочем, сам напросился.
– Кристина не хотела вас обидеть, Тиль, – вступилась за подругу Эльза.
– Я не обиделся! Но послушайте, Криста, неужели вы так хорошо помните картины семилетней давности? Вам же тогда было…
– Двадцать пять, – резко сказала Кристина, – и профессионалом я была уже в те годы, если вы это имеете в виду.
– Я не хотел вас обидеть, Кристина.
– Взаимно, Тиль. У меня, конечно, не фотографическая память, и я не могу описать в деталях, чем нынешний «Грозовой закат» отличается от прежнего. Но я помню впечатление: тот закат потрясал, этот оставил меня равнодушной. Я не помню каждой детали, но хорошо запомнила цветовую гамму. Там были сотни оттенков, здесь не больше полутора десятков. Там солнце выглядело грозным богом, способным убить своими лучами. Здесь – рыжее пятно между тучей и горизонтом. Если бы я впервые видела эти картины, Тиль, я бы, возможно, написала что-нибудь благожелательное вроде «Новые пейзажи господина Ритвелда успокаивают взгляд, но заставляют задуматься о несоответствии его художественной манеры современному темпу жизни цивилизованного человека». А я видела те картины, и потому статья получилась злой. Редактор сказал – злобной. И отказался поставить материал в сегодняшний номер.
– Почему? – поднял брови Ритвелд. – Злобная – это хорошо. Скандал. Тираж растет.
– Макс считает свою газету высокоинтеллектуальной, знаете ли. При слове «желтизна» он желтеет сам и становится похож на китайца. А когда слышит о скандале, переходит с голландского на французский – для него это высшая степень неодобрения.
– Понятно, – протянул Манн. – А в другие издания вы не пробовали?..
– Тиль, – сказала Кристина, достав из сумочки сигарету. Манн протянул зажигалку, и на краткое мгновение глаза их оказались так близки, что ему пришлось задержать дыхание – что-то будто перетекло в него из этих карих, обычных, ничем вроде бы не примечательных глаз, маленьких даже, хотя и не раскосых. Видимо, что-то подобное ощутила и Кристина, что-то из подсознания Манна перетекло и к ней – во всяком случае, быстро прикурив, она отодвинулась подальше от стула, на котором сидел детектив, и какое-то время молча курила, прикрыв глаза, будто наслаждаясь дымом сигареты. Эльза, почувствовав, должно быть, возникшее напряжение, переводила взгляд с шефа на подругу.
– Тиль, – повторила наконец Кристина, – я пишу в "Телеграф" уже десять лет. Как бы вы отнеслись… Ну, скажем, если бы узнали, что Эльза работает не только на вас, но и на конкурентов.
– Я бы ее уволил, – улыбнулся Манн и положил ладонь на руку Эльзы.
– Значит, вы должны меня понять. А статью, конечно, жалко. Хотите, я дам ее вам почитать?
– Давайте, – обрадовано произнес Манн. – Эльза сообщит вам адрес моей электронной почты…
– Я его уже взяла, – сказала Кристина. – Пожалуй, я закажу теперь чашечку кофе.
Пока официант не принес кофе – не только для Кристины, Манн заказал и себе, а Эльза попросила капуччино, – разговор вертелся вокруг вчерашних событий в Слотерваарт, где подрались две группы подростков: местные и турки. Кристина с неожиданной экспрессией доказывала, что турки, арабы и прочие выходцы из стран Азии и Магриба изменяют этнический и культурный облик страны, а это плохо, это влияет на историю самым отрицательным образом, и история отомстит, да вот уже и начинает, видите, что творится на улицах, а Манн, сдерживая собственные эмоции, пытался убедить собеседницу в том, что невозможно и нельзя в наше время ограничить свободу передвижения и возможность для каждого человека жить там, где ему лучше, и если какой-нибудь дикарь из африканского племени бушменов попросит в Нидерландах убежища, работы и жилье, правительство обязано изучить эту просьбу самым детальным образом.
– Детальным – да! – воскликнула Кристина. – Изучить и отказать! С самой убедительной аргументацией.
– Ну, за аргументацией дело не станет, – пробормотал Манн и перевел разговор на интересовавшую его тему. – Скажите, Кристина, на вернисаже Ритвелда было много народа? Я имею в виду, выставка пользовалась успехом?
– Да, – кивнула Кристина. – Я понимаю, на что вы намекаете. Успех – конечно. Ритвелд все продумал: картины были выставлены всего на семь часов – с десяти утра до пяти вечера. Кто не успел, тот проиграл. Естественно, была толчея. Видела я там и арабов, и турок, и негров – по-моему из тех, кто выставляет себя напоказ на Кортинезер и Моникестраат.
– Негритянок, вы имеете в виду?
– Негров, – презрительно поправила Кристина. – Мужчины. Терпеть не могу, когда… Извините.
– Да я с вами совершенно согласен, – сказал Манн. – А Койпер… Тот, что умер вчера. Его вы видели на выставке?
– Нет. Я ведь не толкалась там с утра до закрытия.
– Жаль, – искренне сказал Манн. Кристина была бы хорошим свидетелем – с ее острым, все запоминающим взглядом. Не судьба. – А не знаете ли вы, почему выставка продолжалась только один день? Это ведь нетипично…
– Бывает по всякому. Бердаль, к примеру, в прошлом году ограничил показ своей графики тремя часами. Знаете, какой был ажиотаж? За три часа галерею посетило больше народа, чем если бы рисунки висели месяц. Во всем есть свой смысл и расчет. Уверена, у Ритвелда тоже. Толпа, во всяком случае, была изрядная.
– Кто-нибудь еще собирается писать об этой выставке?
– Понятия не имею, – отмахнулась Кристина. – Видела коллег из других изданий, но, естественно, не спрашивала, будут ли они излагать свои впечатления на бумаге.
– А какие были у них впечатления?
– Такие же, как у меня – копии, даже если их делает сам автор, и тем более, если делает по памяти, всегда слабее оригиналов.
– Ну да, – пробормотал Манн, – солнце не злое, а облака жидкие…
– Как кисель, – подтвердила Кристина и, подняв на миг взгляд к потолку, неожиданно сказала: – А если вас интересует мнение Койпера, то могу сказать: он был потрясен. Правда, не знаю чем.
– Откуда вы знаете? – быстро спросил Манн. – Вы же не видели его…
– На вернисаже – нет. Но вчера я была у друга, говорили о разных вещах, естественно, и о выставке Ротвелда, и о смерти Койпера. «Знаешь, – сказал мне друг, – единственный человек, которого потрясла эта мазня, был Койпер. Он смотрел на картины так, будто на них нарисован дьявол во плоти. У него даже челюсть отвисла – фигурально, конечно, выражаясь».
– И ваш друг, – сказал Манн, – не поинтересовался…
– Нет, – отрезала Кристина. – Койпера он вообще недолюбливает. Конечно, он не стал…
– Жаль, – сказал Манн.
– А почему вас так интересует Койпер? – задала Кристина вопрос, мучивший ее, видимо, с самого начала разговора. – Он-то какое отношение имеет к Ритвелду?
– Собираю факты, – объяснил Манн. – Моя профессия: собирать факты.
– Это не ответ, – разочарованно сказала Кристина. – Не люблю, когда темнят, приходится сочинять самой, а если речь идет не о живописи, ошибаюсь я гораздо чаще, чем хотелось бы.
– Не забивайте себе голову пустяками, – добродушно сказал Манн. – Но если вдруг вспомните что-то любопытное, связанное с Койпером… Деталь какую-нибудь, разговор, сплетню… Звоните мне, хорошо? Вот моя карточка.
* * *
Ритвелд снял трубку после шестого звонка, когда Манн уже придумывал, какое сообщение оставить на автоответчике.
– Не похоже, – сказал Манн, – что это было убийство. Во всяком случае, полиция уверена в обратном.
– Да? – вяло удивился Ритвелд и, помолчав, добавил: – Но ведь не обязательно полиция бывает права, верно? Надеюсь, вы продолжите? Мы договорились…
– Полиция наверняка провела нужные допросы, прежде чем прекратить расследование.
– Старший инспектор Мейден и меня расспрашивал, – сказал Ритвелд. – Где я был позавчера с восьми вечера до полуночи.
– Что вы ему ответили?
– Я сказал, что в указанное время лежал в постели с женщиной, имени которой назвать не могу, потому что она жена очень известного в городе человека. Кстати, это чепуха.
– Скажите, пожалуйста, почему ваша выставка продолжалась только один день?
– Вы знаете, сколько стоит аренда галереи?
– Разве хозяин галереи берет с авторов, которых выставляет, деньги за аренду?
– Конечно, это не повсеместная практика. Но если никто из галеристов не хочет рисковать собственными деньгами, художнику иногда приходится…
У него достаточно средств, чтобы арендовать зал на неделю или даже на месяц, – подумал Манн. Что-то здесь другое…
– Вас очень огорчило общее мнение о картинах?
– Вы имеете в виду – настолько, что я решил отыграться на Альберте и убил его, чтобы никто никогда не узнал правды?
– Не надо на меня обижаться, Христиан, – примирительно сказал Манн.
– Вы так и не поверили, что мне угрожает опасность, – горько проговорил Ритвелд. – Вы так в это и не поверили.
Он положил трубку, не дождавшись ответной реплики Манна.
* * *
На парадной двери висели три таблички: «Доктор Якоб Швейцер, адвокат, первый этаж», «Хельга и Макс Веенгартен, второй этаж» и «Альберт Койпер, художник, третий этаж». Полицейского у входа не было – значит, Мейден уже получил заключение Шанде. Понятно – какое.
Небольшой трехэтажный дом, наверняка с узкой лестницей, консьержки нет, нужно звонить – у каждой таблички кнопка. Если позавчерашним вечером кто-то приходил к Койперу, впустил гостя сам художник – либо у них была назначена встреча, либо приходил знакомый (или знакомая).
Манн позвонил доктору Якобу Швейцеру, адвокату.
– Да, – услышал он шелестящий неузнаваемый голос из чашечки интеркома. – Назовите себя, пожалуйста.
– Тиль Манн, частный детектив. Хочу поговорить с господином Швейцером об Альберте Койпере, проживавшем на третьем этаже.
Пробурчав что-то непонятное, голос чуть более внятно сказал «Опять эти»…, после чего запор щелкнул, и Манн быстрым движением потянул на себя тяжелую дверь.
Когда он вошел, в темном холле сам собой вспыхнул свет – это было небольшое квадратное помещение, покрашенное светлозеленой краской, широкая лестница вела на второй этаж, рядом располагался лифт («Хорошо живут, – подумал Манн, – лифт в трехэтажном доме»), слева высокое окно – стекла тонированные, и каким был двор у этого дома, детективу увидеть не удалось. А справа располагалась единственная дверь, распахнувшаяся, как только Манн к ней приблизился. В проеме возникла девушка, при виде которой у детектива подпрыгнуло сердце. Это была Русалка с Копенгагенской набережной, только одетая в легкое платье с глубоким декольте, короткое, не скрывавшее коленок, подчеркивавшее легкость девичьей фигурки.
Должно быть, восторг оказался написан у Манна на лице, и похоже, к подобным проявлениям интереса со стороны мужчин русалка успела привыкнуть – девушка помедлила несколько секунд, позволив полюбоваться собой, отступила в сторону и произнесла скрипучим низким голосом, настолько не гармонировавшим с идеальной внешностью, что Манну показалось, будто его ударили кулаком по переносице:
– Входите. Сюда, в кабинет. Отец сейчас к вам выйдет.
Дочь адвоката. Нужно сказать комплимент. Она этого ждет. Какие красивые голубые глаза. Банально. Ножки? Фигура? Ей об этом тысячу раз говорили клиенты отца и ее собственные поклонники.
