скачать книгу бесплатно
Бронсон опустился на каменную ступеньку и потянул Кервуда за штанину. Закат действительно был великолепен, солнце скрылось за леском и выглядывало из-за крон, будто красное лицо деревенского пьяницы. Мгновение – и день погас, небо на западе еще оставалось багровым, а подсвеченные снизу облака, казалось, погружались в небесную пучину, потому что не могли, охваченные пожаром, удержаться на быстро темневшей поверхности океана.
– Иди, Стефан, – сказал старший инспектор, – я же вижу – закат тебе надоел, как лекарство, которое принимаешь каждый день. А я посижу, выкурю сигарету.
– Приготовлю ужин, – пробормотал Стефан и пошел в дом. В прихожей он обо что-то споткнулся, хлопнула дверь в гостиную, зажегся свет, из-за чего темнота на улице сгустилась еще сильнее.
Бронсон достал из кармана пачку сигарет и коробок спичек, но закуривать не стал, сидел неподвижно, прислушиваясь к чему-то, происходившему, возможно, в его собственном воображении.
– Присаживайтесь, сэр Эндрю, – сказал он тихим голосом, когда багрянец облаков погас окончательно. – Трудно разговаривать, не видя собеседника.
От изгороди отделилась тень, и сэр Эндрю, кряхтя, опустился на ступеньку рядом со старшим инспектором.
– Вы видели, как я шел за вами? – спросил он.
– Нет, – признался Бронсон. – Я видел, что кто-то стоит за изгородью, и подумал: кто бы это мог быть?
– Дедукция, – хмыкнул сэр Эндрю. – Надеюсь, вы не станете использовать возможности Скотланд-Ярда, чтобы найти в Эдинбурге…
– Нет, – повторил старший инспектор. – Во-первых, я не имею на это права, а во-вторых, в этом нет ни малейшего смысла. Леди Элизабет не покидала деревню, верно?
– Почему вы так решили? Неужели болтовни миссис Барден, продающей билеты на станции, достаточно, чтобы сделать такой вывод?
– Нет, – еще раз сказал Бронсон. – Я не очень доверяю свидетелям, тем более в наших деревнях, где каждый видит не глазами, а воображением, и где один свидетель всегда поддержит другого, если состоит с ним в родственных отношениях или живет на одной улице.
– Но тогда…
– Будем считать это интуицией, – прервал Бронсон начатую фразу. – Вы бы не отпустили леди Элизабет одну – даже к подруге в Эдинбург. Это так, или я ничего не понимаю в человеческих характерах и в том, что мне рассказали мой друг Стефан, да и вы сами, сэр.
– Но если она…
– И если леди Элизабет не покидала деревни, – продолжал Бронсон, делая вид, что не замечает возраставшего волнения собеседника, – то, понятное дело, люди начинают спрашивать друг друга: куда она могла подеваться? Ответ представляется им очевидным…
– И это самое ужасное, – глухим голосом проговорил сэр Эндрю. – Вот чего я совершенно не могу понять! Я… Я просто не…
– Не нужно так волноваться, – мягко сказал старший инспектор. – Разрешите, я продолжу вместо вас… Вы живете здесь много лет, всех знаете, и все вас уважают. Миссис Элизабет Притчард…
– Мы не венчались…
– Миссис Притчард, – Бронсон положил ладонь на колено сэра Эндрю и слегка сдавил, предлагая помолчать, – ее тоже все любили и были ей благодарны за то, что она делала. Почему же, когда она… скажем так, перестала появляться на людях, а вы объявили о ее отъезде, все решили, что дело нечисто?
– Я…
– Так я вам скажу! – воскликнул Бронсон. – Вы не такой, как все они, вот что. А это не прощают. Даже если вы – или ваша супруга – помогаете людям, если они не могут без вас обойтись… Особенно, если не могут…
– Это ужасно! – прошептал сэр Эндрю. – Я думал, вы скажете что-то другое… Ваш опыт… То, о чем вы говорите, я понимаю и сам. Так тяжело… Послушайте…
– Да, – напомнил о себе Бронсон некоторое время спустя, потому что сэр Эндрю надолго замолчал, в деревне зажглись огни, фонари на столбах, стоявших по обе стороны центральной улицы, осветили фасады нескольких домов, а остальные давали о себе знать тусклыми прямоугольниками окон.
– Вы собираетесь проводить официальное расследование? – выдавил сэр Эндрю.
– Я здесь в гостях, – сказал Бронсон. – Никто в Ярд официально не обращался, если вы это имеете в виду. Но если с леди Элизабет действительно все в порядке и вы одним своим словом можете заткнуть рты недоброжелателям…
– То почему я этого не делаю? – завершил фразу сэр Эндрю.
– Конечно, – кивнул старший инспектор. – Я понимаю, объяснять что бы то ни было – выше вашего достоинства… вы не обязаны…
– Господи, старший инспектор, вы же знаете Стефана, вы с ним работали, он о вас так хорошо всегда говорил… Скажите честно, что, по-вашему, он сказал бы, увидев… скажем, боевой треножник марсиан из романа «Война миров»? Или если бы ему довелось быть на месте того полицейского, что преследовал беднягу Гриффина в «Человеке-невидимке»?
– Вы хотите знать, как Стефан воспринимает необычное? – Бронсону пришлось ненадолго задуматься, чтобы дать ответ, способный удовлетворить собеседника. – Стефан обеими ногами стоит на земле, вы понимаете, что я имею в виду. Увидев боевой треножник, он решит, что это маневры с применением нового секретного вооружения, и сделает вид, что ничего не заметил, потому что дела армии его не касаются ни в коей мере. А если бы ему довелось преследовать Гриффина… Думаю, он поступил бы так же, как сейчас – позвонил в Ярд и попросил инструкций или подкрепления.
– Вот именно, – сказал сэр Эндрю. – А остальные… Милые люди, каждый со своими недостатками… Готовы принять помощь, не понимая, откуда эта помощь исходит. Сами готовы помочь, если это не требует от них самопожертвования… Но если я скажу кому-нибудь… Мистеру Роджерсу или милейшему доктору Фишеру, и уж, тем более, миссис Герштейн или мисс Студер… о том, что есть четвертое измерение, или о том, что с приближением к скорости света размеры движущихся тел сокращаются, или о том, что существуют такие сферы, которые не излучают свет, потому что даже свет движется не так быстро, чтобы покинуть притягивающую оболочку…
– Вы читали Эйнштейна? – не удержался от восклицания Бронсон.
– Вы тоже? – поинтересовался в свою очередь сэр Эндрю.
– Ну… – протянул старший инспектор, – не настолько я умен, чтобы читать научные журналы, но у меня есть хорошие знакомые в этом мире, а книги мистера Уэллса я люблю с детства, на прошлой неделе приобрел роман «Люди как боги», почему-то эта книга не попадалась мне раньше, хотя написана восемь лет назад. Еще не читал, времени не было, хотел было взять с собой, но… забыл, честно говоря…
Что-то я разговорился, подумал старший инспектор и, прервав фразу на середине, добавил:
– Пожалуй, я понимаю, что вы хотите сказать. Но мы говорили не о книгах и не о мистере Герберте Уэллсе. Речь о…
– Да, конечно, – сэр Эндрю встал, отряхнул брюки и протянул Бронсону руку, чтобы помочь ему подняться. – Пойдемте со мной, старший инспектор. Мне нужен совет, и вы, возможно, сумеете его дать.
– Я предупрежу…
– Не нужно, – сказал сэр Эндрю. – Я знаю Стефана, он последует за нами, воображая, что мы его не видим. Не хочу, чтобы наш разговор слышал кто-нибудь еще.
Бронсон поднялся со ступеньки, ноги от сиденья в неудобном положении неприятно гудели. Он подумал, что, если сэр Эндрю прячет леди Элизабет в подвале, то не станет заманивать туда полицейского из Скотланд-Ярда, игра идет какая-то другая, и то обстоятельство, что хозяин Притчард-хауз пытается отвлечь внимание ссылками на Уэллса и Эйнштейна, свидетельствует о том, что он, скорее всего, действительно сотворил что-то со своей Лиззи… что? Не убил же он ее, в самом деле!
Бронсон шел за сэром Эндрю, стараясь не споткнуться в полумраке, они вышли из освещенного уличными фонарями пространства, и звезды воссияли над ними так ярко и насыщенно, что старший инспектор остановился и, задрав голову, принялся искать знакомые созвездия, выглядевшие совсем не так, как в Лондоне – они не то чтобы стали ближе, но оказались будто внутри его черепной коробки: Большая Медведица, и Малая, и крест Лебедя, и золотая капля Антареса над восточным горизонтом, а других звезд и созвездий старший инспектор не знал и даже не представлял, что звезд на самом деле так много, будто людских судеб…
– Вам помочь? – спросил издалека голос сэра Эндрю.
– Нет-нет, – сказал Бронсон и поспешил следом.
К дому они подошли со стороны кухни, здесь, оказывается, тоже была дверь, небольшая и скрипучая, она вела то ли в чулан, то ли в кладовку, и хорошо, что, войдя первым, сэр Эндрю сразу включил свет, иначе Бронсон непременно сломал бы себе шею, наткнувшись на груду сельскохозяйственных приспособлений.
Не наступить бы на грабли, подумал Бронсон и громко хмыкнул.
Из кладовой они прошли в кухню, оттуда в комнату, где старший инспектор уже был днем – при электрическом освещении картины, развешанные на стенах, выглядели иначе, более таинственно, а может, это сэр Эндрю своим странным поведением вынудил старшего инспектора посмотреть на картины иным взглядом, и освещение на самом деле не играло никакой роли?
– Прежде чем я вас познакомлю, – сказал сэр Эндрю, – мне придется кое о чем вам рассказать, чтобы вы… Садитесь в это кресло, старший инспектор. Хотите портера? Сигару? Может быть, виски?
– Спасибо, – пробормотал Бронсон, усаживаясь в кресло, в котором днем сидел хозяин дома. Перед глазами старшего инспектора оказалась одна из картин сэра Эндрю: тщательно прописанный портрет молодой женщины с томным взглядом, пухлыми щеками и длинными, ниже плеч, светлыми распущенными волосами.
– Это… – начал Бронсон.
– Это не Лиззи, – сказал Притчард. – Это моя младшая сестра Кэтрин. Она умерла, когда ей было три года. От пневмонии.
– Три года? – не удержался от восклицания Бронсон. – Но здесь…
– Такой она стала бы, если бы осталась жива, – глядя старшему инспектору в глаза, сказал сэр Эндрю. – На этом портрете Кэтти семнадцать. В прошлом году…
Он оборвал сам себя и сказал:
– Вы меня выслушаете? И не станете прежде времени задавать вопросы?
– Я слушаю вас, – сказал Бронсон и сложил на груди руки.
– Я ничего не понимаю в медицине, – произнес сэр Эндрю неожиданную фразу, и Бронсон подумал о том, что на самом деле истина окажется вовсе не такой, какая ему воображалась.
* * *
Я ничего не понимаю в медицине и не сумел бы отличить ветрянку от испанки. И потому, когда Лиззи при мне избавила от мигрени старую миссис Бредшоу, я подумал, что эта женщина – волшебница. Настоящая, какие описаны в сказках Шарля Перро или Ганса Андерсена – мне читала их няня, когда я был маленьким, и я тогда твердо для себя решил, что все эти истории – о гадком утенке, оловянном солдатике, девочке в красной шапке, золушке, нашедшей своего принца, – записаны авторами с натуры, все рассказанное приключилось либо с ними самими, либо с их соседями, родственниками или приятелями. С этим убеждением я вырос, и даже война, где мне пришлось видеть, как люди остаются калеками и никто не приходит, чтобы волшебным словом вернуть им здоровье или жизнь, даже война, говорю я вам, не заставила меня изменить убеждения.
Вернувшись в Блетчли-менор после демобилизации, я продолжал жить в своей сказке, где на какое-то время куда-то попрятались феи и тролли, коты предпочитали не разговаривать, зайцы сторонились людей, и лишь сами люди вели себя, как всегда – чем, на самом деле, отличается мачеха из сказки Перро от сто раз встречавшейся мне на дню миссис Дэдли, до сих пор третирующей свою приемную дочь Элизу, хотя бедной девушке давно пора выйти замуж и оставить семью, которую, я точно знаю, она ненавидит?
Теперь вы понимаете, что происходило со мной, когда приехала Лиззи? Она была человеком из страны, в которой я жил с детства и которую, кроме меня, никто не воспринимал всерьез.
В сказках принято долго и упорно искать счастье, сражаться за него, упускать и находить, но ведь сказки бывают разными – в некоторых счастье приходит сразу, а уже потом начинаются приключения. Так было и в моем случае. Как-то я провожал Лиззи домой, мы шли на виду у всей деревни по главной улице, на нас все глазели и обменивались мнениями о том, что я впервые после смерти моей Аннеты появился на людях с женщиной. Мы делали вид, что прогуливались и любовались закатом, а в это время я признавался Лиззи в любви и находил такие слова, каких, как мне казалось, прежде не было в моем лексиконе. Мы подошли к дому и нужно было прощаться. Лиззи протянула мне руку и сказала, глядя в глаза:
«Эндрю (мы уже называли друг друга по имени, это произошло как-то само собой), милый мой Эндрю, у нас с вами особая сказка. Конечно, я вас люблю. И буду с вами до конца».
Мне не понравилось эта фраза – «до конца», по-моему, было еще очень далеко.
«До конца, Лиззи? – воскликнул я. – Значит, вечность!»
Я хотел обнять ее и поцеловать, но на нас смотрели из окон – слева любопытная Магда Пенроуз, справа, из-за забора, старый пень Биллмор.
«Значит, ты согласна стать моей женой?» – спросил я.
И Лиззи ответила, покачав головой:
«Об этом не может быть и речи, никогда не говори мне о венчании или регистрации брака. Никогда, хорошо? Я же сказала, что буду с тобой до конца».
В голосе Лиззи была такая убежденность и такая сила, что я не только не нашелся с ответом, я и рта раскрыть не смог, только кивнул и повел ее в своей дом, и могу себе представить, что о нас говорили в ту ночь, да и во все последовавшие.
Я долго думал о том, почему Лиззи не захотела выйти за меня замуж, предпочтя сплетни нормальному деревенскому счастью. Сначала я решил, что родители Лиззи – из сектантов, мало ли сейчас сект со странными и чуждыми христианству обычаями. Тем более, что в церковь со мной Лиззи никогда не ходила, отговариваясь то болезнью, то усталостью, то просто нежеланием. Наш приходский священник (вы с ним уже познакомились, старший инспектор?) оказался достаточно терпим и тактичен, чтобы не лезть нам в души.
Потом, несколько месяцев спустя, я понял, что… Да, у Лиззи был талант врачевания, она не терпела, когда кто-нибудь неподалеку чувствовал себя плохо, но, избавив человека от недуга или просто от дурного настроения – бывало и такое, поверьте, – Лиззи будто теряла часть собственного здоровья, отлеживалась в постели, не могла утром встать, а когда я, сложив два и два, объявил, что не позволю ей платить за чье-то исцеление такую непомерную цену, она, твердо глядя мне в глаза, ответила, что цена назначена не здесь, и что это ее долг, и если она перестанет делать то, что делает, то цена ее жизни окажется еще выше, и вообще, сказала она, «если ты меня действительно любишь, Эндрю, то не станешь мешать мне жить так, как я живу, потому что я не могу жить иначе».
И еще она добавила фразу, над которой я долго размышлял, но пока не произошло непоправимое, так и не сумел правильно понять ее смысл. «Эндрю, – сказала она, – все эти люди, которым я помогаю, совершенно здоровы, иначе у меня ничего не получилось бы. Им еще жить и жить. Даже когда каждый из них упокоится на кладбище. Смерть – совсем не то, что ты думаешь. А болезней нет вообще, это просто…»
Она замолчала, будто не могла подыскать слов, таких, чтобы я понял, смотрела на меня, держала за руку, я сказал «Милая, о чем ты говоришь?», а она покачала головой и ответила: «Ни о чем. Забудь. Я не должна была говорить так. Пойдем погуляем в саду, хорошо?»
И мы пошли гулять в сад. А потом я стал рисовать – я иногда занимался этим после полудня, – и Лиззи вдруг сказала: «Давай, я тоже попробую». Я достал из чулана второй мольберт, расположил его рядом со своим, и Лиззи в течение нескольких часов – до вечерней зари, когда краски стали темными, – нарисовала портрет девушки, лицо которой показалось мне очень знакомым. Я точно знал, что видел эту девушку когда-то, но не мог вспомнить – при каких обстоятельствах. «Ты замечательно рисуешь, – сказал я Лиззи. – Гораздо лучше меня. У тебя талант, дорогая моя».
Она положила кисть и сказала:
«Это не талант, Эндрю. Это симптом. Это значит, что уже немного осталось».
«Немного? – не понял я. – Немного – чего?»
Лиззи сделала вид, что не расслышала вопроса, а я не стал повторять – между нами не было принято настаивать на чем бы то ни было.
«Это твоя сестра Кэтрин, – сказала Лиззи. – Разве ты не узнал ее?»
Теперь, когда Лиззи сказала, я, конечно, узнал черты Кэтти в этой девушке. Так моя сестричка могла бы выглядеть, если…
«А ты говоришь, что у тебя нет таланта, – пробормотал я. – У тебя удивительная фантазия».
Я подумал тогда, что Лиззи, видевшая, конечно, фотографию трехлетней Кэтти в моем семейном альбоме, представила себе, какой бы она стала, если бы выросла.
«У меня вообще нет фантазии», – возразила Лиззи и добавила: «Давай больше не будем говорить об этом».
И мы никогда больше об этом не говорили. А портрет Кэтти я повесил на видном месте – он перед вами.
* * *
– Значит, это не вы рисовали, – пробормотал Бронсон. – Извините, я перебил вас. Наверно, у вас есть и другие картины леди Элизабет…
Сэр Эндрю обвел взглядом комнату, будто видел ее впервые, покачал головой, нахмурился, он думал о чем-то, чего старший инспектор не мог себе представить, а может, наоборот, представлял лучше, чем это могло показаться хозяину.
– Здесь есть другие… другая… картина. Не в этой комнате. Пойдемте, – сказал сэр Эндрю и направился к двери, которая сама выглядела картиной, нарисованной на стене: резная бронзовая ручка, будто вправленная в золотисто-серебрянную рамочку, от которой расходились тонкие лучи, пересекавшие поверхность двери-картины и делавшие ее похожей на изображение то ли индейского, то ли африканского солнечного божества. Сэр Эндрю повернул ручку, нарисованное солнце вспыхнуло и погасло, дверь открылась в комнату, где лампы не горели, и картины, висевшие на стенах, освещались только проникавшим сквозь большие, выходившие в сад, окна светом полной луны, поднявшейся уже довольно высоко и сменившей цвет с желто-безжизненного на ослепляюще-белый.
Бронсон вошел следом, он ожидал, что хозяин включит освещение, но сэр Эндрю прошел к одному из окон, выглянул в сад, будто хотел удостовериться, что никто не заглядывает в дом, и остался стоять, опершись обеими руками о широкий подоконник. В полумраке трудно было разглядеть выражение его лица, но можно было понять, по крайней мере, что смотрит сэр Эндрю на большую – футов восьми в высоту – картину, не висевшую на стене, в отличие от прочих, а стоявшую на мольберте и расположенную так, что свет луны позволял видеть изображение, не особенно даже напрягая зрение, тем более, что краски, похоже, имели в своем составе фосфор или иное подобное вещество. Бронсону показалось, что нарисованное кресло чуть светилось, и чуть светились белые занавески, а лицо женщины, сидевшей в кресле вполоборота к зрителю, светилось точно, это было самое яркое пятно на картине, и, тем не менее, Бронсон почему-то подумал, что свет излучают не фосфоресцирующие краски, а глаза женщины, это внутренний свет, который можно ощутить, как ощутил он, но невозможно увидеть реальным зрением.
Женщина смотрела старшему инспектору в глаза, и взгляд ее был светлым, как солнечный день. Взгляд был светлым и говорил. Он говорил словами, которые совершенно отчетливо звучали в полумраке комнаты. Бронсон мог поклясться, что слышит звонкий женский голос, хотя и понимал, что это следствие его внутреннего состояния, игра воображения, фантазия, заставлявшая его предков в аналогичных условиях видеть бродившее по замку привидение, слышать его жуткие вздохи и ощущать исходивший от призрака потусторонний холод.
– Добрый вечер, – услышал старший инспектор. – Мне так хочется надеяться, что вечер действительно добрый.
– Добрый вечер, Лиззи, – сказал стоявший у окна сэр Эндрю, и эти слова уж точно не были Бронсоном придуманы. – Ты не сердишься, что я привел гостя? Я тебе рассказывал о нем, это старший инспектор Бронсон, он из Скотланд-Ярда и все равно не оставит меня… нас… в покое, пока не дознается до истины. Он может даже арестовать меня. Я прав, старший инспектор?
В горле у Бронсона неожиданно пересохло так, что он не мог бы произнести ни слова, предварительно не откашлявшись, а лучше – выпив портера, и старший инспектор пожалел, что не захватил с собой кружку, оставленную на столе.
– Ну что вы… – голос звучал фальшиво, как флейта, на которой предлагали играть Гамлету. Он все-таки откашлялся, приводя заодно в относительный порядок разбежавшиеся мысли, и продолжил:
– Я не… вовсе не собирался вас… У меня и ордера нет…
– Позвольте вам представить, старший инспектор, – перебил Бронсона сэр Эндрю, – мою жену перед Богом Элизабет Притчард, урожденную Донахью.
– Энди, – Бронсон все еще старался думать, что голос звучит в его голове, хотя и знал, что это не так, – Энди, ты уверен, что поступаешь правильно?
– Лиззи, дорогая, по правде говоря, я должен был хоть кому-то… а старший инспектор все-таки умный человек и, по-моему, способен…
– Я могу вам чем-нибудь помочь, леди Элизабет? – спросил Бронсон, и это, наверно, были единственно правильные слова, интуиция не подвела его, какое-то время – Бронсону показалось, что прошел час, на самом деле пауза длилась не более минуты – стояла тишина, прерываемая только шумным дыханием сэра Эндрю, а потом будто сами собой зажглись три старинных бра в углах комнаты, и лишь тогда Бронсон увидел выключатель, располагавшийся чуть ниже подоконника.
При электрическом освещении свет луны, лившийся из окон, поблек и будто истлел, а картины на стенах, напротив, заиграли красками и ожили – это были мастерски выписанные пейзажи, возможно, копии с полотен Констебля. Бронсон не настолько хорошо разбирался в живописи, чтобы дать картинам верную цену, да и смотрел он не по сторонам, видел направленный на него взгляд женщины с картины на мольберте и не мог толком разглядеть ничего больше.
