скачать книгу бесплатно
– Я буду задавать вопросы, – сказал Бронсон, – а ты отвечай коротко, не нужно занимать линию.
– Да, – отозвался Кервуд.
– Когда исчезла Элизабет… как, ты сказал, ее фамилия?
– Донахью, но вообще-то…
– Когда она исчезла?
– Никто ее не видел с прошлой пятницы.
– Шесть дней назад, значит. Ее муж…
– Сэр Эндрю Притчард ей не…
– Что он говорит по этому поводу?
– Что леди Элизабет уехала к подруге в Эдинбург.
– Это проверено?
– Майк, у меня нет таких возможностей, как у Ярда! Я даже не могу потребовать, чтобы сэр Эндрю назвал адрес подруги, он имеет полное право не…
– Понятно. Ты спрашивал кассира на железнодорожной станции? Он мог запомнить женщину…
– Майк, я, конечно, здесь покрылся плесенью, но все же не до такой степени, чтобы…
– Спрашивал или нет?
– Конечно! Кассирша, миссис Барден, прекрасно знает леди Элизабет, она не видела ее месяца три.
– Понятно, – Бронсон наконец принял решение. – Стефан, сейчас я занят, а в пятницу к полудню приеду в Блетчли.
– С Кэтти, ты можешь взять ее с собой. Воздух у нас…
– Я приеду один. – Бронсону не хотелось говорить, что с женой они расстались два года назад, детей он видит раз в месяц, живет бобылем, и воскресный отдых в деревне нужен ему больше, чем Стефану – помощь Скотланд-Ярда. Скорее всего, ничего криминального в Блетчли-менор не произошло. Сбежала чья-то жена – похоже, даже не жена, а сожительница. Когда уходила Кэтти, она тоже…
– Я приеду один, – повторил Бронсон. – На уик-энд. Отдых не помешает, заодно попробую разобраться в твоей истории. Конечно, неофициально. Ты понимаешь, что нет оснований возбуждать уголовное дело, поскольку не найдено тело и не поступило искового заявления об исчезновении человека?
– Да, – после паузы сказал Кервуд. – Я понимаю. Но леди Элизабет не могла просто исчезнуть.
– Поговорим, когда я приеду, хорошо?
– В пятницу поезд прибывает в одиннадцать двадцать семь. Стоит всего минуту, имей в виду. Я тебя встречу.
Старший инспектор Бронсон положил трубку на рычаг и подумал о том, как время меняет людей: когда Стефан работал в Ярде, это был немногословный, вдумчивый сотрудник, не хватавший звезд с неба, но всегда четко выполнявший указания начальства в лице Бронсона. После смерти жены (она умерла от рака, сгорела, как свеча) Кервуд ушел в себя – слова от него невозможно было добиться.
Не время меняет людей, а место, подумал Бронсон. Я бы, наверно, тоже стал болтлив, если бы жил в деревне и каждый день общался с людьми, обожающими сплетничать о своих соседях.
Знаю я этих деревенских…
* * *
Поезд прибыл по расписанию, никто, кроме Бронсона, на станции Блетчли не вышел, а на перроне не оказалось ни одной живой души, кроме грузного мужчины лет сорока, в котором старший инспектор не без труда признал старого друга.
Обнялись, произнесли дежурные фразы («Прекрасно выглядишь, старина!», «Ты совсем не изменился за эти годы!»). На привокзальной площади, размером не превышавшей площадку для лаун-тенниса, ждала машина. Стефан сел за руль, Бронсон – на соседнее сиденье, и поехали вперевалку по дороге, которую, похоже, протаптывали кони в веке примерно восемнадцатом, а то и раньше.
Природа, однако, была изумительная – живописные рощи, пруд, липовая аллея, зеленые холмы, на которых паслась какая-то живность, издалека Бронсон не мог разглядеть, то ли это были обыкновенные коровы, то ли бизоны, сошедшие с картинок из любимых книг его детства.
Блетчли-менор возник за поворотом дороги, когда Бронсон почувствовал, что не в состоянии больше подпрыгивать на жестком сидении, и хорошо бы бросить машину на произвол судьбы, отправившись дальше пешком.
За четверть часа пути старший инспектор успел выслушать то ли исповедь, то ли служебный отчет Кервуда и знал теперь, что живет Стефан один, с женщинами у него проблемы, потому что хочется ему ответственных отношений, а в деревне не то чтобы нет серьезных женщин, но у всех мужья, молоденькие же, вроде Салли Копленд, к жизни относятся слишком легко, хотя вообще-то здесь действительно спокойно, за все эти годы не случилось, слава Богу, ни одного убийства, а пьяные драки происходят частенько, хотя – слава, опять-таки, Богу, – без последствий для здоровья драчунов, и разбирать приходится, в основном, имущественные претензии, а прошлой зимой у Дайверов пропал мальчишка, искали всей деревней и нашли, конечно: парень заблудился буквально среди трех сосен. Поэтому исчезновение леди Элизабет стало событием, о котором все только и говорят, сэр Эндрю, возможно, хотел бы замять это дело, но не получится, а объяснений он давать не желает, уехала, мол, к подруге, и точка, не ваше, мол, дело, при чем здесь полиция, когда Лиззи жива и здорова…
– Может, действительно? – спросил Бронсон, когда машина остановилась у аккуратного одноэтажного домика с черепичной двускатной крышей. – Может, все так и есть?
Старший инспектор вышел из машины и с наслаждением потянулся. Господи, подумал он, какой здесь воздух! Чем пахнет? Трава, понятно, а еще были какие-то запахи, очень приятные, возбуждающие, но определить их происхождение Бронсон не мог, в Лондоне так не пахло, в городе вообще другие запахи, и люди другие, и проблемы. Уехала женщина к подруге – кто станет беспокоить Ярд по такому нелепому поводу?
Кервуд пропустил старшего инспектора в темную прихожую, а оттуда повел в гостиную, где стоял большой стол, окруженный стульями с высокими спинками, будто забором, и еще в комнате был диван времен Эдуарда VII, а в застекленном книжном шкафу Бронсон увидел корешки книг, которые он читал в юности – ни одного нового издания, сразу видно, что хозяин не ездит в город и вполне доволен своим деревенским существованием. Я бы так не смог, подумал Бронсон.
– Сейчас мы поедим, и я покажу тебе твою комнату, ты сможешь отдохнуть с дороги.
– Пока мы будем есть, – сказал Бронсон, – я хотел бы услышать всю эту историю. Только, если можно…
– Точно и коротко, – усмехнулся Кервуд, перестилая скатерть. – Не беспокойся, Майк, я знаю, ты думаешь, твой бывший сотрудник стал словоохотлив, как деревенский сплетник. Мой руки и садись за стол, я все изложу в лучшем виде, как делал это восемь лет назад.
* * *
Рассказ действительно оказался кратким и исчерпывающим. Доев яичницу с беконом, Бронсон знал ровно столько же, сколько Кервуд.
Сэр Эндрю Притчард, сорока трех лет, жил не в самой деревне, а примерно в полумиле в сторону леса, у него был участок земли, где стоял красивый особняк, пришедший сейчас, впрочем, в некоторое запустение, поскольку очень уж богатыми Притчарды никогда не были, а цены на ремонтные работы после войны выросли неимоверно. Жил сэр Эндрю на ренту – проценты он получал от акций саудовских нефтяных промыслов, в последние годы нефть подорожала и на жизнь Притчарду хватило бы с избытком, но распоряжался он деньгами и до появления леди Элизабет не очень рачительно, а когда стал жить с этой женщиной, то тратил наверняка больше, чем получал.
В юности сэр Эндрю женился на Аннете Хоустон, ее родители и сейчас живут в соседней деревне Бистер, но семейного счастья не получилось, через три года после свадьбы Аннета упала с лошади, сломала позвоночник и прожила две недели – достаточно, чтобы успеть взять с мужа слово, что он никогда больше не женится и будет вечно хранить память о своей любви.
Было это за год до начала войны, и когда началась заварушка в Европе, сэр Эндрю записался в армию добровольцем. Может, он даже хотел, чтобы его убили на фронте, но Бог миловал, служил Притчард в Палестине под началом генерала Алленби, брал Иерусалим и вернулся домой в двадцатом году живой и даже невредимый.
Семь лет после возвращения из Палестины сэр Эндрю жил бобылем, на женщин не смотрел – может, действительно выполнял волю своей Аннеты.
Четыре года назад в Блетчли-менор появилась Элизабет. Молодая девушка из Лондона (во всяком случае, так она говорила, и у Кервуда не было причин сомневаться) приехала отдохнуть на пару летних месяцев, сняв с этой целью комнату у тетушки Терезы, недавно потерявшей мужа и поэтому с удовольствием принявшей в своем доме молодую особу. С приездом Элизабет тетушка Тереза буквально расцвела, выглядела она в те дни моложе лет на двадцать и говорила, что в нее вселился добрый дух, который не даст ей состариться.
Как-то во время вечернего чаепития у мистера и миссис Бредшоу произошло то, что сделало Элизабет героиней местного фольклора и всеобщей любимицей. Миссис Бредшоу – все это знали – с молодых лет страдала страшными мигренями, доктор Фишер, единственный в Блетчли-менор представитель медицинского племени, лечил ее с помощью трав и таблеток, которые выписывал из Лондона, но говорил, что мигрень не лечится, и нужно терпеть. Миссис Бредшоу терпела, но когда приступ начался у нее в присутствии Элизабет, девушка сказала «позвольте, я попробую вам помочь», провела ладонью у левого виска бедной женщины, и боль прошла, как не было.
«Господи! – воскликнула миссис Бредшоу. – Да вы волшебница, дорогая моя!»
С того вечера леди Элизабет в деревне иначе как «волшебницей» не называли.
На том памятном чаепитии присутствовал и сэр Эндрю Притчард. Заглянул он, по его словам, на минуту, выпил чашку чая с яблочным пирогом, не сводя взгляда с Элизабет, а потом случилось избавление от мигрени, и сэр Эндрю остался на весь вечер, рассказывал анекдоты и в конце концов вызвался проводить юную леди домой, благо у него была машина, «паккард» со складывающимся верхом, а вечер действительно был хорошим, и прокатиться в машине – разумеется, в присутствии тетушки Терезы, – было очень даже приятно.
Через неделю Элизабет собрала свои платья в большой чемодан и переселилась в дом сэра Эндрю, совершив, таким образом, поступок, который в деревне не могли простить, поскольку это было вызовом общественной морали, но, с другой стороны, вполне могли понять, ибо любовь, вспыхнувшая между сэром Эндрю и Лиззи, видна была невооруженным глазом, а жениться сэр Эндрю не мог никак, поскольку связан был словом, данным покойной жене. Нелепое слово, понятно, но все-таки слово.
Возможно, отношение деревенского общества к публичному сожительству стареющего землевладельца с молоденькой девушкой было бы более суровым (не далее как год назад подвергли остракизму Гарри Слоуна только за то, что он привез из Лондона на уик-энд девицу очевидно легкого поведения), но «волшебницу» осуждать было невозможно, как невозможно осуждать летний ветерок за то, что он поднимает юбки и ласкает женские ноги. Леди Элизабет никому не отказывала в помощи: старого Барри Бертона она вмиг избавила от приступов подагры, юной Мэри Довертон вывела прыщи, доводившие девушку до слез, помогла как-то даже доктору Фишеру, когда у того случился сердечный приступ: положила ладонь ему на грудь и держала, пока боль не прошла.
Самое удивительное: доктор знал, что сердце у него больное, какие-то нелады с митральным клапаном, на следующий день после приступа он отправился по делам в Лондон, зашел к приятелю в клинику, проконсультировался у лучшего кардиолога столицы, и тот не нашел в его сердце никаких изъянов. «До восьмидесяти доживете», – сказала столичная знаменитость, и доктор вернулся в Блетчли-менор окрыленный, хотя и недоумевающий: объяснить удивительную способность леди Элизабет он не мог, и это обстоятельство не давало ему спокойно жить и воспринимать Лиззи такой, какая она есть.
Тогда же сэр Эндрю, вдохновленный, видимо, своей юной любовницей, увлекся живописью. В доме все стены были увешаны его картинами – от маленьких портретов в рамках до огромного полотна шесть на десять футов, изображавшего окрестные холмы, как их можно было увидеть с крыши Притчард-хауз. В Лондонских галереях сэр Эндрю не выставлялся – не имел, по его словам, ни малейшего желания, – а в Блетчли-менор и окрестных деревнях творения Притчарда покупали охотно, тем более что сэр Эндрю, если и продавал одну-две картины (видимо, из тех, что ему самому по каким-то причинам не нравились), то брал чисто символическую цену, а пейзажи были очень даже неплохими.
Леди Элизабет и сэр Эндрю были счастливы, со временем сплетни по поводу странного сожительства прекратились, а приходский священник, патер Морган, вначале настойчиво предлагавший хозяину поместья зарегистрировать отношения и венчаться, как положено христианину, оставил свои попытки наставить сэра Эндрю на путь истинный – к Лиззи за помощью он, впрочем, ни разу не обратился, полагая ее дар не вполне божественным, но, в то же время, и не бесовским, потому что даже такой праведник, как патер Морган, не мог найти темных сторон в личности Лиззи, девушка буквально излучала свет, и все, что она делала, было светло, ясно и угодно Богу.
* * *
– Почему ты все-таки думаешь, что дело здесь нечисто? – спросил старший инспектор. – Есть основания не доверять словам сэра Эндрю?
– Налить тебе виски? – спросил Кервуд. – Или ты предпочитаешь портер?
– Я предпочитаю, – заявил Бронсон, – чтобы ты не тянул время. Почему ты не хочешь ответить на вопрос?
– Я не то чтобы… Ну, хорошо. Во-первых, Элизабет никогда не покидала деревни, понимаешь? За все эти годы она ни разу не была в Лондоне или хотя бы в Бистер-менор. И вдруг уехала, да так, что никто не знал. И еще. Последнюю неделю леди Элизабет была… честно скажу: сам не видел, это только разговоры… так вот, миссис Берджсон и миссис Фергюссон, а еще механик Мэтью, он чинил водопровод у Притчардов… они утверждают, что видели леди Элизабет заплаканной. Раньше такого не бывало, она выглядела счастливой женщиной. А сэр Эндрю был сам не свой – по словам миссис Фергюссон, между ними пробежала черная кошка, все, мол, кончается, любовь – тем более, а они жили как бы в грехе… Я терпеть не могу сплетен, но это, по-видимому, можно считать доказанным: что-то между леди Элизабет и сэром Эндрю произошло. И тут она исчезает, а он отказывается отвечать на вопросы.
– Отказывается? Он сказал: леди Элизабет у подруги в Эдинбурге. Есть основания не верить?
– Я потому и просил тебя… Ярд может навести справки. Я ведь даже имени неожиданной подруги не знаю. Поездом леди Элизабет не уезжала – это точно. В Бистер-менор есть автобусная станция, можно уехать в Бирмингем. Я был там – никто в Бистер-менор леди Элизабет не видел, ее запомнили бы даже те, кто не был с ней лично знаком. А больше некуда.
– Ты подозреваешь, что сер Эндрю с леди Элизабет поссорились, и он – в порыве гнева или обдуманно – убил женщину? А тело закопал?
– Не знаю, что и думать, – пробормотал Стефан. – Все, что было в моих силах, я сделал. Результат – нуль.
* * *
– Входите, господа, – приветливо сказал сэр Эндрю, отступив в сторону и пропустив гостей в ярко освещенный холл, посреди которого стоял круглый стол из тех, какие были модны в викторианские времена, а может, и в более ранние. На стенах висели картины в тяжелых рамах, и Бронсон подумал, что именно рамы составляют главную ценность. Живописцем сэр Эндрю был неважным – на полотне, висевшем в простенке между двумя огромными, выходившими в сад, окнами изображен был тот самый сад, который можно было увидеть в любое из окон, сквозь которые художник, видимо, и смотрел, когда наносил кистью смелые мазки. Узнать пейзаж можно было, но не более того – пухлые деревья больше походили на кусты-переростки, а видневшийся вдалеке пруд напоминал огромную лужу. На других картинах – поменьше – изображены были различные интерьеры с непременными столом и креслом на переднем плане.
– Это, – усмехнувшись, сказал сэр Эндрю, – мои творческие потуги. Мазня, – он пренебрежительно махнул рукой. – Садитесь, господа, сейчас Сэнди принесет портера, и мы поговорим по душам, ведь, как я понимаю, вы пришли ко мне не для того, чтобы нанести визит вежливости.
– Это мой старый друг Майкл Бронсон, – представил старшего инспектора Кервуд, – я пригласил его к себе на уик-энд…
– Да, да, – подхватил сэр Эндрю, – так получилось – случайно, конечно, – что ваш старый друг, дорогой Стефан, работает в Скотланд-Ярде в должности старшего инспектора и когда-то был вашим непосредственным начальником…
– Что не помешало нам, – продолжил Бронсон, – остаться друзьями.
Они разместились за столом – хозяин в старом, но дорогом, судя по обивке, кресле, а гости на не очень удобных стульях с высокими резными спинками. Вошла Сэнди – женщина лет шестидесяти, полнота которой выглядела так же естественно, как грузность сэра Фальстафа или худоба Шерлока Холмса – и поставила на стол три пивные бутылки и три большие кружки.
– Спасибо, Сэнди, – поблагодарил сэр Эндрю. – Ты можешь идти, то есть, я имею в виду – идти домой, я тут с гостями сам расправлюсь.
– Хорошо, хозяин, – пробормотала женщина и вышла, не бросив на посетителей даже единственного взгляда – как смотрела на сэра Эндрю, так и продолжала смотреть, пятясь из комнаты.
– Звучит зловеще, – сказал Кервуд, наливая себе пива. – Если вам, сэр Эндрю, не очень приятно наше общество, то…
– Бросьте, Стефан, – хозяин налил пива сначала в кружку Бронсона, а потом в свою, но пить не стал, держал кружку в обеих руках и переводил взгляд с одного гостя на другого. Взгляд сэра Эндрю был ясным, умным, и еще Бронсон ощутил в нем невысказанную, а может, и невысказываемую в принципе боль – так смотрит большой породистый пес, несправедливо наказанный хозяином.
– Вы же знаете, – продолжал сэр Эндрю, – я всегда рад видеть вас у себя. И вас, старший инспектор, чем бы ни было вызвано ваше посещение.
– Желанием познакомиться, – объяснил Бронсон, – и ничем больше.
– Да-да, – пробормотал сэр Эндрю и отхлебнул наконец из кружки. – Я знаю, какие по деревне ходят разговоры. О Лиззи, я имею в виду. Люди… Они привыкли к тому, что Лиззи всегда поможет, у Мюрреев позавчера сын упал с забора, милейший наш доктор вправил парнишке сустав, но боль все равно сильная, старый Генри пришел ко мне… то есть, к Лиззи, конечно, все уже привыкли, что она… И очень сокрушался, что Лиззи нет дома, у него на лице было написано: уехала, как же, врешь, старый мерин, не могла она уехать, потому что…
Он допил пиво, налил из бутылки еще – медленно, чтобы пена не поднималась пышной шапкой, а ложилась плотным одеялом.
– Потому что… – не выдержал Бронсон.
– Потому что, – спокойно сказал сэр Эндрю, – за четыре года, что Лиззи прожила со мной, она ни разу не выезжала дальше дома Карверов, что на окраине со стороны дороги на Бистер-менор. И желания такого у нее не было. А люди привыкают. Вы-то наверняка знаете, старший инспектор, как быстро привыкают люди к определенным вещам.
– Миссис Сигленд, – сказал Кервуд, – уверяет, что леди Элизабет не получила ни одного письма из Эдинбурга. Ни одного – в последнее время тоже.
– Значит, – заключил сэр Эндрю, – подруги не существует в природе, и никуда Лиззи не уезжала, а лежит где-то в моем саду под землей…
– Мы ничего такого не думаем! – запротестовал Кервуд и в волнении едва не опрокинул кружку.
– Знаете, – задумчиво проговорил сэр Эндрю, – чтобы прекратить кривотолки… Почему бы вам, господа, не обыскать мой сад? Садовник поддерживает у меня полный порядок, и если там есть свежевыкопанная… – он так и не решился произнести слово «могила», сделал красноречивую паузу и продолжил чуть изменившимся голосом, – то вы безусловно это заметите.
– Мы не собираемся… – начал Кервуд, но сэр Эндрю прервал его:
– Я даже настаиваю на этом, господа. Слухи… Как это… противно! Я… я обожаю Лиззи, вы понимаете меня?
Он поднялся и отошел к одному из выходивших в сад окон. Возможно, сэра Эндрю душили слезы – голос его стал напряженным и приглушенным, он говорил, не глядя на гостей, фразы накатывали одна на другую, как волны на берег, перекрываясь и пенясь. Бронсон старался не упустить не только ни одного слова, но и интонации, движения сэра Эндрю. Старший инспектор чувствовал: не в словах, произнесенных вслух, откроется правда об этом человеке и женщине, которую тот наверняка любил больше жизни, не в словах, а, возможно, в незаметном для самого сэра Эндрю жесте, движении – даже не руки или головы, а невидимом душевном движении, которое в чем-нибудь отразится: в интонации или тембре голоса.
– Когда она приехала… я увидел ее… Представьте себе восход солнца, раннее утро, вы стоите у окна и смотрите на холмы, все серое, и кажется, что будет серым всегда, но вдруг из-за холма – вон там, где дерево на вершине, – вырывается яркий зеленый луч, и все вспыхивает в вашей душе, а за зеленым лучом появляются желтый и оранжевый, и вы не видите солнца, хотя оно взошло – вы видите то, что скрыто, вас не ослепляет свет, вы… нет, это я о себе говорю, все было серым в моей жизни, и появилась она, нас многие осуждают, да что я говорю – нас осуждают все за то, что мы с Лиззи живем в грехе, но это не грех, господа, это счастье, а счастье вне времени и пространства, оно само по себе, и если его зафиксировать на бумаге в присутствии свидетелей, оно исчезает, как зеленый луч, если его сфотографировать, я пытался, не сфотографировать, конечно, на пластинке все равно не видно изумрудной зелени и, уж тем более, ощущения счастья, я пытался нарисовать, но все равно…
Бронсон кашлянул, и монолог сэра Эндрю прервался на полуслове.
– Да, – сказал он, повернувшись к гостям, – все так и было, господа.
– Жаль, – проговорил Бронсон, допив свой портер и промакнув усы лежавшей на столе салфеткой с вышитой монограммой «EP» в углу. – Жаль, – повторил он, – что мое пребывание в Блетчли-менор столь кратковременно и в воскресенье вечером мне придется вернуться в Лондон. Леди Элизабет, видимо, возвратится из Эдинбурга позднее?
– Позднее, – сказал сэр Эндрю, и что-то послышалось в его голосе такое, отчего старшему инспектору захотелось пожалеть этого высокого, уверенного в себе мужчину. Ощущение было странным и мимолетным, в следующее мгновение Бронсон подумал о том, что Притчард так и не ответил на по сути прямой вопрос. Настаивать на ответе Бронсон не считал возможным, он и так едва ли не перешел границы приличий.
– Вы все время проводите в деревне? – спросил он, меняя тему разговора. – Видите ли, я сугубо городской житель, и мне кажется, что здесь можно замечательно отдохнуть денек-другой, может, даже неделю или месяц, но жить здесь… для этого нужно иметь особый склад характера, я правильно понимаю?
– Наверно, – вяло согласился сэр Эндрю. – Пожалуй, я принесу еще портера, у меня в подвале немалые запасы. И соленых хлебцов, если вы не возражаете?
* * *
– Иногда мне кажется, – говорил старший инспектор, возвращаясь с Кервудом от сэра Эндрю час спустя, после еще пары выпитых бутылок холодного пива, тарелки съеденных хлебцов и довольно унылого разговора о погоде и сельском хозяйстве, перемежавшегося вспышками странного волнения, охватывавшего хозяина дома всякий раз, когда разговор так или иначе подбирался к теме, интересовавшей Бронсона, – иногда мне кажется, что желание людей знать правду опаснее самой правды, какой бы она ни была.
– Ты имеешь в виду, Майк, желание сельчан узнать, куда исчезла прекрасная Элизабет? – немного заплетающимся голосом спросил Кервуд и едва не упал, поскользнувшись на спуске.
– Именно, – сердито сказал Бронсон, поддержав приятеля за локоть. – Скорее всего, женщина действительно куда-то уехала. Может, в Эдинбург, может, нет. Честно говоря, я сомневаюсь, что леди Элизабет отправилась именно в Эдинбург. Возможно – в другое место, и сэр Эндрю не желает говорить, куда именно. Может быть, она его бросила – молодая женщина, из столицы, я недаром сказал, что жизнь в деревне утомительна для городского жителя… В общем, возможны варианты, но что делает общественное мнение? Предполагает самое худшее: убийство. Не зная, что произошло на самом деле, люди начинают третировать подозреваемого, а он, не желая полоскать на людях свое грязное белье, впадает в меланхолию, нервничает, едва речь хотя бы обиняком заходит о подозрениях сельчан…
– Да! – воскликнул Стефан, споткнувшись на этот раз о порог собственного дома. – Да! Обоснованных подозрениях, Майк! В последнее время они…
– Не надо, – торопливо сказал старший инспектор, – не надо перечислять аргументы, я это слышал уже десять раз. Они не стоят и выеденного яйца. Давай-ка лучше посидим на пороге, посмотрим на закат, в Лондоне такой красоты не увидишь…
