скачать книгу бесплатно
Купревич запнулся.
– Впрочем, – сказал он, – ничего не надо. Бессмысленно. Я тебе позже перезвоню, Вернер.
– Влад!
– Я перезвоню, – повторил Купревич и прервал разговор.
– Вот видите, – сказал Баснер, пытаясь улыбнуться. Вместо улыбки получилась гримаса, будто он проглотил что-то очень кислое. – Нет у вас никаких документов. И этот Шауль! До него я еще доберусь! Сначала получу разрешение на перезахоронение. И до вас доберусь! Вы специально сели со мной в самолет! Мафия! Вы все заодно! Я знаю, что нужно делать!
В руке Баснера блеснуло лезвие ножа, и Купревич, не успев ничего понять, инстинктивно поступил так, как поступил бы, если бы опасность угрожала Аде: загородил собой Лену и увлек ее в узкое пространство между двумя памятниками. Развернуться здесь для удара Баснер не мог и, как оказалось, не собирался. Он сам не представлял, что делает. Не думал, не понимал, выкрикивал бессвязные слова, размахивал ножиком, оказавшимся всего лишь перочинной игрушкой с тремя раскрывающимися лезвиями, и скорее поранился бы сам, чем смог бы поранить другого.
– Отпустите, вы мне руку сломаете!
Лена вырвала руку, пробормотала что-то нелестное в адрес Купревича, все еще уверенного, что спас ей жизнь, протиснулась между Купревичом и оградой и направилась к Баснеру со словами:
– Спрячьте нож, дурак, вы поцарапаетесь.
Баснер повернулся и побрел – не к выходу с кладбища, а вглубь аллеи, оканчивавшейся каменным забором. Упершись в стену, он ткнулся в нее лбом и остался стоять, бормоча что-то под нос.
– Знаете, – обратился он к Лене, – я тоже об этом подумал.
– О чем?
– Если он достанет настоящее оружие…
– Зачем?
– Мы говорили с ним о фальшивых исторических артефактах, он историк, в физике, тем более в физике ветвлений, не разбирается совершенно. Наверно, решил, что, если не станет кого-нибудь из нас троих, то суперпозиция прекратится, и восстановится реальность, где ветвления вообще не было.
– О чем вы?
– Еще в самолете, – продолжал Купревич, – когда он объявил себя мужем Ады, я подумал: если его убить, то реальность изменится. Она не может остаться прежней, когда возникает новое ветвление. Я ничего, конечно, все равно не сделал бы, тем более в самолете, да, к тому же, не имея возможности просчитать последствия. Но мысль такая промелькнула. Вот и он тоже…
– Вы хотите сказать…
– Я не вывихнул вам руку?
– Нет, но синяк останется. Вы очень сильно… Наверно, я должна сказать вам «спасибо»?
– Не за что, – пробормотал Купревич.
– О чем вы только что говорили? Насчет убийства. Вы это серьезно?
– Что будем с ним делать? Оставим тут, или пусть идет с нами?
– Почему вы не отвечаете на вопрос?
– Потому что я сам не знаю! – вспылил Купревич. – Извините.
Неожиданно для себя – и тем более, для Лены – он взял ее ладонь, положил на свою, увидел действительно начавший проявляться синяк на тонком запястье, поднес к губам и поцеловал. Лена ладонь не отдернула, и он поцеловал еще раз, и еще. Ему казалось, что это ладонь Ады. Много лет назад, еще в Москве, до их женитьбы, даже до того, как он сделал ей предложение, он достал билеты на концерт «Машины времени» на стадионе в Лужниках, народу было много, он никогда не бывал на футболе и не представлял, что человека может нести в толпе, будто щепку в бурном потоке, не представлял, что такое возможно на концерте, ведь на концерты ходят люди интеллигентные, знающие, как себя вести; он едва не потерял Аду, крепко ухватил за запястье и не отпускал до конца представления, хотя потом, когда они нашли свои места, толпы уже не было, а была музыка, способная изменить сознание. Когда концерт закончился, они не торопились к выходу, где опять возникла толчея, сидели, ждали, Ада показала ему запястье, на котором уже появился синяк, и он так же, как сейчас, поднес ее ладонь к губам и поцеловал…
Кажется, тогда он впервые подумал, что они с Адой должны быть вместе. То есть, не просто вместе, а вместе всю жизнь.
Он почувствовал ладонь Ады на своем затылке. Ады? Это была ладонь Лены.
– Простите, – сказал он и отошел на шаг. Руки Лены опустились.
Он оглянулся и не увидел у стены Баснера.
– Он ушел, – сказала Лена, проследив за его взглядом. – Думаете, он может…
– Вряд ли. Он здесь никого и ничего не знает. Скорее всего, окажется в полиции, где с ним долго будут разбираться…
Лена кивнула.
– Вы еще хотите побыть здесь? Если нет, давайте… – она помедлила, приняла решение, продолжила. – Давайте, поедем ко мне, я угощу вас пирожками. Вы не завтракали? Пирожки, правда, покупные, но вкусные. И вы мне все расскажете. Все-все. Хорошо? Что понимаете и чего не понимаете – тоже.
Купревич подумал, что это единственное, чего бы он сейчас действительно хотел. Уютная кухня, чашка кофе, тихий разговор, и чтобы его не прерывали. Рассуждая вслух, он больше понимает сам и находит правильные слова, чтобы убедить оппонента. С Вернером и Уолтером они проводили много часов в таких обсуждениях – в его кабинете, в кафе, дома у него или у Уолта. Элен, жена Уолта, любила их слушать, а иногда вставляла слово, которое, как ни странно, оказывалось уместным и правильным, наводящим на неожиданные мысли и озарения.
С Адой было иначе – она разрывала нить рассуждений, но это его не раздражало, напротив, он говорил: «Правильно, дорогая, мы слишком увлеклись, опустимся на грешную землю». Они опускались, и начиналось веселье, которое могло существовать только в присутствии Ады, только когда она смеялась и рассказывала то ли реальные, то тут же придуманные истории из театральной жизни.
Лена ждала ответа.
– Хорошо, – согласился он. – Я… совсем растерялся, простите.
Он не хотел признаваться в собственной слабости, но понимал, что этой женщине говорить нужно правду, только правду, и ничего, кроме правды.
Он вернулся к холмику земли, где была табличка с именем его жены, и ему даже показалось, что он понимает написанный на иврите текст. «Иди, я побуду одна», – услышал он голос Ады. «Я вернусь», – сказал он. «Я знаю», – сказала она.
Так и сходят с ума. Говоришь сам с собой и думаешь, что… Глупости. Ада могла сказать именно так. Значит, сказала.
Лена подошла и встала рядом. Он знал, что, если простоит тут час или день, она будет рядом, не уйдет и не скажет ни слова.
– Пойдемте, – сказал он. – Ада разрешила.
Лена кивнула и взяла его под руку.
***
– Вот и все, – сказал он. – Совсем все. Я чувствую себя абсолютно пустым, как…
Он не нашел нужного сравнения. Лена кивнула и молча погладила его по лежавшей на столе ладони. Ему хотелось расплакаться, но он сдержался; мужчина все-таки, плакать перед женщиной – признак слабости. Так его учили, так говорила Ада, когда умерла его мама. Ему казалось, что он ее не очень любил, отношения между ними всегда были прохладными, он не оправдал надежд, мать хотела, чтобы сын стал известным журналистом, и способности у него были, какие замечательные статьи он писал в школьную стенгазету, но поступил Володя на физический, и мать до самой смерти в бостонской больнице не могла ему этого простить. Умерла она от рака, он был с ней рядом до конца, а когда понял, что матери больше нет и никто не станет действовать ему на нервы нотациями, горло почему-то перехватило, и он разрыдался, как ребенок. Ада потом сказала, что первый раз видела плачущего мужчину, и это не такое зрелище, которое она хотела бы видеть еще раз.
– Можно еще чаю? – спросил он.
Лена кивнула и включила чайник. Он уже выпил три чашки, а еще раньше – чашку кофе, съел несколько пирожков с печенкой, и все это время говорил, говорил… На кухне у Лены было светло, окна выходили на юг, солнце ярко освещало поверхность стола, за которым они сидели – он спиной к окну, Лена лицом, – и он видел теперь, что она не так молода, как ему казалось: седина в волосах, морщинки под глазами, не накрашена, руки красивые, длинные пальцы пианистки с аккуратно постриженными ногтями без маникюра. Живет одна. Разведена? Есть у нее дети? Фотографий на стене не было никаких, о себе Лена ничего не рассказывала, слушала его внимательно, но немного отстраненно, будто докладчика на серьезной научной конференции.
Она налила ему полную чашку, сделала покрепче, долив из заварного чайника. Ада тоже заваривала чай сама и его приучила, пакетиков не терпела, говорила, что чай из пакетиков – все равно что любовь без страсти. Сравнение казалось ему странным, но он привык и сам его повторил, когда однажды в гости пришли Уолт с Элен. Ада еще не вернулась из театра, и он сам приготовил чай – Ада потом тоже пила и признала, что у него получилось. Мелочь, но было приятно.
– Еще пирожков?
Он покачал головой.
– Вы… – Лена помедлила. – Вы тоже хотите перезахоронить Аду в…
– В Бостоне, – напомнил он. – Нет, не хочу. Я буду приезжать сюда, если…
Он оборвал фразу, и Лена поняла по-своему.
– Не хотите затевать войну с Шаулем? Честно говоря, не представляю, что будет, когда закончится шива, и Шаулю придется смириться с тем, что вы и Баснер…
– Нет, – сказал он. – Я не о том. Такая сложная склейка не может продолжаться долго. В любой момент какой-то поступок… решение… выбор… мой, Шауля, Баснера… может, даже ваш или вообще кого-то нам неизвестного… и реальность опять разделится на три ветви – скорее всего на те же, что были до склейки, потому что… – Он не думал, что Лена поймет физическую мотивировку, но сказал: – Потому что энергетически это наиболее предпочтительно, и когда в уравнении Шредингера устремляется к нулю нелинейная составляющая, а это всегда происходит, когда склейка прекращается… собственно, тут еще не очень понятно, где причина, а где следствие… То ли склейка прекращается, потому что исчезает нелинейная часть уравнения, то ли нелинейная часть исчезает, потому что прекращается склейка… В общем случае это неважно: после склейки решения снова становятся такими, какими были до. Физически так и должно быть: иначе нам всем пришлось бы жить с множеством разных памятей о прошлом, мы бы сошли с ума!
– Мне кажется, мы и так сходим с ума… Меня беспокоит Баснер. Вам не кажется, что он может натворить что-то, после чего возвращение… как вы сказали…
– К начальным ветвям.
– Да. Станет невозможно.
Купревич пожал плечами.
– Теоретически…
– Ах, давайте без теорий! Что вы думаете? Ну, не знаю… интуитивно. Есть же, говорят, у физиков, интуиция.
– Все может быть, – вынужден был признать он. – Скорее всего, склейка скоро закончится, она и так продолжается долго… невозможно долго.
– И именно поэтому, – подхватила Лена, – это может продолжаться всю жизнь.
Он представил, что это не закончится. Для науки такое развитие событий стало бы великой находкой. Неоспоримым доказательством теории. Наблюдением, которое однозначно подтвердит существование склеенных ветвей с длительным (практически бесконечным) временем релаксации. Статьи в журналах. В «Нейчур», «Физикал ревю». Конференции, доклады. Но…
Это будет ужасно. Баснер, неизвестно на что способный. Шауль, которому Ада родила сына… Господи… Как это выдержать?
Лена хотела, чтобы он опроверг ее слова. Она и произнесла их, чтобы он воскликнул: «Нет! Что вы! Все закончится очень скоро, и мы опять заживем по-прежнему!»
Ада… Ады не будет все равно, потому что ветвление произошло в момент ее смерти – значит, во всех трех мирах. Во всех.
– Я не хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни, – неожиданно для себя сказал Купревич. Слова сложились сами в глубине сознания, и сознание не удержало их в себе.
– Простите, – пробормотал он.
– Мне было пятнадцать, когда мы сюда приехали, – Лена вертела в руках пустую чашку и заглядывала на дно, будто видела там то, о чем рассказывала. – Нас трое было: родители и я. И знаете, что я вам скажу? Раньше мне не приходило в голову, а сейчас кажется, будто мой мир действительно ветвился на моих глазах. Я хотела стать архитектором и после армии подала документы в Технион. Ждала письма, а как-то утром вдруг – будто стукнуло! – поняла, что стану дизайнером одежды, буду работать в театре, придумывать костюмы артистам. Архитектура? Что за странная прихоть? В тот же день забрала документы из Техниона, а там уже было готово положительное решение, и поступила в академию Бецалель в Иерусалиме. Будто на ходу пересела в другой поезд. Понимаете?
Купревич кивнул. Конечно, что тут не понимать? Каждый человек много раз в жизни меняет решения, реальность ветвится, и ты… да, будто на ходу с одного поезда на другой… продолжаешь жить, но уже другой жизнью.
– А ваши родители? – спросил он, хотя хотел задать другой вопрос. Хотел, но не решился.
Лена посмотрела на него долгим взглядом. Еще раз заглянула на дно чашки и поставила ее на стол.
– Папа умер в пятьдесят шесть лет, а мама… Она через год познакомилась… Ах, да какая разница! Они сейчас живут в Цфате, видимся мы редко, мы просто не нужны друг другу… Так бывает, – добавила она виновато.
– С мужем, – неожиданно ответила Лена на вопрос, который Купревич так и не задал, – мы познакомились как раз в Бецалеле, он учился на дирижерском, стал хорошим дирижером, но плохим мужем. Сейчас он в Бельгии, его пригласили руководить симфоническим оркестром в Льеже. Я с ним, как видите, не поехала, хотя… – она помедлила, – в какой-то из этих ваших реальностей наверняка все иначе, и где-то наш брак действительно счастливый.
– Счастливый… – пробормотал Купревич. Лена, оказывается, замужем. Какая, впрочем, разница? Но все же…
– Что, по-вашему, счастливый брак? – спросил он, удивившись вопросу. Он не собирался спрашивать. То есть хотел спросить совсем другое. – Не отвечайте, если вопрос кажется вам дурацким, – быстро добавил он.
Лена покачала головой, но это не означало ее нежелание ответить, она хотела подумать.
– Извините, – сказала она наконец, – если мой ответ вам не понравится. Счастливым был брак Шауля и Ады. Даже смерть сына… Какие-то браки после потрясений становятся крепче, какие-то распадаются. Не знаю никого, кто был бы так близок друг к другу, как Шауль и Ада. У них в гостиной на полочке, вы, наверно, вчера не обратили внимания, стоят две одинаковые керамические улитки, они будто прилепились друг к другу и вместе ползут куда-то. Очень трогательно. Ада и Шауль были как эти улитки, понимаете? Смерть Ады стала для него… не могу себе представить, нет у меня такого опыта…
Она не могла договорить фразу, и Купревич пришел на помощь.
– Но тут являемся мы с Баснером и утверждаем, что каждый из нас был мужем Ады. Не представляю… Баснер и Ада. Как она могла… Почему он? Этот человек совсем не в ее вкусе. И Шауль… Вы говорите: счастливый брак. Шауль и Ада? Умом понимаю, что все происходило в другой реальности, в вашей, но и моя не менее реальна. Мне не нужны документы, чтобы понять: это реальная жизнь. Ада и Шауль, Ада и Баснер, Ада и я. Здесь, в Израиле, ее друзья, которых я не знал, а в Бостоне ее друзья, которые никогда не знали Шауля, а еще Аду помнят сколько-то человек в Нью-Йорке и знают как жену Баснера. И в театрах на Бродвее, в Бостоне и здесь, в Тель-Авиве, есть афиши с ее спектаклями, и если собрать их вместе, то наверняка окажется, что она в один и тот же день играла в трех местах.
– Я об этом не подумала, – пробормотала Лена.
– Но это так! Три мира склеились в невозможную суперпозицию! И с этим теперь нужно жить!
Не нужно кричать, – сказал он себе.
– Простите. Принять это трудно, если вообще возможно.
– Не нужно вам с Шаулем встречаться.
– Я и не хочу. Но что я скажу, вернувшись домой? Друзьям моим и Ады. Уолту и Вернеру. В театре. Покажу тель-авивские афиши? Меня спросят: почему я разрешил похоронить жену в Израиле. Что отвечать? Сейчас лишь мы знаем, что склеились три мира, но завтра или через неделю об этом узнают другие и, конечно, расскажут знакомым, а те – своим. Вы представляете, что будет происходить через месяц? Журналисты… Такая сенсация… Три в одном… И кто может быть уверен, что это произошло только с Адой и нами? Может, еще с кем-то?
– Прекратите! – резко сказала Лена и ударила Купревича кулаком по ладони. – Вы думаете, все так и будет? Этот кошмар?
– Не знаю, – с отчаянием сказал он. – Теоретически такая склейка не может просуществовать и секунды, но что я на самом деле знаю о теории, которую только начали придумывать?
– Мы можем что-то сделать, чтобы… ну…
– Наверняка. Только я понятия не имею – что именно. Какое-то решение, чей-то выбор приведет к распаду суперпозиции, и… И вы исчезнете из моей жизни.
Будто это теперь было главным.
Где-то телефон заиграл восточную мелодию. Возникло ощущение, будто он остался один на необитаемом острове. В гостиной Лена ответила на звонок, что-то тихо сказала, потом долго молчала, а может, ушла с телефоном в спальню, где могла говорить, чтобы он не услышал. Наверно, звонит Шауль. Наверно, спрашивает о нем. Или о Баснере.
Он услышал шаги, Лена вошла и положила телефон на стол. Он сразу понял: что-то произошло. Баснер явился к Шаулю с претензиями?
Лена молча забрала со стола чашки, долила чайник, дождалась, пока вода закипит, налила заварки, положила по две ложки коричневого сахара, по дольке лимона, делала все медленно, стоя к Купревичу спиной. Поставила чашки на стол, села напротив, протянула ему руку, он протянул свою, пальцы сцепились, волна взаимного доверия пробежала между ним и Леной, и только после этого она сказала:
– Только что из Москвы прилетел Иосиф Лерман. Он позвонил Шаулю из аэропорта, удивленный, почему его никто не встретил. Утверждает, что с этого номера – номера Шауля, – ему звонил мужчина и сообщил о смерти Ады. Он двое суток не мог вылететь и не мог дозвониться ни до Ады, ни до других знакомых в Израиле…
– Угу, – сказал Купревич, догадываясь, почему Лена тянет фразу, как нескончаемую пряжу. – Лерман – муж Ады, прилетевший на похороны из Москвы.
Лена посмотрела на Купревича безумным взглядом и кивнула.
