Черт

Не обращая внимания на баб, черт проковылял к колыбели графчика.

– Это мое! – сказал он осиплым голосом, взял спеленатого ребенка на руки и исчез с ним в трубе: как пришел, так и ушел.

Мамка повалилась в обморок; нянька впала в истерику; из девчонок одна забилась в угол за шкафом и, будучи не в силах сказать хоть слово, тряслась всем телом, не попадая зубом на зуб; другая, наоборот, металась по детской, с отчаянным бестолковым криком… Прошло не менее четверти часа прежде, чем добились от них, в чем дело. Графа-отца, как нарочно, не было дома. Что касается графини, она казалась скорее разгневанною, чем изумленною… Прислуга смотрела на нее с ужасом и за спиною госпожи открещивалась: уродство графчика, появление черта и его властное «это мое» были приведены суеверною дворнею в систему, – и графиня Стефания, в общем мнении – равно и крестьян, и панов-соседей, превратилась в злобную ведьму… о ней пошли те же сплетни, что о бабе Эльжбете, матери горемычного Вавжинца…

Нечего говорить, что исчезнувшего в объятиях черта графчика принялись разыскивать, как только опомнились от возбуждения первой суматохи… Напрасно, – дьявол не оставил по себе ни одного следа.

Приехал граф-отец. Он далеко не был вольнодумцем, верил в черта, как истинный католик, – однако верил отвлеченно, то есть, что есть где-то он, анафема, на свете – с хвостом, рогами и копытами, и пакостит исподтишка добрым людям; но чтобы черт, in persona, мог явиться в замок его, графа Стембровскаго, и утащить его собственного графского ребенка, – этому он решительно не поверил. Не поверил и тому, что жена его ведьма, и прикрикнул на добродушного старика-ксендза, когда тот вздумал было советовать ему – попытать, твердо ли ясновельможная пани привержена к христианской вере.

– Бог знает, что вы мелете, отец! Не у вас ли она исповедуется каждую неделю? И не вы ли сами допускали ее до святых тайн? Коли она ведьма, так и вы колдун… Нет, нет, тут какия-то шашни! и я выведу их на свежую воду!..

Он сделал жене резкую сцену. Но голубые глаза Стефы совсем помутились и оглупели под поволокою, когда граф накинулся на нее с требованием объяснений. Недоумело слушая вопли и ругательства супруга, она только пожимала плечами да повторяла:

– Я-то здесь причем? Я-то что могу знать?

Граф почувствовал, что он смешон, и оставил графиню в покое…

Кто хорошо ищет, в конце концов свое находит. Граф напал на след «черта»: кое-кто из холопов встретили в ночь, как пропал графчик Феликс, на большой дороге уродливую фигурку, с ношею под армяком… Сведя несколько таких показаний вместе, граф определил направление, куда удалился черт, и энергично взялся за розыск…

Рассказывать, как он искал черта, я вам не буду: долго, да и не в том суть, как он искал, – важно, что нашел. Нашел при избушке на курьих ножках, одиноко брошенной среди забытого смолокуренного майдана, каких многое – множество в галицийских лесах, тогда почти девственных.

Граф был один – с ружьем и собакою. Чутье пса и вывело его к лесной хижине, где поселился черт. Сквозь ветви граф отлично разглядел нечистого своим охотничьим глазом: то был горбунчик, с запачканною рожею; он, в прихромку скакал перед избушкою, напевая:

Лыковые лапотки,Суконныя покромочки…

Он держал на руках и тетешкал ребенка! Граф признал шелковое одеяло своего сына. Взяв ружье на, прицел, он двинулся на черта… черт все еще пел свои

Лыковые лапотки,Суконныя покромочки…

но, заслышав шорох ветвей, обернулся… и увидал графа. Он страшно выпучил глаза. Секунды две, три враги молча смотрели друг на друга, словно удивляясь один другому. Потом черт положил ребенка на траву и, подняв с земли ружье, тоже прицелился… Тогда граф выстрелил. Черт повалился навзничь в траву: пуля хлопнула его прямо в сердце. Граф подошел к убитому; черты трупа показались ему знакомыми.

– Где я видел этого мерзавца? и чем его обидел, что он вздумал красть моего сына? – ломал он себе голову, пока на звук его рога не сошлись рассыпанные по лесу егеря.

– Да это горбун Вавжинец Клюга, из-под Цехинца! – воскликнул один из егерей, бывший с графом на его свадьбе в фольварке пана Висловскаго.

В самом деле это был он…

Граф взял найденного Феликса на руки, хотел его поцеловать, но… вдруг страшно побледнел и, передав мальчика ближнему егерю, приказал с отвращением:

– Возьми его, неси домой! У меня руки не тверды… после этого!

Он указал на труп.

Всю дорогу, пока добрели до замка, у графа тряслась нижняя челюсть и ходили судорогою руки. Он вспомнил Вавжинца, вспомнил, как уродец ни с того, ни с сего бросился под колеса его свадебной кареты, прикинул в уме преждевременное рождение Феликса, сравнил искривленное тельце ребенка с трупом убитого горбуна и понял необъяснимую охоту черта стащить младенца-графчика… В замке он, прежде – всего, снял со стены тяжелую казацкую нагайку и, не сказав никому ни одного слова, прошел к графине. Получасом позже он вышел из ее спальни, багровый, шатаясь… сорванным голосом приказал закладывать лошадей и ускакал в город к судье заявить о совершенном им убийстве Вавжинца…

Графиню Стефу нашли в спальне едва живою. Графская нагайка превратила тело ее в сплошной синяк; губы были расплющены в лепешку; левый глаз мотался мертвым студнем по щеке… Оскорбленный муж оказался в расправе своей настоящим татарином. Обвинять ли его за жестокость? Не знаю. Кто поручится, что, при подобных обстоятельствах, мы с вами не поступили бы так же или даже еще хуже? По суду граф был оправдан, как убийца невольный, – признали, что он застрелил Вавжинца по необходимости, чтобы самому не погибнуть от разбойника, убитого с оружием в руках. Эпизод похищения чертом графского ребенка замяли, во избежание громкого скандала: теперь он был уж слишком объясним и прозрачен. Немедленно, по оправдании своем, граф развелся с Стефою, взяв на себя вину и обещаясь платить графине крупную ежегодную пенсию, с тем, чтобы Стефа убиралась из Галиции навсегда и куда хочет, только подальше: Она переселилась в русскую Польшу в Варшаву, и, говорят, пустилась там во все тяжкие.

Вот вам самая сверхъестественная история из действительной жизни, какую я знаю. И… неправда ли, что, несмотря на трагический конец, она все-таки похожа на водевиль с переодеванием?

– А что сталось с Феликсом?

– Право, не знаю… кажется, умер – и хорошо сделал. Нынешнего графа Стембровского зовут не Феликсом, а Альфредом…

Поезд приближался к Львову. Попутчик мой ехал на Черновицы, и ему надо было ждать во Львове Personen-Zug на свою линию… Любезно простясь со мною последним оскалом своих волчьих зубов, незнакомец не успел вылезти из купе, как уже попал в объятия каких-то молодых людей… и удалился, сопровождаемый ими, как король свитою. Кондуктора и железнодорожное начальство смотрели на эту встречу с почтительным любопытством…

– Кто это такой? – спросил я нашего обер-кондуктора. Он даже глаза на меня вытаращил.

– Как, сударь? Вы ехали в одном купе – и не познакомились? Это – знаменитый писатель Леопольд Захер-Мазох… sehr beruhmt… sohr beruhmt…

Сноски

1

Лаврентий.

2

Местная пословица.