скачать книгу бесплатно
– Так я и знала, – Богиня откинулась и сердито посмотрела через окно в даль. Только мне жалуются. Я виновата что ли, что совершенна. И вечно прекрасной буду.
– Ты вдохновляюща, душа моя.
– Если бы они вдыхали, а то сплошные выдохи до икоты, особенно женщины. Люблю красивых мужчин – те только любуются. Я даже пальчик для них у подбородка держу.
– Ты всегда его держишь.
– Внимательней, амур. Для женщин – чтоб не потерять улыбку, для мужчин – чтобы сдержать её.
– Пальчиком?
– Ну конечно.
– Очаровательница.
– Брат, у нас нимфа.
– Что мне нимфа твоя. Слова доброго не скажет. Она вообще слышит что-нибудь, видит? Она вообще знает, что мы существуем?
– Тише.
– Ты, влюбленный, она об тебя ноги вытирает.
– Подойди сюда.
– Сам иди.
– Дайте мне, дай Я с ним поговорю, – с темной стены пахнуло нафталиновой тяжестью, – Застоялся я.
Нимфа ниже опустила голову.
Богиня вскинула подбородок:
– Желтый, ты не снизойдешь? Опять силой меряться будут. Опять подерутся. Прошлый раз моему икроножную скололи. Понимаю, что шрамы украшают, но я как-то за совершенство. Мне ближайшие два года не светит с кем-нибудь другим рядом стоять. Разними их.
– Не подходи, зашибу, – разошелся сын Адониса, – не его это дело. Он у нас по небесной канцелярии. Белый воротничок. Не трогай меня. Не подходи. Маленький, ты хоть не лезь, отойди, задену невзначай. Кому сказал. Уйди. Чего вертишься. Уйди, сказал.
Чего ты в душу лезешь. Ну чего ты смотришь. Всё смотришь. Всё говоришь и говоришь – и никак не скажешь. Да не мельтеши. Иду я, иду. Одна она у меня, понимаешь. Я бы ЕЙ руки свои подставил. Понимаешь? Ей.
Они медленно удалялись по галерее: сильный жилистый амур с торчащими из спины стрекозиными лопастями и безмолвно скользящий на уровне его плеча опоясанный перекрестьями острых крыл отважный маленький ангел с огненным хохолком над светлым лбом.
Сняв темные очки, она упругими сильными шагами, как по облакам, шла вверх по склону, оставляя за спиной тесную затхло свалявшуюся спутанную черноту. Сильными земными шагами уходила от душной провальной ямы, подставляя открытые руки и лицо солнцу, любовалась линиями на ладони и тонкими кистями, периодически подпирая пальчиком правой руки подбородок.
Тихо, не поднимая глаз, подбирала с шеи в прическу выпавший локон, замечая под одеждой мужчин сильные руки, изгиб торса и осознавая их мужественность и её красоту и силу, охраняя в груди маленького ангела с бубенчиками на золотистой голове, сквозь которого, как через солнечный лечебный пластырь, просачивалась жизнь.
– – – – -
Цвет индиго
Очень странно, если лукавить, и промыслительно, если не зажмуривать глаза, устроена жизнь.
В четверг сидела на скамейке в центре зала Эрмитажа, озиралась кругом, и одна мысль бесконечно шепталась в голове и пульсировала в пространство как радиомаяк: "Что тут делать, если не знаешь библейской истории". К вечеру эта мысль пережилась и уступила место более накатанным.
А рано утром в пятницу, пока сонная, не успев выпить чаю и проснуться, возилась на работе с компьютером, не хотевшим включаться по обычной причине моего безответственного промазывания мимо клавиш, сбоку бесшумно возникла женщина и говорит:
– Я вчера была в Эрмитаже.
– Да, была, – cогласилось равнодушно наблюдавшее до того возню с компьютером моё второе я.
– И я не понимаю, что там делать, если не знаешь библейских сюжетов, – женщина заговорила громче, отрывистей и, отвернувшись от себя, сверкнула возмущенно глазами куда-то выше стеллажей.
Попривыкшая к таким фокусам, но всё же не настолько, чтобы не замечать их, каждый раз проверяя их знаковость на качество, приличное этому званию, я бросила копаться с машиной и встала ровно и параллельно, чтобы не быть неверно понятой, чтобы услышать всё и чтобы тот, кто устраивает такие встречи, увидел, что я опознала вполне, понимаю, что происходит, и готова это принять.
– Вы знаете, – ответила я женщине, – я вчера была в Эрмитаже, и не понимаю, что там делать, если не знаешь библейских сюжетов.
Женщина стала чуть обычнее и перевела на меня взгляд:
– Там на первом этаже выставка. На ней несколько полотен. На самом большом человек шесть что-то делают. Вокруг толпятся люди, и никто из них не знает, что там изображено.
– Они не спрашивают друг друга, что изображено, не потому что стесняются, а потому, что просто не подозревают, что изображено что-то общеизвестное.
– Не зная библейских сюжетов, ты вообще не понимаешь ни живописи, ни музыки, ни литературы.
– Каждое знаковое произведение ведёт диалог с Текстом.
– Я хочу это знать.
– Я знаю, с чего начать. Только у нас, скорее всего, нет таких книг, я не видела. Я Вам расскажу, какие поискать, а пока давайте всё же посмотрим, что есть у нас.
У выхода из стеллажного тоннеля освещенная полка с мифами народов мира отуманилась, а сумеречная с религиями мира светилась снизу жёлтой масляной краской. В густой солнечной луже плавал горячим блином в медном тазу красный фолиант с фиолетовыми обрезами. По лицу скользнуло упругим теплым светом, руки согрелись, от перелистываемых станиц разбегались фиолетовые брызги.
– Надо же. Даже не знала, что у нас такое есть, – я листала, проверяя на ощупь краски и степень покоя живописного текста. В тишине фундаментального я не сомневалась.
Боковым зрением я чувствовала, что постепенно мы с книгой остаёмся одни. Не отрывая глаз от страниц, наугад двинулась за женщиной, намереваясь заручиться дружбой свидетеля и хранителя. Но женщина возникла снова откуда-то сбоку и сказала:
– Не сегодня. Я потом приду, – и исчезла. Совсем как-то, не топая, не надевая куртку.
Ярко-синий берет, синие пытливые глаза, синяя кофта с мелкими пуговицами.
Я видела её первый раз и не запомнила номера читательского билета.
– – – – -
Пазлы
– Лен, передай словарь.
– Держи.
– Переодеться не успеваю. Будь другом, посмотри, как там "вино" по-английски.
– Вино-то зачем?
– Да узнать: пьет, не пьет.
– Так он тебе и скажет.
– Он наивный, не поймет, зачем спрашиваю.
– Ладно. Сама-то о себе будешь рассказывать?
– Что? Что не пью, брожу по ночам и ловлю глюки?
– Перестань.
– Ну, что, Лен. Посмотри, так нормально?
– Ты не хочешь тапочки переобуть?
– Зачем? Внизу он всё равно не увидит, я за стол сяду.
– А вдруг камера упадёт?
– На скотч приклею. О, кстати, скотч! – она пронеслась мимо Лены в другую комнату. – Я ему скажу, что умная, что красивая, что…
– Умная – не надо, сбежит или обозлится. Про красивая – не поймет, что это ты от избытка, а не от недостатка.
– Что? Я не слышу…
Лена, сидевшая с ногами на диване и вертевшая в руках карандаш, уткнув его в подушечки пальцев, надавила сильнее, откинула голову назад и закричала в сторону комнаты, где копошилась подруга:
– Я говорю, про пазлы скажи. Про пазлы – пойдет, думаю. Запомнит, что усидчивая. Так себе хобби. Мужских интересов не ущемляет.
Надя высунулась из проёма, на ходу вдевая сережку в ухо. Мешал скотч, зажатый в той же ладони:
– А говорить, что я их каждую ночь собираю?
– Ну ты чего, соберись, полчаса до связи осталось.
– Нет, пусть знает, что я каждую ночь собираю пазлы. Что тут особенного.
– Слушай, ну зачем всем это знать. Легла, дело своё сделала и иди собирай свои картинки. Кому какое дело.
– Это забавно. Но он в конце концов увидит, что у меня одна коробка.
– Иди сюда. Иди сюда, сказала, – Лена протянула руки и потянула стоявшую рядом Надю.
Та обмякла. Лена погладила её по голове, перебрала, поправляя, волосы.
– Перестань. Тебе давно пора что-то с этим делать. Новая страна, новый мужчина, новые люди. Язык, в конце концов, который ты не понимаешь. Пусть говорят, что хотят. Пусть делают, что хотят. Ни тебе телевизора, ни газет. Всем улыбаешься и машешь. Слышишь, – она заглянула подруге в глаза, – Слышишь меня? Улыбаешься и машешь. Девочка моя. Я тебе на свадьбу очки темные подарю. Хочешь? Ну. Хочешь? Хо-о-чешь. По глазам вижу. Ну вот. Всё, не реви. Красотуля.
– Лен, я не смогу. Я не могу всё забыть.
– А зачем забывать. Достаточно просто не помнить. Не помни, и всё. – Лена бросила карандаш на стол. – Не надо ходить этой дорогой, Надя. Не нужно больше. Всё.
Надя развернулась, волосы растрепались – блузка, нитка жемчуга, бесполые растоптанные тапочки.
– Я не знаю их, Лена, ты понимаешь?
– Понимаю.
– Я понятия не имею, что кто они.
– Понимаю.
– Я просто на остановку шла. У нас нет другой дороги до остановки. Только через кладбище. Ну, или в обход вдоль завода.
– Надя, я знаю.
– Я просто шла на остановку.
– Надя, перестань, – Лена рассердилась и повысила голос. – Перестань сейчас же. Может Павлу позвонить? А? У нас есть ещё время. Давай позвоним. Ты поговоришь – и тебе легче будет. Давай, ты, наконец, объяснишься. Человек всю жизнь в непонимании. А ты столько лет думаешь, что виновата. Тебе нужно снять это с себя и спокойно ехать. Давай сейчас. Разом.
– Ты думаешь? Что я ему скажу – про кладбище?
– Да, ты так и скажешь. Я шла по кладбищу, в институт. Он поймет, он сам там ходит. Давай, говори. Говори мне, как ему.
– Я говорю тебе, как ему, русским языком. Впереди шли девочки-школьницы. Выпускницы. С мороженым. С бантами, с лентами. Смеялись. Я хотела их обогнать. Вдруг одна остановилась и встала поперек дороги как статуя. Прямо с мороженым. Глаза бродят.
– Девочки, – говорит, а все молчат. Понимаешь, разом все замолкли, как сговорились. Стоят, озираются. И я стою.
– Девочки, – говорит, – а ведь мы уже вдовы.
Так и сказала: «Девочки, а ведь мы уже вдовы».
И тишина такая, Лен. И мороженое капает.
Я повернулась, куда она смотрела – аллея боковая, широкая, заасфальтированная. И по обе стороны гранит и головы гипсовые. Головы, головы а потом без голов портреты на плитах. Сильные, красивые, улыбаются: двадцать пять, двадцать семь, тридцать два, двадцать. У меня как будто калькулятор на минус включился. Восемьдесят семь минус шестьдесят пять, восемьдесят два минус пятьдесят девять. Зачем у меня так хорошо с математикой? Синусы-косинусы – чтобы потом годы жизни на могилах считать?
– Лучше б ты деньги считать научилась, – улыбнулась Лена.
– Ты слушаешь или нет. Я не считала себя вдовой. Я считала себя невестой, понимаешь. Не-ве-стой. Саша – там, Андрей из прошлого выпуска, Виталя с Сеней. Все в Афгане. Какое отношение они имеют к этим...... – протезам? У меня в голове выпускной, рассвет, Виталя по лужам шлепает, Сеня с моста самолеты пускает. Андрей с гитарой и ёжиком. Помнишь: ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, «шёл ежик резиновый, в шляпе малиновой, с дырочкой правом боку». Весь вагон к нам сбегался, когда он пел. И свистел, как резиновый ёж.
– Это когда вы на каникулах в Узбекистан ездили? Ну хорошо же, Надя. Он и теперь, наверно, поёт.
– Ну они же не мёртвые. Понимаешь. Они живые. Я заявление в своем медицинском подала, чтоб меня после выпуска к ним взяли. Вместе учились, вместе в институты поступали, мальчики на войну, девочки должны им помогать. Ну так ведь. Спасать, лечить, жалеть. У нас многие девчонки записались.
– Так и хорошо. Я же и говорю тебе – хорошо.
