Трещины и гвозди

Адрия хочет спросить в ответ, может ли Лайл заткнуться, но по неведомым для себя причинам двигает лодыжкой, ловя его утешающий взгляд.

– Все в порядке, жить будешь. – Мартин обводит ее придирчивым взглядом с головы до пят, чтобы оценить остальные последствия. В иной ситуации Адри бы расценила этот взгляд как наглость, но сейчас за болью она не находит в себе сил для сопротивления. – Здорово ты приложилась.

– Ага, – выдавливает Адрия, чувствуя, как пульсирует в ноге жар.

– Знаешь, любая девчонка на твоем месте разревелась бы, – Лайл пытается ободряюще улыбнуться. – Любая девчонка вряд ли согласилась бы соревноваться со мной. Но ты не любая девчонка, да?

Мартин подмигивает и кладет руку ей на спину. Движение, от которого Адри вздрагивает и выпускает шипы:

– Эй, какого черта?

Лайл отдергивает руку, но не отстраняется:

– Такого, что тебе надо в медпункт, – невозмутимо отвечает он и кратко кивает на ее ногу. – Выдадут тебе лед, охладить твой пыл.

– Пошел ты! – шипит Адрия, отодвигаясь от него и разворачиваясь в другую сторону.

Ей не нужна чья-то помощь. Тем более помощь Мартина Лайла.

Мартин не вмешивается, складывая руки на груди и наблюдая за тем, как Адрия корчится, пытаясь встать. Но его терпение быстро кончается, как и силы Адри. Однако это не мешает ей гневно зарычать на Лайла, когда тот протягивает руку:

– Отойди.

– Ты и шагу не ступишь сейчас.

– Разберусь.

Мартин глубоко вздыхает, склоняя голову и упирая руки в бока.

– Знаешь, я бы и рад тебя тут кинуть, но тренер за такое оторвет мне голову. Смекаешь?

– Это не мои проблемы, Лайл.

Он усмехается:

– Где тебя такую упертую вырастили? Мне казалось, что проблемы как раз у тебя.

Адрия не успевает ответить и лишь ахает от возмущения, когда Мартин, подхватив под руки, подтягивает ее наверх.

– Если будешь брыкаться, свалишься снова.

Роудс сопротивляется выражением лица, злобным рычанием, но с помощью Лайла оказывается на здоровой ноге. Кратко решая, опираться ли на него дальше или нет, она заключает, что без него, к своему собственному сожалению, точно рухнет обратно. Нога ноет и пульсирует от боли, и, попробовав наступить на нее, Адри тотчас отшатывается на здоровую.

– Вот видишь, я умею помогать, – ехидная ухмылка с лица Мартина никак не пропадает и лишь усугубляет безысходность положения. Адрии требуется несколько долгих секунд, чтобы с этим смириться.

Если ненавидящий, презрительный тон можно назвать смирением:

– Где этот твой медпункт?

– А, все-таки охладим пыл.

Несмотря на боль, Адрия изворачивается, чтобы пихнуть его острым локтем в бок.

– Веди.

В медпункте медсестра обрабатывает Адрии руку и щепетильно осматривает ногу со всех сторон, а затем с радушной улыбкой заявляет, что ничего страшного не случилось. Протянув Роудс холодный компресс, она оборачивается к Лайлу:

– Повезло, что не растяжение связок, да, Мартин?

Парень молчаливо кивает, облокотившись на белоснежную стену.

Медсестра порхает по кабинету в поисках эластичного бинта, не переставая говорить:

– Два растяжения за месяц – это перебор, Лайл. Появишься с растяжением еще раз – пойду к твоему тренеру и попрошу, чтобы тебя отстранили от тренировок. Ты себя не бережешь.

Адрия переводит взгляд на Мартина, а тот закатывает глаза и хмурится. В это краткое мгновение, в раздражительности по поводу чужих нотаций, она узнает в нем себя – то же недовольство, та же отстраненность. Только ему хватает ума не спорить с медсестрой вслух.

Та, наконец отыскав бинт, принимается фиксировать ногу Адрии. Роудс вздрагивает от болезненного прикосновения, но быстро вспоминает, что не должна выдавать свою боль. Поджимая губы, она медленно выдыхает через нос. Глядя в сторону, ловит на себе изучающий взгляд Лайла. Не наглый, оценивающий или плотоядный, как привыкла. Какой-то другой взгляд.

Медсестра резко поднимается, чем заставляет их обоих взглянуть на нее:

– Ну а теперь позвоним твоим родителям.

Адри почти подскакивает на месте, подаваясь вперед:

– Не надо родителям!

– Милая, таков регламент. Если что-то случилось, мы должны сообщить родителям.

Наспех подбирая слова, Роудс беспомощно смотрит на женщину, которая уже направляется к компьютеру.

– Не надо! – вырывается раздраженный вскрик.

Мартин смотрит на нее с интересом.

Он вмешивается спустя пару секунд, когда медсестра, дернув плечами, готовится зачитать лекцию о том, что так положено по протоколу.

– Мисс Льюис, – Лайл отлипает от стены, выступая вперед. – Вы же сами сказали, что ничего страшного?

Приближаясь, он склоняется над женщиной, и Адрия уже не видит его лица, но слышит, как серьезно звучит его голос, а стальные нотки впиваются в слух, задевая нервы:

– Вы ведь не звонили моим предкам, так в чем проблема?

Медсестра поджимает губы:

– Лайл, это другое. Твой отец – уважаемый человек, и мы знаем, что не стоит беспокоить его зря. Это же тренировка.

– Это тоже тренировка. – Мартин кивает в сторону Роудс, на долю секунды встречаясь с ней взглядом.

Адрия молчит, хмуро вникая в происходящее.

– Мартин, – женщина качает головой и берется за компьютерную мышку. – Так не положено. Родители юной леди должны забрать ее. Не ковылять же ей домой одной!

– Отец все равно не приедет, он в другом штате, – огрызается Адрия, порядком раздражаясь от происходящего. Разве не хватило ей сегодня унижений? Теперь еще нужно доказывать чересчур заботливой улыбчивой женщине, что она не хочет видеть своего отца. Понижая голос, она бурчит себе под нос: – Он бы не приехал в любом случае.

– Милая, но кто тебя довезет?

Адрия знает, что произойдет дальше. Все случится, как в дурацких фильмах по телевизору, – Мартин Лайл предложит свою помощь, и в этой тупой неловкой ситуации Роудс почувствует себя еще более тупо и неловко.

Она видит, как Лайл раскрывает рот, но опережает его, обрывая на первом звуке:

– Мартин. Мартин отвезет. Правда? – Адрия щурится, препарируя парня требовательным взглядом.

Лайл на пару мгновений теряется, но потом хмыкает, согласно качнув головой.

– Отвезу.

Медсестра меряет их обоих взглядом и, глубоко вдохнув, отрывает руку от компьютерной мышки.

– Хорошо, только вы оба – без глупостей. На больную ногу не наступать, отлежаться несколько дней и вставать по самочувствию. Все понятно, милая?

Адрия быстро кивает, собираясь как можно скорее покинуть этот кабинет.

Мартин вновь подхватывает ее под бок, хмурясь и заглядывая в глаза. Они шепчутся на выходе из кабинета:

– Я?

– Это ты виноват.

– Ты сама рухнула на землю, а я почти победил.

– Какого черта, я была впереди! И вообще… – Адрия осекается, мотнув светлыми волосами, собранными в тугой хвост. – Разве не ты полез играть в героя-спасителя?

Мартин удовлетворенно усмехается, раскрывая дверь в вечерние сумерки:

– Я собирался предложить такси, Роудс.

Адрии кажется, что предательский румянец преследует ее всю дорогу от медпункта до машины Лайла, от стоянки школы до пригорода, где во тьме среди полей скрывается ее фамильное ранчо.

Лучше бы она действительно вызвала такси, если бы только были деньги. Не пришлось бы неловко мяться на заднем сиденье с вытянутой ногой и затравленно осматриваться по сторонам, думая, как она докатилась до такой жизни, – ехать в машине Мартина Лайла и делать вид, что так и запланировано. А еще куда унизительнее другое – вдруг подумать о том, что Мартин «твой отец – уважаемый человек» Лайл увидит, где она живет, и будет потом распускать о ранчо еще больше сплетен, пока сюда не начнут ходить целые экскурсии старшеклассников, желающих поскалить зубы и придумать новые поводы для шуток. Про неказистое деревянное здание, в котором Адам Роудс, уголовник и без пяти минут рецидивист, учит Адрию жить по понятиям. Или про пару покосившихся амбаров с выцветшей крышей и захороненным внутри достоинством Роудсов.

Резко наклоняясь вперед, Адрия заставляет парня вздрогнуть от неожиданности.

– Останови здесь, – говорит она тоном, который не терпит споров.

Но Мартин Лайл любит поспорить:

– Ты серьезно? Здесь чертово поле.

– Ага, – невозмутимо отвечает Адрия. – Дальше я дойду.

– Ты чокнутая, Роудс. – Мартин совершенно не воспринимает ее слова всерьез. – Это бред.

Оборачиваясь, он хмурится.

Адрия с вызовом глядит на него из полутьмы салона.

– Лайл, останови чертову тачку. Какое тебе дело?

– Такое, что мисс Льюис настучит на меня, если узнает, что я бросил тебя посреди поля.

– То тренер, то мисс Льюис, почему тебе все угрожают?

Мартин огрызается, меняя тональность:

– Роудс, я не выпущу тебя из тачки, пока не скажешь, где твой дом.

Адрия закатывает глаза. Напроситься на эту поездку оказалось проще, чем ее закончить. Наспех сочиняя ложь, она злобно произносит:

– Меня заберет тетя, она уже едет. Так что останови тачку и высади меня здесь.

Мартин смакует эту мысль несколько секунд, но, сверкнув в отражении зеркала хмурым взглядом, качает головой:

– Не-а. Ты не умеешь врать, Роудс.

Адрия вспыхивает, но закусывает губу. У нее больше нет аргументов. Не выскакивать же из машины на ходу только из-за того, что Мартин Лайл такой упертый кретин.

Пусть пропадет пропадом!

Она злобно откидывается назад, скалясь в темноте салона самой себе. Серебристый пикап Лайла продолжает нестись вперед по проселочной дороге, потряхивая пассажиров на кочках. Адрия в который раз за день упрекает себя в том, что позволила себе оступиться.

Припадая на подлокотник, она оглядывает пустынные поля, думая о том, когда же этот день закончится.

Мартин присвистывает, подъезжая к дому, дорогу до которого Адрия отказывается показывать, из-за чего минут пять они из принципа плутают по пустошам.

– Здесь антуражно, – говорит он, а Роудс остается только догадываться, что именно Лайл вкладывает в это слово.

Антуражно для фильма ужасов? Для сюжета о том, как семья уголовника затерялась в пустынных полях подальше от чужих глаз? Или о том, как убого на дне социальной жизни?

Наспех раскрывая дверь, она пододвигается ближе, но не без помощи Лайла соскальзывает с высокого сиденья, чтобы оказаться на земле. Он усмехается, когда, теряя равновесие, Адрия прижимается к нему всем телом, чтобы не рухнуть вниз. Инстинктивно, неосознанно, но это случается. Она кривится, резко отстраняясь, не позволяя себе подумать, что это случилось намеренно. Намеренно сегодня случается только ее желание его обставить.

Хромая в сторону дома уже в одиночку, она не оглядывается, но Лайл сам разрывает пелену молчания на фоне урчащего двигателя:

– Эй, Роудс.

Адрия оборачивается, вновь инстинктивно, в который раз мысленно обвиняя себя в глупости.

– И все-таки я бы тебя обогнал, – в полутьме его улыбка выглядит зловещей, но тон звучит бархатисто и мягко.

Адри упрекает себя за то, что подмечает эти детали, и хмуро кривится, но в ее собственном тоне сквозит игривое лукавство:

– Тебе просто повезло не проиграть девчонке.

– Не скучай, Роудс.

Двигатель машины кратко вызывает, и Лайл укатывает прочь прежде, чем Адрия раздраженно выдает ответ:

– Пошел ты, Лайл.

Медленно наступая на больную ногу, она преодолевает ступень за ступенью и, долго копаясь в бездонной сумке, наконец находит ключи. Но сразу после того, как входит в дом, Адрия отшатывается в испуге, замечая в конце коридора одинокую фигуру за кухонным столом. Осознание приходит не сразу, и не сразу Адри делает новый шаг вперед, прислушиваясь, как скрипят половицы под ее ногами.

Фигура не оборачивается, и Роудс в темноте больно закусывает губу, прикрывая глаза:

– Адам.

Глава 8

Адрия не включает свет и медленно опускает сумку у двери, сопровождая каждое свое движение тихим проклятием. Собственная глупость взвывает из глубины грудной клетки – она так увлеклась бездарными словесными перепалками с Лайлом, что даже не заметила машины Адама. Не заметила очевидного – угрозы.

Тихо ступая в сторону лестницы, Адрия скрипит зубами, но продолжает путь, даже когда боль обдает горячей волной. Нога ноет, стоит на нее наступить, но лучше доковылять до своей комнаты гордо, чем унижаться и просить помощи. Тем более, почти преодолев коридор, она все еще надеется, что Адаму просто нет до нее дела – как не было дела семнадцать лет, пятнадцать из которых он провел в тюрьме.

Темный силуэт за столом долго не двигается, но хриплый голос разрывает тишину, когда Адрия добирается до первой ступени.

– Нашла себе пацаненка на приличной тачке?

Натянутые струны внутри Адрии обрываются, больно бьют наотмашь по рукам. Он видел. Более того, он слышал?

Адрия тихо сглатывает ком в горле, пытаясь убедить себя, что не произошло ничего страшного.

Но ведь произошло.

Они оба знают, что случилось и что за этим последует. Адаму нужен только повод.

– Мамаша не зря тебя учила, да?

Адрия хочет выругаться, но не в силах раскрыть рот. Стыд пунцовым заревом обжигает щеки – в полутьме не увидеть доказательств ее смущения, но она чувствует, как лицо горит огнем. Последнее, чего она хочет, чтобы ее сравнивали с матерью, сравнивая в угрожающей тишине дома, как они похожи. Ведь это мучительно больно признавать, что действительно похожи. Сходство это вдруг кажется Адрии не только внешним, но и внутренним, ведь неспособность преодолеть трудности самостоятельно – отличительная черта Дебры.

И Адам продолжает монотонно и буднично препарировать жизнь дочери:

– Если она и могла тебя чему научить, так это вилять хвостом перед мужиками, – широкие плечи грозно вздрагивают, фигура разворачивается. Теперь из темной кухни на Адрию смотрит насмешливый взгляд. Отец салютует ей банкой пива. – Признаться, это работает, появилась же ты.

Адри стискивает челюсти, заставляя себя проглотить унижение, смолчать, но яд проникает в мысли, отравляет свежей дозой злости ее разум. Яд освежает все воспоминания разом, яркими, болезненными вспышками отзываясь в сознании. Ее мать в ярко-красном платье сладко улыбается копам, когда они стучатся в дверь. «Что случилось, джентльмены? Чем могу помочь?» – приторно спрашивает она, а уже через полчаса на ее руках защелкивается холодная сталь наручников, и ярко-красное платье скрывается в полицейской машине. Все это время, от первого момента до второго, Дебра пытается услужить офицерам, предлагая воды, чая, кофе, словно не понимает, что они пришли за ней.

Несмотря на боль в лодыжке, Адрия делает решительный шаг вперед, демонстрируя яростный оскал.

– А чему научил ты?

Адам Роудс усмехается, застывая на стуле вполоборота к дочери. В полутьме кратко мелькает светлая полоска зубов, прежде чем усмешка оборачивается словами:

– Как чему? Я учу тебя защищаться, разве нет?

Адрия громко фыркает, точно отряхиваясь от неприятной правды.

– Чтобы пацаны на приличных тачках, – продолжает Адам, медленно раскладывая слова в воздухе, – не думали, что тебя получить проще, чем галлон бензина.

Задыхаясь в бессильном возмущении, Адрия покачивается на месте. Легкие раздирает от ненавистных слов, которые режут все оболочки, рвут капилляры, выедают ее изнутри точно кислота, но никак не находят выхода. Она не может подобрать ответ – те правильные, ужасающие и острые слова, что сделают Адаму так же больно, как он ей.

За что?

Почему?

Отец отвечает за нее:

– Я забочусь о тебе и не даю скатиться по следам мамаши, – Адам отклоняется назад, делая глоток пива. Он не пьян и никогда не был – только если не опьянен собственным извращенным тщеславием и ненавистью к миру, который прожевал его и выплюнул на самую обочину жизни. И теперь Адам готов сделать то же самое с миром.

Но Адрия не думает о том, почему он такой, где его жизнь свернула не туда и что за поганое чувство питает его презрение. Она думает лишь о том, как посильнее замахнуться.

– Это никчемная забота, – рычит она. – А из тебя никчемный отец!

Получается не больно. Совсем нелепо. Ее обвинение, как бумажный волчок, неловко крутится несколько секунд в воздухе, пока Адрия осознает свое бессилие. Даже если она может противостоять десяткам самоуверенных кретинов в школе, ей нечего ответить собственному отцу. Это ранит больше всего. Он наседает на нее, протягивает руку, требуя вцепиться покрепче, как исправная бойцовская собака, но Адрия не может. Ей не прокусить толстую броню, не разодрать все его обвинения в клочья.

Ей просто нечего сказать.

Может быть, потому что он прав?

Адри закусывает губу до боли, до первых капель крови, проступающих сквозь тонкую кожу. Никакая боль не способна ее отвлечь, не может унести прочь от этого места. Она бы рада чувствовать только то, как ноет нога, как саднит кожа ладоней от загнанных поглубже ногтей, как алая влага на губах мешается со слюной. Но Адрия чувствует больше и презирает себя за это.

Адам глядит на нее молча, изучая тонкий силуэт в коридоре, подсвеченный луной.

Его насмешливый тон отражается эхом от стен:

– И что прикажешь с этим делать?

Вне себя от ярости, она шипит:

– Не лезь в мою жизнь.

Адам оценивает предложение пару секунд, медлит, хмыкает, а потом продолжает все так же обыденно:

– Пока ты живешь в моем доме, твоя жизнь касается и меня. И ты будешь соблюдать правила этого дома.

Он поднимается со стула, и Адрия содрогается всем телом. Инстинктивный, животный страх въедается все глубже по мере того, как высокая поджарая фигура угрожающе приближается к ней.

Адри испуганно отшатывается назад.

Еще ни разу Адам Роудс не поднимал на нее руку, но, глядя на него, интуиция диктует держаться подальше, чтобы не провоцировать одним своим видом. Ведь чего ожидать от бойцовского пса, выброшенного на помойку? Чего ждать от человека, отсидевшего за решеткой пятнадцать лет?

Она знает, что отец способен уничтожить ее, не пошевелив и пальцем. Его движения порывисты, угрожающи. Адам Роудс всем своим видом внушает, что к нему лучше не приближаться.

Но что делать, если он приближается сам?

Адрия отступает на шаг назад, упираясь в ступени лестницы. Лучше бы она прошла мимо, закрылась на чердаке и легла спать. Лучше бы вызвала такси, не привлекая лишнего внимания в салоне серебристого пикапа. Лучше бы она вообще не заговаривала с Мартином Лайлом.

Но уже поздно.

Адам наступает, и в бледном лунном свете Адрия лучше различает его черты. Тронутые сединой волосы до плеч, собранные в небрежный хвост. Глаза в узких прорезях, окруженных сухими морщинами. Обвислые усы, перетекающие в жесткую щетину. И рабочий комбинезон, за пару метров источающий отчетливый застарелый запах псины.

– Кстати о правилах, – он нависает над Адри всем своим ростом. – Чертова дворняга изгадила диван. Что скажешь, Адрия?

Она цепенеет, вспоминая про пса, которого утром оставила мирно сопеть в гостиной. Коченеет, вспоминая, что не услышала привычного громкого лая при подходе к дому. Осознает, что пес не встретил ее и дома.

Ледяные тиски медленно сковывают горло.

Заглядывая Адаму в серые непроницаемые глаза, она вздрагивает. Ужасное осознание насквозь пронизывает все ее существо.

Слова продираются сквозь гортань насильно, вырываются наружу, но Адрия даже не слышит, как ничтожно звучит ее собственный голос:

– Что ты с ним сделал?..

Адам молчит.

Молчит десять секунд, молчит двадцать, чтобы потом рассмеяться. Жесткий хриплый смех, вырывающийся из глубин прокуренных легких, заставляет Адрию сжаться, вспомнить, что она вынуждена делить с обладателем этого скверного смеха кров, но что хуже – одну фамилию и одну кровь. Адрия знает, что обладатель этого скверного смеха способен на ужасные вещи.

– Черт, – выдает Адам на выдохе, качнув вытянутой челюстью в сторону. – И все же ты забавная.

Адрия смотрит на него с непониманием, моргая глазами, влажными от подкативших слез.

– Чтоб ты знала, – продолжает он. – Ничего. Псина вернулась в приют. Завтра я привезу другую.

Роудс медленно сглатывает, внутри себя разбиваясь на осколки.

– А ты, – кивая на Адрию, Адам Роудс усмехается, – отдраишь диван и к собаке не приблизишься. Уж об этом я позабочусь.

Отец проходит мимо, оставляя Адрию одну в тусклом лунном свете молча пережевывать свои эмоции и пялиться в окно кухни, за которым где-то далеко-далеко бледными светлячками мелькают огни города.

Сухой, как наждачная бумага, голос Адама доносится до нее снова уже с верхнего пролета лестницы:

– И в следующий раз приводи пацана познакомиться. Надеюсь, он в курсе, почем нынче бензин.

Адри закрывает глаза, и одинокая слеза медленно сползает по щеке.

Глава 9

Свое грозное обещание Адам исполняет следующим же утром.

Он уже возвращается из собачьего приюта к тому времени, как Адрия едва разлепляет глаза после бессонной нервной ночи, проведенной в холоде и обиде. Лежа под одеялом и закутавшись в толстовку, она слышит, как под окнами чердака тормозит машина, а потом хриплый заливистый лай вспарывает привычную тишину ранчо. Хмурясь, Адри вылезает из постели, припадая на травмированную ногу, и выглядывает в окно.

Сразу становится понятным предупреждение Адама о том, что к собаке она не приблизится. Для этого не требуется ни угроз, ни воспитательных мер, ни пресловутых правил, на которые ей плевать. Только чувство самосохранения. Адрия разглядывает пса, нервно сглатывая. Массивный яростный питбуль с глубоко посаженными маленькими глазами мечется на поводке, скребя когтями утрамбованную землю. Ожесточенно кидаясь вперед, он рвется, чтобы исследовать новую территорию. Свои владения.

По мере передвижения Адама со своим новым питомцем, Адрия отходит от одного окна и проходит к противоположному. Чиркая все тем же ржавым карабином, не без усилий отец сажает собаку на цепь.

Адри упирается лбом в холодное стекло, наблюдая, как животное судорожно мечется по заднему двору, обнюхивая территорию, а потом вновь заливается истошным лаем.

Та грозовая ночь с мокрой мохнатой дворнягой под боком ощущается как что-то далекое. Ненастоящее.

За завтраком, показаться на котором Адам, к радости Адрии, не считает нужным, они встречаются с Амандой вдвоем. Тетя подталкивает в сторону Адри коробку пиццы и подливает себе горячего кофе. Нового жильца ранчо Аманда встречает со скептической опаской и молчит, наблюдая, как Адам, закончив с псом, возвращается в машину и уезжает.

Тягостное молчание нависает над столом и говорит о том, что Аманда страшно устала и, что хуже, что она переходит из одного своего состояния в другое. Искрометный позитив сменяется глубокой подавленностью, в которой тетя проведет несколько следующих недель, пока не перейдет в один из своих следующих бесконечных циклов. Адрия никогда не уточняет, почему это происходит, лишь догадывается, что организм Аманды живет по неведомым для нее самой принципам, и в такие моменты она переходит в режим автопилота, не в силах существовать иначе.

Обводя тетю беглым взглядом, Адри закусывает губу. Ни про вчерашнее происшествие, ни про свою травмированную ногу она решает не рассказывать, чтобы не усугублять и без того напряженные дни Аманды. Она знает, как важно тете это повышение и что она не позволит себе бросить псу под хвост все, чего добилась.

Чего не занимать всем Роудсам, так это упорства.

Аманда заговаривает первой, когда машина Адама отъезжает и гул двигателя затихает где-то вдали.

Голос звучит безотрадно, но куда более безотрадно то, что она произносит:

– Он назвал собаку Деброй. Я подумала, ты должна знать.

Адрия давится пиццей, ощущая, как подсохший кусок пепперони встает поперек горла.

Широко распахнув глаза, она удивленно глядит на тетю.

Аманда протягивает свою кружку кофе племяннице. После она пожимает плечами и долго, протяжно выдыхает, что переводится примерно как «У меня нет сил спорить с ним, прости».

Адри игнорирует кружку и лишь быстро моргает, качая головой.

Не может быть.

Он назвал собаку именем ее матери.

Ее матери!

Роудс упирается ладонями в край стола. Челюсти сжимаются в яростной судороге, кусок в горле проскальзывает ниже, больно царапая гортань. Адрия не находит в ответ никаких слов, зато в голове навязчиво дребезжит ее фраза, брошенная матери: «Мне кажется, он ненавидит меня».

Собачий лай не замолкает.

Адрия вскакивает из-за стола, хватает сумку и вылетает на улицу, хлопнув входной дверью. Ноющая боль в лодыжке становится ощутимой лишь метрах в пятидесяти от дома. Одна боль лишь усиливает другую.

В школьных коридорах кипит жизнь. То тут, то там старшеклассники обсуждают предстоящую экскурсию в университет штата, обмениваясь планами на будущее. Как заявляет руководство школы официально, экскурсия в университет – отличная возможность познакомиться ближе с профилями дальнейшего обучения и проникнуться студенческой атмосферой. Негласно же это шанс хотя бы на день вырваться из душного городка и заглянуть в другую жизнь, вспомнить о том, что из Рочестера есть куда бежать. А сбежать отсюда хотят все, поэтому предстоящую экскурсию школьники воспринимают с должным энтузиазмом.