Нетерпение в степени

Фолкберг выглядел невероятно злорадно, отыгравшись на чувствах Хельги за оскорбления своей команды. А может, ему и впрямь нет дела до психологического здоровья Мантисс. Он собирался преподнести её в роли подарка для МС. А главное, что Фолкберг прав: Хельга сама пришла в институт. Никто её не заставлял, не угрожал и насильно не тащил. Она не могла обвинить его в том, что он расценивал её как средство, как инструмент, потому что доктор не обещал ей ничего заранее. Ничего, кроме встречи и денег.

– С чего вы взяли, что МС вообще желает меня видеть? – Мантисс никак не выказала возмущения. – Мы расстались на плохой ноте. Он просил вас связаться со мной?

– Нет. Объект слишком скрытен, когда речь заходит о его привязанностях. Тем не менее я уверен, что он обрадуется вам, даже если скроет это. – Фолкберг сцепил пальцы в замок. – Я наблюдаю за ним больше полугода, забыли? Он неосознанно, но выдал своё расположение к вам. В обращении к моим сотрудникам, – доктор указал на Шерри и Саймона, – и другим гостям объект иногда приводит в пример мифическую женщину, которая слишком хороша для моих тупоголовых сотрудников. Этакий единорог в сказках для глупого табуна. Не ошибусь, если предположу, что он имеет в виду вас.

– Это вряд ли.

Хельге неожиданно польстило, что чисто гипотетически МС мог высоко оценивать её способности и ставить их в пример другим людям, пускай она и запрещала себе фантазировать на эту тему дальше. Сейчас она невольно вдохновится, а реальность потом грубо надругается над этими представлениями.

– И в чём заключается ваша «лантановая терапия»? – уточнила гостья.

– Это хороший вопрос, – вместо доктора ответил Саймон. Его глаза заблестели. – Мы каждый день вводим понемногу лантана в «тело» Маски. Долгое время у нас не получалось подобрать идеальную дозу, но мы преуспели.

Мантисс не стала спрашивать, сколько их бюджету обходится доставка редкоземельного элемента. Вместо этого она произнесла:

– Тело – в смысле, внутрь самой Маски? Вы не боитесь, что эта дрянь копится внутри, как токсин? Когда-нибудь он убьёт его.

– Нет. – Фолкберг обогнул стол. – А если и так, то все мы рано или поздно умрём.

– Я имела в виду не это.

– Если это всё, не будем задерживаться. – Фолкберг сверился с часами. Для установки времени он использовал как свои наручные, так и висевшие на стене. – Я не хотел бы тратить на это больше минут, чем предписано стандартами.

Это была команда, предвещавшая ныряние в ледяной бассейн. Вот-вот они зашевелятся, пойдут в соседнее помещение, и… всё начнётся. Хельгу выбросит в волнительный круговорот, в котором легко захлебнуться и потерять ориентиры. Она не знала, чего ожидать, когда ехала в институт. Разговор о лантановой терапии ещё больше запутал, и теперь Мантисс вообще не представляла, кто или что встретит её в соседнем кабинете.

– Он будет с телом? – выдавила она.

– Кто? – Фолкберг, впавший в задумчивость, без интереса уставился на гостью. – А, объект. Нет, увы, подходящих тел не нашлось. Будет по старинке, с манекеном.

– Ностальгически, да? – Подмигнул Саймон Доври, но Хельга не разделила его энтузиазм. Она крайне мало понимала, что во всём этом так возбуждало парня, который за последние несколько минут воспарил духом.

– Есть темы, на которые вы не хотите, чтобы я с ним говорила? – Мантисс вышла следом за доктором.

– О лантане. А если без шуток, то говорите, о чём душа пожелает. – Её уточнение, казалось, развеселило Фолкберга. – Объект стал очень послушным и положительно… нет, терпеливо реагирует на всё.

Саймон и Шерри тоже покинули кабинет, однако за руководителем не последовали.

«В чём-то он прав», – подумала Хельга о словах Доври про ностальгию. Всё повторялось. Вращалось по кругу с характерным звуком трущегося о стенки шара. Разве что в этот раз момент виделся Мантисс испорченным, сдувшимся под гнётом времени. Когда-то она переступала порог владений МС с трепетом и предвкушением незабываемого опыта. Сейчас в ней плескалось раздражение и всё тот же страх неизвестности.

Доктор Фолкберг кивнул Хельге и пожелал удачи. Едва она увидела дверь, как в ней с неожиданной силой закипело упрямство. Словно ото сна пробудился капризный ребёнок, который заверещал, как он не хочет идти туда, как ему надоело терпеть чужие прихоти, что ему всё это не нужно… Мантисс без предупреждения погрузилась в болото столь ярких негативных чувств к этому месту, будто на неё с потолка вылили ведро грязи. Это было не внушение извне – эмоции взвились внутри Хельги. И всё же до двери оставался всего шаг, и отступать уже поздно. Помешкав секунду, гостья вошла в шестнадцатую комнату, в которой её… никто не встречал.

Стол с двумя стульями находился посередине, манекен неподвижно сидел, как прилежный ученик, ожидающий учителя. Но Маски на нём не было. Мантисс обошла стол и заметила её лежащей на полу рядом с ножкой.

– Доктор Фолкберг, – позвала Хельга.

Руководитель отдела обязан был наблюдать за ней через камеру. Пусть Маска неподвижно лежала на полу, внеплановость этого действия давила на нервы. Мантисс невольно отошла подальше, хотя знала, что объект не прыгнет на неё.

– Доктор, тут проблема.

В ней взыграла паранойя. Это была провокация МС, чтобы гостья попыталась перетащить Маску на манекена? Или данная идея принадлежала Фолкбергу? В любом случае Хельга не собиралась ни приближаться, ни касаться объекта, так что ожидание её инициативы было провальным.

Когда бездействие доктора затянулось (и пусть прошла всего минута), Мантисс направилась к выходу. Уже потянулась к ручке, но дверь открыл Фолкберг, встретивший её фальшивой улыбкой извинения.

– Такое иногда случается. – Он прошёл в помещение.

Хельга приготовилась прокомментировать столь странное событие, как едва не зажевала язык: доктор нагнулся и взял Маску голыми руками. У Мантисс всё внутри заходило ходуном от ужаса. В голове тут же завертелись панические мысли:

«Фолкберг не мог не знать о воздействии МС на умы людей! Это ловушка? Надо выбить Маску из рук стулом, пока…»

– Что вы так напряглись? – Доктор повернулся и теперь бесстрастно изучал взвинченную гостью, всё так же сжимая объект в руках. – Вы, похоже, витали в облаках, когда я рассказывал про послушание.

– Но ведь… – Хельга не могла поверить глазам. То, что она лицезрела в эту секунду, было феноменальным. – Все, кто трогал Маску, не могли побороть желание надеть её…

– Вы живёте прошлым. Ваши руководители не могли и вообразить такое, верно? – усмехнулся Фолкберг. – Да расслабьтесь. Хотите подержать?

Он протянул гостье Маску, приглашая разделить с ним обыденность потрясшего её явления, и Мантисс невольно дёрнулась назад. Её подозрительность забавляла доктора, спокойно водрузившего МС на «лицо» манекена.

– Пока коленки совсем не подогнулись, присядьте и выпейте воды, – сказал Фолкберг.

Его издевательский совет отрезвил Хельгу. Она будто увидела себя со стороны: чрезмерно встревоженная, со вспотевшим от напряжения лбом, словно в этот момент перерезала провод у бомбы с часовым механизмом, а не стояла в почти безлюдной комнате. Какой нелепой глупышкой она должна казаться этому надменному доктору с его «всё под контролем». Стыд начал жечь изнутри.

Фолкберг вышел, а Мантисс села. На столе стояла приготовленная бутылка простой воды и пластиковый стаканчик. Хельга освежилась и пришла в себя. Вот теперь всё в норме: манекен в Маске напротив, и гостья чувствовала покалывающее внимание. Почти как пять лет назад, и окунание в привычные воды было утешительным и придающим уверенность. Пора заговорить на банальные темы, чтобы потом от них перейти к более глубоким и сложным. Мантисс заранее приготовила парочку реплик для вовлечения МС в беседу, да только…

В неё вновь вселился упрямый ребёнок. Хельга обнаружила, что ей совсем не хочется разговаривать. Она повертела опустевший стаканчик, откинулась на спинку и молча уставилась на манекена. МС тоже притворялся немым. В Маске чувствовалась жизнь, но Мантисс не передавалось настроение объекта, поэтому она не знала о его эмоциях. Был ли он рад видеть старую знакомую, как предсказывал Фолкберг? Испытывал раздражение из-за необходимости снова терпеть её присутствие? Или равнодушие? Как неправильно, что они вот так сидят и ничего не говорят друг другу. Их встреча после столь долгого разрыва обязана быть другой… или не случаться вовсе. Хельге сделалось обидно, что она не может переписать события дня и повести себя иначе.

Так они и молчали. Минуты болезненными движениями перетягивали себя навстречу первому десятку. Хельга недоумевала, почему доктор не подгоняет и не требует делать то, ради чего её, собственно, и пригласили. Рассматривание стен и нервное подёргивание замочка на брюках не добавляло ничего интересного в так называемое свидание. Мантисс было некомфортно, как бывает ребёнку у доски, когда он забывает слова стихотворения на середине. Она перебирала про себя фразы, которыми планировала начать беседу, но не могла заставить их обратиться в звуки.

Вместе с воздухом Хельга вдыхала безразличие. Хотя атмосфера и давила своей неестественностью, натянутостью, гостья с каждой минутой всё больше погружалась в апатию. Если к концу установленного времени никто из них не проронит ни слова, Мантисс не огорчится. Когда вернётся домой и обдумает всё хорошенько, возможно, но в первый час после ухода ей будет плевать. А сколько времени выделил им на встречу Фолкберг? Перед началом он туманно заикнулся о шестидесяти минутах, но это максимальная длительность сеанса. Может ли Хельга настоять на его сокращении?

Часы на телефоне подсказали, что прошли четырнадцать минут. Целых четырнадцать бесполезных минут давящей тишины! Хельга вздохнула, поднялась и направилась к выходу. Дверь, к вящему удивлению, оказалась заперта, что в очередной раз взвило в гостье подозрения. Кого и в чём, она бы сама не рискнула сказать. С той самой минуты, как Мантисс прибыла в институт, в ней зрела враждебность к самому месту, его сотрудникам, обычаям. Именно поэтому она во всём искала подвох, словно институт мог попытаться предъявить права на её душу.

Хельга постучалась, догадываясь, что Фолкберг её так просто не выпустит. Никак не выдавая своего участия, он будто перестал существовать для этого мира, но, несомненно, всё ещё наблюдал за комнатой через камеру. Мантисс смирилась с временным заточением и зашагала вдоль стен. Всё так же молча. Манекен не поворачивал в её сторону голову и никак не следил. Прорезь для рта у Маски находилась в нейтральном положении.

Прошли почти двадцать минут.

– Третья книга отвратительна.

Хельга поглядела на МС, чей скрипучий голос только что почти заставил её вздрогнуть. Поразительно, а ведь она уже успела испугаться, что его первые слова будут натянуто-вежливыми или приторными до зубовного скрежета. Мало ли, насколько послушным его сделала лантановая терапия. Мантисс упала бы в обморок, заговори МС с ней в манере английского джентльмена. Это было бы чересчур.

Услышать критику от того, кто привык указывать на недостатки, было как-то мазохистски приятно. Хельга сразу поняла, что объект имеет в виду.

– Не спорю, – согласилась она.

И опять их поглотило безмолвие. Мантисс нарезала ещё несколько кругов по периметру и вернулась к столу, чтобы налить воды. Лишь после глотка её озарило, что тема себя не исчерпала и ей в самом деле интересно, откуда МС знает про книги.

– Ты их все читал?

Тишина. Хельга не так сильно хотела получить ответ, поэтому не настаивала. МС не запрещали знакомиться с находившейся в открытом доступе литературой – так повелось, ещё когда руководителем был Стив Амберс. Мантисс сомневалась, что Фолкберг с его «кнуто-пряничным» подходом что-то изменил, поэтому МС мог читать работы за авторством Хельги.

– Это всё очень неловко, – честно высказалась гостья. Их затянувшееся молчание всё больше разъедало её. Оно было слишком неправильным. МС и раньше впадал в меланхоличность, но на краткий срок. Поболтать объект любил, особенно о личностях собеседников.

А ещё чем дольше они ни о чём не говорили, тем чаще Хельга вспоминала свою злость на МС. Мантисс честно выдержала мучительные двадцать минут, во время которых почти не думала о событии, из-за которого она и объект впредь никогда не смогут нормально общаться. Навязчивый образ Уильяма Траумериха всё неумолимей встревал в череду мыслей. Пять лет не затушили обиду и недоумение, с которым Хельга думала о поступке МС. Она могла бы поговорить с ним об этом, но её тошнило от одного представления.

Ещё десяток минут, и Мантисс не выдержит и выпалит что-нибудь о докторе Траумерихе, спровоцировав разговор, о котором впоследствии будет жалеть.

– Кстати, доктор просил поинтересоваться твоим настроением, – выдал объект ровным тоном.

Хельга вскинула брови. Это что ещё за использование третьих лиц?

– Фиговое.

– Я бы спросил почему, но доктор не велел расстраивать посетителей неприятными темами.

– Я уже расстроена. Хуже ты не сделаешь.

– Я тоже, – произнёс объект. И добавил спустя паузу: – Расстроен.

Тут Хельга ощутила то, что, по всей видимости, МС усердно прятал под мнимым равнодушием: ярость. Его голос едва заметно дрогнул, тем не менее Мантисс обожгло столь яркой ненавистью, что она впала в ступор. Гостья на секунду испугалась, что ненависть адресована ей, но почти сразу одёрнула себя. Слишком явные намёки на Фолкберга и его указания. Вот что по-настоящему бесило МС. Эту антипатию к доктору Хельга понимала и разделяла, однако случайно внушённая объектом злость была столь сильной, что руководителю отдела оставалось лишь посочувствовать. Если в мире жил кто-то, ненавидевший Фолкберга до такой степени, что посторонние могли невольно ухватить кусочек этого чувства… Мантисс не хотела бы, чтобы кто-то настолько же невзлюбил её. Особенно если этот кто-то обладал изощрённой фантазией и бесконечным запасом терпения.

– Терпение, – озвучила Хельга совсем тихо. – То, что расстраивает нас обоих, рано или поздно прекратит существовать.

– Чем быстрее, тем лучше, – сказал МС. – А пока нам всем нужно набраться терпения. В тебе его, кстати, осталось совсем ничего.

Мантисс нахмурилась. Конечно, ведь она находилась в комнате с существом, терпеть которое с каждой минутой всё сложнее, хотя оно, казалось бы, ничего не предпринимало для ухудшения её состояния.

– И дело вовсе не во мне, пусть мне это и льстит, – угадав или подцепив её мысли, выдал объект. – Твоё терпение расходуется уже давно и без моей помощи. За пределами этого института ты проигрываешь в каждодневных сражениях за спокойствие.

– Тебе-то откуда знать? – Резкий переход на её личность напряг Хельгу.

– Я же читал твои книги. Твой почерк легко узнаваем среди сотни похожих. С каждой новой книгой ты всё больше погружаешься в раздражение. Это легко угадывается по твоему слогу. На твоём месте я бы забеспокоился.

– Раздражение на что?

– На мир.

Мантисс пробрал холодок. Любопытное замечание, однако она сомневалась, что возможно провести анализ характера или эмоций человека по словам в тексте. Да и Хельга старалась писать нейтральными фразами без оценочного мнения того или иного явления. На основе чего бы этот умник ни сделал свой вывод, он не мог ссылаться на её книги.

– Значит, это правда, – изучив её напряжённую фигуру, сказал МС. – Ты со мной не согласна? Сама не замечаешь эту озлобленность? Ты ведь такая умная и воспитанная женщина, открытая к познанию и склонная к компромиссам. А вокруг столько невежества, нездорового внимания и тупости. Сначала ты говоришь себе, что ничего страшного и процент неадекватных людей несравненно меньше умных и образованных. И что тебе нужно прощать эту серую убогость, игнорировать или даже пытаться помочь им прозреть. Но с каждым новым примером в тебе по капле умирает терпение. Ты недоумеваешь, почему тот парень называет тебя тупой шлюхой, хотя ты всего лишь отказалась дать номер телефона. А чуть позже незнакомая женщина качает головой на твой внешний вид, повергая тебя в ещё большее негодование. Знакомый открыто порицает за отказ поклоняться его любимым богам. Какие-то идиоты подписывают законы таким образом, что правоохранительные органы не смогут тебя защитить, а тебе самой защищаться не позволено – ещё и виновной окажешься за попытки себя спасти. И это только мелочи, которые происходят с тобой. А что на глобальном уровне? Сколько омерзительных человеческих поступков всплывает наружу и становится достоянием общественности! И ты каждый день смотришь на это и осознаёшь, что это не ты высокомерная – это они ничтожества. А ты вынуждена сосуществовать с ними. – Уголки губ Маски на пару миллиметров опустились вниз, как если бы он распереживался из-за неприятностей гостьи. – Нельзя навечно сохранять святость даже с таким именем3. Злость и разочарование – удел умных. Мне это знакомо. Знаешь, мне теперь даже обидно. Ты всё время винила меня за то, что я зол к людям. А ведь я шёл к этому состоянию почти век. Тебе же понадобилось пять лет, чтобы приблизиться к моему недовольству человеческим родом. Я ещё неплохо продержался в сравнении с тобой.

– Это… захватывающее описание. Но ты прав лишь отчасти. Я всё ещё полна веры в человечество. – Хельга сложила руки на груди. – Глупая масса всегда заметнее. Это не значит, что таких большинство.

– Ты так говоришь, потому что споришь со мной. Если бы мои примеры озвучило твоё внутреннее «я», ты бы без труда согласилась. Подожди. – МС вспомнил что-то. – Я не растеребил никаких твоих ран? Доктор Фолкберг запрещает мне расстраивать посетителей неприятными для них темами. Ты ведь не расстроилась сейчас?

В его голосе не было страха или сожаления – лишь ядрёная язвительность. И всё та же злость. Мантисс беспокоили эти мимолётные вспышки агрессии. Объект говорил нейтральным тоном, пока не затрагивал Фолкберга и его правила. Тогда Хельгу окатывало яростной волной, от которой внутри всё сворачивалось в тугой ком, а на лбу выступали капельки пота. МС пребывал в состоянии затаённого бешенства, и страшно представить, что произойдёт, когда оно наконец-то вырвется наружу.

Манипулятор был затравленным узником, которому оставалось исходить ядом. Притворялся другим, чтобы не нарушить правила. Хельга понимала, что МС хочет сказать куда больше, чем ему позволено. И это угнетает.

– А Итан со мной бы согласился, – проговорил объект.

– Какой Итан?

– Тот парень в брекетах из средней школы. Он тебе нравился, несмотря на его мечты о тотальном контроле человечества от лица кого-то безмерно мудрого и адекватного. Этакая помощь свыше. Вспомнила его?

– Нет. Не сочиняй, в моём классе не было парней с таким именем. – Хельга подумала, что МС подшучивает над ней, однако его реакция вызвала новый табун мурашек.

– Ты не помнишь? – Объект не скрывал удивления. – Ты не помнишь парня, который тебе нравился! Твои воспоминания так быстро отмирают. Смешно, но я сейчас являюсь лучшей и более целостной репрезентацией Хельги Мантисс, чем ты сама.

Он знал так много, потому что однажды (и не единожды) залезал к ней в сознание. МС почерпнул из головы Хельги столь многое, что мог без стыда и угрызений совести пересказать какой-нибудь отрывок её жизни. А Мантисс… уже нет. И это было самым ужасающим. С каждым днём она чувствовала себя всё меньше собой, а в памяти появлялись новые дыры. Вот уже и Итан забыт, если, правда, это всё же не устрашающая шутка. Хельга мысленно поставила засечку, что нужно будет проверить школьный альбом.

– Помощь свыше, – повторил МС и посмаковал фразу. – Ты когда-нибудь думала о том, что жизнь могла бы быть в десятки раз беззаботнее и проще, если бы у вас и в самом деле были покровители свыше?

Хельга насупилась. Её ожидала очередная заумная байка объекта о том, какие люди глупые и как мало они ведают о благе собственного народа. А вот если бы они… вот если бы… и так далее. МС умел впутывать в рассуждения о несбыточном.

– Представь, например, что с дальних звёзд к вам прилетели бы представители других рас и культур. Пришельцы из соседней галактики.

– Ты предлагаешь мне пофантазировать на фантастические темы? – Мантисс вскинула брови. – И давно ты таким увлекаешься?

– Ты слушай. – Перебивание не смутило МС. – У пришельцев этих обнаружились бы не только превосходящие вас ментальные и физические способности и технологии, но и особые вкусы. И стало бы известно, что человеческое мясо, оказывается, тот ещё деликатес, а для гостей с далёких звёзд и подавно! Они готовы устроить свою кухню на планете, но не всё так просто. Если они будут забивать вас, людей, как скот, то ни к чему хорошему это не приведёт. Как и любое навязывание, их вкусы обязательно вызвали бы сопротивление и отвращение. Вы, люди, слишком гордые и воинственные. Вы бы так просто не позволили истреблять вас. Взбунтовались бы. А лучше всего как поступить? Правильно! Убедить вас, что отдавать свою жизнь на заклание – это отлично! Внедрить в культуру, пропагандировать из поколения в поколение, чтобы люди не бунтовали и, главное, даже не боялись скотобойни. – Улыбка Маски стала шире. – Привить на государственном уровне, как религию. Чтобы бабушки, если повезёт дожить, рассказывали внукам, как это почётно – быть съеденными. И как им не повезло, что они-то как раз не попали в список счастливчиков и не были поданы в соусе и с перчиком.

Хельга не прерывала, хотя и смутно представляла, в какую колею заведёт этого хитрого рассказчика. Ей заранее не нравилось то, что он пытался объяснить, а от аналогии становилось противно. Все эти разговоры о насильственном прививании и промывании сознания целому народу – больная тема современности.

– А как ещё быстрее и безболезненнее убедить людей, что это хорошо? Правильно, – МС не давал Мантисс времени подумать и вставить слово, потому что её мнение было неважно. – Пряничком. Вот поставят пришельцы особое условие, при котором люди сами будут с радостью под нож лезть. А условие это – жизнь без нужды. Человек добровольно идёт на кухню в качестве продукта. Чтобы потешить эго человека и создать ощущение, будто он за что-то отвечает, пусть выбирает дату сам. И заключает договор с пришельцами. Например, в осознанном возрасте договаривается, что пойдёт на кухню по достижении двадцати пяти лет. Или сорока. Или пятидесяти. Допустим, мясо стареющего человека не такое вкусное, поэтому есть свои сроки и ограничения. Пусть максимумом будет пятьдесят лет.

Хельгу уже передёргивало от красочных представлений. При этом она невольно подсчитала, сколько ей осталось до пятидесяти.

– А взамен пришельцы даруют человеку богатство, избавляют его от нужды, делают жизнь беззаботной. Чем раньше человек идёт на кухню, тем роскошнее его существование до намеченного срока. Он живёт королём до двадцати пяти! Перед ним раскрыты все двери! А если хочет подольше пожить, то богатств будет меньше, а исполнение желаний скромнее. Но всё равно человек может не бояться бедности, тягот, несправедливого отношения к нему со стороны общества и государства. Его интересы защищены свыше. И он может ни о чём не волноваться. – МС помолчал. – Тебе это кажется глупостью, но что такое долголетие по сравнению с беззаботностью и роскошью? По сравнению с не истлевающей справедливостью по отношению к тебе и привилегиями? Кто вообще хочет жить после пятидесяти? Всё тело ноет. Где-то постоянно вылезают болячки, а с вашей медициной нельзя рассчитывать, что в следующий раз тебя вытащат с того света. А ты только и делаешь, что горбатишься, работаешь, мира толком не видишь! Откладываешь увлечения и хобби в долгий ящик, а когда находишь время взяться за них, уже нет сил. Нет здоровья. Нет жизни! Кому сдалось такое убогое существование?

Мантисс хотела сказать, что ему с его сотней лет «за плечами» невозможно объективно размышлять о том, как пролетающие годы воспринимает человеческое существо. А потом ей пришло в голову: МС заговорил об этом потому, что сам день изо дня терпел постоянную боль. Его травили лантаном, и в состоянии перманентных мучений он мог понять, что приблизительно чувствует больной человек после пятидесяти. И мог желать прекратить это волей кого-то свыше.

А что бы выбрала Хельга, если бы мир был похож на описанную объектом картину? Она пребывала в смятении. Определённо, ей хотелось жить, но как долго? И можно ли сейчас, ещё будучи молодой и относительно здоровой, адекватно представлять себя в шестьдесят, семьдесят? Восемьдесят?

– Думаю, люди с их жаждой жизни в том выдуманном мире попытались бы отсрочить свой уход на кухню, – сказала она. – Как-то обмануть покровителей и обойти договор. Тебе сложно это понять, но мы, люди, не хотим умирать даже в девяносто лет. А уж после насыщенной жизни, полной радостей и беззаботного кутежа, и подавно хочется продлить праздник. Люди будут сбегать, прятаться, пытаться выторговать себе ещё несколько лет…

– Только гости с других звёзд – они как Господь Бог. Их не обмануть. – Зловеще прозвучало напротив. – Зато они будут поддерживать вашу популяцию, и вы, плодящаяся грязь, не переселите планету. Каких классных ребят я придумал!