Аминазиновые сны, или В поисках смерти

Глава 22.

«История о Розе, привидении и страшном заклинании».

– Алиска, да заткнись ты уже наконец! – неожиданно вскипела Маша. – Ну, честное слово, заколебала ты уже всех своими молитвами. Голос уже твой слышать не могу! – Цыганка грязно выругалась и снизив тон, обратилась к женщинам, которые не ожидали такой витиеватой матерщины от хрупкой и всегда веселой соседки: – Давайте я вам лучше расскажу одну историю…

– А можно и мне послушать? – в палату вразвалочку входила Смотрящая, по обыкновению сохраняя непроницаемую мину.

– Естественно, Ниночка. Заходи и садись на мою кровать, – засуетилась Маша и когда Артемьева уселась рядом с ней, начала свой рассказ: – Когда я отбывала свой первый срок за кражу, то приключилась вот такая история…

– Не пи… пиликай! – неожиданно прервала рассказчицу Вера. – Не сидела ты никогда! Не то что я отбомбила девять лет…

– А вот и нет! Сидела! – сходу обиделась цыганка.

– Да не слушай ты Верку, рассказывай, – поддержала Машу Лялька.

– Так вот… – таинственны шепотом заговорила цыганка. – Спим мы как-то ночью. В камере тихо-тихо. И вдруг сквозь сон я слышу, как кто-то скребется. Поначалу я подумала, что это мышь. Но звук был такой странный и жуткий, что я окончательно проснулась. Проснулись и другие девки. И тут… – Маша сделала театральную паузу и чуть громче повторила: – И тут мы услышали шаги. Такие тихие, словно что-то шелестит по полу. Все застыли на своих местах и даже перестали дышать. Потом шаги смолкли, будто кто-то остановился на одном месте. Все бабы в камере обрадованно вздохнули. Кто-то повернулся на другой бок, кто-то даже начал храпеть. Но вдруг шаги стали громче, и мы ясно услышали, как кто-то невидимый ходит по камере. Этот кто-то подошел к столу и принялся чем-то шуршать и греметь. А потом мы услышали странные шорохи и стоны, а потом вздохи и всхлипы будто кто-то плачет. Да плачет так жалостливо…

– А кто плакал-то? Мужчина или женщина? – с придыханием спросила Наташа.

– Да баба какая-то. И явно не из наших, – серьезно пояснила цыганка. – Наши все были гром-бабы и прошли через такое, что вам и в страшном сне не приснится. А после… а после она начала выть так, что у меня сердце похолодело и застучало так, что я подумала, что оно выскочит из груди и я помру. И волосы на голове сначала зашевелились, а потом встали дыбом.

– У тебя? На твоей башке? Дыбом? – затряслась от смеха Нежина. – Вот это да!

– Да тише ты, Верка, не прерывай Машку, – сердито осекла смех подруги Лялькина. – Дай дослушать!

А Маша довольная привлеченным к себе вниманием театрально-загробным голосом продолжила:

– Я спрятала голову под подушку, но все равно слышала этот страшный и дикий вой. Девки уже не на шутку перепугались. Все уселись и стали глазами обшаривать камеру. На лицах девок выразился ужас. Но этой воющей бабы нигде не было. Понимаете, кроме нас в камере больше никого не было!

– А надзирательница разве ничего не слышала? – испуганно шепнула впечатлительная Оксана.

– Да куда там! Дрыхла, наверное, без задних ног. Ну короче! Мы уже запаниковали. И тут…

– Что? – поддалась вперед Нинка Артемьева, впервые выказав заинтересованность.

– И тут на середину камеры выперлась Роза, баба лет шестидесяти пяти. Толстая и седая вся. Она тоже была цыганкой и села на нары, как и я за кражу. Так вот она громко сказала: «Не бойтесь, девоньки, я помогу нам избавиться от непрошенного духа. Говорят, в этой камере когда-то давно повесилась одна сиделица. И она превратилась в настоящее приведение».

– Да на чем же она могла подвеситься в камере-то? – не поверила Наденька.

– Да как на чем? Наверное, порвала свою простынь, связала узлами, да и подвесилась на спинке шконки, – предположила Вера.

– И что, другие зечки ничего не видели и не слышали? – не унималась Наденька.

– Так ночью все дрыхнут без задних ног, – отмахнулась Нежина. – Ладно, Машка, давай трави дальше.

– Как оказалось, – продолжила цыганка, – так Роза сказала, что эта зечка после того как подвесилась, в каждое полнолуние приходит в камеру других баб пугать, чтобы те впредь ничего плохого не делали и не попадали сюда.

– А что, Роза-то? – нетерпеливо поерзала на кровати Полина.

– А что Роза? Розка подняла руки к потолку и начала по-цыгански какое-то заклятие читать. Ну… прогонять призрака этой подвешенной зечки. Читала долго. Все громче и громче. Представляете, девочки, у нее даже глаза из орбит чуть не повылазили. А изо рта потекла слюна. Ну форменная зомби стала! Жуть! У меня аж мурашки по спине побежали. А потом Роза упала на пол, захрипела и уже пена пошла у нее изо рта. Мы подумали, что все! Капец бабе! Но нет. Поднялась она и так, шатаясь из стороны в сторону, страшно просипела: «Все. Спите, девки, спокойно. Она ушла и больше никого не побеспокоит».

– И что, эта подвешенная больше не приходила? – спросила Кристина.

– Слава богу, нет! Мы-то поначалу боялись спать. Но все было тихо. Ни шагов, ни шумов, ни грохота, ни плача. И мы вырубились. Все до одной.

– И все? – разочарованно спросила Наташа.

– Да. Все. А что тебе еще надо? – недовольно отозвалась цыганка. – Ты бы хотела, чтобы мы там с ума посходили?

– Я так думала, что призрачная подвешенная кого-нибудь там придушила, – ехидно высказалась Катя. Женщины громко рассмеялись, а Маша надулась и обиженно поджала губы.

– Вот что-что, а врать ты, Машка, совершенно не умеешь, – отсмеявшись, констатировала Нежина.

– Вот когда ты, зечка со стажем, врешь напропалую, так тебе все верят, – пробормотала цыганка, неприязненно глядя на Веру.

– Потому что я вру правдоподобно. Не то что некоторые.

В палате опять раздался смех.

– Так, седьмая палата, чего ржете как кобылы? – в освещенном проеме двери стояла злющая Ольга Васильевна Старовойтова. – Терпеть ваши выходки я не намерена. Здесь больница, а не санаторий. Вы хотите все отделение перебаламутить? А может быть вы хотите, чтобы этой ночью у вас Фенечка погуляла? А?

– Нет, нет, Васильевна. Мы все… – проговорила Вера.

– А ты, Нина, марш в свою палату! – приказала Старовойтова. – А то за нарушение режима вычту штраф из твоей зарплаты.

Артемьева молча поднялась, пробуравила глазами холеной лицо сестры и быстро вышла.

Глава 23.

Этот новый день начался как обычно: подъем в шесть, утренний туалет, завтрак, прием таблеток. Но два события несколько омрачили спокойный и размеренный ритм отделения. Во-первых, в отделение привезли еще одну резаную, молодую высокую женщину с длинными вьющимися волосами по имени Таня. Ее руки были забинтованы от запястий до самых плеч. Женщина даже говорить не могла, а лишь что-то бормотала себе под нос. Во-вторых, Наташка опять грохнулась в обморок прямо перед постом медсестер. А хорошим было то, что из палаты, наконец, убрали Алиску Нетребскую. Оказалось, что накануне вечером она умудрилась в очередной раз сломать телевизор, когда искала какую-то программу: то ли концерт хотела посмотреть, то ли сериал про ментов. Более того к ней заглянула подружка Ефимова и они на пару сочиняли новые религиозные гимны, громко обсуждая каждое слово. На этих фанатичных дур не могла повлиять даже Философиня, которая подхватив очередной роман, как ошпаренная выскочила в коридор. Видимо не хотела тратить свои силы и нервы на ругню с непробиваемыми набожными дурами.

Кристина безучастно наблюдала за всем происходящим. Ее уже ничто здесь не пугало и не удивляло. Когда лжемонашку переводили в шестую палату, она кричала, плевалась, возмущалась и сопротивлялась, но сочувствия у Кристины, как и у других обитательниц седьмой палаты не вызвала. Когда эта мерзкая сцена закончилась и Алиску увели, Кристина с облегчением выдохнула. Она тоже была рада избавиться от неугомонной соседки, которая уже изрядно достала всех своими молитвами и тряпочками. Единственная женщина, которая провожала Нетребскую жалостливым взглядом была Полина, которая частенько молилась с Алиской на иконку. Но для Лаврентьевой было совсем не важно, кто займет освободившееся место в палате. Любая другая женщина будет лучше лжемонашки. Заточенная в шестой палате, Алиска теперь не скоро выйдет на волю. Это Лаврентьева хорошо понимала, как понимали и ее соседки. Иногда проходя мимо страшной палаты, Кристина заглядывала туда и замечала, что Нетребская ведет себя как загнанная в стойло лошадь. Порой пленница взбрыкивала и босиком металась взад-вперед по узкому проходу между кроватей. А потом устало укладывалась на свое место и ее лицо принимало совершенно бессмысленное выражение, такое же, как и у старух, лежащих на соседних кроватях.

Сейчас Кристина поймала себя на мысли, что ее пребывание в седьмой палате больше напоминает лежание в отделении какой-нибудь больнички типа терапии или гинекологии, но никак не дурки. С постоялицами этой палаты было интересно и весело. Особенно ее повеселила история о страшном приведении и Розе с ее черной магией, поведанной цыганкой Машей несколько дней тому назад.

Комиссия санстанции, к которой все так старательно и тщательно готовились, буквально пробежала по палатам и на какое-то время осела в столовой. Так что примерно сидеть на кроватях, сложив руки им долго не пришлось.

Лаврентьева решила записать в блокнот враки Маши, потому как общаться ни с кем не хотелось. Оксанка лежала на боку и делала вид, что спит. Лялька болтала с цыганкой о мужиках. Верка Нежина где-то шаталась. Наверное, нашла новые уши для своих бесконечных историй. Философиня читала Булгакова, а Анька вихрастая, как всегда, жевала корочку от мандарина, выпрошенного у Власовой. Лариса лежала на спине по обыкновению уставившись в потолок. Правда к ней заходила Жанна, посидела несколько минут на краю кровати и опять пошла исполнять свои нехитрые санитарские обязанности.

Да и за окном смотреть было нечего. Шел сильный дождь, беззастенчиво заливая крыши соседних корпусов.

Кристина уже выудила из тумбочки блокнот, намереваясь записать историю о подвешенном привидении, как напротив нее возникла вихрастая Аня.

– Можно, Кристинка, мне с тобой поговорить?

– О чем?

– О моем деле, – тихо пояснила Аня.

– Знаешь, я немного занята сейчас, да и про твои сложности я уже знаю, но совета дать не могу никакого. Я в этом ничего не понимаю. Поговори с Нежиной или с Анной Яковлевной. Она женщина умная, может чего и присоветует тебе. Только причеши свой вихор. Помнишь, когда ты шла на свидание к своему парню, так она заставила тебя расчесаться.

– Он все равно появляется, – удрученно проговорила Аня, проведя рукой по волосам.

И в который раз Кристина отметила про себя, что взгляд Ани не меняется день ото дня. Ее постоянно встревоженные глаза наводят на грустные мысли. Страх, постоянный страх постоянно изводит и так не совсем здоровую девушку. И вот, интересно, почему Аньке не помогают лекарства? А еще Кристина подумала о том, что ей, собственно, нет никакого дела до проблем Аньки и в очередной раз успокаивать ее совсем не хочется, потому что это бесполезно. Шизанутая Анька все равно останется на своей волне и будет по-прежнему глушить свой страх мандариновыми корочками, которыми чистила зубы с каким-то ожесточенным упорством. И так она могла сидеть часами, никак не реагируя на происходящее вокруг нее.

– Так намочи водой и пригладь его. А то ходишь, как растрепа. Вот бери пример с Полины. Она всегда прилизанная ходит. У нее ни один волосок не торчит.

– Ладно, – смирилась с неизбежным Аня и обратилась к Власовой: – Анна Яковлевна можно с вами посоветоваться?

– Я, милая, советов не даю. Но если тебе нужно что-то обсудить, то милости прошу, – Власова присела на кровати и поманила Аню к себе.

Аня еще раз пригладила вихор рукой и уселась рядом с Философиней.

– Слушаю, Анечка, что случилось?

– Понимаете, я очень боюсь…

– Расскажи, чего ты боишься?

– Что меня посадят в тюрьму.

Глава 24.

«История об украденных сапогах за 25 талеров и мандариновых корочках».

– Понимаете, я родилась в деревне. Отца своего я не помню, а мама от безысходности и тяжелого труда начала попивать. Я с трудом закончила школу, но все же поступила в профтехучилище. Я учусь на повариху. Не смотрите на меня, что я такая худая и что у меня почти нет груди, и что даже нулевой размер лифчика мне велик. На самом деле я сильная и выносливая. Когда я жила в общаге, то познакомилась со своим парнем. Вы же видели его, когда он ко мне приходил. Правда он красивый? И борода черная ему идет. Так вот. Вскоре он предложил мне жить вместе, и я согласилась. На съемной квартире все же лучше жить, чем в общаге. А еще мы мечтаем о том, что, когда заработаем много денег купим дом с большим двором и садом, чтобы детям было где гулять. Это будет наше пристанище.

Мой парень работает где-то и хорошо зарабатывает. Даже, представляете, оплатил мамины долги в 200 талеров и кладет ей деньги на телефон, чтобы я могла с ней общаться. Правда, ее кредит платить не хочет. Но совсем недавно связь с мамой почему-то пропала, и я очень за нее волнуюсь. Но волнуюсь я не только из-за этого. Я волнуюсь потому, что из этой больницы меня может забрать только мама. Мой парень не может. Он же не муж мне еще. Но и это не все. Я сейчас нахожусь под следствием. И мне грозит суд.

Понимаете, в декабре было очень холодно, а я шла с занятий и очень замерзла в своей осенней куртке. И я зашла погреться в общагу к одному знакомому парню. Ну мы и выпили изрядно. И что было потом я совершенно не помню. А в это время оказалось, что из соседней комнаты кто-то украл сапоги за 25 талеров и в этом обвинили меня. Но я не помню, что я туда заходила и уж тем более я не могла взять чужие сапоги. Посоветуйте, что мне делать? Как вести себя с ментами?

Аня замолчала и опустила голову.

– А ведь ты, Аня, не говоришь мне всей правды, – твердо и строго сказала Власова. – Твоя версия произошедшего звучит по меньшей мере странно. Я уверена, что ты была в той комнате.

– Наверное, – подняла встревоженные глаза Аня. – Вот и мой парень, когда приходил в последний раз сказал мне, что мои отпечатки пальцев оказались на дверной ручке той комнаты. Менты ведь еще до вашего поступления забирали меня из больницы и возили в райотдел снимать отпечатки пальцев.

– А на сапогах есть твои отпечатки?

– Не знаю…

– А что еще вынесли из той комнаты?

– Не знаю… Не помню.

– М-да… – задумчиво произнесла Власова, вглядываясь в бледное и растерянное лицо собеседницы.

– А если я их забрала, то сколько мне дадут? Хотя следователь говорил моему парню, что меня не посадят.

– Ну, если это были только сапоги, то не посадят. Но возможно, тебе придется за них заплатить.

– Правда? – обрадовалась Аня.

– И плюс твой диагноз…

– Ведь никто не будет судить сумасшедшую? Правда? А я ведь шизофреничка, – уже совсем развеселилась Аня.

– Именно, – кивнула Философиня, окончательно успокоив воровку.

– А у вас еще есть мандарины?

– Есть.

– Тогда дайте мне одну.

– Пожалуйста, – Анна Яковлевна протянула девушке мандарин, а та резво вскочила и бросилась к своей кровати. Там она быстро очистила фрукт и опять принялась за свое обычное дело – чистку зубов мандариновой корочкой.

Как только Лена отошла от кровати Власовой, к ней робко приблизилась Полина:

– А можно и мне поговорить с вами, Анна Яковлевна?

– Девки, вы что, сдурели совсем? У вас сегодня день исповеди? – осуждающе вскричала Катя. – Дайте же женщине отдохнуть!

– Точно! Устроили исповедальню здесь! – поддержала подругу Маша. – Вот если бы эта убогая Алиска была сейчас в палате, так сошла бы с ума от радости.

– Да ей уже давно не с чего сходить. Она давно мозгов лишилась, – поддакнула Света, листая журнал.

«Бедная, бедная Философиня», – подумала Кристина и принялась записывать в блокнот Анину историю.

Глава 25.

«История о том, как слышать голоса, призывать бога и свято верить в его помощь».

Полина Евсеева осторожно примостилась на край кровати Философини и какое-то время помолчала, собираясь с мыслями. Ее темные волосы, как всегда были расчесаны на прямой пробор и собраны на затылке в аккуратный пучок. Глубокие карие глаза излучали некоторую растерянность, а тонкие пальцы нервно подрагивали. Спустя несколько секунд, женщина кашлянула и робко сказала:

– Мне очень жаль Алису. Она хорошая и искренне верит в бога, впрочем, как и я. Я люблю Бога и верю, что он есть. Я молюсь и прошу его о помощи.

– И помощь приходит? – чуть заметно усмехнулась Власова.

– Конечно, – убежденно сказала Полина. – Ведь с его помощью я многого добилась в жизни.

– Так ты пришла ко мне поговорить о Нетребской и о боге?

– И я хотела вас спросить… Почему вы отказались говорить с Алисой о вере? – словно и не слыша вопрос Власовой, продолжила Евсеева. – Мне было интересно узнать ваше мнение о Боге и истинной вере. Вот Алиса нашла свой путь к истинной вере и на этом пути она прошла через такое, что вам и не снилось.

– Так мы будет говорить об Алисе? – сухо повторила свой вопрос Власова.

– Нет-нет, – торопливо пробормотала Евсеева. – Я хочу поделиться с вами своей озабоченностью.

– Слушаю.

– Я…, – начала было Полина и сама себя перебила: – Ой! Может мне не стоит говорить об этом? – но потом немного успокоилась и сбивчиво продолжила: – Понимаете… я какое-то время назад начала слышать голоса. Вообще-то я нормальная и я не безумная, как многие здесь. Просто я должна быть безупречной во всем. Мой внешний вид, прическа, одежда всегда должны быть в идеальном порядке. Так меня воспитали родители.

– Так ты, Полина, перфекционистка?

– Да…, наверное, не знаю… Я совершенно убеждена, что несовершенный результат моей работы не имеет право на существование. Я всегда и во всем должна стремиться к идеалу.

– Но с таким убеждением очень трудно жить. Мы по определению не можем всегда и во всем быть совершенными. Это просто не реально. Как говаривал Козьма Прутков: «Никто не обнимет необъятного». Добиваться совершенства можно в какой-то определенной области или деятельности. Перфекционизм в какой-то мере даже полезен в юности, когда мы пытаемся достичь желаемой цели, но потом в реальной жизни зацикливаться на чем-то не стоит. Это отнимает силы и здоровье. А ты знаешь, что перфекционизм может принимать патологическую форму?

– Нет. Но то, что стремление все делать на отлично забирает мое здоровье, я хорошо понимала. Знаете, я по своей первой специальности скрипачка и занималась много и упорно, чтобы стать лучшей в классе. Иногда по четыре-пять часов ежедневно. Я упражнялась до крови в пальцах, чтобы на экзаменах сыграть свое произведение хорошо, лучше всех. Нет, не просто хорошо, а блестяще. А потом я поступила на истфак и тоже училась только на отлично. Там же в университете я познакомилась со своим будущем мужем. Никита читал у нас политологию и был старше меня на десять лет. Я влюбилась в него без памяти и когда мы поженились, то сначала жили в его квартире. Я стала хорошей хозяйкой. В квартире все блестело, все вещи были только на своих местах. Я постоянно что-то мыла, гладила и складывала. Мои кастрюли и сковородки просто блестели. Нигде не было ни пылинки. Кто бы не заходил к нам, все были в восхищении от порядка, поддерживаемого мною ценой больших усилий. Муж тоже был мною доволен. Потом у нас родился ребенок и счастливее нас не было в целом свете! Но домашней работы заметно прибавилось. И вот тут я начала замечать, что некоторые друзья, и в особенности соседи, нам завидуют черной завистью. И представляете, как-то ночью я услышала, как соседка сверху говорит своему мужу: «Евсеевы заносчивые зануды. А сама Полька совсем зазналась, даже не соизволит поздороваться и поговорить». Но о чем мне с соседкой разговаривать? У нее своя жизнь, у меня своя. А потом я услышала, как соседи и под нами начали обсуждать меня. И не просто обсуждать, а еще и осуждать. Поначалу я думала, что мне все это просто кажется, но голоса становились все громче и яснее. Мне уже даже страшно было выходить в подъезд и встречаться с нашими недоброжелателями. И чтобы не слышать их голосов, я начала молиться и просить бога, чтобы он помог мне избавиться от сплетен и зависти людей. Я часто ходила в церковь и там просила помощи, потому что мой муж реагировал на мои обращения к богу так же, как вы на Алискины.

– А что, муж сразу не заметил те перемены, которые происходили с тобой? – поинтересовалась Анна Яковлевна.

– Да. Сначала он вообще ничего не замечал. Он много работал, а я была в декрете и могла сидеть с ребенком дома, не выходя из квартиры. А потом… однажды я чуть не задушила дочку… после бессонной ночи, наполненной голосами. Тогда муж отдал дочь своим родителям и поселил меня в соседнем доме, принадлежащим его тетке. И я там жила одна, а свекровь приносила мне дочь только тогда, когда ее надо было покормить. Мама часто приезжала ко мне и справлялась о моем здоровье. Постепенно я привела и дом тетки в порядок и уже почти не слышала других голосов, соседей-то сверху и снизу не было, но у меня начались какие-то судороги и вот я здесь.

– Так, ясно. А о чем же ты хотела спросить меня?

– Возможно ли такое, что я обладаю сверхспособностью слышать мысли других? Может быть я особенная? Может ли быть, что моя восприимчивость слышать мысли или разговоры других людей – это дар, который необходимо развивать, а не глушить препаратами?

– А ты сама как считаешь?

– Я, Анна Яковлевна, думаю, что это мой абсолютный музыкальный слух дал мне этот талант. Нет, – взмахнула рукой Полина, словно дирижируя оркестром, – я уверена в своей одаренности!

– Спорить с тобой не буду, – мягко проговорила Философиня и грустно улыбнулась. – А тебя кто-нибудь навещает?

– Да. Мама приезжает через день. Но к счастью меня уже скоро выписывают, и я увижу свою девочку.

– Я рада за тебя. И где после выписки ты будешь жить?

– Да в том же доме, рядом с дочерью. Муж же не разрешит мне жить вместе с моей девочкой. Он, как и его родители, считает меня душевнобольной. Но ведь это не так? – Полина с надеждой посмотрела на Власову, но не дождавшись ответа поднялась и еще раз взглянула на Власову. – А вы дадите мне свой номер телефона? Я бы хотела с вами общаться и после больницы. Если вы не против…

– Конечно, будем общаться, – кивнула головой Анна Яковлевна и когда Евсеева отошла от нее, прошептала: – Да-а… Как мне ее жаль…

Глава 26.

«История о маленькой бродяжке, рожденной в тюрьме и о том, что молодость простит все».

– И мне ее очень жалко. Но все же больше мне жалко ее маленькую дочку.

Анна Яковлевна перевела взгляд на Оксану, в голосе которой звучало не притворное, искреннее сочувствие. На вид Оксане было лет пятнадцать-шестнадцать. Она была роста невысокого, но с уже с вполне сформировавшейся фигуркой. Курносый носик, васильковые глаза и круглое чистое личико делали ее весьма миловидной. Волосы девушки были выкрашены в какой-то странный розовый цвет, хотя она как-то похвасталась, что еще совсем недавно щеголяла с зелеными волосами. Ее страсть к смене цвета волос удовлетворяла закадычная подружка Вика, которая училась на парикмахера в том же училище, что и сама девочка. Эта же подружка сделала Оксане и тату на спине и щиколотках. Какое-то время девочка вынашивала новый план – выбить на правом плече короткое, но емкое по своему содержанию предложение «Молодость простит все» и окружить надпись маленькими красными сердечками.

Власова не знала фамилии своей ближайшей соседки по палате, потому что ту никогда не приглашали на прием лекарств и уколов. Девочке только регулярно измеряли температуру – и это было все ее лечение. Правда на обходе заведующая отделением на вопрос девочки, почему ей не дают таблеток, ответила: «Ты же принимала таблетки в детском отделении, но они эффекта не дали. Твоя терапия сейчас – это отдых и беседы с психологом и психотерапевтом». Тогда Оксана скривилась, но промолчала. Спорить со строгой Раисой Леонидовной она боялась, хотя медперсоналу частенько грубила, огрызалась и сопротивлялась распорядку дня, опаздывая то в столовую, то на встречи с психологом. Грубила и тем обитательницам палаты, которые ей не нравились. Других женщин Оксана осуждала вслух, нисколько не заботясь о том, что о ней подумают и всем своим видом демонстрировала свою независимость и неприступность. Философиня хорошо понимала, что за этой показной агрессией, бравадой и развязным поведением девочка-подросток старательно скрывает свою неуверенность, внутренние переживания и негативные эмоции. Такое поведение характерно для подростков в этом возрасте. Но в поведении девочки крылось что-то еще, что хорошо было известно психиатрам, но было не доступно для понимания обитательницам седьмой палаты. Тем не менее, женщины заметили, что Оксана всячески избегает касаться их и с опаской принимает сладости или фрукты. Только почему-то для Власовой она сделала исключение и никогда не отказывалась есть то, что Философиня ей предлагала. В общем, эта девочка напоминала всем маленького, свернутого в клубок ежика, готового в случае опасности исколоть всех своих недоброжелателей тонкими острыми иголочками. Оксана словно все время была начеку, но, устав всех опасаться, она засыпала в любое время суток или старательно делала вид, что спит, тем самым отгораживаясь от других. Она ничего не читала и не разгадывала кроссвордов и крайне редко выходила в коридор на прогулку. Девочка просто каждый день ждала своей выписки, чтобы вырваться на свободу и продолжить жить так, как ей нравится.