Очаг

– Ты что думаешь, этот ишак слоном стал, чтобы вы могли такой толпой усесться на него? Сядет дед, один брат сядет спереди него, а второй – сзади, а ты куда сядешь? На уши ишака что ли? Тебе места там нет.

Увидев сына, рано утром ушедшего поливать хлопчатник, с лопатой на плече раньше времени, возвращающегося домой, Кымыш-дузчы заподозрил неладное. Бросив на седло верёвку, которую приготовил взять с собой, повернул голову, чтобы расспросить сына, что случилось. Оразгылыч на ходу спросил:

– Оразгелди акгам дома? – и посмотрел по сторонам.

– Зачем тебе Оразгелди понадобился? – спросил Кымыш-дузчы, глядя вслед Оразгылычу, бросившему лопату у стены и быстро вошедшему в дом.

Весть, которую принёс Оразгылыч, повергла в уныние всю семью Кымышей. Сыновья сразу собрались у отца, чтобы держать с ним совет. Понятно, раз власть взялась за них, теперь уже ни за что не отступит. До сих пор и вот уже много лет она добивалась своего, значит, и теперь решения своего не отменит.

Какое-то время Кымыш-дузчы молчал. Да, беда, обрушившаяся на народ, не обошла стороной и Кымышей. Старику этот груз казался неподъёмным. С не унимающейся внутри тревогой он посмотрел на сыновей. Ему хотелось сказать им, что ссылка вовсе не означает конец жизни, хотелось успокоить своих детей. Но волнение его было таким сильным, что он долго не мог успокоиться, произнести хоть слово. Молчал, хотя и не хотелось молчать. Старику показалось, что чёрные тучи накрыли всё небо, закрыли солнце. Уставившись печальным взглядом в очаг, спустя долгое время он смог выдавить из себя:

– Делать нечего, парни, чему бывать, того не миновать… С судьбой не поспоришь…

Оразгелди в тот же день, оседлав ишака, отправился в пески, туда, где паслась их отара. В отаре у него с братом паслись около пятидесяти овец и коз. Можно не сомневаться, если семья отправится в ссылку, власти немедленно завладеют имуществом ссыльных, разграбят его. Надо по возможности спасти скот и отдать его в руки человека, которому можно доверить и который, случись им рано или поздно вернуться домой, отдаст им скот в целости и сохранности. И пару из них забрать домой, чтобы подготовить каурму на дорогу. Был у них человек, которому они доверяли. Это был Ямат бай. После того, как колхоз забрал большую часть его скота, он, найдя подход к председателю сельсовета Ягды, устроился колхозным пастухом для части этого скота. Жена Ямат бая была сестрой Джемал мамы, так что они были не просто добрыми односельчанами, но ещё и родственниками Кымышей.

Когда Оразгелди, отделив от отары чабана Гуллара часть принадлежащих Кымышам овец и разделив её надвое, пригнал с собой порядка тридцати баранов, Ямат бай, только пригнавший овец с пастбища, поставив тунчу на огонь, готовился в коше к чаепитию. Стоявшая на огне тунче уже зашумела, на поверхности воды образовались пузырьки, и она уже готовилась закипеть.

Когда собаки, почуяв чужака, залаяли, Ямат бай посмотрев в ту сторону, увидел вдалеке человека на ишаке, гнавшего перед собой в его сторону небольшую отару овец. Ничего не зная о случившемся, Ямат бай был удивлён, увидев и узнав Оразгелди, и не мог понять, с каких пор он заделался чабаном. Прогнав собак, Ямат бай, глядя то на Оразгелди, то на животных, хоть и не понимал, отчего тот пригнал часть овец из отары гапланов, всё же встретил неожиданного гостя по-родственному тепло:

– Племянник, поздравляю тебя с новой должностью!

Прежде чем ответить, Оразгелди опустил голову и выдавил из себя улыбку, давая понять, что у него есть разговор.

– Спасибо, дайы!

– Скотина твоя в хорошем состоянии, – заявил Ямат бай, бросив взгляд на овец.

– Но это же чабан Гуллар их пас! – согласился с Ямат баем Оразгелди.

Сидя в тени шалаша Ямат бая за чаепитием, Оразгелди рассказал тому о новом повороте судьбы Кымышей. На спокойном лице Ямат бая, в его миндалевидных глазах промелькнула озабоченность. Тяжело вздохнув, он произнёс:

– Э-эх, и куда всё это приведёт?

– Одному Богу это известно, дайы…

– Ну, да, а что ещё ты можешь сказать, если у тебя другого выхода нет?

На сердце каждого из них лёг тяжёлый камень…

А над песками поднимался жар. Временами откуда-то сзади доносилось ленивое тявканье собаки. Помимо коричневой суки, занявшей место рядом с Ямат баем в тени шалаша, все остальные собаки попрятались где-то от жары.

… От Ямат бая Оразгелди вернулся поздно вечером. Теперь из его головы не уходили тревожные мысли о судьбе родителей после того, как они отправятся в ссылку. Он думал и о том, чтобы забрать их с собой, но ведь старики не вынесут долгого пути. Не давали покоя и мысли о том, что теперь их жёнам и детям тоже придётся переносить все эти испытания, но если даже он оставит их здесь и отправится в ссылку один, кто за ними присмотрит здесь, кто помогать им будет. Нет, конечно, он не оставит здесь свою семью, заберет всех с собой, а вот что делать со стариками, как бросить их на произвол судьбы? Разве они заслужили такую старость? Им-то всё это за что?

Когда он подъезжал к селу, совсем стемнело. Над холмами Гарабила взошла полная луна, сейчас она была необыкновенно красива. Сейчас вокруг неё в предвечерних сумерках образовались островки редких белых облаков. Обычно эти островки, озарённые светом луны и звёзд, становились отчётливо заметными. Но таков обычай небесных знаков: стоит ночи закруглиться, как и они начинают бледнеть, а затем и вовсе исчезают.

Когда Оразгелди вернулся в село, время было позднее, во многих домах уже погасли огни, жители отходили ко сну. Подстегнув своего ишака-коня, он погнал его по пологому берегу арыка позади мельницы Гуллы эмина. Подогнув свои ноги, он сумел пройти это место, не замочив их. Он увидел, как из дома мукомола вышел Гыты кел, он шёл, что-то бормоча себе под нос.

Оразгелди подумал, что тот, не зная, чем себя занять, приходил к мельнику поболтать. «… Если теперь и Гуллы эмина сажают, то участь таких, как я, будет невыносимой. В его доме если не каждый день, но довольно часто готовилась еда для таких, как мы, голодных. Всегда можно было зайти туда и досыта наесться. Да, пришли большевики и всё перевернули с ног на голову… Мало кому по силам делать то, что делал Гуллы эмин, даже если на это имеются возможности. Пусть бы, например, делал людям добро сын Нарлы чопчи! Но для этого надо иметь щедрость души, и разве Акынияз бай из Афганистана, прослышав, что Ягды стал председателем сельсовета, не сказал: «От Ягды народ не дождётся хлеба!»? Да ведь Акынияз ага мудрый человек. Иначе разве стал бы помнить о нём Гайгысыз Атабаев в Ашхабаде?» Увлекшись собственными мыслями, Оразгелди почувствовал, что ему стало жарко, сняв с себя дон, он сложил его и закинул на одно плечо. Он так погрузился в собственные размышления, что не почувствовал, что за ним едет на ишаке человек. Оразгелди наблюдал за тем, как тот размахивал руками, словно споря с кем-то и что-то тому доказывая. Чтобы не сбить настроения Гыты кела, Оразгелди ехал за ним тихо, не подгоняя своего ишака.

Видя, что тот ведёт себя странно, Оразгелди подумал о том, что Гыты кел, дружа с мельником, вместе с ним принял дозу терьяка и теперь находится в возбуждённом состоянии, в приподнятом настроении. Прислушавшись к словам Гыты кела, удивлённо подумал: «Ба, мы-то думали, что пока что никто, кроме нас, не знает о нашей высылке, а оказывается, этот слух распространился по селу со скоростью молнии! Уж если об этом знает Гыты кел, который не очень-то общается с людьми, значит, в селе нет человека, который бы не слышал об этом».

После того, как Гыты кел, кидая камни в собак и что-то бормоча, повернул в сторону своего дома, Оразгелди проехал мимо него, объехал вокруг домов Хангулы, проехал вдоль арыка Беден, какое-то время объезжая вокруг села. Хотя днём было очень жарко, с наступлением ночи воздух остыл, стал прохладным, дышалось легко. Сейчас тяжесть, которая садилась на плечи каждый раз, когда солнце нещадно жарило, сейчас куда-то ушла, тело стало лёгким.

Проезжая мимо Холма споров гапланов, торчащего пупом в одной сторонке села, Оразгелди стал внимательно всматриваться туда, словно пытаясь кого-то увидеть. Он в этот момент с какой-то особой любовью рассматривал этот родной холм. Вспомнив о том, что в этом месте всегда бывает веселье, разгораются споры, люди играют в дюззюм25 он, на какой-то миг забыв о своих тревогах, радостно улыбнулся. Ему показалось, что сейчас он увидел в толпе шутника, как все гапланы, своего отца Кымыша.

Когда он, привязав ишака в стойле и задав ему корма в виде травы, снмая хоржун местами вошёл в дом, его жена Огулджума, уложив детей, сняла с головы тяжелый борук, повязала голову лёгкой косынкой, беспокойно думая: «Что-то отец наш задержался, может, он остался у чабана Гуллара, решил там заночевать?»

* * *

Вскоре после того, как по селу пошёл гулять слух о том, что-такие-то семьи будут высланы, сыновей Кымыша пригласили в сельсовет и велели собирать вещи. Казалось бы, перед отправкой в хозяйстве много чего надо сделать, однако и эти дела быстро закончились. Сыновья Кымыша Оразгелди и Оразгылыч, в прежние времена ни минуты, не сидевшие без дела, сейчас не выходили из дома словно в ожидании приказа отправляться. Большую часть времени они занимались какими-то мелкими делами по дому, а потом просто лежали. В дом теперь почти никто не приходил, а ведь в прежние времена здесь было полно народу, люди приходили поболтать, справиться о здоровье, делах, пообщаться, да и за советом приходили. Создавалось такое впечатление, что если они покажутся в этом доме, то и их могут приобщить к этой семье и тоже сослать. И даже старуха Лекган, которая каждый вечер вместе со своими чумазыми внуками приходила поболтать к Джемал мама, не показывалась вот уже несколько дней.

Орагылыч лежал в глубине комнаты, в посудном углу, и смотрел вверх, а когда у него зачесался затылок, вспомнил, что волосы отросли настолько, что пора уже постричься. Поначалу он решил взять бритву и пойти к кому-нибудь из тех, кто занимается бритьём головы. Жена, сунув руку между сложенными одеялами, достала узелок, в котором хранилась бритва, и подала её мужу. Он вышел во двор и увидел старшего брата Оразгелди, который сидел на кошме в тени урюкового дерева и вместе с Алланазаром и Аганазаром, подав им один конец и сунув между двумя полосами щепку размером с палец, скручивал верёвку. Верёвка была уже почти готова. Оразгылыч вспомнил, что и старший брат неплохо бреет голову.

– Оразгелди акга, волосы совсем отросли, не пора ли нам постричься?

– Подожди немного, мы уже заканчиваем, – продолжая скручивать верёвку, ответил, кивнув головой в сторону своих помощников. – А ты пока намочи волосы тёплой водой – добавил он.

Оразгылыч наточил бритву, намочил волосы тёплой водой, а тем временем Оразгелди закончил свою работу и подошёл к брату.

– Твоя бритва должна быть острой.

– И всё равно я её немного поправил. Когда у меня начинают отрастать волосы, я испытывают неприятные ощущения.

– Это с непривычки, – Оразгелди тут же привёл другой пример. – Ты только посмотри на волосы сыновей Патды, так у них на голове целые заросли.

Когда Оразгелди снова намочил подсохшие волосы, Оразгылыч почувствовал, как струйка воды потекла по хребту. Обритая голова брата показалась Оразгелди меньше, чем была прежде, и немного вытянутой. Потом и Оразгылыч, заново наточив бритву, наголо обрил голову старшего брата Оразгелди. Полив друг другу из кувшина, они вымыли чисто выбритые головы, шеи. В тот момент, когда они вытирались, с другого конца двора появилась Джемал мама, она несла в подоле высохшие комочки гурта для внуков. Она увидев их отметила, что её сыновья с обритыми головами стали ещё больше походить друг на друга.

Кымыш-дузчы ушёл на посиделки возле мастерской своего друга Бегендика. Эти смутные дни проходили медленно, да и никому не хотелось сидеть дома. Вот и Оразгылыч, поняв, что затворничество ни к чему хорошему не приводит, напротив, тяжёлые мысли не дают покоя, решил отправиться за травой для скота. Оседлав своего ишака-коня, он направился к реке, в это время там полно свежей зелени, коси, сколько хочешь! Доехав до Холма «споров гапланов», он увидел идущего с обратной стороны дядю Джуманазара бая. Это был человек среднего роста, крепкого телосложения, вступая в почтенный возраст, только-только отпустивший бороду. Несмотря на то, что вышел из состоятельной семьи, Джуманазар бай был человеком, заработавшим свой достаток честным трудом. Был он настоящим дайханином. На том берегу арыка Беден на клочке земли в два танапа у него был хороший виноградник. При виде дяди Оразгылыч подумал, что он идёт оттуда, со своего участка. Но вот они поравнялись, поздоровались.

– Еген, до моего слуха дошли неприятные вести, похоже, они всерьёз занялись вопросами ссыльных.

– Если слыхали, то это так и есть, дядя. Нам велели собирать вещи. И я, и Оразгелди агам уже все узлы увязали и готовы в любую минуту двинуться, как только будет отдан приказ.

Джуманазар бай с сожалением сжал бороду в кулаке.

– О. Аллах, чем эти люди провинились перед новой властью, что она готова растоптать их?!

Оразгылыч молча пожал плечами, как бы говоря: «Кто его знает?». А что он мог сказать? Он ведь понимает, что приговор им вынесен, и теперь никто не в силах отменить его, помочь им.

– Я как раз шёл к вам, чтобы прояснить ситуацию.

– Тогда идите, дядя, акгам должен быть дома.

Попрощавшись с дядей, чтобы двигаться дальше, Оразгылыч заметил, каким тяжёлым стал взгляд дяди после того, как он всё узнал.

Добравшись до реки, осмотревшись и отыскав место, где больше всего выросло травы, он бросил на землю серп и конец надетого на шею ишака недоуздка, и нехотя сполз на землю. Привязав ишака, пошёл на берег реки и некоторое время стоял, прислушиваясь к плеску волн, всматриваясь в течение реки. Вспомнив о том, что придётся уезжать, стал внимательно смотреть по сторонам, с грустью думая о том, что, может быть, уже никогда больше не доведётся побывать здесь и увидеть всё это. При мысли о скором расставании с родными местами Оразгылыч стал ещё пристальнее всматриваться во всё, что окружало его сейчас.

По ту сторону реки раскинулась гряда холмов Гарабила, они были величественны, их царственные верхушки тянулись к небу. Часть из них отбрасывала тень, которая чёрным пятном ложилась на поверхность реки. Один из холмов, склонившихся над рекой, здесь называли Бяшдешик, что означает «Пять дырок». В незапамятные времена холм, словно разрубленный мечом, разделился надвое, и одна его часть ушла под воду, отчего склон холма получился ровным, отвесным. И вот на этом отвесном склоне холма было ровно пять отверстий, своим расположением напоминавшие лицо человека: это глаза, нос, рот. В народе говорили о том, что эти отверстия ведут в подземелье, что один конец этих дыр выходит пещерой возле села Байрач в нижнем течении Мургаба, и называется эта пещера Екедешик – одна дыра, что ещё две подземные пещеры обнаружены где-то возле Серахса. Высказывались предположения, что когда-то, в трудные времена, люди прятались в этих пещерах, спасались от врага.

Внешне Бяшдешик сильно напоминал пирамиды далёкой Египетской Гизы. Возвышаясь над остальными, холм сверху разглядывал село Союнали.

В подростковом возрасте Оразгылычу вместе со своими любознательными сверстниками довелось побывать в этих пещерах. Мальчишкам тогда пришлось обвязаться верёвками и спускаться вниз с вершины отвесной скалы. Самая большая из пяти дыр находилась посередине остальных отверстий, она была похожа на раскрытый рот. В народе поговаривали, что в эту дыру может пролезть даже гружёный доверху верблюд.

Войдя в пещеру, подростки испытали пугающее чувство, будто они попали в пасть огромного дэва. Они сразу же заметили, что пещера намного больше, чем кажется издалека. Отсюда Союнали видится далеко внизу, в долине, и кажется островком, окружённым зелёными деревьями и бахчой. Внутри пещеры было темно, а ещё он слышал, что в некоторых местах могут быть ямы. Мальчишки, держась за концы длинной верёвки, двигались очень осторожно, чтобы ненароком не угодить в эти колодцы. В пещере было душно. Там стоял запах, похожий на запах птичьего помёта. Пройдя ещё немного, мальчики ощутили другой, ещё более противный запах, похожий на запах вонючего пота. Пройдя порядка двадцати-тридцати шагов, мальчики вернулись назад. Но даже то, что им довелось увидеть, убедило их в том, что и в самом деле эти места могли служить укрытием для людей в трудные минуты их жизни.

В этом месте Мургаб изо всех сил прижимался к Бяшдешику, тёрся об него. Может, именно река и была той силой, разделившей холм на две части. Погрузившись в мысли о прошлом, Оразгылыч на какое-то время забыл тревоги и переживания, связанные с предстоящей высылкой. Выбранное им место оказалось возле небольшого озерца, образовавшегося во время половодья после разлива реки. Трава в этом месте была сочная, высокая, но вместе с тем переплетённая с сорняками. Оразгылыч косил траву, очищая от ненужных сорняков, как это обычно делал его отец Кымыш-дузчы. Он собирал сочные водоросли, зная, как любит их корова и с каким удовольствием будет жевать их, и от этой мысли он стал двигать руками ещё проворнее. Откуда-то из зарослей временами доносилось громкое кряканье утки-мамы, созывающей своих утят.

Собрав набранную траву в стог и перевязав верёвкой, Оразгылыч закинул его на спину ишака и отправился домой. Позади остался шум речных волн. Это был даже уже не шум, а сердечный разговор двух страдающих людей, похожий на загадочный шёпот.

Проехав немного и обернувшись, Оразгылыч увидел, что вслед ему, похожая на расстроенную мать, человеческим лицом загадочно смотрит скала Бяшдешик…

* * *

Утро было тихим. Издалека доносились людские голоса. Временами слышался редкий лай собак, он доносился то с одной стороны, то с другой. Поскольку до восхода солнца ещё было время, погода была пасмурной, и от этого появлялись смутные мысли о том, что сегодня солнце может и вовсе не взойти, как это бывает в зимние дни. Предутренняя прохлада сеет вокруг чистоту, и кажется, что так будет всегда. Но на туркменской земле, тем более, в жаркое время года, такая прохлада бывает недолговечной.

Ночь уже уступала свои права, когда несколько всадников на крепких конях, словно вынырнув из предрассветной мглы, въехали в село, будя спящих собак. Люди, заметившие конный отряд и следующие за ними с грохотом телеги, подумали, что они прибыли за остатками пшеницы, которую недавно под предлогом голодающей России изъяли у сельчан и складировали во дворе сельсовета.

Когда всадники во главе с Аманом ОГПУ приблизились к дому председателя сельсовета, уже давно ждавший их на пороге своего дома и беспокойно расхаживавший из стороны в сторону Ягды пошёл им навстречу. Ягды было известно об их прибытии. Аман ОГПУ вырядился как на праздник. На нём была безупречно отутюженная военная форма, обут он был в начищенные до блеска сапоги. Всё это вместе со свисающим с ремня маузером в кабуре придавало ему грозный вид.

Не дожидаясь конца приветствий, Аман ОГПУ посмотрел по сторонам и с некоторым недовольством обратился к Ягды:

– Ягды, скажи, почему здесь кроме тебя не видно других руководителей села?

Не до конца очнувшийся от сна Ягды с трудом выдавил из себя улыбку и ответил:

– Товарищ Аман, наше село находится рядом с границей, к тому же это место удобно для всяких пересудов и перебежек, кто знает, вдруг ссыльные ночью поднимутся, да и пересекут границу. Я побоялся этого, поэтому других руководителей расставил возле домов ссыльных, чтобы они караулили их. В противном случае, что бы я ответил на ваш вопрос, если бы вы спросили: «Где они?»?

– Вот это ты правильно сделал, – одобрил Аман ОГПУ дальновидные действия Ягды как руководителя.

– Ну да, когда ты берёшь на себя ответственность за народ, следует и о последствиях тоже думать, – гордо заявил Ягды, довольный тем, что его действия получили поддержку Амана. Поднеся руку к низу папахи, он как бы отдал честь.

В этот момент сзади раздался нежный, приветливый голос Ханумы, вышедшей из дома сельского главы:

– Вай, Ягды сельсовет, чего это ты держишь гостей на пороге? Разве не должен был ты пригласить их дом и напоить горячим чаем да свежими лепёшками накормить?

Услышав женский голос, Аман ОГПУ обернулся и увидел Хануму, которая внимательно разглядывала его, в глазах её читался неподдельный интерес.

– С утра аппетита нет пить чай. Вот покончим с делами, там видно будет, – вежливо отказался он, вместе с тем по-мужски заинтересованно разглядывая женщину. И даже допустил мысль, что в постели она наверняка выделывает ещё те пируэты. Аман ОГПУ с завистью посмотрел на Ягды, которому выпало счастье обладать такой прелестной женщиной. Полушутя произнёс:

– Ханума, дорогая, надо будет как-нибудь твоего чаю испить, – в этот момент голос его прозвучал многозначительно– угрожающе.

Было раннее утро, стояла тишина. Дул утренний прохладный ветерок. Окружение было задумчиво-молчаливым, словно всё ещё находясь под влиянием ночи. Всё небо было усыпано гроздьями звёзд. Над Мургабом курилась дымка тумана, река казалась тёмной. Несмотря на столь раннее время, родственники Кымыша все бяшбелалары уже были на ногах. Было получено распоряжение «сегодня связать свои узлы», а это значит, наступил день отправки сыновей Кымыша в ссылку.

Ненавистных всадников ОГПУ родственники Кымыша-дузчы бяшбелалары встретили возле его стоявших в ряд домов. Среди встречающих были и мужчины, и женщины, и разбуженные и не выспавшиеся дети.

Прислонившись к стене дома, Кымыш-дузчы сидел на расстеленной на земле кошме, двумя руками обняв внуков Аганазара и Алланазара, с которым совсем скоро должен будет расстаться навсегда. Сейчас он был похож на старого Беркута, сидящего на отвесной скале и, чувствуя надвигавшуюся на его птенцов опасность, готового в любую минуту громко хлопая крыльями, взлететь. Как только вдалеке показались телеги, сидевшие люди, словно испуганная отара овец, тут же вскочили на ноги. Увидев следующие за всадниками две телеги, Акджагуль и Огулбике, у очага следившие за кипятившимся молоком, испуганно убежали в дом. Вцепившись в колени матери, которая в это время собирала вещи, они заголосили:

– Ой, мамочка, эти проклятые уже едут…

Слёзы и плач двух дочерей болью отозвались в сердце матери. К горлу подступил ком, и она не сразу смогла заговорить. Каждой рукой гладя дочек по головам, она старалась утешить их.

Из соседнего дома донёсся голос плачущей Джемал мама с проклятьями:

– Пусть никогда не увидят белого света те, кто бросил камень в мой очаг, прошу Тебя, сделай так, Аллах милостивый и милосердный!..

Предстоящая высылка создала в доме Кымыша-дузчы гнетущую атмосферу. Она была вызвана вынужденным расставанием с детьми и внуками. Тревога и переживания заставляли его смотреть по сторонам в поисках опоры, поддержки. «Едут, едут!» – вдруг заговорили толпящиеся женщины, испуганно вскакивая с мест. Обычно сдержанная Огулджума сейчас тоже была в панике. И всё же она старалась не показывать окружающим своих переживаний и страданий, держалась мужественно. Она страдала из-за своих детишек, из-за своего любимого мужа, с которым всегда жила в мире и согласии. Сейчас она вспоминала старших братьев Ходжу и Махмуда, счастливо живших под крылом Акинияза. «Если бы они не перебрались в Афганистан, сейчас сумели бы спасти нас от этого несчастья», – думала женщина. Они и сейчас были невдалеке, достаточно было пересечь реку, а там стояло принадлежавшее им туркменское село. Они жили за границей, но всегда думали о том, что когда-нибудь смогут вернуться домой, надо только дождаться хороших перемен. Но разве гордый Оразгелди станет обращаться за помощью к родственникам жены? И даже если бы он сейчас обратился к ним, вполне возможно, они сумели прийти на помощь, переломить ситуацию. Акиянияз бай уважаемый человек по обе стороны реки. Да и без того были люди, которые, используя авторитет зятьёв Маммет бая и его сыновей, в случае необходимости пересекали границу и находили общий язык по обе её стороны.

Но знала она и о том, что Кымыши лучше умрут, но не перебегут в Афганистан, точно так же не станут они пользоваться помощью тестя. Как-то раз, в ту пору, когда у Кымыша-дузчы погибли сразу два тягловых верблюда, на которых он возил соль из Ероюлана, она сказала мужу: «Если мы обратимся к моему Акиниязу акгаму, он бы помог нам с верблюдами». Оразгелди тогда резко ответил ей, чтобы она раз и навсегда запомнила: «От Маммет хана мы уже получили то, что нам надо!» При этом он имел в виду именно её.

Огулджума никак не могла понять, почему, ну, почему эта беда обрушилась именно на их семью. Ей показалось, что сейчас Кымыши попали в какой-то ураган и теперь, подхваченные налетевшим смерчем, летят невесть куда смешавшись с пылью и грязью. Маленькой девочкой она видела, как смерч подхватывал и поднимал вверх небольших блеющих овец и коз, а потом с силой бросал на землю.